Анна Айдарова
Дорога к солнцу
Осталось не так много, и я еще на чуть-чуть приближусь к моей…
Вот и сейчас я хочу сказать – к моей цели. Не к моей мечте. К моей цели. Я опять выделяюсь. Кто-то мечтает. А у кого-то цель. Только мечты почему-то у всех вокруг. А у меня – нет. Что поделать. И сколько бы мне не говорили, что цель – это тоже очень хорошо, мне не очень комфортно.
Сейчас я считаю время неделями. Разделять его на день и ночь не имеет смысла – я давно уже пользуюсь темным временем суток по своему желанию. Этим я тоже отличаюсь от других – пока еще ни один из нас не простился с необходимостью спать по ночам. Так что ночь для меня – и благословение, и проклятие одновременно. И вместо того, чтобы использовать время затишья для того, чтобы банально подумать обо всем – хоть настоящем, хоть прошедшем, – я не могу ничем занять себя. И только воскресная ночь, отделяющая необходимыми ритуалами одну неделю от другой не дает мне потеряться в этом бесконечном клубке времени. А еще я готова писать что угодно, только бы не начинать то самое, ради чего я и получила тетрадь.
Вчера я вышла в сад. Шел дождь, и капли заставляли пустые ветви кланяться и шуршать. Я люблю слушать эти звуки. Мне – это уже вошло в обычай – помешали. Наш учитель уже через несколько минут попался мне на пути и как обычно вспомнил, что ему нужна именно я и именно сейчас.
Он на самом деле часто разговаривает со мной, даже в такие дни, как сейчас – когда нам, младшим, предписано проводить время в молчании. И я знаю, что это не его желание – просто работа. Разговаривать со сложными детьми. С теми, кому трудно приспособиться к новому и понять, что теперь будет все по-другому.
Я не считаю себя сложным ребенком – я знаю тех, кто пережил куда больше, чем я. Но, тем не менее, он часто разговаривает со мной. И я все жду, когда же, ну когда же он начнет расспрашивать меня о прошлом. Пока еще я не услышала такого вопроса, но ведь однажды и этот день придет…
Мы и в этот раз разговаривали долго. И я совсем забыла, что хотела побыть в одиночестве. На самом деле, никто и никогда не выслушивал меня так внимательно. И я была благодарна за это. Но вопроса я дождалась. Правда. Он просто спросил: «Не расскажешь?» – и я рассказала. Не все, и не саму историю – что уж, ее не знал разве только новичок. Рассказала только про то, что я не могу простить себе все это. И не могу примириться с прошлым. Никак. И про то, что это неправильно, но я постоянно упрекаю себя за то, что сделано, и если бы я пошла… или сделала… или не сделала… Главное – итог. Закончилось бы все по-другому…
Я не рассказала одного – что однажды уже озвучила это Маю. Конечно, я выбрала самое неподходящее время. Май тогда повернулся ко мне, с минуту постоял молча – а я в это время на его лице прочитала практически все мысли, а некоторые так вообще не совсем цензурные, – и наконец выдал что-то типа: «забей, это не изменить» и повернулся обратно к своему драгоценному коню. А с кем мне еще было говорить об этом? Все, кого хоть как-то затронула эта история либо мертвы, либо далеко и нет им до меня дела.
– Ты не ведешь дневник? – неожиданно спрашивает мой спутник.
– Нет.
– Может быть, ты попробуешь? Возможно, если ты напишешь об этом, ты взглянешь на ситуацию со стороны. И поймешь, что твоей вины не было.
И я подумала – почему нет? И что хуже наверняка не будет – держать это в себе я больше не могу.
– Зайди ко мне после ужина. И давай до беседки, а потом обратно. Холодно все-таки, – он улыбается извиняюще. И только теперь я понимаю, насколько не нравится ему находиться здесь: дождь, да и ветер уже холодный – ноябрь ведь. Неуютно. Но он вышел. Из-за меня.
– Давай вернемся сейчас, – прошу я.
И мы возвращаемся домой.
Часть 1. Девочка
1
День выдался сумасшедшим. Для начала я проспала и, естественно, опоздала в школу. Лучше бы я прогуляла этот долбанный первый урок!!! Расписание поменяли, вместо физры поставили географию, и весь остаток урока я выкручивалась у доски – препод у нас нервный, опоздавших не выносит. А потом по инерции и началось: и спросили меня на каждом уроке, и дневник украсился красными надписями в каждой строке. Теперь мне за это ничего не будет, но все равно неприятно. И весь день точно только по нарастающей пойдет. Это уже проверенная история. Интересно, чего ждать…
Поначалу мне показалось, что правило не сработало. Потому что Яр появился рано, и дневник я показывала при нем. С удовольствием, кстати, показывала. Брат фыркал и делал страшные глаза, Яр банально ржал, разглядывая покрасневшие графы:
– По-моему, ее стоит наказать. Посадить за книги. А ты помоешь посуду и приготовишь ужин. Что, хорошее наказание? Зато всем плохо.
Ага, только даже шутки Яра мой брат принимает как руководство к действию. К счастью.
В день, с которого все началось, именно так все и было. И сейчас сколько бы я ни вспоминала… не было в тот день ничего необычного. Рядовой день. Не самый удачный. Но таких дней в принципе у меня было побольше, чем каких-то других. И еще я опять никак не могу начать. Все, что я написала – уже не так, все не понятно и, наверное, путано. Но что поделать.
Мой братец свалил ворчать на кухню, а Яр отобрал у меня учебник, усадил рядом и с полчаса рассказывал мне смешные истории и совсем не про строение земной коры. Вообще-то, конечно, братнины друзья на меня внимания не обращали – им всем за двадцать, не до мелочи вроде меня. Яр поначалу тоже принимал младшую сестру приятеля за мебель. Но однажды заглянул к нам днем и без предупреждения, и попал на семейные разборки. Брат у меня нервный, чуть что – орет и машет кулаками. Раньше, пока мама была жива, взрывной характер моего брата называли «утонченностью», «нервностью гения» – Егор и школу закончил рано, и в универ престижный в четырнадцать поступил, бесплатно и на выбранный факультет, и тоже за три года учебу закончил … а потом вдруг оказалось, что престижная газета, взявшая на работу перспективного стажёра журналистом, терпеть его гадкий характер не намерена. Потом был еще коллектив, и еще, и еще. Потом умерла мама и то, что раньше принимали за талант, назвали диагнозом. И как мама – медсестра, и даже говорили, что неплохой специалист – просмотрела все это, и дошло до такой степени, никто из нас не мог понять, а брат и принять все сразу.
В общем, разборку Яр прекратил в тот день, и больше брат меня не трогал, не осмеливался. Очень уж сильно ему досталось самому. Морально, конечно. Яр не опускается до рукоприкладства. Ему и посмотреть иногда в лом – все равно все слушались. И вот именно с того дня Яр вдруг резко стал обращать на меня внимание. То есть вот прямо обращать. Мне тогда многое позволялось: вопросы задавать, в беседы встревать без последствий и выговоров, что так неприлично. Он словно подчеркивал для всех приоритеты – что-то из области «вы никто, ребёнок – важен». Сейчас, отдалившись от той ситуации, я понимаю уже, почему он так делал. А тогда мне было просто приятно быть важнее всех. Ну круто же, да? А потом я вообще начала считать время не неделями, не от каникул до каникул, а его появлениями у нас. Такая вот точка невозврата.
Отсчет – это просто замечательно. Считаю я почти всегда. Точка отсчета получается разная, но всегда для меня значимая. Яр – тоже точка отсчета. Только я не сразу это поняла.
Мне отчего-то казалось, что Яр был всегда. Не то, что бы я жить без него не могла – вполне себе могла. Но он как-то быстро стал для меня… другом. Я знаю, о таком мечтают все, и я тоже. Я же – как все. Ну, почти. Он не давал мне советов, не учил жизни, не требовал учиться, учиться и еще раз учиться. Яр не требовал быть похожей на гениального брата и поражать окружающих своими интеллектуальными способностями. Не требовал он быть и примерной девочкой с косичками: правильной и удобной для всех, но не для себя. Он вообще не требовал. Так мне, по крайней мере, казалось. Просто Яр всегда был со мной рядом. Когда нужно – рядом, когда не нужно – тоже. Смешно, но брата это положение вещей раздражало дико. Это ощущалось настолько сильно, что даже мне было странно.
Яр, правда, не самый приятный человек. Даже свои, в общей компании, его недолюбливают и побаиваются. Он слывет злопамятным и странным. Может быть резким, раздраженным, нетерпеливым, злится на «всеобщую человеческую тупость», но мне-то что за дело? Меня это не касается. Меня он если не любил, то оберегал – тщательно и очень осторожно. И странного, честно сказать, в нем не много – не больше, чем у других. Он просто такой, какой есть. Хотя это, конечно, не оправдание – люди только своих таракашек лелеют, чужих не очень жалуют.
Когда он начал периодически, а потом все чаще и чаще, наведываться в наш дом, приблизил меня к себе, все сразу пошло «не так». Чем «не так» я вряд ли смогу точно сказать. У меня, по крайней мере, так еще не было. Ну, хотя бы тем, что никто добровольно меня не замечал. Это считалось как бы дурным тоном – тоже, какое сокровище, младшая сестра. А Яр эту привычку поломал. Была бы у меня подружка, я бы ей все это выговаривала, а потом бы добавляла: «нет, не приставал». Но у меня подружек не было, может, и к лучшему. Зато у меня был Яр. И я всегда могла поговорить с ним. Это, безусловно, лучше любой подружки, хотя вопрос «что же все-таки ему от меня надо?» я задавала с пугающей регулярностью. Просто я же себя знаю, и в принципе долго ни на чем не зацикливаюсь. Кроме двух вопросов: про Яра и про свою роль в местном дурдоме. А его хорошее отношение можно было объяснить легко – ему вот прямо сейчас так хочется. Может и неубедительно, но что ж тут скрывать – у нас нет ничего общего.
И еще он постоянно таскает меня на всякие мероприятия. То выставку где-то откроют, то фильм надо обязательно посмотреть, да еще такой, где три человека в зале, и тех в конце сеанса не отыскать… И вот, на каком-то концерте я, в очередной раз нахватавшись завистливых взглядов, вдруг резко осознала, как мы выглядим со стороны: юная девушка, которую можно назвать девушкой с оооочень большой натяжкой и стильный молодой парень, который никак не должен быть именно тут именно с такой … ну, как я. Ну ни при каких обстоятельствах. И вот тут-то меня и начал смущать вопрос: а что же и кому в этой ситуации надо?
Хорошо, пусть. Ему просто надо именно так. Любит эпатировать народ. Хорошо. В его машине уже постоянно лежат мои солнечные очки, ветровка. А сзади сидит его подарок – мой плюшевый зверь непонятного вида. И кровать взамен вконец развалившейся купил мне Яр, не братец. И по магазинам со мной ходил перед школой – Яр. В кафе водил. Хорошо, пусть даже так. И ничего – совсем ничего! – больше не случалось: ни двусмысленных положений, ни особых фраз, нежности какой-то особой, что ли… Зря я все мыслимые фильмы о любви пересмотрела? Выходило, что зря, – и ничего так и не стало понятнее.
Но хуже другое. Тайна. Что-то личное, и об этом у меня совершенно никакой охоты разговаривать с кем бы то ни было. То, что почему-то даже самому близкому не доверишь – особенно самому близкому. Я чувствовала себя почти последней тварью. Но упорно не могла и не хотела обсуждать это… нечто, которое постепенно просыпалось во мне. У меня появилась новая точка отсчета? Вероятно. Элементарные, самые простые вещи стали для меня… загадкой – странным, чужим и непонятным. Другим. И Яру я пока про это не рассказывала. Зачем? Смену гормонального фона это не отменит ведь. И проблему не решит. И в принципе – ничего уже не изменит… Да, именно так. Я утешала себя тем, что это неизбежно, что это взросление. Тем, что изменить ничего нельзя, и нужно просто ждать.
И все это потихоньку во мне зрело, и наполнялось каким-то странным ощущением, что вот-вот все очень плохо закончится. Ну, это как раз не удивительно, у меня всегда если предчувствие – то плохое. Жаль, что это все сбывается только…
Так вот. В какой-то момент, дней за пять-шесть до этого самого дня, который я все пытаюсь описать, я вдруг поняла, что Яр, а часто и кто-то из его приятелей остаются у нас чуть ли не на ночь. Конечно, удивительно, как такое можно было не заметить сразу, но у меня бывает. Когда я отсекла этот момент, пристала к Яру – мне тогда было и не такое можно – на предмет откровенности. И конечно, ничего конкретного не услышала. Почти ничего конкретного. Он только начал мне примеры всякие приводить и спрашивать, что хорошо, а что плохо.
– Вот тут – это плохо или хорошо?
Пример был на редкость гадостный – про СССР и органы их карательные.
– Плохо, конечно, – ответила я. – Что же там хорошего, когда авторитет выстраивают не на доверии, а на силе и запугивании.
– Но правильно. И кстати, куда действеннее.
– В смысле? Убивать просто, чтобы другие верили в справедливость? Или боялись?
– Лучше, конечно, чтобы боялись, – у Яра было очень хорошее настроение. Редкость. – Но это просто правильный поступок. Так как? Хорошо это или плохо?
– Но ведь это нельзя назвать хорошим поступком?
– Правильным. И эти понятия никогда не совпадут, понимаешь? Ты будешь поступать или правильно, или хорошо. При этом, поступить правильно – значит, сделать что-то, что вряд ли не осудят окружающие в лучшем случае, а потомки точно плюнут.
– Я тебя не понимаю. И вообще…
Я замолчала. Это у нас была такая игра. Как бы я хочу собственное мнение высказать, которое не просто моё, а ещё и отрицающее. Яр ухмыльнулся и кивнул.
– Не вижу смысла учиться на исторических ошибках: во-первых, не интересно, во-вторых, неприменимо.
– Тут ты не права. Применимо. Люди-то во все времена неизменны, тараканы у них что тогда, что сейчас – все те же. На том и стоим, тем и управляем.
–
Ладно, может быть, не подумала.. Но все равно – по мне пока это неприменимо и глупо. И если честно – по твоей ситуации, то в чем разница-то? Если недовольные все равно появятся.
– В том, что правильный поступок не всегда может быть оценен как хороший или плохой. Он вообще под эту категорию не попадает. Можно и убить, если это правильно. А нравится это кому, не нравится – какая разница.
– А что сейчас, в данном и конкретном отрезке происходит? Правильное или хорошее?
Ответил он, как же… А у меня предчувствие. Вечное чертово предчувствие.
Да, предчувствие. Когда-то я пыталась даже умные книги читать – понять хотела, как это работает? Почему именно я? Вопросы все задают, только ответы не всегда находятся. То ли не те книжки я читала, то ли не те слова в поисковик вводила, о все это было… словно не про то. Где-то рядом, где-то на грани, но не то. Вот-вот казалось, что я пойму, и весь мир сразу же встанет на место, все станет понятным, ясным… правильным. Но слова оставались словами, ускользали, а само понимание как-то пряталось за ними, как стыдливая барышня за ширмой. Становилось только запутаннее и непонятнее. Меня это злило, но поделать я ничего не могла. И продолжала читать. Искать.
А еще… еще у меня были сны. Странные и непонятные. И меня они пугали. Нет, не кошмарами и дикими существами. Когда в школе одноклассники делились своими персональными, только им показанными в ночную пору ужастиками, это было, пожалуй, прикольно, и иногда даже смешно. Лучше бы за мной зомби и монстры гонялись. То, что имеет форму – не страшно. Не так страшно. То, что имеет форму, рано или поздно перестанет пугать – станет привычным или будет побеждено. Но как быть со сном, в котором все это – ничто и нигде, и не получается ни представить это, ни победить, ни хоть как-то избежать? Ничто, которое везде вокруг и нигде точно? И иногда я точно знала, что этой ночью мой сон снова будет кошмаром. И я не смогу описать его – я не вспомню, что так напугало.
Начало сна всегда было стандартным. Я в странной большой комнате в какой-то квартире. То, что это не наша квартира, в которой я прожила чуть ли не всю жизнь – совершенно точно, я абсолютно в этом уверена. Комната видится мне тёмной и полупустой, без ковра на полу, который так любила мама, и без мебели почти. Одну стену полностью занимает старая развалившаяся стенка. Ручки на полках и дверцах где отсутствуют, где – вот-вот готовы к переходу к вечному отсутствию, а выдвижные ящики вообще открываются, только если суметь подцепить их и с силой вытолкнуть из уютных гнезд… Это привычно. Это не пугает, хотя я знаю, что комната мне не нравится и мне неприятно играть здесь. Но здесь мои кукла и мишка, а там, за пределами комнаты – крики. Я не слушаю, кто кричит, мама или папа. Они в принципе всегда кричат, даже когда не ругаются и не «строят» брата, даже когда умиляются чужим успехам. Успехи своих – не в счёт. Хотя братом можно гордиться, конечно, и родители даже это делают, хотя и странными способами.
Я маленькая. Я пока много не понимаю, поэтому при мне можно много рассказывать, я не пойму и, конечно же, не запомню. Только в моих кошмарах эти слова будут накладываться поверх на нечто, которое ничто и нигде, и оставлять маленькую связь с реальностью. Потому что я знаю: стоит мне только повернуть голову к стенке – и оно начнёт расползаться. Заполнит собой все, и меня тоже. И тогда и кукла, и мишка, и даже детская посудка – все будет лежать на месте, и только меня не станет, я превращусь в ничто.
Я маленькая. Я цепляюсь за звуки снаружи, чтобы выбраться из ничто. Не стать его частью. Я пытаюсь как-то выбраться или закричать. Но я не могу.
И всегда мой сон заканчивается на этом. Я тону в этом ничто и не могу вспомнить, что же, как же там было, что это. Потом я не могу спать до утра и забываюсь только с рассветом, когда совсем не остаётся сил терпеть это. И хуже всего, когда этот сон приходит зимой. Он не оставляет мне шансов дождаться спасительного рассвета.
Яра беспокоят мои периодические ночные бдения. Он как-то даже напрямую спросил, что происходит. Но и он не смог получить от меня внятный ответ, хотя и пытался, правда пытался. Я и сама не понимаю, что происходит, и рассказать об этом… не могу. Просто не могу. У меня так и осталось ощущение, что расскажи я ему – и все закончилось бы куда хуже. Хотя куда уж хуже… Кстати, я уже говорила, что предчувствия меня никогда не обманывали?
Квартиру нашу – стандартную хрущевскую однушку – мы получили в наследство от отцовых родителей. Дом был старый, с узкими серыми заплеванными лестницами – мой их, не мой, все равно. И с подвалом. К квартире прилагалась целая трехметровая секция прямо под полом! Для облегчения жизни дед сделал в полу люк и лесенку откидную. И все – выходить в подъезд больше было не нужно. На мой взгляд, квартира от этого устройства только выигрывала, а родители были недовольны – ремонт нормальный не сделать – но пользовались вовсю. Воняло, правда, в квартире… Но это не только у нас.
Сначала вариантов приобрести что-то попросторнее не было, а когда появились – отец предпочел жить там с новой женой и без орущего младенца. Матери он сделал царский подарок – не стал на метры претендовать. Хорошо, правда? И мы остались в старой квартире – без ремонта, без надежд и без перспектив.
Так я про подвал. Как-то так получилось, что потихоньку старики умирали, а новые жильцы запасов не делали и подвальные клетки им были ни к чему. Сначала с разрешения соседей, а потом уж и без него мама заполняла полки припасами, банками и мешками. Для банок и мешков все бралось на участке. Домика у нас не было – считалось, что нерационально, раз можно за двадцать минут на городском автобусе доехать – зато грядок – море. Все лето на них приходилось пахать – вспомнить страшно. Брат от участи жука был избавлен: «учись, сынок». Был он избавлен и от последующей переработки урожая. А на дачных шести сотках у нас чего там только не росло. И как мама умудрялась вырастить и по многу – для меня остается загадкой. Потом все овощи-фрукты перекочевывали в подпол. А потом только и остался один наш квартирный вход – подвал из соображений безопасности ЖЭК закрыл, оставив доступ только для своих специалистов, а новенький замок на ветхой двери, выкрашенной в непередаваемо школьный цвет, смотрелся как сюр. Но и к этому люди быстро привыкли, и замок перестал напрягать своими сытыми матовыми боками. Я бы может и продолжила бы пользоваться – из дома не выходить и ключ не нужен, только муторно было из-за нескольких банок возню эту затевать – на большее моих сил не хватало, умений и желания тоже. Куда дешевле было приобрести несколько баночек в магазине, чем тратить средства и энергию на закрутки. Благо, даже Егор это посчитал и в целом был согласен, хотя упрёков в адрес моей лени и нежелания расти хорошей хозяйкой и правильной маленькой женщиной… ну конечно, а как же без них. Это же воспитание! Потом за это воспитание говорят спасибо. Угу.
И вот именно поэтому, когда начались у брата ночные бдения с друзьями, да еще и на запертой кухне… да еще и разговоры эти странные – про долг и справедливость, и все такое… зря Яр, ей-Богу. Братца своего я слишком хорошо знала – в одной комнате скрыть что-то трудновато. И об исследованиях его… Ну про это я точно подробнее расскажу.
Вообще-то, Егор вундеркинд. МГУ он закончил в семнадцать, пристроился на последнем курсе в какую-то левую (он так говорил) газетку и после серии статей легко и быстро сделал карьеру – перешел в очень крупное издание. И еще быстрее – опять-таки за статью – его уволили. Со мной брат, понятно, этим всем не делился, с мамой “обсуждал”… Но все, что он написал, я читала – брат был моим кумиром.
Странно, да? Цену своему братцу я знаю, и все его закидоны, и жёсткость, и неприятие чужого мнения, и его карьеризм и веру в собственную исключительность… Вообще, картинка по моим рассказам получается та еще, и нет у моего брата никаких положительных черт. И странно, что даже сейчас, вне ситуации, я не смогу назвать ничего, что оправдывало бы его, или хоть как-то сглаживало те самые недостатки, которые он тщательно скрывал от окружающих – другой вопрос, с какой успешностью – и совершенно не прятал от меня. А что от меня прятать… Я мелкая. Я младшая. Я тот самый банальный ребенок, которого рожают для укрепления брака, но почему-то «так не работает». А ребенок остаётся. Забирает силы, ресурсы, деньги. Чего только не забирает. А удовлетворения не приносит. И цель все равно не достигается, странно же, правда?
Да, ему не за что было любить меня. А мне было. Даже просто потому, что он старший. А еще Егор и правда был талантливым. Даже больше. Писал он легко и ярко, и очень проникновенно. как-то так, что попадал словами в самую точку. И когда ты читал, становилось совершенно ясно, что вот именно так. И никак иначе. И его профессора отмечали стиль, умение высветить детали… Да… Это все равно не спасло его от увольнения.
Наброски Егора я читала, и, разумеется, неофициально. Кто бы мне их показал! И за что уволили – тоже понимала. Ему с такой темой надо было в институте контактов с сириусятами диссертацию защищать или в “Секретные материалы” пристраиваться сценаристом, а не в серьезную газету. А брат продолжал упрямо работать со своими бредовыми темами. Как маньяк. Теперь официально он числился корректором в каком-то издательстве, сидел дежурным в типографии да пописывал в разные газетки под другими именами и на вменяемые темы – не предавал идею, но жрать на что-то все-таки нужно, а алименты отцовы и пособие мое быстро заканчивались.
Последнее время брат писал мало – некогда ему было. Но если он с таким упорством занимался чем угодно, только не своими материалами… означать это могло только одно – он точно намеревался получить новую информацию. Обрывки фраз, которые я улавливала, настроение братика – из злого и вялого он стал злым и увлеченным… Это была их ошибка. Любопытство во мне с детства жило мощное. А Егор как будто ничего не замечал. Свободные от дежурств дни просиживал за нашим стареньким компом, закрывал документы паролями и скрывал папки, а свой ящик с бумагами – тайными волосками, словно боялся, что информация станет кого-то интересовать настолько, что в дом проберутся и украдут все это. Даже фанатично обожаемым статьям он не уделял столько внимания. Ну и скажите мне, что я должна была подумать? Вот именно.
Что же за материалы такие Яр дружку подкинул? То, что именно Яр – мне было не менее очевидным, чем тот факт, что солнце восходит на востоке. Что такого интересного на запертой кухне, да еще в такой компании, да еще несколько ночей делать можно? О чем он пишет, когда вся эта компания отправляется восвояси? И что, что все это значит? Что?!!
И мое предчувствие. Я говорила уже, что как и сон, предчувствия периодически появлялись в моей жизни и отравляли ее не хуже самого мерзкого яда. Они сбывались всегда. Сейчас мое предчувствие не просто оживало. Оно кричал во мне, что надо действовать, что надо что-то делать сейчас, пока не поздно! Потому что может стать непоправимо поздно. Потому-то мне надо узнать. Обязательно!
Мне оставалось немного. Дождаться утра. Просто подождать, пока они все уйдут. И тогда…