Андрей Воронин
Слепой. Метод Нострадамуса
Пассажир черной «Волги» по-прежнему наблюдал за этой предельно упрощенной траурной церемонией с вершины кладбищенского пригорка в мощный полевой бинокль. Он уже порядком озяб на ветру, но не уходил, хотя в городе его ждала масса неотложных дел, куда более важных, чем эти похороны, больше похожие на захоронение кучки ненужного мусора. Он подозревал, что за ним тоже наблюдают, и дело тут было совсем не в шофере, который, присев бочком за руль, щепкой счищал с ботинок налипшую глину.
За пассажиром действительно пристально наблюдали. Некто, просто и непритязательно одетый в джинсы, турецкую кожаную куртку и кожаное же кепи с длинным козырьком, присев за покосившимся цементным памятником с эмалевым медальончиком, на котором красовалось сильно подретушированное изображение какой-то бабуси в повязанном по-деревенски платке, провожал каждое его движение объективом видеокамеры. Камера была дорогая, профессиональная, с увеличением, которому мог позавидовать любой бинокль, и, когда оператор давал наезд, ему был виден каждый волосок на голове пассажира «Волги» и каждая ворсинка на его плаще. Притаившийся среди могил оператор спокойно выполнял свою работу, сожалея в данный момент лишь о том, что в руках у него видеокамера, а не хорошая, пристрелянная винтовка с оптическим прицелом. Немного смещая камеру влево, он видел через плечо своего клиента пару землекопов, которые уже забрасывали безымянную могилу мокрым рыжим суглинком, орудуя лопатами с энергией, свидетельствовавшей об их горячем желании поскорее отсюда убраться.
Глядя на них, оператор всякий раз думал о том, что и его, очень может статься, ждет точно такой же или очень похожий конец. Только его наниматель, в отличие от пассажира черной «Волги», ни за что не явится на кладбище, чтобы хоть издали одним глазком посмотреть на похороны. Не такой он человек, ему такая мысль даже в голову не придет…
Наконец, яма была засыпана. Не утруждая себя выравниванием печального рыжего холмика, водитель труповозки подобрал с земли деревянный колышек с табличкой и вогнал его заостренным концом в изголовье могилы, которое, учитывая обстоятельства, вполне могло оказаться изножьем. Он вогнал колышек поглубже, несколько раз ударив лопатой по его верхнему концу; притаившийся за надгробием неизвестной старухи оператор дал максимальное увеличение, поймав в видоискатель табличку с порядковым номером и датой, которая совпадала с датой взрыва в жилом доме близ Белорусского вокзала. Сделав это, он удовлетворенно кивнул: теперь хозяин получил нужные ему доказательства.
Пассажир черной «Волги» опустил бинокль.
– Земля тебе пухом, – сказал он.
Произнесено это было негромко, но с таким расчетом, чтобы водитель, по-прежнему сидевший за баранкой боком, свесив ноги в грязных ботинках наружу, услышал каждое слово. Увы, до окончательного прояснения всех обстоятельств подозревать приходилось всех и каждого, в том числе и водителя. В делах такого рода никакие подписки о неразглашении, никакие, даже самые тщательные проверки ничего не решают. Сколько ни проверяй человека, сколько ни выковывай из него идеального служаку, он все равно останется человеком. А человеку свойственно сохранять лояльность по отношению к тому или иному общественному институту лишь до тех пор, пока ему не предложат что-то лучшее. Человек работает либо за идею, либо за деньги, причем в последнее время второй вариант распространен куда более широко. А господин, который в данный момент противостоял пассажиру черной «Волги», был состоятелен настолько, что мог пачками скупать генералов, не говоря уже о такой мелкой и, по определению, безыдейной сошке, как водители генеральских автомобилей.
Поэтому, произнося прощальные слова, человек с биноклем учел все, даже направление и скорость ветра, а потом повернулся к утыканному крестами и памятниками полю спиной и пошел к машине, на ходу рассеянно обматывая бинокль ремешком.
Уже запустив двигатель, водитель, который, как и предполагалось, прекрасно расслышал и верно расценил произнесенную пассажиром фразу, обернулся через плечо и осторожно, сочувственно поинтересовался:
– Кого хоронили-то, товарищ генерал?
Генерал Потапчук немного помедлил с ответом, взвешивая «за» и «против», а потом медленно, будто через силу, сказал:
– Стрелка. Лучшего из всех, кого я знал.
Водитель, работавший в органах уже семнадцатый год и носивший во внутреннем кармане пилотской кожанки удостоверение старшего прапорщика ФСБ, не стал больше задавать вопросов. Он включил передачу и осторожно, чтобы не забуксовать в липкой грязи, дал газ.
Глава 4
Краеведческий музей представлял собой обычное для этих мест кирпичное одноэтажное строение с деревянной мансардой, украшенной затейливой резьбой, сильно потраченной временем и непогодой. Среди других подобных строений он выделялся разве что чуть более крупными размерами – надо полагать, до революции здесь обитал какой-то купец, промышленник, а может, и поп, охмурявший народ в высившейся неподалеку каменной церквушке, – да привинченной к беленой кирпичной стене черной с золотом табличкой, извещавшей всех, кто умел читать, о том, что это не жилой дом и не заготовительная контора, а именно музей.
В данный момент ни таблички, ни резьбы, ни всего остального не было видно, поскольку на дворе стояла ночь, а небо затянули тучи, сквозь рваную пелену которых лишь время от времени размытым пятном желтоватого света проглядывала луна. В темноте смутно белел кирпичный фасад первого этажа с черными провалами окон; в отдалении зеленовато-голубой звездочкой мерцал одинокий фонарь, да сияла теплым оранжевым светом пара окошек, за которыми не то кто-то мучился бессонницей, не то хлестали чай вприкуску, неся трудную вахту, ночные сторожа.
– Луна, как бледное пятно, сквозь тучи темные мелькала… или блистала? – произнес в тишине прокуренного автомобильного салона капитан Воропаев.
– Помолчи, – ответили ему.
Гурин тоже был капитаном, но его оставили за старшего, и Воропаеву пришлось подчиниться. К тому же, Гурин был прав: трепаться, от нечего делать перевирая стихи, сейчас было не время.
Он был неподвижен, словно рядом с Воропаевым в кабине потрепанного командирского «уазика» сидел не живой человек, а манекен из магазина готовой одежды или надгробный памятник. Да, пожалуй, именно памятник, а точнее – бюст, поскольку, кроме плеч и головы напарника, выступавших над краем оконного проема, Воропаев не видел ничего.
Потом Гурин шевельнулся, заставив скрипнуть пружины продавленного водительского сиденья, и поднес к самому лицу запястье левой руки. Краем глаза Воропаев уловил зеленоватое мерцание фосфоресцирующего циферблата.
– Сколько? – тихонько спросил Воропаев.
– Долго возится, – ответил старший. – Как бы нас тут не замели.
– Кто? – резонно возразил Воропаев. – Здешние менты? Да они десятый сон видят!
Гурин промолчал, поскольку обсуждать тут было нечего. Его последняя реплика, однако, направила мысли Воропаева в новое русло, и тот осторожно, стараясь не шуметь, вынул из-за пазухи теплый пистолет и положил его на колени, сжимая правой рукой рубчатую пластмассовую рукоятку, а левой – увесистый, гладкий цилиндр глушителя. Если здешние менты действительно спали, им лучше было не просыпаться, а если кому-то из них все-таки не спалось, – держаться подальше от краеведческого музея, поскольку у капитана Воропаева не было никакой охоты брать на душу лишний грех.
– Интересно, – сказал он спустя пару минут, – кто он все-таки такой?
– А я знаю? – лениво откликнулся Гурин. – Какая-то шишка.
Воропаев пренебрежительно фыркнул, очень довольный тем, что напарник перестал корчить из себя большое начальство и поддержал разговор. – Тоже мне, шишка! Бугор на ровном месте… Если он такая важная персона, что мы с тобой должны быть у него на подхвате, какого хрена ему понадобилось лезть в этот сундук с клопами?
Капитан ФСБ Воропаев имел в виду краеведческий музей затерянного на просторах Восточной Сибири поселка Шарово, напротив которого в данный момент стоял их «уазик» с фальшивыми номерными знаками.
– Значит, понадобилось, – сказал Гурин. – Не нашего ума дело. Меньше знаешь – дольше живешь. А вообще, друг мой Василий, в таких вот, как ты выразился, сундуках с клопами порой попадаются оч-чень любопытные экспонаты. Места здесь дикие, неосвоенные, и кто только по ним не шастал! И белые, и красные, и староверы-раскольники, и всякие ссыльные… И все, что характерно, со своим скарбом. В здешних краях, наверное, столько всякой всячины сгинуло, что и представить невозможно. И кое-что, не сомневайся, осело в бабушкиных сундуках, по чердакам да по таким вот музеям. И пылится оно, никому не нужное, и смотрят на него здешние бараны – смотрят и ни черта не понимают…
– Ну, не знаю, – проворчал лишенный не только романтической жилки, но даже и самого элементарного воображения Воропаев. – Что уж тут такого ценного может быть? Золотишко церковное или, скажем, колчаковское? Ну, так золото – оно и в Африке золото, насчет него любой валенок догадается, что оно подороже дерьма стоит.
– Не все золото, что блестит, – ответил Гурин и завозился, устраиваясь поудобнее на скрипучем сиденье. – Вот, к примеру, известно ли тебе, друг Василий, что здесь, в Шарово, еще в восемнадцатом веке отбывал бессрочную ссылку некто Конрад Бюргермайер?
– Это еще кто?
– Серый ты, Василий, как солдатская портянка. Бюргермайер этот был придворным астрологом Петра Первого, понял? Долго был, лет десять. А потом не потрафил чем-то царю-батюшке, тот и сослал его навечно в эту вот дыру. Спасибо еще, что ноздри не вырвал.
– Да, – задумчиво, даже меланхолично, протянул Воропаев, – вот были времена! Ну, и что этот астролог?..
– А хрен его знает, – равнодушно ответил Гурин.
– Тьфу! – с досадой плюнул Воропаев. – А чего ж ты тогда мне мозги пудришь? Астролог, астролог… При чем тут он вообще?
– Да я-то почем знаю? Ни при чем, наверное.
Некоторое время Василий переваривал полученную информацию, после чего пришел к выводу, что она не представляет ровным счетом никакого интереса.
– Эх, ты, – сказал он, – кладезь премудрости! Несешь, сам не знаешь, что…
– Тихо! – перебил его Гурин. – Кажется, выходит.
Повернув голову, Воропаев увидел, как в одном из темных окон краеведческого музея на мгновение блеснул осторожный лучик света. Потом свет погас, негромко стукнула аккуратно прикрытая оконная рама, на фоне беленой кирпичной стены беззвучно промелькнула стремительная тень, а через мгновение задняя дверь «уазика» открылась, и машину слегка качнуло на рессорах.
– Заводи, – послышался сзади негромкий хрипловатый голос. – Валим отсюда.
– На аэродром? – поворачивая ключ зажигания, уточнил Гурин.
– Да, – лаконично ответил человек на заднем сиденье.
Воропаев позавидовал этой лаконичности: сам он в такой ситуации непременно поинтересовался бы, не хочет ли Гурин трястись отсюда через всю Россию до самой Москвы на этом вот отечественном металлоломе. На нем и до аэродрома-то доехать – пытка…
Гурин тронул машину с места. Лишь отъехав на приличное расстояние от музея и сделав несколько поворотов, он включил фары. Человек на заднем сиденье, весь обтянутый черным, как японский ниндзя или боец контртеррористического спецподразделения, содрал с головы трикотажную шапочку-маску с прорезями для глаз и затолкал ее в карман. Лицо у него было скуластое и волевое, как у героя кинобоевика, волосы густые и темные; имени его ни Воропаев, ни Гурин не знали, а кличка у него была странная – Библиотекарь. На библиотекаря этот строго засекреченный тип походил меньше всего на свете; размышляя на эту тему, Воропаев первым делом вспоминал уже ставший хрестоматийным диалог из «Операции „Ы“»: «Почему „Ы“?» – «А чтоб никто не догадался!» Лучшего объяснения странной кличке капитан придумать не сумел, да его, скорее всего, и не существовало: уж кто-кто, а капитан Воропаев точно знал, по какому принципу агентам присваиваются оперативные псевдонимы! С отделом, где служили они с Гуриным, например, долго и плодотворно сотрудничал стукач, который подписывал свои донесения «агент Зина». А был этот агент Зина семипудовым дядечкой с бородищей по грудь, пьяницей, бабником, сквернословом, большим любителем дать кому-нибудь в рыло и, для разнообразия, доктором физико-математических наук…
– Что-то вы долго, – вертя баранку, спокойно заметил Гурин.
– В этом музее черт ногу сломит, – вполне благодушно, что свидетельствовало о превосходном настроении, сообщил Библиотекарь.
Воспользовавшись этим обстоятельством, Воропаев решил немного разговорить загадочного пассажира.
– Нашли, что искали? – спросил он, поворачиваясь к собеседнику.
Библиотекарь посмотрел на него, как на пустое место.
– Борт будет ждать только до четырех ноль-ноль, – сказал он. – Успеем?
Гурин посмотрел на часы.
– По-любому, – с пренебрежительной интонацией профессионального гонщика заявил он. – Хоть ползком, хоть на карачках.
Воропаев хотел суеверно поплевать через левое плечо, но воздержался: как раз там, за его левым плечом, сидел Библиотекарь, которому могло не понравиться, что на него плюют, пусть даже чисто символически.
Свет фар прыгал по разбитой мостовой, из которой лишь кое-где выступали корявые островки древнего, положенного, наверное, еще в полузабытые советские времена асфальта. По сторонам дороги тянулись низкие строения, имевшие заброшенный, нежилой вид и такие грязные, растрескавшиеся и облупленные, словно здесь несколько дней кряду шли кровопролитные бои с применением всех видов стрелкового оружия и даже артиллерии. Кругом на сотни километров простиралось, как в песне, «зеленое море тайги», а тут, в поселке, Воропаев не заметил ни одного деревца – видимо, аборигенам было не до благоустройства. Похоже, им вообще было ни до чего; если их что и интересовало, так это деньги и водка. Было решительно непонятно, откуда в таком месте взялся краеведческий музей и, главное, каким чудом это некоммерческое, убыточное заведение просуществовало до сего дня. Видимо, его создал и до сих пор, выбиваясь из последних сил, волок на своем горбу какой-то чокнутый энтузиаст истории родного края. И можно было не сомневаться, что, когда он, наконец, надорвет себе жилы и откинет копыта, его детище мгновенно загнется и будет забыто всеми, самое большее, через месяц. Так что, если даже Библиотекарь только что умыкнул из музея самое ценное, что там было, вреда культурному наследию здешних обитателей он не нанес никакого – все равно пропадет…
Придя к такому выводу, капитан Воропаев снова задумался о том, что все-таки понадобилось тут Библиотекарю – птице, судя по всему, действительно важной, вроде киношного агента 007. И ведь он не сам по себе! Кто-то его сюда направил, выделил в помощь двух опытных оперативных работников, снабдил деньгами и инструкциями, а теперь вот, пожалуйста, подогнал специально для него военно-транспортный самолет, который будет ждать до четырех ноль-ноль на ближайшем аэродроме. Так обставляются только дела государственной важности, и в свете всех этих приготовлений банальная кража со взломом из захолустного краеведческого музея представляется уже далеко не такой банальной. Так что же он там искал и нашел ли? Судя по его настроению, таки да, нашел. Вернулся он с пустыми руками, и, значит, то, что он искал, легко помещается в кармане или, скажем, за пазухой. Ну, и что это может быть?
Капитан Воропаев тут же, не сходя с места, мог бы назвать с десяток предметов, которые легко помещаются в кармане, и из-за которых при этом стоило бы гонять через полстраны тяжелый транспортный самолет. Но всем этим предметам было решительно нечего делать в витринах или запасниках краеведческого музея – они не могли попасть туда даже случайно, поскольку не представляли никакого интереса для зевак.
Ничего не придумав, он решил, что Гурин прав: это не их ума дело, и нечего ломать голову над тем, что тебя не касается. Через несколько часов они вернутся домой и больше никогда не увидят Библиотекаря. И черт с ним! Мало ли кого Воропаев больше никогда не увидит. Это была рутинная командировка, и слава богу, что обошлась она без осложнений. Сделал дело, отрапортовал начальству, – и забудь, как страшный сон. Подумаешь, тайны Мадридского двора…
Поселок давно остался позади, под колеса машины легло разъезженное, разбитое гравийное шоссе – то, что в народе называется «щебенка с гребенкой». «Уазик» бодро барабанил колесами по частым поперечным гребешкам этой стиральной доски; чтобы не откусить себе язык, приходилось до боли в челюстях стискивать зубы. Размышлять на отвлеченные темы стало невозможно, и Воропаев задался вполне конкретным вопросом, на который ему до сих пор никто не дал ответа: как, черт возьми, ровная, старательно укатанная песчано-гравийная дорога за каких-нибудь полгода превращается в такую вот стиральную доску? Понятно, откуда на дороге берутся колеи, ухабы и рытвины, но как образуется эта мелкая поперечно-полосатая дрянь – это же уму непостижимо! Ведь такое даже нарочно не сделаешь, а тут, пожалуйста, делается само, когда никто его об этом не просит…
Какое-то время дорога шла более или менее прямо, а потом начала петлять между какими-то лесистыми холмами, прямо как змея, норовящая ухватить себя за хвост. За одним из таких поворотов фары вдруг выхватили из темноты стоящий на обочине сине-белый милицейский «уазик», а мгновением позже во мраке ярко засияли зеленовато-желтые светящиеся полоски, двигавшиеся как будто сами по себе, а на самом-то деле, конечно, нашитые на одежду какого-то бешеного, замученного бессонницей и служебным рвением провинциального гаишника. Кого он, этот мусор, подстерегал посреди ночи в темном, дремучем лесу – уму непостижимо, но он был тут. А рядышком, как и следовало ожидать, немедленно обнаружился второй, и этот второй, шагнув на проезжую часть, профессионально-небрежным, щеголеватым жестом выбросил перед собой светящийся полосатый жезл, требуя остановиться.
– Гляди, какой франт нарисовался, – неприязненно проворчал Гурин. – Водяра у них кончилась, что ли? Что делать будем, командир?
– Спокойно, – напряженным голосом откликнулся сзади Библиотекарь. – Бумаги у нас в порядке, так что не надо пыли и пузырей. В крайнем случае позолотишь ему ручку.
– Мозги бы ему провентилировать, а не ручку позолотить, – с ненавистью процедил Гурин, включая указатель поворота и съезжая на обочину.
– Спокойно, – повторил Библиотекарь. – Это всегда успеется.
Воропаев, спохватившись, накрыл полой куртки пистолет, который до сих пор держал в руках. Колеса коротко прошуршали по высокой мертвой траве, которой заросла обочина, машина остановилась в паре метров от милицейского «бобика». Гурин завертел ручку, и стекло слева от него рывками поползло вниз.
Оба мента уже шли к машине, прикрываясь ладонями от света фар. Гурин щелкнул переключателем, оставив включенными только габаритные огни. Даже при таком освещении было хорошо видно, что гаишники одеты в бронежилеты и вооружены автоматами.
– Странно, – тихонько сказал Воропаев, поглаживая под полой рукоять пистолета. – Может, это за нами?
– Исключено, – так же тихо, но очень твердо отрезал Библиотекарь. – Просто ловят кого-то.
– Проверка документов, – представившись, сообщил гаишник, на плечах которого тускло отсвечивали лейтенантские звездочки.
– Здорово, земляк, – дружелюбно приветствовал его Гурин, нарочито неторопливо копаясь во внутреннем кармане. – И что это вам не спится?
– Служба, – коротко ответил лейтенант и вдруг без предупреждения, совершенно неожиданно, почти в упор выстрелил в Гурина из пистолета.
В лицо Воропаеву словно плеснули из кружки чем-то горячим, липким и комковатым. Пуля, пройдя навылет, шевельнула волосы над его правым виском и со звоном ударилась в оконное стекло. Она не пробила его насквозь, а просто разбила на куски, потому что, проделывая в голове Гурина сквозное вентиляционное отверстие – точь-в-точь, как он сам собирался поступить с гаишником, – потеряла большую часть своей убойной силы.
Движимый исключительно рефлексом, Воропаев выстрелил по маячившей за окном фигуре, ударил по дверной ручке, вышиб плечом дверь и боком вывалился в ночь. Он колобком прокатился по грязной обочине, вскочил на ноги, присел и так, скорчившись, стараясь занимать как можно меньше места в пространстве, с треском вломился в голые, сырые и грязные придорожные кусты. Какая-то острая ветка едва не оставила его без глаза, прочертив по скуле кровавую борозду; другая хлестнула по губам, исторгнув из груди глухой матерный рык; потом земля под ногами вдруг куда-то пропала, и Воропаев рухнул в пустоту, с шумом приземлившись на дно какой-то ямы. Это спасло ему жизнь: за спиной прогрохотала длинная очередь, и сверху на голову посыпались сбитые пулями прутья. Потом ударил еще один автомат, набросав за шиворот сырой земли и мертвых листьев, и Воропаев снова выругался сквозь зубы: стреляли двое, а значит, единственная выпущенная им пуля либо пришлась лейтенанту в бронежилет, либо вообще ушла за молоком.
Он высунулся из своего укрытия и выстрелил по метавшимся около машин темным фигурам. В ответ опять прогрохотала автоматная очередь. Воропаев пригнулся, а когда снова высунул голову из ямы, в свете габаритных огней увидел распластанную на дороге, обтянутую черным спецкостюмом фигуру и гаишника, который стоял над ней, широко расставив ноги и направив лежащему человеку в затылок свой куцый милицейский автомат. Автомат коротко простучал, озарив косматую траву обочины злыми оранжевыми вспышками, Библиотекарь несколько раз конвульсивно содрогнулся и замер – несомненно, мертвый, как кочерга.
Это означало, что миссия Воропаева завершена и что он может с чистой совестью уносить ноги. И не просто может, а обязан, поскольку его начальству будет небесполезно знать, что, черт возьми, все-таки случилось с командированной в поселок Шарово группой, и куда подевался их драгоценный Библиотекарь.
Мент, присев на корточки, обшаривал многочисленные карманы мертвого Библиотекаря. Воропаев осторожно поднял пистолет. Ему пришло в голову, что было бы неплохо поквитаться с этими подонками – если не за Библиотекаря, на которого ему было, по большому счету, глубоко наплевать, то хотя бы за Сашку Гурина, чья кровь сейчас медленно подсыхала у него на лице. Но тут в глаза ему ударил сноп ослепительного электрического света – второй гаишник, чтоб ему пусто было, развернул фару-искатель своего драндулета и нащупал его лучом. Менты ударили в два ствола, не жалея патронов, на голову градом посыпался мусор, и Воропаев понял, что о боевых действиях не может быть и речи.
Повернувшись к дороге спиной, он выбрался из ямы и ужом, по-пластунски, пополз через густой подлесок прочь, куда глаза глядят.
* * *
Эдуард Максимович Юркин (он же Эрнст Карлович Юрген, магистр белой магии и действительный член международной ассоциации авестийской астрологии) съехал по пологому пандусу в подземный гараж и притормозил перед полосатым красно-белым шлагбаумом, преграждавшим въезд на стоянку. Нажатием кнопки он опустил тонированное стекло слева от себя; охранник в застекленной будке наклонился, вглядываясь, приветливо кивнул, узнав его, по-военному отдал честь и поднял шлагбаум. Юрген небрежно кивнул в ответ. Он уже научился принимать сдержанное подобострастие вышколенной обслуги с таким же вежливым показным равнодушием, но душа его до сих пор ликовала всякий раз, когда он сталкивался с приметами своего нынешнего образа жизни. О, как далек он был теперь от затерянного в марийских лесах поселка со смешным названием Козьмодемьянск! Мог ли он тогда, двадцать лет назад, впервые взяв в руки популярную брошюрку по астрологии, хотя бы мечтать о таком стремительном взлете?
Юрген снова нажал вмонтированную в подлокотник водительского кресла кнопку, приведя в действие стеклоподъемник, и дал газ. Мощный двигатель чуть слышно заворчал под обтекаемым капотом, и вишневый «ровер», лаково поблескивая бортами в мертвом свете неоновых ламп, покатился вдоль длинного ряда дорогих, престижных автомобилей.
Отыскав раз и навсегда закрепленное за ним парковочное место, Эрнст осторожно загнал туда автомобиль. До недавнего времени он водил «Оку», доставшуюся в наследство от отца – инвалида второй группы, и до сих пор не до конца освоился с габаритами своего нового автомобиля, казавшегося ему огромным, как океанский лайнер.
Заглушил двигатель, выбрался из машины и сладко потянулся, разминая затекшие мышцы и жалея только о том, что отец не дожил до этого дня, не увидел, каких высот достиг его сын. Астрология, которую покойный папаша именовал не иначе как словоблудием, а то и, простите за выражение, херней на постном масле, дала его сыну все, о чем Юркин-старший не мог и мечтать, всю жизнь вкалывая на лесопилке в своем занюханном Козьмодемьянске. Эрнст хорошо запомнил нескрываемое пренебрежение, с которым отец всегда относился не только к его увлечению астрологией, но и ко всему, что он делал в жизни, и действительно жалел, что отец умер слишком рано, не дав возможности насладиться местью. Теперь же оставалось только надеяться, что оккультные науки не врут, и астральное тело дорогого папочки, взирая из верхнего мира на ошеломляющий прижизненный успех никчемного, как ему казалось, сына, от зависти кусает свои астральные локти. Юргену хотелось, чтобы папаша отгрыз их по самые плечи, но, увы, он был слишком сведущ в оккультизме и точно знал, что никаких локтей у астрального тела быть не может, и что, избавившись от оков гниющей плоти, дух человека переходит в чистую энергию, которой земные дела попросту неинтересны. Жаль, жаль! Но что поделаешь?
Неторопливо прошествовав по просторному, чистому, отлично освещенному гаражу, где со всех сторон на него смотрели, подмигивая красными глазками, любопытные объективы следящих видеокамер, Юрген вошел в кабину лифта. Скоростной лифт беззвучно и стремительно вознес его на двадцать шестой этаж новой элитной башни, откуда открывался прекрасный вид, весьма располагавший к возвышенным размышлениям. На ходу шаря по карманам в поисках ключей, Юрген прошел по коридору и остановился перед дверью своей квартиры, на косяке которой ровным рубиновым огоньком горела контрольная лампочка охранной сигнализации. Эрнст Карлович проделал все необходимые манипуляции с ключами и электронным чипом, вошел в прихожую, нащупал внутри стенного шкафа клавишу подтверждения, нажал ее и только после этого включил свет и снял ботинки.
Огромная, отделанная по последнему писку строительной моды, дорого и со вкусом обставленная квартира встретила его звенящей тишиной барокамеры – звукоизоляция тут была отменная. Это было особенно приятно после целого дня, проведенного в суете и несмолкающем шуме большого города. Немелодично напевая «Гип, гип, ура, джентльмены, все отлично, погода в Лондоне без перемен», Юрген в одних носках двинулся в гостиную, включил свет, повесил на спинку стула надоевший пиджак, снял галстук и полез в холодильник. Время было позднее, и, памятуя о советах диетологов, Эрнст Карлович решил ограничиться йогуртом и легким овощным салатом.
– Бросьте, Эдуард Максимович, – послышался позади него хрипловатый и совершенно незнакомый мужской голос. – Выкиньте эту козью пищу в мусоропровод и съешьте хороший кусок мяса!
От неожиданности Юрген вздрогнул, и пакет с йогуртом и миска с заранее нарезанным салатом из свежей капусты выскользнули у него из рук.
Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы унять сердцебиение, Юрген осторожно обернулся, уверенный, что увидит позади себя громилу в маске, вооруженного ножом, а может быть, даже пистолетом.
Он ошибся. Сидевший в его любимом кресле у широкого, во всю стену, окна человек, хоть и был высок и широкоплеч, громилу нисколько не напоминал. У него была фигура античного бога, которую не могли скрыть ни черный костюм, ни расслабленная поза, и чеканный профиль, обрамленный аккуратной черной бородкой и усами. Незнакомец смотрел на Юргена с немного насмешливым прищуром, но безо всякой враждебности. Уголки красиво очерченного рта были приветливо приподняты. Рубашка и галстук гостя были того же цвета, что и костюм, то есть траурно-черные. Этот похоронный наряд в сочетании с перчатками, надетыми несмотря на теплую погоду, произвел на Юргена крайне неблагоприятное впечатление, рассеять которое не смогли ни улыбка незнакомца, ни его показное дружелюбие.
– Мужчина должен питаться мясом, – как ни в чем не бывало, продолжал этот тип. – Мясом, черным хлебом и красным вином. Именно красным, поскольку оно благотворно влияет на кровообращение, укрепляет сердечно-сосудистую систему и, как показали последние исследования, даже улучшает слух. Как у вас со слухом, Эдуард Максимович?
Только теперь Юрген сообразил, что его называют настоящим именем. В Москву он приехал уже Эрнстом Юргеном, а все, кто знал его как Эдика Юркина, остались далеко, в прошлой жизни – все, не считая нынешнего хозяина, Альберта Витальевича Жуковицкого.
Э, да что имя! Как, спрашивается, этот тип сюда проник? Двадцать шестой этаж. Запертые двери и окна. Охрана в холле первого этажа. Охрана в гараже. Сигнализация, будь она неладна! И вот, извольте – сидит, как у себя дома, даже не сняв черных перчаток! И в ботинках. Прямо на ковре. М-мать!!!
– Как вы сюда попали? – собравшись с силами, задал он самый главный вопрос.
Незнакомец усмехнулся – лениво, снисходительно, как мог бы усмехаться сытый хищник. Лев, например.
– Пусть это останется моим маленьким секретом. – Сблизив большой и указательный пальцы левой руки, незнакомец показал, какого, по его мнению, размера должен быть секрет. – Да что я говорю – пусть! – будто спохватившись, перебил он сам себя. – Это просто останется секретом, безо всяких «пусть». Каждый имеет право на маленькие профессиональные тайны. Я же не спрашиваю, как вам удается предсказывать будущее!
Осведомленность этого типа, одетого, как протестантский пастор на похоронах, нравилась Юргену даже меньше, чем его перчатки. Впрочем, на перчатки можно было пока не обращать внимания. Грабитель и, тем более, наемный убийца не стал бы вступать с ним в переговоры. Все, что было ценного в доме, лежало если не на виду, то в местах, вполне доступных даже без взлома, а прикончить Юргена, подкравшись к нему со спины, незнакомцу не составило бы ни малейшего труда. Но он явно был настроен поговорить, и это показалось Эрнсту добрым знаком.
– Чего вы хотите? – спросил он, все еще стоя в мокрых носках над йогуртовой лужей перед распахнутым настежь холодильником.
