Анkа Б Троицкая
Отражание
– Нет, Паш. Нет! Ребята, простите. Не за себя боюсь, но…
– Ну что вы там? – застучал в стекло операторской наш инженер, – Время! Восемь секунд до кристаллизации!
Провалим эту попытку, второй долго не будет. Слишком много электроэнергии на нее уходит. Я взял Добровольского за руку – пульс, явно, за сто.
– Паш, иди ты, – выдавил из себя он и сбросил куртку с экипировкой.
Я понял, что мне его не переубедить, схватил куртку и прыгнул в Раму. Я обернулся. Зеркало уже сморщилось, запаялось, и гладкое холодное стекло отразило мое хмурое лицо.
– Трус! – сказал я своему отражению, обращаясь, однако, к Добровольскому, который уже не мог меня услышать. Он остался позади. Вернее – впереди. В будущем, если смотреть отсюда.
Я оглянулся в пустом институте. Всё было живым и таким настоящим. Пахло пылью, мокрой тряпкой уборщицы. Никаких особенных чувств, кроме волнения. Не верится, что это 1993 год. Я подошёл к окну. Так и есть. Деревья у входа и по аллее меньше, ниже. Нет новенького магазина по ту сторону улицы. А сломанная года три назад старая водонапорная башня еще стоит. У фонтана меньше трещин, асфальт старый, машины устаревшие, – их не так много, а тем более иномарок. В город пришло утро, люди скоро начнут отключать будильники, умываться, хмуро готовить завтраки и расходиться по своим делам и рабочим местам.
В восемь часов я услышал, как вахтер, наш нестареющий “ключник” Андрей Андреич открывает дверь. Я потихоньку поднялся по лестнице на третий этаж и скрылся в туалете, надеясь, что сам вахтер, в случае нужды, воспользуется удобствами этажом ниже. Когда коридоры наполнились голосами, я надел куртку, вышел, не поднимая ни на кого глаз, и быстро прошел мимо сотрудников, расходящихся по лабораториям и кабинетам. Не хотелось бы, чтобы меня узнали и спросили про седеющие виски. И тем более, я не хотел бы столкнуться с самим собой. Я прошел мимо вахты, отметив про себя, что ключник Андреич всё-таки выглядит если не моложе, то крепче. Он не такой седой, и я, оказывается, забыл, что он раньше был рыжим. Я вышел из института через главный ход на улицу, которая показалась мне немного шире. Ну конечно, – деревьям вдоль неё ещё предстояло разрастись. Я глубоко вдохнул городской воздух. Так довольно благополучно начался мой эксперимент.
Сначала я только бродил по тротуарам, не замечая утреннего осеннего холода. Как всё-таки город изменился за эти двадцать лет. В чем-то помолодел, в чем-то постарел. Вот, например, свеже-оштукатуренный кинотеатр. Со знакомых старых стен исчезли разводы, трещины и царапины, которые появятся в течение ближайших декад. Рядом стоит небольшой частный сектор с сараями, а я привык уже видеть на этом месте две белоснежные многоэтажки. Делать мне было положительно нечего, – я гулял так целый день, и мне ничуть не было скучно.
Я съел бутерброды, и выпил картонку сока. Мусор не стал бросать в урну, а смял и запихал обратно в карман куртки. Газеты в парке я не нашёл, зато нашёл кое что получше – новенький, неиспользованный, еще пахнущий типографской краской абонементный талон, которым перестали пользоваться в общественном транспорте ровно восемь лет назад. То есть два года спустя. Я вынул из кармана герметичный конверт, заклеил абонемент в капсулу и застегнул карман с находкой на молнию. Это будет хорошим вещдоком для научной комиссии.
Я сел в каком-то скверике возле парковки и стал наблюдать за городской площадью, стараясь запомнить как можно больше. Придется ведь потом вместо Добровольского писать отчет. Прохожих было мало, солнце низко висело над домами. Я ни о чем не думал, а просто отдыхал и прислушивался к своим чувствам. Я был первый человек, прошедший через время на двадцать лет назад. Это волновало. Скоро будет пять часов вечера и пора возвращаться в институт и после пряток в туалете дожидаться открытия рамы. Я уже собирался встать, когда что-то страшно ударило меня сзади по голове. Мир развалился на куски, и стало темно.
Перед глазами я увидел грязный плинтус и угол холодильника. Голова болела ужасно. Первое, о чём я подумал, так это о том, что мне ни в коем случае нельзя было ничего делать, трогать, вступать в контакты с людьми и прочее, из-за риска внести какие-то изменения в грядущее. А тут меня самого кто-то тронул в парке… наверное, железным рельсом по затылку, не меньше. И я лежу на полу чей-то кухни и неизвестно сколько времени уже вовсю меняю это самое будущее.
Вторая мысль была о том, что если мои сутки в этом времени на исходе, то у меня будущего может и не быть вовсе. Ребята, поди, каждые полчаса этого вечера приоткрывают в зеркале глазок, видят, что меня нет в вестибюле, и закрывают обратно. И то же самое, наверное, делает профессор у себя дома, ломая голову, что со мной произошло. А меня тут чуть не убили. Вот было бы глупо. Вернулся на двадцать лет назад, чтобы умереть. Нет! Всё будет путём. Я уже видел себя пятидесятидвухлетнего в рамочке. Значит, я доживу до тех лет и надо подсуетиться, чтобы это устроить. Но где я? Я с трудом сел, ощупал шишку на затылке и оглянулся. Это была маленькая. по-холостяцки грязная кухонька. Моя куртка висела на спинке стула. За столом на другом стуле сидел громадный белобрысый парень в кожанке и курил.
– Привет, – сказал он, зло улыбаясь.
– Ну, давай рассказывай, – потребовал я, – кто ты, где мы, и какого черта ты мне чуть не проломил башку?
– Брось, Геннадий Сергеевич, не так уж сильно я тебя, чтобы ты собственного дома не узнал. Или скажешь, что я тебе память отбил?
– Так! Во-первых, это не мой дом и я не Геннадий Сергеевич. Во-вторых, с памятью у меня всё в порядке. В следующий раз, прежде чем дать по голове сзади, проверь лицо спереди. А не знаешь лица – проверь документы. Ты представить себе не можешь, что ты натворил, – сказал я и тронул шишку на затылке.
Парень перестал улыбаться и подался вперёд.
– Не отпирайся. Ты теперь кем угодно прикинешься. Ты еще скажи, что этот жигуль под окном не твой, а ты не ждал возле него на скамейке одну дуру, которая свое еще получит.
Он был бледный от злости.
– Обознался ты, – сказал я и поднялся, понимая примерно, что произошло, – Где тут выход?
Парень бросил окурок на пол, вскочил и схватил меня за рукав.
– Стой! Ты останешься здесь со мной ее ждать!
И он поднял руку. Я увернулся и через секунду мы оба катались на полу, лупя друг друга. Я вырывался, чтобы убраться вон, а он держал меня. Наконец, мне удалось схватить его за обе руки и прижать лицом к полу. Он был здоров, как медведь, но я тоже не хлюпик.
– Слушай, – запыхтел я, – мне плевать, что там между вами стряслось. Говорю тебе, ты меня не за того принял.
– Пусти, гад! Убью! – рычал он.
Я понял, что добром мне не уйти. Что делать с этим буйным ревнивцем? Через минуту он вырвется и черт знает что со мной сделает. В парке он дал мне по голове. Почему бы и мне теперь не оглушить его чем-нибудь? Мы будем квиты, а я пойду домой в свой год.
Нога моя упиралась в стену под столом, где звенела разрушенная мною гора пустых пивных бутылок. Я попытался вслепую дотянуться до одной из них, но пальцы наткнулись на какую-то металлическую ручку совершенно другого предмета. Парень рванулся, и я, не разобрав, что это было, схватил тот предмет и с размаху ударил его. Удара не получилось. По белобрысой голове лишь скользнула небольшая цинковая канистра. Плохо завинченная крышка отлетела и остатки бензина плеснули мне на руки и на кожаную спину парня. Бензин тут же вспыхнул. “Окурок!” – тупо подумалось мне. Он тлел тут где-то рядом, на полу.
Я плохо помню, что делал. Кричал, метался, махал руками. Вскочил и, налетая на стены, кинулся в другую комнату. Прямо горящими пальцами сорвал с кровати одеяло и скрутил его, заматывая обе руки сразу. Корчился и барахтался на чужой постели. Когда мне удалось погасить огонь, я на минуту оцепенел от боли, ничего не видя и не слыша. Показалось, что хлопнула входная дверь. Какого лешего этот самый Евгений Сергеевич держит топливо для машины на кухне? Идиот! Я шевельнулся и опять вскрикнул. Меня обдало запахом гари и горелой плоти. Боль была ужасная. Я поднял голову и оглянулся.
