Андрей Юрьевич Туркин
Под полной луной
– Помнишь, когда мы были детьми, у вас сгорел амбар? – медленно и с выражением проговорил Митрофан, смакуя каждое слово.
– Только не говори, что…
– Да. Я его поджег. Неумышленно, конечно, но признаться побоялся. Помню, как бежал, сломя голову, а в спину мне летел пепел от соломы. Ветром его разнесло на несколько километров, и небо потемнело, как при грозе. Запах жареной кукурузы бил в ноздри; ох, уж, поп-корном я вас снабдил как полагается. Я несся через поле, запинался и плакал, не помня себя от страха, и молился всем богам, чтобы меня никто не увидел.
– В ту зиму мы чуть не умерли с голода, – зло прошипел Ипполит, – нам пришлось побираться, как бродягам, чтобы выжить. Весь наш урожай сгорел подчистую. Родители сказали, что пожар произошел из-за засухи. А это был ты! Сдохли все собаки, и нам пришлось их съесть, чтобы мясо не пропадало. Моя сестра едва не умерла от кори, потому что мы не могли платить лекарю.
– Да, все так, – согласился Митрофан, – это мой крест, и мне его нести.
– Ты чуть не убил всех нас, – рука Ипполита легла на рукоять ножа, но в то же мгновение послышался щелчок взведенного курка.
Митрофан целил из ружья в сидящего напротив Ипполита. Под столом, так, что никто не мог этого видеть. Поняв, что не успевает вскинуть клинок, охотник скривил лицо в зловещей гримасе и демонстративно убрал руку в сторону.
– РИТА-А, – прокричал Митрофан так резко, что я вздрогнул.
Через некоторое время со скрипом отворилась дверь, и в проеме показалась женщина. Глядя на Митрофана, любой несведущий мог решить, что Рита его младшая сестра либо дочь. Она была моложе супруга лет на двадцать; и своей красотой потрясала мужчин и вызывала зависть у женщин. А небольшой рост только подчеркивал ее достоинства.
– Принеси керосинку, а то мы уже друг друга не видим.
Не проронив ни слова, Рита вернулась в дом.
Доев очередной кусок мяса, Игнат со звоном бросил вилку и протяжно отрыгнул. Казалось, о нем уже все позабыли в ходе последних событий. Я единственный, кто успевал отслеживать на два фронта.
Тяжелые тучи внезапно расступились, и нас озарил лик полной луны. Она нависла над нами, словно высматривая свое дитя, спрятанное под личиной человека. Темные пятна на ее идеально круглой поверхности напоминали очертания уродливого лица. А бледно-желтый свет с голубоватым отливом прокатился по двору, едва касаясь предметов и нас. Это был лишь обман зрения, но мне виделось, что на Игнате свет лежал ярче, чем на всем прочем. Оборотень не мог сопротивляться; подался вперед, выгнув шею, и закатил глаза к небу. Мне показалось, что он вот-вот завоет, но в последний момент небо сомкнулось, закрывая луну.
– Что ты чувствуешь? – поинтересовался Григорий.
– Она зовет, – ответил Игнат, не спуская глаз с небосвода. Он надеялся, что луна появится вновь, но тучи сплелись плотным кольцом, за которым различался лишь ее неясный силуэт.
А я готов поклясться, что лунный свет подействовал и на меня. Внутренние стенания и тревога уступили место безмятежности, а неконтролируемый страх сменился спокойствием и умиротворением. Луна воздействовала гипнотически, приковывая к себе взгляд, переворачивая мысли и сознание.
Тишину нарушил скрип открываемой двери. Из проема показалась Рита; она несла керосиновую лампу. Пламя слегка притушено, но его хватало, чтобы сносно видеть на расстоянии нескольких метров.
Женщина поставила лампу на стол и начала собирать посуду.
– Сейчас вернусь за остальным, – проговорила она и двинулась в дом, шелестя тапочками по гравию, коим были присыпаны низины двора.
Стало светло и, казалось, немного теплее. Призрачный свет керосинки рассеивал тьму, выхватывая из нее задумчивые лица охотников.
Митрофан снял с пояса кисет, вынул из него трубку и упаковку табака. Не торопясь, прочистил сопло металлическим шомполом, хорошенько продул, обстучал трубку о край стола и наполнил ее курительной смесью. Как только спичка разожгла табак, над столом разлился приятный аромат, и кольца дыма взметнулись в черноту ночи. Несколько раз затянувшись, хозяин пустил трубку по кругу.
– Я тоже хочу кое-что рассказать, – ни с того ни с сего заявил Григорий.
Надменность, присущая этому человеку, испарилась. Казалось, он сбросил с себя тяжелую ношу, сорвал фальшивую маску, и тихим голосом, с паузами и расстановками, заговорил:
– Это касается напрямую тебя, Малец.
Мое сердце сжалось. За свои годы я не успел натворить ничего безрассудного, да и мне, если припомнить, никто гадостей не делал. Потому слова охотника меня обескуражили.
Но не успел он произнести и слова, как Игнат разразился приступом кашля, тем самым заставив каждого схватиться за оружие. Зазвенела сталь, защелкали взводные курки, даже недвижимое пламя в керосинке чуть заметно заколыхалось. Оборотень поднялся и, не в силах откашляться, согнулся пополам.
– Что с ним? – в панике заголосил Всеволод. – Начинается? Он превращается?
Митрофан жестом приказал успокоиться и не делать глупостей. Но все были на взводе, кое-как сдерживались, чтобы не начать пальбу.
– Табак… – сквозь кашель проговорил Игнат, – не переношу… запах.
Послышались облегченные вздохи. Ножи и ружья вернулись на свои места. Григорий смачно затянулся и передал трубку Всеволоду.
– Так вот, что я хотел вам рассказать, – слегка успокоившись, продолжил он. – Когда-то мы были друзьями с твоим отцом, Малец. С Семеном…
– С отцом? – недоуменно переспросил я. Должно быть, в этот момент выглядел как дурачок.
– Да, с твоим отцом. Мы дружили до самой его смерти, чтоб ты знал. И не было для меня человека ближе. Ты тогда еще под стол пешком ходил.
– Он утонул на болоте, – я проявил осведомленность.
– Правильно. Он утонул на болоте…
– Оно разлилось в тот год шире обычного. Он охотился…
– Все верно, – соглашался с каждым словом Григорий, – только я был с ним в тот день…
– Как, черт подери? Не может быть, – в голос возмутились охотники.
– Заткнитесь вы, – рявкнул Григорий, – да, я был с ним.
Я почувствовал влагу на щеках, ощутил, как дрожит нижняя губа, но не подал виду. Лишь стряхнул слезы рукавом, изобразив, что в глаза попал дым из трубки.
– Он угодил в топь и конкретно застрял. Его засасывало. Сначала по колено, потом по бедра… по пояс…
Никто более не перебивал рассказчика.
– Он кричал мне, звал на помощь. А я стоял и смотрел, как он медленно погружается в вонючую жижу. Я не знал, как ему помочь; лишь выкрикивал его имя и умолял выбраться. Но в болото идти не смел, боялся, что и меня засосет. Так бы и случилось, я уверен в этом. И только когда на поверхности осталась одна голова, с меня спало оцепенение. Я бросился за помощью, но в спину мне донесся гортанный захлебывающийся голос твоего отца, Малец. Он позвал меня по имени, и я вернулся и продолжил наблюдать. Лишь когда последние пузыри исчезли с водной глади, я кинулся в село…
– Вот почему нашли его тело, – догадался Митрофан. – Ты участвовал в поисках, и ты нашел то место. Изобразил, будто обнаружил следы, ведущие в топь, и его носовой платок с инициалами.
– Да, так все и было… – Григорий опустил голову, соглашаясь.
В глазах у меня потемнело, руки налились свинцом. Я жаждал разорвать этого мерзавца на кусочки, растерзать у всех на виду…
Григорий весил раза в два больше меня и был чуточку выше, но слепая ярость притупила чувство рациональности и заглушила инстинкт самосохранения. Он должен ответить за свой поступок. Я сжал кулаки в полной готовности броситься в атаку. И сделал бы это сию же секунду, если б не открылась дверь, и не вышла Рита за оставшейся посудой.
– А где оборотень? – словно ото сна очнулся Митрофан.
– Вон он, в своем углу, – Ипполит бросил пьяный взгляд в темноту. – Да черт с ним. Луна уже высоко, сейчас начнется…
– Точно, – согласился хозяин, затем крикнул жене, – иди в дом, быстро. И закройся на щеколду.
– Зачем сразу в дом? – удивился Ипполит. – Скоро мы все тут подохнем, а перед смертью я был бы не прочь хорошенько потрахаться, – и он шлепнул проходившую мимо женщину по заду. Та вздрогнула и отскочила в сторону, ища защиты у мужа.
– Ты что такое делаешь, скотина? – с медвежьим ревом Митрофан поднялся из-за стола.
В нем вскипала животная ярость. Суровое лицо налилось кровью, заскрежетали зубы, готовые рвать любого, кто посмеет угрожать его любимой жене. Ипполит распрямился и оперся кулаками о стол.
– Ты еще не понял? Мы умрем, и она умрет – никакие щеколды не удержат зверя. Так чего добру зазря пропадать? И ты тоже напоследок заберись на кобылку, а заодно и гостей уважь, с коими проводишь последние часы.
– Ни за что, – отшвырнув ногой полено, он бросился на Ипполита, – я убью тебя, недоносок, голыми руками.
Мне не оставалось ничего иного, как отойти в сторону и позволить охотникам разобраться между собой. Сам того не ведая, я оказался возле Риты.
Митрофан, изрыгая проклятия, кинулся в бой, но случилось то, чего не ожидал никто. С громким ревом, Григорий поднял над головой тяжеленный чурбак и с размаху опустил на затылок хозяина. Послышался громкий хруст, от которого внутри у меня все оборвалось. Митрофан рухнул на стол. Полено прокатилось по его спине и упало на землю.
Череп охотника раскололся, как арбуз; кровь потекла из раны, закапала на одежду. От удара левый глаз выбило из глазницы, и он повис на тоненьком нерве, как на поводке.
Рита завизжала, и только сейчас я осознал, что она стоит за моей спиной.
– Просил же по-хорошему, – пьяным голосом произнес Ипполит и подмигнул Григорию. – Я первый на нее залезу, – ногой столкнул тело Митрофана со стола.
Безвольная туша сползла на землю, оставляя за собой кровавые разводы. Глаз неотступно следовал за своим владельцем, скача по нему, как попрыгунчик, пока не угодил в приоткрытый рот, где и застрял, словно в лузе.
Ошарашенный Всеволод присел рядом с мертвым. На фоне безумного вопля Риты, он прошептал несколько слов и прикрыл оставшийся глаз Митрофана.
– Что вы наделали? – Всеволод вскочил на ноги, но напоролся на выставленный нож Ипполита.
Охотник рывком протолкнул клинок глубже, по самую рукоять, не спуская глаз с товарища. Он с любопытством наблюдал, как до того доходит осознание собственной смерти. Всеволод замер, захлопал глазами, не веря в случившееся. Рот глупо открывался, пытаясь набрать в легкие воздух, а из живота на руку Ипполита закапала горячая кровь. Улыбаясь, охотник провернул нож сначала в одну сторону, потом в другую, разрывая внутренности. Затем резким движением вынул клинок.
Всеволод потерял равновесие и упал, прижимая ладонь к животу, а Ипполит, тем временем, направился к перепуганной до смерти Рите. А поскольку я стоял перед ней, то со страху решил, что он намерен прикончить и меня. Не имея представления, как себя защитить, я выставил перед собой руки.
В последний момент заметил приближающийся кулак, а следом наступила темнота. Мне снился оборотень, кружащийся по двору. Он выискивал добычу, отравляя воздух зловонным дыханием, и ослеплял все живое, смотрящее в его сторону. А сверху на это безумие взирала полная луна, каким-то неимоверным способом достигнув гигантских размеров.
Придя в сознание, я услышал мужской смех и женский плач. Голова раскалывалась, перед глазами стояла мутная пелена; окружающие предметы расплывались, словно находились в постоянном движении.
Не имея сил подняться, я повернул голову в надежде, что все случившееся мне приснилось, и я увижу Митрофана и Всеволода в добром здравии. Но представшая моему взору сцена, всю чудовищность которой невозможно описать словами, чуть не лишила меня разума.
В свете раскачивающейся на столе лампы я увидел, как Ипполит владел Ритой сзади. Стол скрипел от каждого его толчка, а насильник смеялся во все горло, держа женщину за волосы. Она рыдала навзрыд, не в силах сопротивляться, а недалеко от них, с кружкой самогона в руке, расхаживал Григорий, ожидая очереди.
Я не мог даже посочувствовать бедной Рите, так как в голове творилось нечто невообразимое. А где-то рядом притаился оборотень. Но и он не представлял для меня интереса. Все упиралось в головную боль и в отсутствие осмысленного восприятия мира. А затем вновь на меня нахлынула волна забвения, заглушив все посторонние звуки.
Во второй раз я очнулся от крика петухов. Приоткрыв глаза, увидел занимающийся рассвет. Ужасно хотелось пить. Первая попытка подняться с треском провалилась; никогда в жизни я не чувствовал себя более беспомощным, чем сейчас. Занемевшие мышцы рук и ног выворачивало наизнанку и, с трудом перевернувшись на спину, я еще какое-то время лежал, ожидая, пока восстановится кровоток.
Уже поднимаясь, услышал тихий смех. Не обращая внимания на судороги, я встал, выискивая взглядом Риту. Она сидела под столом и тихонько хихикала, а дальше…
Моему взору предстали последствия трагедии. Тела охотников, застывшие в неестественных позах, раскиданы по всему двору. Если с Митрофаном и Всеволодом все было предельно ясно, то вид двух других тел едва не лишил меня сознания повторно. Их изуродовали до неузнаваемости. Из растерзанного живота Ипполита тянулась длинная вереница кишок, оторванная левая рука валялась в пыли у сарая, а сквозь разорванное горло виднелся позвоночник. Недалеко от него, в не менее кошмарном состоянии лежал Григорий. Его лицо обгрызли, а на местах сочленений проглядывали белые, как мрамор, кости.
Мне в жизни не доводилось видеть ничего подобного.
Осторожно ступая между телами, над которыми уже роились стаи мух, перешагивая участки земли, забрызганные кровью, я обошел по кругу место происшествия, взглянув на него с нескольких сторон. На ум приходило единственное слово – «резня», дотоле ни разу не используемое мной по назначению. И только сейчас я в полной мере осознал его смысл, взирая на «пережеванные» куски мяса, распростертые у моих ног. Сделав полный оборот вокруг двора, я возвратился к столу, под которым пряталась жена Митрофана.
– Куда делся оборотень? – спросил я у Риты, опустившись перед ней на колени. Но женщина продолжала мерно раскачиваться и тихонько хихикать, не обращая на меня внимания.
Поняв, что она не в себе, и никакой полезной информации от нее не добиться, я отправился искать помощь. Ворота оказались выломаны. Разнесенные в щепки створки едва держались на вывороченных петлях, протяжно поскрипывая на ветру. Я был поражен неимоверной силой зверя… а еще не мог понять, почему он оставил меня в живых. А Риту? Видела ли она расправу над охотниками или отключилась раньше, не вытерпев издевательств?
Остановившись, я еще раз окинул взглядом двор и увидел то, что ускользнуло от моего внимания с самого начала. Рвотные позывы не заставили себя ждать: я согнулся, не в силах принять этот ужас за действительность. Мне открылась часть тайны, спрятанная за помутившимся разумом Риты.
Не помня себя от страха, я несся по улицам, оставляя позади злополучный двор Митрофана. Перед глазами мелькали силуэты домов, из которых выходили люди и молча провожали меня взглядом. А я все бежал, не зная, куда; что, собственно, и не имело значения. Главное, подальше от того проклятого места.
В голове вертелась одна-единственная мысль: охотники погубили сами себя.
Если бы они не напились, не наговорили друг другу гадостей и не устроили драку за право овладеть женщиной перед своей – якобы неминуемой – смертью, все бы остались живы. Впятером мы бы смогли одолеть чудовище, теперь я это знал наверняка. Потому что зверь, даже после «превращения», оставался внутри Игната, точнее, у него в голове. Он был сумасшедшим, не более.
Но то, что я увидел, повторно взглянув на Ипполита, оказалось выше моего бедного разума. И как с этим жить дальше, я не представляю. Ибо на растерзанном оборотнем трупе, выпотрошенном с невыразимой жестокостью и силой, я увидел след укуса… человеческих зубов.
Грузовик с арбузами
Как часто вы вспоминаете о местах, в которых выросли?
Помните ли соседку, что угощала наливными яблоками? А старшеклассника из дальнего подъезда, которого вы боялись и боготворили одновременно?
Дурманящий запах детства порой настигает каждого из нас. Где бы мы ни находились. Стоит лишь остановиться и закрыть глаза, и воспоминания уже спешат вам навстречу, разрывая паутину времени и продираясь сквозь памятники прожитых лет. Спешат, чтобы показать сверкающие радостью глаза и озорную улыбку ребенка, которым вы некогда были. И если постараться, можно услышать его звонкий смех.
Он не знал, как будет дальше, но искренне верил, что будет не так…
Мир навсегда должен был остаться причудливым и ярким, полным чудес. С молодыми и здоровыми родителями; со школьными друзьями; с солнечными днями во дворе и уютными вечерами с чаем перед телевизором.
Но наступает момент, когда все меняется. Быстро и необратимо. В вашей жизни происходит нечто столь необычное, что сбивает с наезженной колеи. То, к чему вы оказываетесь не готовы…
Тогда же меняетесь и вы, хоть и осознаёте это лишь спустя годы.
Так было и со мной…
Иногда я прогуливаюсь по двору, в котором вырос. По прошествии лет он кажется маленьким и невзрачным. В детстве же это был искрящийся всеми цветами радуги мир. У подъездов на лавочках сидели старушки, лузгая семечки; за дворовым столиком мужики пили самогон, играя в шахматы и домино. Местный дурачок материл прохожих, сидя на цепных качелях. Я до сих пор помню их скрип и его невнятную речь, словно все происходило только вчера.
А вон там, на лавочках перед деревьями рябины, собирались мы с друзьями.
– Плешня, – обзывал я Леху и убегал, чтобы не получить. «Плешня» не было его прозвищем, просто Леха, оставшись как-то дома один, от скуки или любопытства неудачно себя подстриг. Выглядело это смешно и жутко одновременно. Мальчишку пришлось побрить налысо, и все лето он проходил в бейсболке не снимая.
Каждый раз с улыбкой вспоминаю те времена, сидя на «нашем» месте. Даже спустя двадцать лет на нем сохранились надписи, вырезанные раскладным ножиком Максима. Мы увлекались футболом, и у каждого была любимая команда, названия которых мы и увековечили на досках лавочки.
Тогда же Леха придумал настольный футбол игрушечными солдатиками. Мяч заменял шарик от антиперспиранта, а ворота мы мастерили из алюминиевой проволоки и марли. Это вызвало настоящий фурор во дворе. Ему бы Нобелевскую премию в области счастливого детства за такое изобретение. Мы устраивали Чемпионаты мира, из месяца в месяц оттачивая мастерство паса и технику владения игрушечным мячом.
А вон в том подъезде жил сумасшедший старик, которого мы дразнили. Когда его терпение заканчивалось, он гонялся за нами с деревянной клюкой. О, как же мы смеялись, оставляя его в дураках…
Все это проносится в моей памяти за считанные секунды, но самым ярким воспоминанием остается один осенний день 1999 года. День, когда мой мир изменился.
– Че ты, сконил что ли? – козырял своей излюбленной фразой Макс, когда кто-то отказывался от его очередной безумной затеи. Вы бы знали, сколько приключений начиналось с этих слов. Сначала он убеждал Леху, и, если тот соглашался, дело оставалось за малым. Остальные долго не сопротивлялись. Была у Лехи такая особенность – с ним любая авантюра казалась безопаснее, чем без него.
Ну и самый младший участник предстоящей истории – Сашка. Мы называли его Захаром, прозвищем, производным от фамилии. Сын уважаемого в городе человека, не упускавший ни единого случая, чтоб ни сообщить об этом в разговоре с незнакомыми людьми. Ему было все равно, чем заниматься и куда идти, лишь бы не сидеть дома. Именно я привел его в компанию. Изначально он дружил только со мной, поскольку наши родители общались с детства, и жили мы в одном подъезде. Ребята во дворе подшучивали надо мной, так как я водился с мелким. Лишь спустя несколько лет, когда Сашка подрос, его приняли в нашу компанию.
Как сейчас помню тот день. Наступило «бабье лето»: стояла теплая погода, на небе ни облачка. Лишь прохладный ветерок шурудил на деревьях желтеющую листву. Мы играли в набивалы потрепанным мячом, смеялись друг над другом, стараясь сбить со счета. Леха с Максом постоянно выигрывали. Меня это злило, но что поделаешь, если координация у них была лучше моей.
– Обосрись, – резко вскрикнул Макс и хлопнул в ладоши.
– Рыжий, я тебе челюсть сломаю, – ответил Леха, не отвлекаясь от набивания. Только он мог безнаказанно называть Макса Рыжим, остальные это делали за глаза. Не помню точно, но вроде как счет тогда перевалил за пятьдесят, а это, чтоб вы понимали, непростое дело – жонглировать китайским дерматиновым мячом.
– Ты че, Голова сраная… – засмеялся Макс. Голова – вот настоящее прозвище Лехи, от которого он так же, как и Макс от своего, был не в восторге.
Засмеялся и Сашка.
– А ты че там, Захар, ржешь? – обернулся Макс. Тот лишь пожал плечами и притих.
Меня они дразнили Тюбик…
Вот, собственно, все и представлены!
Леха так и не побил свой рекорд. Обвинив в неудаче Макса, пнул в него мячом, но промазал, и снаряд улетел в кусты.
– А слыхали, на трассе грузовик перевернулся? – неожиданно сказал Макс.
– Не перевернулся, а слетел в кювет, – поправил Леха. Он с детства был очень педантичным человеком; любил, когда все четко и понятно, и чтоб каждая деталь на своем месте. – Я по новостям видел. И его вытащить не могут, потому что там полная фура арбузов.
– Не арбузов, а голов, – перебил Макс.
– Я тебе всеку сейчас…
– Да я не про тебя. Там реально головы в кузове… отрубленные.
– Че ты гонишь, Рыжий! У моей матушки знакомые в город ездили – рассказывали, что возле грузовика горка арбузов лежит, а рядом абрек какой-то ими торгует.
– Так это специально, чтобы внимание не привлекать. Не знаю, куда именно, но вез он эти головы в какую-то гильдию маньяков на вечеринку. Знаешь, сколько человеческие головы стоят?!
О нас с Сашкой, казалось, позабыли. Старшие ребята завели демагогию, а мы лишь сидели, переводя взгляд с одного на другого. Я слышал что-то о грузовике, но вскользь, без подробностей, поэтому не стал вставлять свои пять копеек. А судя по Сашке, ему вообще не было до этого дела. Головы или арбузы – это же где-то там, далеко.
Но легкий холодок пробежал по моему телу. Я с малых лет был впечатлительным, и подобные истории весьма красочно дорисовывались в моей голове.
Леха засмеялся, скрестив руки на груди. Он не поверил.
Мы с Сашкой заулыбались, глядя на него, в надежде, что Макс признается во вранье и обсуждение отрубленных голов закончится.
Но он лишь нахмурился и продолжил.
– Че вы ржете? Мне братан рассказывал. Он сам видел, когда они с пацанами с Песчанки1 возвращались.
– Че они там делали? – покачал головой Леха. – Купаться уже холодно. Гонишь, стопудово!
– С телками какими-то местными зависали. Обратно на великах ехали, темно уже было, вот и увидели всё как есть. Видимо, как раз настоящие покупатели приезжали, и кузов был открыт.
Леха продолжал качать головой.
– Я гадом буду, что так и было. Че мне братан гнать что ли будет, – Макс заводился, и это плохо. Неровен час, что-нибудь эдакое выкинет. И он не заставил себя долго ждать. – Не веришь? А пошли, сам убедишься!
Я вздрогнул. Мурашки пробежали по спине. Да и Леха замолчал, издевательская улыбка сошла с его лица. На какой-то миг мне показалось, что мир вокруг затих, переваривая слова Максима.
– Че заткнулся? Очко заиграло?
– Да че мне делать не фиг, туда тащиться!
– Изменщик2, – махнул рукой Макс.
– Ты, Рыжий, за базаром следи! Сам ты изменщик.
– Ну так пошли?!
– Да пошли, – психанул Леха. Он не мог позволить, чтобы кто-то посчитал его за труса. Макс прекрасно это знал, и всякий раз пользовался слабостью друга.
А затем повернулся к Сашке, так как он сидел рядом:
– Ты идешь?
Мальчишка пожал плечами:
– Не знаю. Надо у матушки отпроситься.
– Так иди, отпрашивайся, – затем настала моя очередь. – А ты?
Я не хотел идти. Даже просто не хотел, в такую то даль, а уж смотреть на человеческие головы и подавно. Тем более, что хозяин этих голов тоже там будет. И одному Богу известно, чем все закончится. Я захотел домой. Нет, не так: я пожалел, что вышел в тот день из дома в принципе и присутствовал при том разговоре. Почему не смотрел один из любимых фильмов по видаку3 или не играл очередной матч солдатиками?..
Почему я здесь, с ними? Именно в этот момент!
Я обвел друзей взглядом. Они ждали ответ, разумеется, положительный.
– Да ну, не охота, – голос предательски дрогнул, во рту пересохло.
– Ага, не охота, – хохотнул Макс, – сконил что ли?
– Ни че я не сконил, – промямлил я, но все всё поняли и, казалось, позабыли об игре, переключив внимание на меня, – просто далеко.
– Че ты отмазываешься? – напирал Макс. – Зассал, как обычно…
– Да пошли, че в натуре как изменщик то, – вставил Леха.
Я понимал, что все бесполезно, и они меня додавят. Стоило ли оттягивать время, ведь так и до оскорблений могло дойти. Я знал своих друзей слишком хорошо, поэтому не надеялся на благополучный исход. С другой стороны, с нами будет Леха, а с ним я чувствовал себя в относительной безопасности.
– Пошли, че ты как этот, – не унимался Макс.
– Ну ладно, – сдался я. – Надо только отпроситься.
– Щас по любому дома засядет, а потом скажет, что не отпустили, – сказал Макс, – да, Лех?
– Да ни че не скажу, – ответил я, как в тумане. Все, это конец. Они меня зажали со всех сторон. Да еще и Сашка молча сидел и лыбился, и я возненавидел его в тот момент. Оставалось надеяться, что он проболтается, куда собрался, и его закроют дома. А там и я вместе с ним останусь, на том все и закончится.
Но нет! Если уж суждено произойти чему-то плохому, то на пути к этому все звезды сходятся, и ты словно несешься с водяной горки, не в силах ни остановиться, ни свернуть.
– В семь часов тогда встречаемся, – Макс с вызовом посмотрел на Леху.
– Че так поздно то? – не понял тот.
– У меня батя полседьмого с работы придет. Надо ему ключи от хаты отдать.
Вам знакомо чувство, когда ждешь чего-то с нетерпением, а время тянется, и конца-края ему нет? Взгляд то и дело устремляется к часам, в надежде, что стрелки передвинулись на заветную отметку. Но они словно застыли на месте.
В тот день со мной происходило всё с точностью наоборот. Как ни пытался я замедлить время, оно неумолимо неслось к назначенному часу. Я не разговаривал, не играл, не смотрел телевизор – лишь сидел за столом, уткнувшись в одну точку.
А в голове разворачивались ужасные сценарии. Начиная от долгой и изнурительной дороги и заканчивая убийцей с окровавленным топором наперевес. Если у него и правда полный прицеп отрубленных голов, то опыта в их отсечении предостаточно. И добавить в кузов еще четверку бестолковых маковок не составит большого труда.
Странно, но Сашка ко мне не зашел за целый день ни разу. Может, пребывал в похожем состоянии? Хотя, зная его, мог бы поклясться, что он рубился в приставку или смотрел видак.
А как там другие ребята? Леха скорее всего спал; любил он прилечь перед гулянкой. А чем занимался Макс, я не мог даже предположить. В ту пору у нас не было мобильников, и самым популярным мессенджером являлся крик под балконом.
Я пытался переключить мысли на ребят и на прочие повседневные вещи, но все сводилось к одному – к картинке искаженного безумием лица убийцы и полного кузова воющих от боли и страданий оживших голов. Кровь вытекала из их шей и скапливалась в дальнем углу прицепа. А когда ее становилось слишком много, внутрь залезал водитель грузовика; черпал железной кружкой и пил.
Мы встретились на «нашем» месте за десять минут до положенного времени и отправились в самое опасное путешествие нашей жизни. Леха с Максом предложили идти вдоль объездной дороги и, конечно же, мы отправились по ней. Разговоры шли ни о чем. Сначала Леха пересказал заглавную статью свежего выпуска газеты «Спорт экспресс», затем эстафету принял Макс, в красках описав прогулку с собакой. У Сашки тоже был ротвейлер, как и у Максима, и некоторое время они спорили, у кого пес круче и сильнее.
Я шел чуть впереди, думая о своем.
– Я фонарик взял, – сообщил Макс, демонстрируя маленький карманный фонарь, – а то в прицепе темно наверно, ничего не увидим.
– Если там окажутся арбузы, я тебе всё очко распинаю, – заверил друга Леха.
Я хохотнул и тут же получил ногой под зад.
– Да Макс, блин, – итак настроение на нуле, еще и приколы эти. Хотелось развернуться и уйти домой, – че ты пинаешься?
– Да ни фига, – а когда я отвернулся, получил еще раз.
– Достал, Рыжий, – пробубнил я, обходя его, чтобы оказаться позади.
– Тюбик, че ты там вякнул? – Макс развернулся и направился в мою сторону. Я отошел подальше.
– Ничего я не сказал. Надоел, говорю, Макс.
– Он сказал – Рыжий, – Сашка остановился и с любопытством уставился на нас, ожидая продолжения.
– Захар, ты там заткнись тоже, – затем обратился ко мне, – сюда иди.
Я покачал головой.
– Я тебя все равно выцеплю, – он развернулся и двинулся дальше, поравнявшись с Лехой.
Далее я соблюдал дистанцию. Пару раз Макс порывался меня поймать, но безрезультатно. Я был начеку. Затем он попытался подговорить Леху, чтобы тот под предлогом важного разговора подошел ко мне и схватил. Леха отказался. А вот Сашка – и вашим, и нашим – сразу согласился, но я разгадал их замысел. Он был младше меня и ниже ростом, и ни о какой поимке не шло и речи, но вот задержать на пару секунд вполне мог, а Максу большего и не надо.
– Давай что-то про Макса скажу, – двинулся он ко мне, но я остановился и попятился назад. Ага, сейчас, дурака нашел, да я все эти уловки знал наизусть.
– Да фиг с ним, – вдруг выпалил Максим, – смотрите, кто там впереди.
Навстречу нам, по обочине, направлялись два силуэта. Один примерно с Леху ростом, второй выше.
– Наркомы, – Макс уставился на нас, ожидая предложений.
Какими бы тяжелыми ни казались те времена, детей это не затрагивало. Их никто не похищал и не насиловал, а бандитам и вовсе не было до них дела. Единственная проблема заключалась в наркомах. Этим словом мы называли наркоманов – вот кто являлся истинным бичом юного поколения. Они отбирали у нас деньги и прочие ценные вещи, запросто могли избить, а на следующий день даже не вспомнить об этом. Многих наркомов мы знали в лицо, так как изо дня в день они мелькали в нашем дворе.
– Че будем делать? – спросил Сашка.
– Не знаю, – ответил Макс, – у меня фонарик и ножик. Отберут.
Он достал из кармана раскладной нож и спрятал его в носок. Батарейку из фонаря передал Лехе.
– Пошли, – скомандовал Леха, и мы двинулись дальше.
Другого пути не оставалось. Мы шли по узкой дороге, по краям которой росли кустарники. На том участке не было ни поворотов, ни переулков. Сашка предложил спрятаться, да только момент уже упущен. Нас заметили. За суетой вокруг моей скромной персоны мы подпустили наркомов слишком близко, и теперь оставалось лишь уповать на удачу. У меня не было ничего ценного, но за раскладушку Максима я беспокоился. Слишком много воспоминаний с ней связано: игра в ножички, метание в дерево за домом, да те же нацарапанные надписи на «нашей» лавочке…