Анисим Гиммерверт
Майя Кристалинская: песни, друзья и недруги
5. Беглянки
И вот настал этот вожделенный день, когда, защитив дипломные проекты, подруги получили синие корочки с выдавленным заветным словом «диплом» и маленькие коробочки с синими лакированными ромбиками, на которых герб СССР и скрещенные молоточки под ним означают получение высшего технического образования. Ромбики надлежало носить всегда на правой стороне костюма; их в массах насмешливо называли «поплавок».
Вместе с дипломами девушкам выдали и направления на предстоящую работу – официальные письма, подтверждающие, что инженеры-экономисты Майя Владимировна Кристалинская и Валентина Ивановна Котелкина обязаны трудиться в течение трех лет на Новосибирском авиационном заводе.
И никуда оттуда. Крепостное право. Только вместо розог – Уголовный кодекс.
В том, что они должны ехать вместе, сомнений не было. На то и дружба, чтобы не только хлеба горбушку, но и судьбу-индейку – пополам.
Новосибирск они выбрали задолго до распределения.
Там романтика: тайга, кедры, Обское море, а главное – там есть оперный театр. «Травиата»; «Риголетто», «Фауст», можно хоть каждый день ходить в оперу.
И, собрав пожитки, прихватив даже утюг и кастрюльки – получились два увесистых чемодана на четыре руки, – они тронулись в путь. Втащили чемоданы в вагон, уселись на свои места и перевели дух, только когда поезд тронулся, стал набирать скорость и за окнами побежали платформы подмосковных станций, серые ельники на опушке за насыпью, матово-зеленые молодые сосны. Платформа – перелесок, платформа – перелесок, Москва уже далеко, кто знает, когда они ее увидят снова. И вот тогда, откинувшись на спинку плацкартной полки, Майя подумала, что этой поездки могло и не быть, она спокойно сидела бы дома.
Дело в том, что Майя могла работать и в Москве. Закон, жесткий к выпускникам вузов: окончил – отработай три года там, куда тебя пошлют, а посылали, как правило, только на периферию, иначе можешь лишиться диплома, а то и попасть под суд, – так вот, закон этот имел одно исключение – оставались при распределении в родном городе те, кто имел на это основание, и одним из таких оснований считалось наличие в семье инвалида и иждивенцев. Инвалид был (почти слепой отец), иждивенцы были (неработающая мать и малолетняя сестра). Но Владимир Григорьевич категорически не хотел сдаваться, нетрудоспособным он себя не считал, мог прокормить семью своими головоломками, которые неплохо оплачивались.
Майя Кристалинская и Валентина Котелкина – студентки МАИ
Как же хорошо остаться дома, в родной, хоть и многонаселенной квартире, с соседями, которые давно уже мало чем отличаются от родственников и знают не только о том, что варится у соседа в кастрюльке, но и что у каждого на душе. И совсем уж великолепно – вечерами ходить в театр, кино, к тете Лиле, а может быть, и на свидания и назначать их у памятника Тимирязеву на Тверском бульваре. Как хорошо!
Но была еще Валя, маленькая, тоненькая Валя, с которой они были тенью друг друга. Валя Котелкина была ее вторым «я», ну как тут разделиться, это же невозможно!
И Майя решилась на поступок, который иначе как самоотверженным не назовешь.
Конечно же, в нем было не только геройство. Кроме Москвы Майя нигде не бывала, если не считать нескольких поездок с отцом на теплоходе по Москве-реке и Волге: Владимир Григорьевич плавал как массовик-затейник, а Майя – как его помощница. А вот теперь – столица Западной Сибири, и дорога к ней в несколько дней, и города по пути – Свердловск, Омск, хоть из окна вагона посмотреть можно. А потом потянется тайга, Майя ее в кино только и видела. И жизнь начнется новая, самостоятельная, делай что хочешь, без маминого – иной раз сердитого – догляда.
В общем, как пелось в одной из любимых Майиных песен, «Мы прощаемся с Москвой, перед нами путь большой».
О том, что было дальше, я не буду рассказывать «своими словами»: как бы они ни были точны, в пересказе все равно уйдет та достоверность, что сохраняется в документе. А если этот документ еще и письмо, то картина получается многоцветная, каким бы стилем это письмо ни было написано. Валентина Ивановна Котелкина, бережливая и аккуратная во всем, к своему маленькому архиву, собранному много лет назад и имеющему явный Майин отпечаток, относилась особенно бережно. Фотографии, номера институтских многотиражек, программы концертов Майи, немного писем. Но вот среди них одно, написанное карандашом и не отосланное. Кому, Валентина Ивановна не помнила, уж очень давно это было, в 1955-м; в том же августе.
А письмо это можно назвать документом, отображающим эпоху в деталях красочно.
Итак, поезд покинул Казанский вокзал и помчался на всех парах к Новосибирску.
«Казалось, что все позади, было грустно и немного тревожно оттого, что у тебя впереди новое и неизвестное. Ехали долго и утомительно, было жарко, душно. Проезжаем Сарапул. Не такой уж страшный город, напротив – небольшой, белый, на горе лес, и Кама – такая большая и синяя. Жить здесь можно. Снова едем. За окном – поля, выгоревшие луга, ветряные мельницы.
Омск. Выходим из вагона и видим: ведут арестованных. Одеты они грязно, а лица у них добрые, унылые и обреченные. Город недалеко, но видно его плохо из-за пыли и дыма над ним. Настроение понемногу снижается, здесь, очевидно, жить труднее.
Скоро Новосибирск. Я смотрю в окно. Ведь говорили, что здесь тайга, в моем представлении это – дикие места, а вместо этого вижу за окном бесконечные березовые рощи, облезлые, грязные, жидкие. Березовые рощи хороши в лесу густом, они там радуют, там много солнца, а те, которые за окном, меня злили. Я отходила от одного окна, подходила к другому, на противоположной стороне вагона, там тоже березовые рощи и редкие сосны.
Вечер. Завтра Новосибирск. Даже не завтра, а сегодня, ведь мы едем по московскому времени, а там разница 4 часа. Волнуемся. Куда идти, что говорить? Как нас встретят?
Ночью не спали. Я встала позже всех. Одетые пассажиры стояли у окон и смотрели. Опять такие же рощи…
Обь! Через 20 минут Новосибирск. За дорогу я стала суровее, город уже ненавидела.
Наш сосед, который представился как инженер-механик, помог нам сдать вещи в камеру хранения, рассказал, как ехать на завод. Позже мы узнали, что он директор завода в Барнауле.
Едем в трамвае, смотрим город, а города-то и нет. Мне кажется, что это пригород, окраина, уж очень мрачные дома и грязные улицы. И опять березы, мальчишки катаются на велосипедах.
Директор приезжает в 9, а сейчас – 7, значит, два часа ждать. Мы взяли с собой сумку с туалетными принадлежностями и халатами и ничего съестного.
Удивляюсь, что здесь ездят на бричках очень прилично одетые люди. Крашеные женщины в габардиновых пальто, мужчины почти все в шляпах. Потом я узнала, что здесь всякие высокие чины если не имеют машины, то держат лошадей.
Пора идти к замдиректора по кадрам. Там мы такие не одни, стоит стайка девчат. Подхожу, спрашиваю: «Вы откуда приехали?» Они смотрят на меня недоуменно. Оказалось, местные, из техникума. Противные девчонки, занозистые.
Замдиректора нас встретил неприветливо. Разговор был короткий, примерно такой:
– Специалисты?
– Да.
– Из Москвы? Из самой столицы?
– Да.
Посмотрел путевки, что-то черкнул.
– 730 рублей, плановик. Оформляйтесь.
Конечно, возражаем, но он поднимается и уходит из кабинета.
Нам обидно.
А уходя, он бросает: “Вы, – говорит, – как из фельетона…”
Ждали мы его часов пять. Уснули.
В этот день ничего не добились. В гостинице мест нет, в общежитии – тоже. Ночевали в красном уголке, куда нас отвела сердобольная секретарша.
Вдвоем на одном диване.
Утром снова у кадровика. И снова не соглашаемся. А он смотрит на нас равнодушно и говорит: “Идите к директору”.
Директор тов. Салащенка предлагает нам должность… распредов. Выдавать детали рабочим. Мы стали его просить отпустить нас обратно, но он твердо сказал: “Нет!” И дал грузовую машину – перевезти вещи с вокзала.
Едем обратно. Идет дождь, ветер, меня трясет, поэтому я сижу в кабине, а Майя в кузове. Потом я пересела в кузов – уж очень Майка плакала, навзрыд, громко, никого не стесняясь и, по-моему, даже с причитаниями. Мне было страшно. Ей казалось, что уже все, что с такими вещами мы обратно не уедем.
Нас поселили в комнате при бухгалтерии. “Каземат”, как мы назвали нашу комнату. Вечером слушали Москву.
Я лежала на кровати и плакала. Так хотелось быть дома, но это было так далеко и невозможно. Майка тоже слушала молча. Уснули мы опять голодные и тоскливые. Утром завтрак из зеленой колбасы и вонючего чая. Нас тошнило. Мы стали пить воду из-под крана вместо чая.
Сегодня решили оформляться старшими плановиками в цех на 920 рублей. Приоделись, но ничто не помогло. Прежде чем попасть в цех, мы попали в плановый отдел завода, где все дела вершила крашеная женщина, прилично одетая, перед нами корчила из себя начальника, жеманничала и говорила о культуре. Тут мы увидели Мирру, а потом в цехе ее мужа, Лешу, они на курс старше нас и уже год работают в Новосибирске. Нам они были рады, все рассказали, мы увидели цех, большой, грязный, в цехе работают почти одни мужчины, женщины ругаются матом, рабочий день 10–12 часов.
Тут же решили уехать. Я держала речь, а Майка плакала.
Вечером были в гостях у Леши с Миррой. Хорошие они люди. Первый раз за неделю мы пообедали. Когда прощались, Майя сказала: “Не поминайте лихом”, и мы ушли.
Билеты достали с трудом. Ночевали на вокзале. В офицерском зале жарко, душно, всех гоняют, а нас почему-то не трогают.
На дорогу у нас осталось 10 рублей, грамм 300 сухарей и баранок и банка консервов.
Вагон общий, рядом с нами два парня из Новосибирска, один из них слесарь, добрый, покорный и по-детски глупый. Другой, напротив, умный, шутник, очень сильный. Он может успокоить ребенка, которого два часа уговаривают мать и соседи, может отдать солдату свою подушку, одеяло старухе, и все это так, в порядке вещей.
В первые два дня мы все съели, и 10 рублей тоже. Кое-кто знал нашу историю. Среди них – один летчик, очень симпатичный и очень безнравственный, предлагал мне ехать с ним на Украину, обещал помочь, дядя у него областной прокурор. Он угощал нас вафлями, конфетами, купил нам буханку хлеба.
Завтра Москва. Что меня ждет? Я знаю, дома мне рады не будут. Знакомые? Возможно, будут интересоваться нашей судьбой. Ведь это действительно любопытно, не больше. Я ни о чем не жалею, узнала много нового и интересного, видела хороших людей…»
Нехорошая вышла история. Сегодня, за давностью лет, осуждать неправых в ней не стоит, но и правые недостойны поощрения. История та отдает малодушием, первая вылазка «в жизнь» закончилась плачевно в прямом и переносном смысле слова, и ведь что удивительно – не избалованы они были, и не под колпаком росли, а гляди ж ты – отступили. Испугались крашеной бабы-матерщинницы, грязных улиц, наглых начальников, поиздевавшихся над ними. Но придет срок, будут начальники и похуже и крашеные бабы поярче, а без мата наша российская жизнь не бывает вообще. Но, может быть, не вопреки, а благодаря тому, что произошло в Новосибирске, больше они никогда уже не отступали. Ни «мимозная», с натянутыми нервами, иной раз плачущая от несправедливости и обиды, но все же стойкая и сдержанная Майя Кристалинская, ни «трудяга», обожавшая свою работу, свое КБ и своих детей Валентина Котелкина.
Что было дальше?
После того как поезд прибыл в Москву, беглянки ввалились в свои дома, представ пред недоуменными взорами их обитателей.
Дезертиров преследуют везде и всегда. Особенно когда они входят в противоречие с законами и установленными правилами. Уголовный навис над ними на тонкой ниточке, готовой оборваться от первого же прикосновения прокурора, следователя или кого угодно, готового свести с ними счеты.
И вот на другой день по приезде беглянки предстали взору начальника главка Министерства авиационной промышленности Тер-Маркаряна. Они стояли перед чиновничьим столом чуть ли не по стойке смирно. И конечно, с глазами, блестевшими от слез. Тер-Маркарян был человеком мягким, но по служебной инструкции обязан был строго реагировать на проступок, что означало – кричать на несчастных дезертирок, лупить по столу кулаком для пущей строгости. К чести его, он не сделал ни того, ни другого и, как ни покажется удивительным, поглядывал на беглянок по-отечески, хитро прищурив большие и ласковые армянские глаза.
В том, что вина их серьезна, они убедятся через несколько дней, когда из Новосибирска придет письмо за подписью директора завода. И не в министерство придет, а в народный суд как ходатайство перед законом о привлечении к уголовной ответственности выпускников Московского авиационного института гр. Кристалинской М. В. и Котелкиной В. И., самовольно оставивших место работы и т. д. и т. п. По статье такой-то Уголовного кодекса РСФСР.
Делу в министерстве должны были дать ход. Но оно «осело» у Тер-Маркаряна, а тот отчего-то не торопился, понимая, что лучшая защита беглых девиц – устройство их на работу; только так они начнут отдавать родному государству долг, затраченный на их обучение. К тому же Тер-Маркарян знал Майю раньше, был рецензентом ее довольно оригинального дипломного проекта, считал, что проект достоин отличной оценки (так оно и оказалось), и вот эта случайно оказавшаяся в их руках ниточка превратилась в канат, который позволил вытащить «преступниц» из ямы Уголовного кодекса. Тер-Маркарян велел им каждый день приходить в министерство и, сидя у дверей его кабинета, ждать, когда кто-либо из приходящих к начальнику главка директоров заводов или начальников КБ возьмет их к себе на работу. Но в министерство так просто не пройдешь, нужен был пропуск, вот его-то выписывал с просьбой никому об этом не говорить уже рецензент Котелкиной, начальник техотдела Бродзянский.
…Миллионы поклонников Майи Кристалинской не знают, что благодаря этим двум добрым людям (чиновникам, но и чиновники – несмотря на то, что издавна слово это означает взятки и волокиту, – бывают разными), вставшим на пути сурового сталинского закона, пересмотренного уже в наши дни, Кристалинская попала на эстраду, а не под суд. За подобные вольности тогда не щадили. Но на дворе был пятьдесят пятый год, страну согревала хрущевская «оттепель», и лучшим исходом в возбужденном уголовном деле было бы не обратить на него внимания, что и сделал молодой московский прокурор, который, вызвав к себе кандидаток в подследственные и увидев их скорбные и очень симпатичные лица с глазами, излучавшими чистоту и наивность, улыбнулся и, махнув рукой, отпустил с богом.
Вышинского бы им, этим «разгильдяйкам», Андрея Януарьевича, тогда узнали бы кузькину мать, поняли бы, как дезертировать с передовых позиций трудового фронта! Авиация-то у нас какая была сталинская!
Ровно месяц «дезертирки» сидели у кабинета Тер-Маркаряна, ежедневно приходили туда как на работу – к девяти утра. И уходили как с работы – в восемнадцать. Никому они не были нужны до тех пор, пока к Тер-Маркаряну не пришел замначальника КБ генерального конструктора Александра Сергеевича Яковлева, создателя знаменитых Яков, Михаил Григорьевич Бендерский. «Возьми, Миша – попросил его Тер-Маркарян, – двух девчонок – сделай одолжение» – «Двух сразу?» – «Ну да». – «Ладно, если ты просишь, пусть зайдут ко мне». – «Да чего им заходить, они здесь тебя ждут! Сидят у двери приемной».
Бендерский вышел из кабинета, вскоре вернулся и, улыбаясь, сказал: «Славные девчушки. Я уже с ними договорился. Завтра же зайдут в наши кадры». Но не все оказалось так гладко. Тер-Маркаряну пришлось еще собрать комиссию по трудоустройству выпускников. Майя и Валя пришли на комиссию – очи долу: ругайте, мол, но не отправляйте, все равно не поедем. Хотим работать у Яковлева. Зачем ехать за тридевять земель, где мы нe очень-то нужны, когда в Москве тоже требуются люди. Да еще где – у Яковлева!
Слез не было. Было тихое неповиновение. Была вера в справедливость – не нужно порки, не нужно подзатыльников, отпустите, мы хотим работать.
Их отпустили с миром. И они стал работать у Яковлева.
Через три года Майя Кристалинская уволилась из КБ «в связи с переходом на другую работу» – в эстраду. Валентина Котелкина ушла через сорок лет – на пенсию.
Побег из Новосибирска они старались не вспоминать.
Глава третья
Лолита Торрес из КБ
1. Генеральный конструктор
Итак, все оказалось не столь уж сложным в этой жизни – дорога в будущее шла прямиком, без особых изгибов. Идти по ней было приятно, вот только однажды Майя споткнулась, но судьба милостиво отвела удар и снова вывела на проторенный путь.
Начались обычные будни молодого специалиста со ста десятью рублями оклада за душой, сидящего за стареньким рабочим столом с аккуратными стопками таблиц, на которых, как муравьи, расползались сотни цифр. В этих буднях были свои правила и законы.
1960-е
Рабочий день с 8.30 до 17.30. И никаких разговоров за столами – ни о женах, мужьях, детях, дефиците, футболе, кино, разводах, сногсшибательных романах у знакомых – и т. п. Только склоненные над столами молчаливые головы самых разных колеров – ничего не должно быть лишнего в эти часы, только то, что касается будущих самолетов. Группа аэродинамических нагрузок трудилась, как и все в КБ, истово. Чертила эскизы, считала-пересчитывала, бесшумно орудуя логарифмическими линейками, щелкая костяшками на металлических прутиках счетов. О, нынешняя авиаинженерия в КБ, сидящая у компьютеров и бегло справляющаяся с колонками цифр при помощи калькуляторов, тебе невдомек, что не так уж давно самые обыкновенные счеты выводили в пятидесятых новенькие самолеты из заводских ангаров, да какие лайнеры, да какие «ястребки», да какие спортивные быстроходы, бьющие все и всяческие рекорды!
И над всем этим «белым безмолвием», отгороженным от мира белыми шторами, обезличенным белыми халатами, выстиранными до глянцевой белизны, царит дух невидимый и грозный. Материализовавшись, он становится черноволосым с проседью и аккуратным, ровным, как взлетная полоса, пробором человеком в темном костюме с украшениями в виде двух золотых медалей Героя Социалистического Труда и бордовым депутатским значком с маленькими буквами «СССР» на лацкане пиджака. На дверях его кабинета висит табличка: «Генеральный конструктор Яковлев Александр Сергеевич».
Мимо кабинета следует проходить на цыпочках. Любить или не любить своего самого «верхнего» шефа – дело каждого, кто соприкасался с ним или только был наслышан о его крутом характере. Крутой же характер Сталина явно давал слабину, когда в его кабинет входил этот черноволосый молодой человек – явно незаурядный, преданный лично ему, Сталину, и советской авиации: сомнений в том у маниакально подозрительного вождя не возникало. Молитвенное предостережение классика – «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь» – на этот раз никак не работало: была только барская любовь.
Переступить порог сталинского кабинета и выйти из него, чтобы выполнять задание вождя, означало многое. Мало только выполнить, крайне важно было уложиться в срок, иного Сталин не терпел, и расплачиваться кому-то приходилось должностью (это в лучшем случае) или – головой. Яковлев выполнял задания четко, на себя и свое КБ мог положиться. Иной раз вызов в Кремль был поздним, для Сталина рабочий день ограничений, как известно, не имел. Разговор бывал долгим и заканчивался за ужином. А потом генеральный конструктор садился в свой ЗИС, подаренный генеральным секретарем, и ехал домой, по дороге обдумывая, с чего начать новое задание, как к нему подступиться. Это были новые самолеты, необходимые военной авиации. На случай войны.
Рано утром на следующий день Яковлев собирал «мозговой центр» КБ и излагал уже готовое решение. «Мозговой центр» расходился по кабинетам, чтобы выполнять, воплощать идеи генерального.
Может быть, из-за нескрываемой приязни бывшего хозяина Кремля или из-за своего непредсказуемого характера новый кремлевский властелин Хрущев не очень жаловал любимца Сталина. В проблемах строительства новых самолетов он разбирался не лучше, чем в живописи и скульптуре, а его «наскоки» по своему размаху напоминали тот незабываемый бульдозер, которому предстояло разнести в щепки выставку художников-модернистов.
С конца шестидесятых между станциями метро «Аэропорт» и «Сокол» на месте бывшей кроватной мастерской, о которой уже никто не вспоминал, начал расти кирпичный квартал, словно выстроенный из гигантских детских кубиков, – КБ генерального конструктора самолетов А. С. Яковлева.
Майя Кристалинская к тому времени была уже широко известной певицей.
Три года работы у Яковлева не были для нее только годами отдачи долга государству. Здесь Майя получила еще и то образование, которое пригодится ей, когда она певицей войдет в «плотные слои» артистической атмосферы. Ей не довелось встречаться с генеральным, но она много слышала о его личности и о встречах со Сталиным, о них в КБ ходили легенды. Каким бы жестоким и коварным ни был бывший правитель, Яковлеву он помог обрести уверенность в себе и стать тем, кем он вполне заслуженно стал.
И может быть, благодаря незримому генеральному конструктору, благодаря его подвижничеству, жесткому спросу за нерадивость, неряшливость, срыв сроков выполнения заданий у его сотрудников вырабатывалось ценнейшее человеческое качество – самодисциплина. Люди в КБ не позволяли себе расслабляться, они делали одно общее дело, и каждый вправе был считать себя ответственным за него.
И когда придет пора расстаться с КБ, когда Майя ступит на совсем иную стезю, далекую от инженерной, и самолеты станут для нее только обычным средством передвижения, она сохранит теплые и немного грустные воспоминания о тех годах, несмотря на однотонность тогдашней жизни и работы.