– У нас, кроме них, ничего нет, – крикнул кто-то, – Встанем на защиту духовности!
– Некоторые из нас не могут ходить, – вспоминаю я о жене.
– Мы их спрячем в убежище, – предлагает Ким Тимыч.
– И женщин, и стариков? – уточняю я.
– Нет… наши ценности.
– За дело, – приказывает Никитич, – Всем приступить к спасению всего, что сможете спрятать в самой глубокой станции метро.
Горожане расходятся эвакуировать ценности, а я спешу домой. Я уберегу Галину от беспощадных посторонних.
Вокруг народ уже тащит живопись, фарфор, мрамор и сползается к Адмиралтейской станции, как муравьи с ношей.
Дома я объясняю Галине, что спрячу её на даче в Колтушах. Она вспоминает про Баську, и я выхожу в подъезд.
– Кис-кис! Плешивый?
– Мя… – доносится из соседней пустой квартиры.
Я вхожу, слышу свист, и в стену у виска вонзается вязальная спица бывшей соседки. Передо мной дрожит чужак лет тринадцати. Мне тоже страшно. И я бы задрожал, но ухо отвалится.
Поднимаю руки вверх. Чужак удивляется.
Я тарабарским не владею. Знаками показываю, мол, не собираюсь на него бросаться, а просто ищу своего зомби-кота. Если вы способны представить себе, как все это можно показать знаками, то покажите другим.
Появляется Баська и тарахтит как вентилятор. А руки-то у юнца меньше, чем тот отпечаток. Это не он убил Двузубца.
Я тыкаю себя в грудь.
– Стас, – говорю я и указываю на кота, – Бася.
А парень вдруг заявляет на ломаном русском:
– Меня зовут Ян.
Так-то лучше. Я приступаю к допросу и узнаю следующее:
Он увязался за своим дядькой приключений искать. Дядя Томаш сказал, что едет за богатством. А что за дело, Ян не знает, но слышал, как тот с кем-то договаривался. Очень медленно.
В голову червями лезут неприятные подозрения.
– А кто очень медленно говорил?
Ян не видел. Он сначала думал, что дядя болтает сам с собой, потому что в комнате было пусто.