Андрей Воронин
Спецназовец. Шальная пуля

Поиски заняли около получаса. Их результатом стали, помимо пружины, странной конфигурации непонятная штуковина из светло-серого алюминиевого сплава, слегка тронутый ржавчиной черный металлический шпенек, крошечная гайка и два разновеликих гвоздя – один ржавый, а другой нет.

Если гвозди явно не имели к разобранной защелке никакого отношения, а пружина, наоборот, имела, то насчет всего остального вопрос оставался открытым. Снова усаживаясь за стол и раскладывая на нем свою добычу, Юрий вспомнил описанный в каком-то романе из жизни полярников случай – вероятнее всего, выдуманный и вряд ли возможный даже теоретически, но тогда, много лет назад, показавшийся ему очень забавным. Пилот прилетевшего на какую-то полярную базу самолета перед сном решил почистить пистолет, разобрал его и зачем-то вышел, оставив оружие на столе. Кто-то из аборигенов воспользовался этим и, проникнув в комнату, подбросил к лежащим на столе деталям маленький винтик. А потом все местное население, собравшись в темноте за окном, давясь от хохота, наблюдало, как близкий к отчаянию покоритель воздушных пространств снова и снова разбирает и собирает пистолет, и каждый раз у него остается лишний винтик…

Позже, приобретя кое-какой опыт по части обращения с огнестрельным оружием, Юрий понял, что это была просто байка. Какие еще винтики! И где вы видели полярного летчика, который бы не знал устройства своего табельного пистолета? Да если бы даже и не знал, все равно надо быть фантастически, неправдоподобно тупым, чтобы не смекнуть, в чем дело, уже со второй попытки. Таких не то что в летчики – в магазин за хлебом без провожатого не пускают!

К сожалению, сейчас он сам очутился в незавидном положении героя такой байки, причем как раз таки достаточного тупого, чтобы не понимать, какие из лежащих перед ним штуковин являются частью разобранного им механизма, а какие – нет.

Вытряхивая из пачки очередную сигарету, Юрий усмехнулся: чего уж там – разобранного! Не надо скромничать, товарищ боец, называйте вещи своими именами. Тут все свои, стесняться некого. Так и скажите: сломанного, это будет точнее. Сломанного при попытке починить, но это уже детали, никоим образом не влияющие на конечный результат…

Чтобы не повторять былых ошибок, Юрий сначала выкурил сигарету и погасил окурок, и только потом взялся за дело. За час упорных размышлений, экспериментов и кропотливого труда он успел трижды собрать и снова разобрать коварный механизм, который всякий раз наотрез отказывался работать, даже так плохо, через пень-колоду, как делал это до начала ремонта.

Наконец, головоломка был решена. Откровенно говоря, Юрий не знал, удалось ли ему устранить неисправность, но изначальный, предусмотренный конструкцией порядок расположения деталей, кажется, был восстановлен. Найденная на полу гаечка в него никак не вписывалась, и оставалось только гадать, откуда она там, на полу, появилась. Порядок в квартире Юрия Якушева всегда царил воистину армейский, переизбытка мебели и вещей не наблюдалось; Юрий предположил, что принес невесомую железку с улицы на подошве – в протектор забилась или просто прилипла, а здесь, наконец, отвалилась, – но проверить это предположение он не мог, да и не особенно стремился.

Сейчас у него было дело поважнее: собрать, наконец, треклятую защелку и покончить с проблемой, которую сам же и создал на свою голову. Действуя с выверенной до доли миллиметра точностью нейрохирурга или подрывника, собирающего мудреную бомбу, способную одним махом снести полгорода, мысленно потешаясь над собой, Якушев осторожно, по одной, установил на места детали, нацепил на штифт коварную пружину, привел ее в рабочее состояние и, придерживая все это добро растопыренными пальцами, чтобы опять не разлетелось по всей квартире, потянулся за крышкой.

Он уже примеривался, как бы ему установить крышку на место, не нарушив восстановленного ценой таких неимоверных усилий порядка, когда со стороны прихожей послышалось пронзительное дребезжание дверного звонка. Юрий вздрогнул.

Вообще-то, жаловаться на слабые нервы ему не приходилось, но возня с капризной механической дребеденью его порядком взвинтила. К тому же он был сосредоточен, вот именно как хирург, тянущийся кончиком скальпеля к открытому сердцу пациента, и неожиданный резкий звук вызвал реакцию, которую обычно не мог вызвать даже близкий разрыв фугасного снаряда. Якушев вздрогнул, не установленная до конца крышка сместилась, чертова пружина победоносно щелкнула, и с таким трудом собранные в единое целое детали радостно рассыпались, мгновенно вернув дело его рук в состояние первобытного хаоса.

– А, чтоб тебя! – вполголоса выругался Юрий и, бросив прощальный взгляд на чепуховину, укравшую почти полтора часа его жизни, пошел открывать.

В проеме распахнутой двери взору Якушева открылось зрелище, заставившее его пожалеть о том, что он по обыкновению не посмотрел в глазок. На лестничной площадке стояли два дюжих молодца, оба с ярко выраженной кавказской наружностью, и притом одетые так, как умеют одеваться кавказцы, когда хотят пустить пыль в глаза – то есть, как парочка манекенов, слинявших из витрины дорогого фирменного бутика на Арбате или, скажем, на Тверской. Они были одного роста и примерно одинакового телосложения и при почти полной идентичности гардероба немного смахивали на близнецов или даже клонов. Впрочем, разница между ними все-таки существовала: тот, что справа, держал в руках сложенный мокрый зонт, а тот, который слева, носил усы и держал в левой руке туго чем-то набитый полиэтиленовый пакет с логотипом супермаркета. От них крепко и приятно тянуло смесью ароматов дорогого одеколона и хорошего табака, и, глядя на них, Юрий невольно вспомнил и как-то особенно остро ощутил, что стоит перед ними небритый, в выцветшей ветхой тельняшке, старых тренировочных шароварах и домашних тапочках и, по всей видимости, являет собой не особо презентабельное зрелище.

Впрочем, он был у себя дома и не ждал гостей. А если бы и ждал, то уж никак не этих овечьих пастухов, разряженных в пух и прах, как дети арабского шейха.

Отношение Юрия Якушева к лицам кавказской национальности стало довольно сложным еще до того, как он в качестве рядового срочной службы отправился по стопам великого русского поэта «на погибельный Капказ воевать Шамиля». Поначалу на неоднозначную и вряд ли заслуживающую доверия, но по капле просачивающуюся в сознание трескотню средств массовой информации наложилась неразделенная юношеская любовь, классический треугольник, одной из вершин которого был молодой, красивый, остроумный и недурно обеспеченный материально джигит. Позже жизнь щедрой рукой добавила в этот невинный, в общем-то, коктейль кровь и страдания в количествах, превышающих все мыслимые пределы; не будучи ни расистом, ни шовинистом, ни воинствующим религиозным фанатиком и все прекрасно понимая, на неожиданное появление в поле зрения лиц кавказской национальности Юрий реагировал чисто рефлекторно: тело мгновенно приходило в состояние полной боевой готовности, мозг начинал со скоростью оборонного суперкомпьютера просчитывать варианты нападения и защиты, а рука сама собой искала оружие.

Такая реакция была сродни поведению несчастных тузиков и барбосов, в давние времена безвинно замученных отцом отечественной физиологии профессором Павловым. Бедные собачки в очередной раз сослужили людям добрую службу: вспомнив о них, Юрий устыдился своего инстинктивного поведения и не стал ни захлопывать дверь перед носом у гостей, ни причинять им физические увечья различных степеней тяжести.

Победа разума над рефлексом оказалась не напрасной и весьма своевременной. Приглядевшись, Юрий обнаружил за спинами двух кавказцев третьего – пониже ростом, поуже в плечах и заметно старше своих спутников, он явно был у них за главного. Юрий понял бы это с первого взгляда, даже если бы не знал, кто перед ним, уж очень невозмутимое и значительное выражение лица было у этого нерусского гражданина.

– Какие люди, – сказал Юрий и отступил на шаг от порога, давая понять, что путь свободен.

На его месте гость, блюдя законы гостеприимства, верно, рассыпался бы в многословных, приторно-сладких, как рахат-лукум, выражениях своей несказанной радости по поводу нежданного визита. Но здесь был не Дагестан, а Москва, и на своей территории Юрий предпочитал для разнообразия придерживаться своих законов и правил. «Незваный гость хуже татарина» – звучит, конечно, немного оскорбительно как для татарина, так и для гостя, но следование этому правилу спасло немало жизней, а пренебрежение им столько же, если не больше, погубило.

– Милости прошу, – с оттенком нетерпения добавил он, видя, что никто из визитеров так и не тронулся с места.

Один из «клонов» – тот, что без зонтика, но с усами и пакетом – сунулся было в прихожую. Его повадка, как и выражение смуглой усатой физиономии, живо напомнили Юрию бодигарда, проверяющего сортир, куда нацелился хозяин, на предмет обнаружения в кабинке затаившихся киллеров, взрывных устройств и прочих живых и неживых предметов, могущих представлять опасность для жизни, здоровья и репутации драгоценного босса. Старший остановил его, положив на плечо крепкую сухую ладонь, и негромко, с легким акцентом произнес:

– Свободны. Подождите внизу, в машине.

Он обратился к своим телохранителям по-русски; это была мелочь, но Юрий ее оценил.

Телохранители попятились, сверля Якушева не особенно доброжелательными взглядами, обтекли хозяина с двух сторон и двинулись к лестнице. Хозяин, не глядя, поймал усатого за рукав.

– Куда понес, э? – сказал он, отбирая у охранника пакет. – Тебе нельзя, ты немножко на работе! Давай, иди, под ногами не путайся, слушай! Здравствуй, дорогой! – обратился он к Юрию. – Здравствуй, брат!

– Заходи уже, – проворчал Якушев и, не удержавшись, коротко, печально вздохнул. – Ну, что у тебя опять стряслось?

Кавказец сверкнул на него из-под густых, чуть тронутых сединой бровей темными, как спелые вишни, глазами. Впрочем, Юрий и без этой мелодраматической пантомимы знал, что играет с огнем. Магомед Расулов, бизнесмен, политик и глава одного из самых многочисленных и могущественных кланов не только Дагестана, но и всего Северного Кавказа, был не из тех, с кем можно разговаривать подобным образом, будь ты хоть президентом Российской Федерации. Юрий Якушев был всего-навсего отставным старшиной спецназа, но на тонкости душевных переживаний господина Расулова ему было наплевать с высокого дерева. В отличие от президента, он мог себе это позволить, поскольку, кроме чувства собственного достоинства, не имел за душой ничего, чем стоило бы дорожить.

Кроме того, в отличие от президента, Юрий был одним из тех, кто не так давно спас господину Расулову жизнь.

Положа руку на сердце, он до сих пор не знал, стоила ли шкура Магомеда Расулова той цены, которую за нее заплатили. А цена была немалая: два русских десантника, два гаишника, тоже русских, с пяток бандюков той же национальности и энное количество дагестанцев – сколько именно, Юрий не знал даже приблизительно, поскольку там, в горах, было не до подсчетов. От двух десятков до сотни – где-то так. Не многовато ли за одного усача? Плюс к тому один генерал ФСБ и десятка полтора его охранников. Напоминает список жертв небольшой войны, не правда ли? И все это – из-за одного кавказца, который, как все они, постоянно себе на уме.

– Не рад? – с невеселой улыбкой не то спросил, не то констатировал Расулов, переступая порог. – Знаю, о чем ты думаешь. Видел бы ты свое лицо, когда я тебя братом назвал. Э! С таким лицом в атаку ходят, слушай! Но, хочешь или не хочешь, ты – мой брат, и с этим уже ничего не поделаешь. Знаешь, как у нас говорят: если ты участвуешь в их делах, они – твои братья.

Против собственной воли Юрий отдал должное его дипломатичности. Горцы – народ гордый, обидчивый. Всегда такими были, а в последнее время их обидчивость многократно обострилась – не дай бог напомнить кому-нибудь, что еще вчера он с шутками и прибаутками резал русским солдатам глотки перед объективом видеокамеры и торговал рабами! Обидится насмерть, обратится за помощью в Гаагский трибунал, и тот, скорее всего, вместо того чтобы шлепнуть подонка на месте, примет его сторону – а как же, права человека!..

Но Расулов не стал обижаться – может, потому, что был умен и умел не обращать внимания на блошиные укусы, а может быть, и потому, что знал: Якушев – не Гаагский трибунал и не комиссия по правам человека, и фокусы, безотказно действующие на европейцев, с ним не пройдут. Этот не станет расшаркиваться, а просто даст в морду, и хвала аллаху, если при этом его кулак не выскочит наружу через твой затылок!

– Заходи, Магомед, – повторил Юрий, делая приглашающий жест в сторону гостиной. – Ты ведь еще ни разу у меня в гостях не был, – добавил он, преодолев некоторое внутреннее сопротивление. – У меня тут скромно, не обессудь.

– О чем говоришь, брат! – заметно приободрившись, воскликнул Расулов. – У настоящего джигита, где бурка, там и дом!

Юрий почел за благо промолчать, хотя и подозревал, что Магомед Расулов не часто засыпает, укутавшись в расстеленную на голых камнях бурку.

– Возьми, дорогой, – сказал Расулов, отдавая Юрию увесистый пакет, и, обойдя его, вошел в прихожую. – Да, брат, живешь ты небогато!

– По чину, – буркнул Якушев.

Заглянув в пакет, он с легким удивлением обнаружил нахально выпирающие из-под виноградных гроздей и прочей плодоовощной и мясомолочной продукции горлышки четырех бутылок.

– Не понял, – сказал он строго, выудив из пакета одну бутылку и разглядывая осененную пятью звездочками этикетку. – Я что-то пропустил? Может быть, пока я не включал телевизор, пророк сказал что-то новое?

– Ты действительно не понял, – кротко признал Расулов. – Ты ведь не правоверный, правильно? Ну, так это просто подарок тебе.

– То есть самому пить нельзя, а других поить можно? – спросил Юрий. Ему вдруг стало весело: общаться с уважаемым Магомедом было не в пример интереснее, чем от нечего делать возиться с саморазлетающейся дверной защелкой.

– Ты бы предпочел килограмм героина? – без промедления вернул долг Расулов. – Скажи, я позвоню, и через четверть часа товар будет здесь, у тебя. Хочешь?

– Иди ты в ж…, уважаемый, – вежливо отказался Якушев.

Расулов все-таки решил оскорбиться.

– У нас на Кавказе со старшими так не разговаривают, – сообщил он после непродолжительной паузы. – Тем более, если старший пришел в гости.

Юрий засунул бутылку обратно в пакет.

– Давай договоримся сразу, – предложил он, протягивая пакет Расулову. – Здесь тебе не Кавказ и даже не Черкизовский рынок. Здесь, как ты верно подметил, мой дом. А я, как ты только что сказал, не правоверный, и жить по вашим правилам не собираюсь. Я тебя в гости не звал и никакого восторга по поводу твоего визита не испытываю. Поэтому не надо сверкать на меня глазами и трясти передо мной законами шариата. Не нравится – вон бог, а вон порог. Или позови своих абреков, и давай устроим танцы.

Вместо того чтобы отобрать у Юрия пакет, швырнуть ему под ноги и гордо удалиться, хлопнув дверью, Расулов засмеялся. В незапамятные времена он служил в ВДВ, воевал в Афганистане и отзывался на кличку Душман. Поэтому, а еще потому, что уважаемый Магомед явился сюда явно неспроста, Юрий не слишком сильно рисковал, когда лез на рожон.

– Какой нервный, – сказал Расулов. – Муха, которая тебя сегодня покусала, должно быть, была ростом с лошадь. Откуда ты знаешь, сколько абреков явится на мой зов? Всех не перетанцуешь!

– Ну и что? – пожал плечами Якушев и, не утерпев, все-таки улыбнулся. – Зато душу напоследок отведу. Терять-то нечего!

– Вижу, что нечего, – откровенно озираясь по сторонам, согласился Расулов. – Надо поговорить, дорогой.

– Надо, так надо, – вздохнул Якушев. – Милости прошу.

Он помог дагестанцу снять пальто, проводил его в гостиную и пошел на кухню разбираться с пакетом, смутно подозревая, что его снова пытаются втянуть в какие-то события, но даже отдаленно не представляя, в какие именно.

Глава 3

Резкий холодный ветер гнал по серому небу обрывки грязно-фиолетовых туч, морщил воду в лужах, раскачивал голые ветки деревьев и рекламные растяжки. То и дело начинал моросить дождь. Тогда тротуары и автобусные остановки дружно прорастали грибными шляпками зонтов, и ветер радостно набрасывался на них, норовя вывернуть наизнанку, вырвать из рук и укатить куда подальше – желательно, на проезжую часть, под колеса какой-нибудь иномарки, чтобы несчастный владелец зонта не только промок и лишился своего имущества, но и поимел крупные неприятности из-за поцарапанного бампера. Было начало ноября – время года, по своей слякотной мерзости уступающее только второй половине того же месяца. Снег еще не выпал, но чувствовалось, что долго ждать себя он не заставит. Зима была не за горами, и на московских улицах стало по-настоящему неуютно.

Человек, что стоял около подземного перехода и курил, пряча сигарету от ветра в кулаке, терпеть не мог московскую погоду во всех ее проявлениях, будь то жара или тридцатиградусный мороз, проливной дождь или вёдро. И дело тут было не в климате – вернее, не только в нем. Аман Муразов просто не любил Москву, тем более что широкие возможности, которые открывал перед приезжими этот город, его не касались – они были не для него, а значит, их не стоило принимать в расчет. Так младшему помощнику моториста, копающемуся в замасленных потрохах судовой машины роскошного круизного лайнера, нет никакого дела до обеденного меню и программы развлечений пассажиров верхней палубы – он живет в другом, параллельном мире, отделенный от завсегдатаев светских мероприятий невидимой, но непреодолимой преградой.

Ежась от пронизывающего до костей ветра пополам с дождем, кавказец терпеливо ждал. Зонта у него не было, головного убора тоже; в густой шевелюре поблескивали капельки дождевой воды, ветер трепал поставленный торчком воротник куртки, которую у производителей хватило наглости назвать непромокаемой. Мимо, одарив его подозрительными взглядами, продефилировал милицейский патруль. Аман сдержал горькую улыбку: надо же, все-таки не подошли! Хотя этот самый патруль проверил у него документы буквально пять минут назад, у Муразова было предчувствие, что, если он проторчит здесь еще немного, менты не поленятся сделать это еще раз. И что с того, что регистрация у него в полном порядке? Придраться можно к чему угодно, и опять придется платить, чтобы не торчать в «обезьяннике» до следующего утра…

Он посмотрел на часы. Было без минуты два. Сделав последнюю затяжку, Аман бросил окурок в урну, подошел к краю проезжей части и, выждав еще немного, поднял правую руку, голосуя несущимся мимо автомобилям.

Один из них, вазовская «пятерка» иссиня-зеленого цвета, который почему-то называется «муреной», замигал оранжевым огоньком указателя поворота и, покинув свой ряд, затормозил перед Аманом. Муразов открыл переднюю дверь и, пригнувшись, нырнул в пахнущее табачным дымом и ванильным освежителем воздуха тепло грязноватого, прокуренного насквозь салона.

Водитель, тридцатилетний мужчина со спортивной фигурой и острым, как лезвие топора, хищным лицом, передвинул рычаг коробки передач, перебросил тумблер указателя поворота и, привычно косясь в боковое зеркало, дал газ. Пассажир не сказал, куда ехать, и водитель не стал его об этом спрашивать. Вместо этого он, глядя на дорогу, коротко, отрывисто спросил:

– Принес?

Аман Муразов тяжело вздохнул и, раздернув на груди «молнию» куртки, полез за пазуху.

– Вздыхать будешь дома, у себя в горах, – сказал ему водитель. – А московский воздух надо расходовать экономно, его из-за вас и так почти не осталось.

Он переключил скорость. Коробка передач ответила на это действие протестующим скрежетом шестеренок.

– Чертово корыто, – высказался по этому поводу водитель. – И когда у нас научатся нормальные машины делать?

Капитан ФСБ Куницын ездил на службу на трехлетней «тойоте», после которой взятая в ведомственном гараже по оперативной необходимости «пятерка» по ощущению и впрямь напоминала комбинацию ржавого корыта, кухонной табуретки и моторчика от старого рижского мопеда. Она неохотно, через силу разгонялась, еще неохотнее тормозила и скверно слушалась руля Что она умела по-настоящему хорошо, так это ржаветь и глохнуть на каждом светофоре, и, управляя ею, Куницын мысленно проклинал своего шефа, полковника Томилина, который развел такую секретность, словно они готовились накрыть не горстку кавказцев, а шпионскую сеть ЦРУ или штаб-квартиру Аль-Каиды.

Покопавшись в недрах своей покрытой влажными пятнами куртки, Муразов извлек из-за пазухи несколько сложенных вдвое листов писчей бумаги и протянул их капитану.

– Покажи, – потребовал тот.

Издав очередной вздох, кавказец развернул листы и начал по одному демонстрировать их Куницыну, который искоса на них поглядывал. Листов было всего пять, и на каждом красовалась неумело нарисованная от руки схема каких-то помещений – судя по некоторым признакам, жилых. Чертежи были подписаны: «1-й этажь», «2-й этажь», «3-й этажь»; еще здесь были «подвал» и «гаражь».

– Грамотей, – сказал Куницын. – А чердак где?

– Нет чердака, – собирая листы в стопку и складывая по старым сгибам, угрюмо ответил Муразов. – Там эта… как сказать…

– Мансарда, что ли? А она тогда где?

Вместо ответа кавказец снова развернул и продемонстрировал ему лист с надписью: «3-й этажь».

– Так бы и написал: мансарда, – недовольно проворчал Куницын и повторил: – Грамотей. Фотографии где?

Муразов запустил руку в правый карман и выудил оттуда маленький бумажный пакетик, свернутый из обрывка газеты. Развернув его, он показал капитану карту памяти из цифрового фотоаппарата.

– Все сфотографировал? – спросил Куницын, пряча карту памяти в нагрудный карман. Клочок газетной бумаги он оставил Муразову, и тот рассеянно сунул его обратно в карман. – Разобраться-то можно?

– Они идут по порядку, – тусклым голосом ответил кавказец. – По часовой стрелке, начиная от главной лестницы. Разберешься, уважаемый.

– А где наркотики хранятся?

– Какие наркотики? – вскинулся Муразов.

Куницын коротко, резко хохотнул.

– Спокойно, это шутка. Хотя я нипочем не поверю, что в доме так уж совсем и нет никакой дури. Вам же спиртное пить нельзя, как же вы тогда расслабляетесь?

– Чай пьем, – угрюмо и, как показалось, с ноткой сожаления произнес кавказец.

– Чай… Чаем душу не обманешь! Неужто хотя бы травкой не балуетесь?

– Хозяин запрещает, – сказал Муразов. – Говорит, потерпите до дома, а здесь наркотики – верный срок…

– Да, хозяин твой – волчара матерый, осторожный. Ну, ничего! Сколь веревочке ни виться…

– Отпусти меня, – не то потребовал, не то попросил Муразов. – Я все сделал, как ты сказал. Отпусти!

– Ну, ты загнул – втроем не разогнешь! Отпусти… Это только начало, нам с тобой еще работать и работать!

– Какое работать?! – возмущенно воскликнул кавказец. – Что говоришь, э?! Что ты хочешь – чтобы меня зарезали, как барана?

– Зарежут, если попадешься, – хладнокровно произнес капитан. – А ты не попадайся. И перестань орать, как баба. Будь мужчиной, джигит! Не забывай, что от твоего поведения многое зависит – там, на Кавказе. Если начнешь чудить, твоей семье не поздоровится.

– Зачем семью взяли? В чем они виноваты?

– Да ни в чем, – сказал Куницын. – Ни в чем, кроме того, что приходятся тебе родственниками. Это ты во всем виноват, Аман, это из-за тебя они сейчас страдают. И помочь им никто не может, кроме тебя.

– Что вы за люди? Что я вам сделал? – продолжал сокрушаться Муразов.

– А то ты не знаешь, – усмехнулся капитан. – Думать надо было раньше, и убиваться тоже. А ты не убивался – ты убивал. Сначала от души погулял с Басаевым, а теперь спрашиваешь, что ты такого сделал.

– Я свое уже отсидел, – напомнил Муразов.

– Будешь зубы показывать, отсидишь еще и чужое, – пообещал Куницын. – Думаешь, это сложно организовать? Да раз плюнуть!

– Да, это за вами не задержится. Я свое отсидел, – с нажимом повторил кавказец. – Почему не хотите оставить меня в покое? Я устал, мне уже ничего не нужно, кроме покоя!

– Вот и сидел бы дома, – хладнокровно парировал нисколько не впечатленный всеми этими мелодраматическими восклицаниями капитан. – Пас бы баранов, чесал поясницу… Так нет же, тебя зачем-то понесло сюда, в Москву!

– Хозяин приказал, – сообщил кавказец то, что капитан знал и без него. – Я перед ним в неоплатном долгу, нельзя было отказаться.

– Вот видишь, – сказал Куницын. – Значит, судьба такая. А на судьбу обижаться – дело пустое. Не горюй, Аман, скоро все кончится.

– Да, – вздохнул Муразов, – кончится. Его посадят, меня зарежут…

– Совсем не обязательно, – солгал Куницын. – Может быть, мы убедимся, что он чист, и просто снимем с него наблюдение. Никто ни о чем не узнает, и мы расстанемся друзьями…

– Лучше расстаться сейчас, – предпринял очередную попытку сорваться с крючка Муразов. – Он чист, клянусь аллахом! Как вы можете его в чем-то подозревать? Все его неприятности на родине из-за того, что он с самого начала призывает народ к миру!

– Кого и к чему он призывает, мы знаем, – согласился капитан. – А вдруг он говорит одно, а делает другое? Вот и помоги нам убедиться, что это не так. Поможешь?

– Хороший вопрос. – Кавказец криво усмехнулся и с силой провел ладонью по лицу. – А что будет, если я скажу «нет»?

– Сам знаешь, что будет, – ответил Куницын. – Лучше не проверяй.

– Что надо сделать? – помолчав, спросил кавказец.

– Это другой разговор, – сказал капитан. На светофоре зажегся зеленый; Куницын отпустил сцепление, машина дернулась и заглохла. – А, пропади ты пропадом! Ну, давай, заводись!

Сзади послышались раздраженные гудки клаксонов. Двигатель завелся со второй попытки, Куницын торопливо воткнул передачу.

– Сцепление не бросай, – посоветовал Муразов.

– Ты меня еще поучи!

Капитан утопил педаль газа, двигатель сердито заревел, и машина успела проскочить перекресток до того, как на светофоре опять зажегся красный свет.

– Уф, – притворно перевел дух Куницын. – Ну и драндулет! Не понимаю, как люди на таких всю жизнь ездят. Вот уж, действительно, машина для настоящих мужчин!

Он включил указатель поворота и перестроился в правый ряд, а потом, вынув из кармана, протянул Муразову круглую пластмассовую коробочку размером с пятикопеечную монету. Кавказец поддел ногтем крышку и увидел покоящуюся на поролоновой подкладке невесомую блестку потайного микрофона.

– Опять? – удивился он. – Мало, что ли, я их по всему дому рассовал?

– Много, – согласился Куницын. – А толку-то? На кой ляд, скажи, пожалуйста, мне слушать, как твои коллеги в сортире на первом этаже газы выпускают? А один при этом еще и поет…

– Это Иса, – с невольной усмешкой сказал Муразов. – Он всегда поет.

– Угу. И аккомпанирует на трубе, которую ему аллах сзади приделал, – подхватил Куницын. – Короче, этот микрофон установишь у хозяина в кабинете.

Кавказец с сомнением покачал головой.

– Он всегда запирает кабинет, когда выходит.

– Правильно, – сказал капитан. – Именно поэтому его кабинет – единственная комната во всем доме, которая не прослушивается. И ты должен понимать, что это самая главная комната на всех трех этажах, которая нас больше всего интересует. Туда необходимо поставить микрофон, и ты это сделаешь. Как – придумаешь сам, на то и голова. Детали меня не интересуют, главное, чтобы сигнал из кабинета пошел не позднее завтрашнего утра.

– Это сложно, – по-прежнему держа на весу коробочку с микрофоном, сообщил Муразов.

– А я разве обещал, что будет просто? Жизнь вообще сложная штука, Аман. И для тебя она станет еще сложнее, если ты не перестанешь торговаться. В твоем положении не торгуются, а выполняют приказы. – Он включил указатель поворота и под его размеренные щелчки аккуратно причалил к бровке тротуара. – Все, ступай. Желаю удачи. Я тебя найду, когда понадобишься.

Кавказец спрятал коробочку в карман, поднял воротник куртки и, заранее ежась и втягивая голову в плечи, полез из машины. Попрощаться он то ли забыл, то ли не счел нужным, зато дверью хлопнул так, что машину ощутимо качнуло.

Куницын усмехнулся, сунул в зубы сигарету, прикурил и аккуратно, чтобы снова не заглушить капризный движок, тронул машину с места.

– Вот урод, – пробормотал он, глядя в зеркало заднего вида на удаляющуюся фигуру кавказца.

– Чтоб ты сдох, шакал, – провожая отъехавшую «пятерку» полным ненависти взглядом, вполголоса напутствовал капитана Куницына Аман Муразов.

Рекламный щит на фасаде расположенного через дорогу здания огромными кричащими буквами зазывал всех желающих приобретать коттеджи, квартиры и какие-то «таунхаусы» в ближнем Подмосковье. Аман Муразов закурил, выкурил сигарету в четыре жадных, глубоких, на все легкие, затяжки, огляделся и, не найдя поблизости урны, бросил окурок в лежащую у бордюра мокрую продолговатую кучку уличного смёта. Затем поймал такси – на этот раз вполне обыкновенное, без сюрпризов, – и, сказав водителю адрес, поехал в тот самый подмосковный поселок, название которого значилось на рекламном щите.

– Правоверным запрещается пить вино, – улыбаясь в усы, сообщил Магомед Расулов, – но пророк ничего не говорил о коньяке.

– А шутка-то бородатая, – заметил Юрий Якушев, входя в гостиную с уставленным снедью и бутылками подносом. – И борода у нее длиннее, чем у пророка.

– Это не шутка, – заявил Расулов, – это – лазейка.

– Бородатая лазейка, – задумчиво сказал Юрий. – Знаешь, на что это похоже?

– Фу, – подумав, сказал Расулов.

– Это тебе, правоверному, «фу», – заявил Юрий, пристраивая поднос на край стола. – Жен-то, небось, целый табун. А мне, холостому, и бородатая сошла бы.

– Н-да. – Расулов внимательно осмотрел лежащую посреди стола разобранную защелку, о которой Юрий, грешным делом, напрочь позабыл. – Это что?

– Мусор, – сказал Якушев.

В подтверждение своих слов он завернул защелку в газету, на которой она лежала, скомкал, отнес на кухню и выбросил в мусорное ведро. Когда он вернулся, Расулов, развернувшись на стуле, внимательно изучал пустое гнездо из-под пресловутой защелки, в незапамятные времена выдолбленное каким-то древлянином в торце дверного полотна при помощи молотка, тупой стамески и, как сказано в старом анекдоте, чьей-то матери.

– Так ты пить-то будешь? – спросил Юрий, чтобы отвлечь гостя от его неуместного занятия.

– Нет, – саркастически ответил уважаемый Магомед, – я буду смотреть, как пьешь ты!

– А что скажет пророк?

– Пророк уже все сказал. Пить вино – грех для правоверного. В любой религии существует довольно длинный список грехов, и надо быть действительно святым человеком, чтобы время от времени не заезжать в этот список. Не будем говорить об убийстве и даже такой приятной мелочи, как прелюбодеяние. Но что ты скажешь по поводу чревоугодия? – Он выразительно кивнул на поднос. – Этим, клянусь бородой пророка, во все времена грешил каждый, кто мог себе это позволить!