полная версия

Анна Бауэр
Земь

Часть пятая. Три процента

Владу по-тихому домой отправили. Причину в строгой тайне хранили. Я с Митькой не разговаривал, злился на него. Не столько потому, что он такую оплошность допустил и полёт сорваться мог, сколько оттого, что тот вслед за Владой не бросился, одной уехать дал. Испуганной, с разбитыми сердцем и мечтой. Я не знал, что такое без отца расти, но знал, каково без матери. Годы спустя ко мне осознание пришло, что Митька просто запутался. Между долгом мужчины и долгом космонавта оказался.

Через пару дней Митька прошение об отчислении из экипажа подал – долг мужчины выбрал всё-таки. Молча свои вещи собрал. Уходя, тихо прощения попросил. А за что передо мной-то извиняться? Я не ответил.

Я словно опору потерял и замкнулся. Места Митьки и Владочки парень и девушка из дублирующего экипажа заняли. Оля и Макс. Хорошие ребята, но не близкие друзья. Дедушку ко мне теперь чаще пускали. Он просил не раскисать. Я как-то осмелился и спросил, почему он так хочет, чтобы я улетел, ведь мы могли никогда больше не увидеться. Дедушка ответил, что мою мечту знает и потому сам больше всего на свете желает, чтоб она исполнилась. После этих слов мне легче стало.

За месяц до отлёта я сам Митьке позвонил. Тот жутко обрадовался. Они с Владой помирились и сочетаться собирались. В их голосах молодое счастье звучало, и оно передалось мне.

– Вспоминай наше сено, Стёп, когда будет тяжко. И меня, дурня, – сказал мне напоследок Митька.

За пару дней до начала строгого карантина ко мне отец пришёл. У него бегали глаза, а все движения суматошными казались. Он сел на край кровати, включил свой планшет и на экран показал.

– Видишь?

Первый раз за многие годы я слышал, чтобы он на нормативе говорил. На экране высветилась страница автотолмача. В строке исходника значилось: «Мы хотим мира». В строке переклада – «Ви вонт пис»⁶.

– Запомнил? А теперь глянь, если вот так написать…

Он быстро стёр исходник и напечатал: «Мы хотим мир». В строку переклада тут же вылетело: «Ви вонт ворлд»⁷.

Я несколько раз прочитал, и тут меня словно пригвоздило. Хотел сказать что-то, но язык ослушался. Все эти годы отец в себе страшное носил. Одна буква, одна-единственная недописанная загогулина стала причиной исчезновения «Астры».

Системы беспилотника так запрограммировали, что при установлении контакта они могли автоматически передать небольшое приветствие или ответить на самых распространённых земных языках – в зависимости от запроса. Отцу набор фраз прислали, которые он на симплифайд переложить должен был, чтобы в программу «зашить». За исходник он взял, понятно, родной русский. Для скорости автотолмачом воспользовался, а потом, убаюканный верностью перекладов, не все фразы проверил. В русском языке или потеряли, или по неграмотности «а» в слове «мира» не дописали, и автотолмач превратил заверение в добрых намерениях в угрозу мир захватить… Чёрт бы этот симплифайд побрал вместе с автотолмачами! Отец из того исходил, что контакт именно на симплифайде установлен был. Или другом языке, на него походившем. Видимо, обитатели нашего космического близнеца на подобном диалекте говорили или его, по крайней мере, в электронной технике использовали. Система «Астры», должно быть, его распознала, да и выдала: «Ви вонт ворлд»… Понятно, что наши собратья после такого приветствия или на кнопку запуска ракеты-истребителя нажали, или иным способом враждебно настроенный инопланетный корабль придушили.

Годы подготовки, несчётные средства, тонны драгоценных материалов превратились в межзвёздную пыль только потому, что один букву не дописал, а другой переклад не перепроверил. Я не знал, что сказать.

– Но ведь это значит, что они высоко развиты! Они как мы! – пронзило меня.

Отец кивнул.

– Ты знал уже тогда?

– Нутром чуял… Ошибку в лингвистическом модуле через два года нашёл… – он закашлялся. – Будьте начеку, когда к близнецу приблизитесь, сынок. Выходите на контакт первыми, говорите, что с миром пришли.

Папа таким жалким и беспомощным выглядел, что я обнял его. Он прижал меня к себе и долго не отпускал. Я склонил голову ему на плечо и спросил:

– Как думаешь, а мама… то есть её близнец… там тоже погибла?

Папа подался назад, разжал руки и посмотрел на меня так, словно глазами искал что-то:

– Сынок, я не думаю, что наши планеты и развитие поколений так схожи. Это не отражение. Это просто близнец. Понимаешь? Не ищи её среди них.

Перед уходом он мне веточку полыни протянул и улыбнулся:

– Вот, на – чтобы запах земной не забыть. Полынь дольше остальных трав запах держит. Мы будем ждать вас. Не прощаемся.

Мы не прощались ни с кем. Ни с близкими, ни с друзьями. Плохая примета. Космонавты – люди суеверные. Начался карантин. Дедушка, папа, Митька, Владочка приходили махать нам из-за стекла. Дедушка фотографию мамы и бабушки принёс. Они лежали на земляничной поляне. Мама смотрела в объектив, бабушка – на неё. Ребята первый снимок Владочкиного нутра притащили и гордо его мне с другой стороны стекла шлёпнули. На нём два пятна виднелись. Два сердечка. Близнецы, значит. Когда я вернусь, если вернусь, дети моих лучших друзей уже студентами будут. А дедуля… Об этом я старался не думать. Чтобы не прощаться.

Часть шестая. Полёт

Последний день перед стартом так прошёл, как если бы я в кинематографе самого себя на экране видел. Мы что-то делали, куда-то торопились, с кем-то говорили. Отстранённо и словно по прихоти чужой. Мне как-то пресно было. Разве такой мечта на вкус и запах должна быть? Не потому ли космонавтам веточку полыни на память дают? Горькую и правдивую? Да и чья мечта это была?

Наш звездолёт мне всегда лестницей в бесконечную свободу виделся, но в день отлёта всё больше башней узников мнился. Сказать бы: «Не хочу! Передумал!» – а нельзя.

Десять… Забыл сказать дедушке, чтоб папу поддерживал.

Девять… Папа ведь очень маму любил.

Восемь… Он и меня любит.

Семь… А я его.

Шесть… Интересно, сыновья или дочки у Митьки с Владой родятся?

Пять… Всё-таки они счастливые.

Четыре… Они сделали свой выбор, а я…

Три… Ну…

Два… Дышим.

Оди…

***

Время в космосе иначе идёт. Я не про астрофизику сейчас, а про ощущения. Когда дни по минутам расписаны, время перестаёт вязким быть, как это часто в юности мнится. Оно ведь как говорят: если время ход ускоряет, значит, старость близится. В космосе старость снаружи стучалась, узловатыми сухими пальцами скреблась, когда наша хитроумная техника прессовала пространство впереди и расширяла его позади звездолёта. Старость стерегла, чтобы на нас обрушиться и в тысячах световых лет от родной планеты умереть заставить. Но мы сидели в своём пространственно-временном пузыре и старались не думать о том, что будет, если двигатель Алькубьерре откажет.

Каждый месяц собранные данные по квантовой связи звездолётам-челнокам передавались, чтобы люди как можно быстрее обработку начать могли. Мы оставляли видео-приветы близким и учителям. Жаловались, как скучали по звёздам, – вместо них на наших скоростях мы лишь белёсое свечение Хокинга⁸ видели. О своих экспериментах, наблюдениях, расчётах сказывали. О днях рождения и ссорах. О плохой партии кофе и пропавшей зубной щётке. Сообщения из Центра управления полётами нас в пути нагоняли, но из-за задержки сигнала разговора не получалось. От нас – отчёты. От них – распоряжения.

На исходе третьего года аппаратура почуяла близость V616 Mon – чёрной дыры, по которой человеку впервые пройти предстояло. Мы скорректировали расчёты и молились, чтобы они нас не подвели. «Астра-2» состыковалась с «Компаньоном» и на его борту двух собак оставила. Человечеству известно было, что растения и грибы из чёрной дыры невредимыми возвращались. Теперь предстояло главное узнать: выживет ли там млекопитающее – существо с бьющимся сердцем и жидкостью в венах? А пока наш корабль на безопасном расстоянии от гравитационного монстра подготовительные манёвры выполнял.

Через неделю «Компаньон» нам о готовности войти в жерло чёрной дыры отчитался. Потом сигнал пропал. Сразу как-то одиноко сделалось. Через пару дней за «Компаньоном» в дыру челнок нырнул, чтобы данные о состоянии собак и техники забрать. Время вдруг вязким стало. Вскоре и нам перейти в беспилотный режим предстояло, лечь в капсулы под иглы капельников и, словно в гробах, в глубоком сне, через воронку чёрной дыры сигануть, в перемычку-червоточину вылететь, а потом в белую дыру попасть и с обратной стороны извергнуться, в другой Вселенной. Никто не знал, больно ли это и насколько. Даже если жизненные параметры собак отклонений не покажут, на них нельзя полностью полагаться: животное – не человек.