Андрей Воронин
Комбат. Игра без правил
Глава 5
– Ну как ты, Иваныч? – спросил Андрей Подберезский, когда они выпили по первой.
Борис Рублев со стуком поставил рюмку на стол, крякнул, залихватски провел согнутым указательным пальцем по усам и скосил глаза на Подберезского.
– Ты это о чем? – подозрительно спросил он. – Мы вроде только позавчера виделись.
– Да так, – смущенно засуетился Андрей, – ни о чем, в общем-то. Я в смысле самочувствия.
– В смысле самочувствия я тебя хоть сейчас заломаю, если темнить не перестанешь, – пообещал Комбат.
– Ну вот, – сказал Подберезский, – приплыли. Так и вижу некролог в газете: «Погиб от руки пьяного пенсионера».
– А вот я тебе сейчас покажу пенсионера, – сказал Рублев, поднимаясь из-за стола, – и пьяного покажу, и трезвого…
– Да тише ты, медведь, – отмахиваясь обеими руками, сказал Подберезский, – еще, чего доброго, пацана напугаешь.
– Ничего, он не из пугливых, – возразил Комбат, но, оглянувшись в сторону комнаты, где делал уроки Сергей, все-таки опустился на табурет и стал говорить тише.
– Ты, Андрюха, на меня такими глазами не смотри, – сказал он.
– Какими такими глазами? – переспросил Подберезский.
– А такими, – сказал Рублев. – Как у Танечки. Помнишь Танечку из полевого госпиталя?
– Ага, – сказал Андрей и, сложив руки перед грудью ладонь к ладони, запричитал тоненьким голоском: – Ой, мальчики, ой, как же это вам больно, наверное!
– Вот-вот, – кивнул Комбат, снова наполняя рюмки. – Очень похоже. Только ей простительно, поскольку баба, а тебе, солдат, на меня такими глазами смотреть воспрещается.
Он раздраженно поставил бутылку на стол, вскочил и принялся мерить кухню шагами. Остановившись у окна, он некоторое время смотрел вниз. Подберезский старательно отводил глаза.
– Черт, до чего же курить охота! – сказал наконец Рублев.
– Ну и не мучил бы себя, – пожав плечами, посоветовал Андрей.
Комбат резко обернулся.
– Ишь, какой добренький выискался! – зло сказал он. – Мне ведь, брат, не только курить хочется… И не курить вовсе. Знаю, ты как раз про это и спрашивал, так вот тебе ответ: хреново мне, солдат. Все бы отдал за одну дозу.
– Так уж и все? – переспросил Андрей.
– Все, – подтвердил Комбат.
– Зря ты, Борис Иванович, на себя наговариваешь, – сказал Подберезский. – Был бы ты готов все на свете променять на эту дрянь, так и променял бы давным-давно. Нет, командир, ты мне байки не трави, все равно не поверю.
– Извини, Андрюха, – сказал Рублев, снова подсаживаясь к столу. – Это, конечно, слабость во мне говорит. Поверишь: вот пью с тобой водку и вкуса не чувствую, вода водой. А ты говоришь – кури… Тут только дай слабину, оглянуться не успеешь, как от тебя рожки да ножки останутся. И не смей меня жалеть. Я, когда жалость в твоих глазах вижу, сам себя жалеть начинаю, а от этого до дозы – не шаг даже, а полшага.
– Понимаю, – сказал Подберезский. Он действительно понимал, и ему очень не понравилась интонация, с которой Комбат произнес слово «доза». Ему представлялось, что именно так североамериканские индейцы когда-то произносили имя Маниту. – Давай выпьем, Иваныч.
– За что выпьем? – без интереса спросил Рублев, вслед за Подберезским поднимая рюмку.
– Давай за тех чертей, что Грязнова в аду поджаривают, – с чувством предложил Андрей. – Дай им Бог здоровья и долгих лет активной трудовой деятельности.
– О! – воскликнул Комбат. – Вот за это дело я выпью с превеликим удовольствием. Хотя просить у Бога здоровья для чертей… как-то оно, знаешь…
– Да плевать на форму, – сказал Подберезский. – Главное, чтобы содержание было правильное.
– И то верно, – согласился Комбат. – В богословии мы с тобой оба не сильны.
Они чокнулись и выпили до дна.
– Ты у Бурлака давно был? – спросил Подберезский, с аппетитом хрустя квашеной капустой.
– У Гриши? Давненько, – ответил Комбат.
– Вот и съездил бы, развеялся, – предложил Андрей. – Опять же, Бурлаков – мужик с понятием, он бы тебя к знахарям свел, отварами бы попоил, настоями своими разными…
– Думай, что говоришь, – перебил его Рублев. – Учебный год когда еще кончится. На кого я Серегу брошу?
– Вот черт, и верно ведь, – спохватился Подберезский, но тут же нашелся. – Как на кого? А я на что? Мы с твоим парнем ладим отлично, не пропадем.
– Нет, – покачал головой Комбат, – так не годится. Летом съезжу обязательно, а сейчас пусть парень учебный год закончит. Вот в Питер я его, пожалуй, свожу. Он там не был ни разу, представляешь? Да и я по Андрюхе, по брату, соскучился. Самого-то его, банкира хренова, в Москву калачом не заманишь, он если не у себя в банке, так непременно либо за границей, либо это… – Комбат сделал замысловатое движение нижней челюстью, несколько раз приподнял и опустил брови и плотоядно облизнулся, – ну, сам понимаешь.
– Дело кобелиное, чего ж тут не понять, – согласился Подберезский.
– Точно, – все больше загораясь идеей, продолжал Рублев. – На Девятое мая поедем. У них в школе целых три выходных. В Эрмитаж свожу пацана, морской парад посмотрим, Исаакий, Дворцовую площадь, то да се…
– Вот брательник твой удивится, когда ты в Эрмитаж пойдешь, – сказал Андрей.
– Это точно, – согласился Комбат. – У него за неделю до моего приезда голова болеть начинает в предчувствии похмелья, а тут на тебе – Эрмитаж. Его жена мне памятник поставит… нерукотворный.
Подберезский протянул через стол длинную руку, взял бутылку и наполнил рюмку.
– За Питер, – провозгласил он.
– За Эрмитаж, – поддержал его Комбат.
Они выпили и одновременно поставили рюмки на стол. Рюмки негромко стукнули о крышку стола, и этот стук совпал по времени с другим стуком: в этот самый момент в Петербурге капитан Французов с грохотом распахнул дверь кабинета Алексея Ивановича Ставрова, сделав тот самый шаг, после которого бывает поздно поворачивать назад.
* * *
Близился вечер, и ресторанная кухня мало-помалу набирала обороты, как старинная паровая машина с тяжелыми поршнями и обладающим огромной инерцией маховиком. До того момента, когда эта сверкающая белым кафелем анфилада просторных, заставленных хромированными и эмалированными агрегатами помещений утонет в горячем пару и лязге сваливаемой в мойку посуды, оставалось еще несколько часов, но первые, еще прозрачные, аппетитно пахнущие облака уже повисли над котлами и кастрюлями, первые тарелки уже упали в мыльную воду, а в глазах сонных официанток уже начал появляться голодный блеск, который разгорится в полную силу немного позже, когда тускло освещенный торшерами уютный зал заполнится до отказа, а захмелевшие клиенты потеряют счет деньгам.
Игорь Тереничев посмотрел на часы и очень живо представил себе все это, так же как и то, на что можно использовать часть оставшегося до начала столпотворения относительно спокойного времени. Стоя на своем посту у внутренней двери служебного хода, он точно знал, что происходит в эти минуты в ресторане, потому что работал в клубе не первый год и досконально изучил распорядок дня. Не покидая своего места, он с девяностопроцентной точностью мог утверждать, что менеджер Погодин опять свалил и улаживает где-то свои таинственные дела, точнее, делишки, а Старик, как уважительно называли все до единого работники клуба Ставрова, скорее всего полудремлет в своем вертящемся кожаном кресле перед переливающимся яркими красками большим экраном телевизора. За последние год-полтора Старик здорово сдал, и это было известно всем, за исключением, пожалуй, его самого. Игорь со смутной тревогой подумал о том, что будет, когда Старик окончательно отойдет от дел – сам или с посторонней помощью – и его место займет этот скользкий Погодин.
Тереничеву нравилось место, в котором он работал. Платили здесь прилично, а главное, не было никакого напряга с ментами. Ну скажем, почти никакого. Ночные боксерские бои в клубе проводились все-таки не совсем легально, но все происходило чинно, благородно, без увечий и смертоубийств, и милиция делала вид, что ничего о них не знает. Более того, насколько было известно Игорю, многие милицейские чины, переодевшись в штатское, любили провести вечерок в клубном ресторане, а потом поставить доллар-другой на исход какого-нибудь поединка. Да и на ринг время от времени выходили не только профессиональные спортсмены, но и некоторые омоновцы – из числа тех, кто еще не забыл, что значит драться по правилам и без помощи резинового «демократизатора». Здесь было спокойно и надежно, но Игорь Тереничев был не настолько глуп, чтобы не понимать, что с уходом Старика все может резко измениться, притом далеко не в лучшую сторону.
Он поморщился, вспомнив о Погодине. И ведь казалось бы, имеет человек все, что душе угодно: и квартиру на Невском, и дачу на Финском, и шестисотый «мерс», и красавицу жену, и бабки на то, чтобы содержать все это хозяйство, – ну чего ему еще не хватает? Самолет ему личный нужен, что ли, а к самолету аэродром? Так это в президенты надо пробиваться, а не в директора ночного клуба. Все-то ему мало, все у него шило в заднице. Подавай ему карате, айки-до, кикбоксинг, бои без правил… Все верно, бандиты сюда не ходят, а если и забредет какой-нибудь случайно, так носом повертит, посидит вечерок да и отвалит куда-нибудь в другое место, где крови побольше и кости трещат так, что в задних рядах слышно.
Игорь потряс головой, отгоняя неприятные мысли, и покосился на закрытую дверь. Время тихое, часа два еще наверняка никто ломиться не будет. Тоска смертная, скучища… И у Светки наверняка работы еще немного, так что вполне можно успеть, если по-быстрому.
Он почувствовал пока неуверенное шевеление у себя в брюках и махнул на все рукой.
Приоткрыв дверь, Игорь выставил голову в коридор и окликнул кемарившего на стуле в двух шагах от наружной двери напарника.
– Эй, Квазимодыч! – позвал он. – Квазимодыч, подъем!
Виктор Козырев, получивший свое прозвище из-за того, что носил непривычное для слуха среднестатистического питерца отчество Казимирович, слегка вздрогнул и недовольно поднял голову. Нос у него был перебит точно посередке и слегка свернут на левую сторону. Квазимодыч не так давно тоже выступал в тяжелом весе и даже брал, насколько было известно Игорю, какие-то призы.
– Чего тебе? – немного гнусаво спросил он.
– Слушай, Витек, – просительно заговорил Игорь, – я отлучусь на полчасика? Ты как, не против?
– СПИД не спит? – ухмыльнувшись, спросил Квазимодыч.
– Ага, – подтвердил Тереничев. – Сам не спит, и, главное дело, мне не дает, зараза этакая.
– У тебя, Игореха, не головка, а стрелка компаса, – покачав коротко стриженной головой, сказал Квазимодыч. – Куда бабы, туда и ты, как намагниченный.
– Так жизнь же проходит! – увещевательно воскликнул Игорь. – Светку все равно кто-нибудь трахнет, так почему бы не я?
– Не жалеешь ты себя, братан, – сочувственно сказал Квазимодыч. – Горишь на работе. Того и гляди смылишься весь, даже обмылка не останется, чтобы в землю закопать.
– Тьфу на тебя, – отмахнулся Игорь. – Так присмотришь за дверью?
– Да что ей сделается-то? – пожал плечами Квазимодыч. – Как стояла, так и будет стоять, никто не унесет. Только ты недолго, а то мало ли что…
– Ага, – весело согласился Игорь. – Тебе из ресторана принести чего-нибудь?
– Пивка холодненького пару баночек прихвати, – сказал Квазимодыч, – а то рехнуться здесь можно от нечего делать.
– Заметано, – пообещал Игорь и, не став запирать дверь, чтобы Квазимодычу не пришлось вставать со стула, если кому-нибудь вдруг приспичит выйти через служебный ход, заторопился по коридору в сторону спортивного зала.
Выйдя на балкон, он обошел зал почти по всему периметру и через противоположную дверь выбрался в другой коридор, который вскоре привел его на кухню. Здесь он по-приятельски пожал руку шеф-повару, игриво ущипнул за необъятный каучуково-литой зад повариху Петровну, увернулся от черпака, которым она шутливо на него замахнулась, и, выглянув в обеденный зал, поманил к себе Светку, которая вместе с другими официантками скучала у окна, наблюдая, как редкие в этот час посетители поглощают не то поздний обед, не то очень ранний ужин.
Наблюдая за тем, как Светка с видом оказываемого ему великого одолжения, покачивая бедрами, неторопливо плывет к нему через зал, Игорь невольно залюбовался, хотя уж кто-кто, а он-то видал Светку во всех видах и даже сделал как-то пару десятков любительских черно-белых фотографий. Подумать было страшно отдавать такую пленку в кодаковский проявочный пункт. Светка была чертовски хороша и в одежде, и без, и, самое главное, красота ее не была обманной. Как следует заведясь, Светка давла мужику даже больше того, что щедро обещала ее внешность, а заводилась она с пол-оборота, потому что искренне и бескорыстно любила это дело. Впрочем, и небескорыстно тоже: редкий клиент мог остаться равнодушным при виде ее стройных ног и призывно вздернутой округлой груди, не говоря уже о лице и прочих прелестях, которые все до единой соответствовали самым высоким стандартам безо всякого шейпинга и тому подобной ерунды. Светка отказывала редко, только самым пьяным или чересчур безобразным. Разных маньяков, садистов и извращенцев она чуяла за версту и вежливо посылала на все четыре стороны, а если те не унимались, просто и без затей обращалась к охране, которая без труда и даже с удовольствием превращала полового гиганта в полуфабрикат для кухни. За Светку все были готовы в огонь и в воду, включая придурковатого Ванечку, который, по слухам, был пассивным педерастом, зато мог ударом кулака проломить лист фанеры десятимиллиметровой толщины.
Светка подошла к нему вплотную и встала, подбоченясь и выпятив грудь, обдавая его дурманящим запахом духов и выжидательно глядя прямо в лицо своими прозрачными серо-голубыми глазами.
– Привет, – сказал Игорь. – Что поделываешь?
– Не видишь разве, – своим глубоким грудным голосом, от которого у Игоря всегда начинали бегать по спине мурашки, ответила Светка, – картошку окучиваю. Ты чего сюда приперся?
– Фу, какая ты грубая, – с деланной обидой протянул Игорь и положил ладони на крутые Светкины бедра. Бедра были мягкие и одновременно упругие – обалдеть можно. – Пойдем куда-нибудь, потолковать надо.
– Очумел совсем, жеребец, – сказала Светка, стряхивая его ладони, которые немедленно вернулись на место. – Пусти, сумасшедший, я же на работе!
– Так и я же на работе, – резонно заметил Игорь, аккуратно задвигая Светку в угол, заводя ладони ей на ягодицы и крепко прижимая ее к низу своего живота, чтобы она в полной мере ощутила, что он уже полностью готов к труду и обороне.
Светка уперлась в его грудь ладонями и попыталась оттолкнуть его, не проявляя, впрочем, особенной прыти. Игорь прижал ее крепче и сделал плавное движение низом живота. Светкины глаза затуманились и полузакрылись, пухлые полудетские губы разомкнулись, обнажая жемчужную полоску зубов, а правая рука, скользнув вниз, слепо зашарила по продолговатой выпуклости на его джинсах – процесс пошел и обещал, как всегда, завершиться успешно.
– Вот дурак-то, – с хрипотцой проговорила, почти простонала она. – Что ж ты делаешь? Люди же кругом…
– Вот я и говорю – пошли, – тоже внезапно охрипнув, сказал Игорь, одной рукой еще крепче прижимая официантку к себе, а другой нащупывая под скользкой тканью блузки и кружевом бюстгальтера твердый, как вишневая косточка, сосок.
– Тогда отпусти, – вырываясь, сказала Светка. – Идем скорее. Да не копайся ты, я же тоже живой человек!
Светка была настоящим мастером своего дела, и не просто мастером, а истинным художником, и потому Игорь, выйдя через двадцать минут из кладовки, где хранились чистые скатерти, поварские халаты и прочие тряпки, испытывал во всем теле приятную опустошенность, словно был кувшином, из которого вылили всю воду. Его даже немного пошатывало, и шеф-повар дядя Саня, заметив его, хитро подмигнул из-под низко надвинутого колпака и сделал мастерское движение тазом, на мгновение сделавшись похожим на Майкла Джексона. Игорь в ответ только бессмысленно ухмыльнулся припухшими губами и вышел из кухни, не сразу отыскав нужную дверь.
Подумав секунду, дядя Саня отложил в сторону лопатку, которой переворачивал биточки, и юркнул в кладовку, пока Светка еще была там и не успела остыть.
Все еще блаженно улыбаясь, Игорь Тереничев проделал обратный путь до своего поста. Искусная Светка за короткие двадцать минут трижды выжала его досуха, и теперь у него слегка заплетались ноги, а мир перед глазами все еще продолжал ритмично раскачиваться взад-вперед, как на качелях.
Помимо воли вспомнив, что это были за качели, Игорь снова испытал возбуждение, отозвавшееся глухой ноющей болью в его опустошенном сосуде страсти.
«Не баба, а соковыжималка», – привычно подумал он про Светку, входя во вверенный его попечению коридор.
В коридоре было тихо и пусто, да иначе и быть не могло. В конце концов, это был даже не служебный, а запасной выход, расположенный на отшибе и не заложенный кирпичом просто на всякий случай. Через эту дверь порой входили только таинственные гости Погодина, да и то лишь в те дни, когда Старика почему-либо не было в клубе, да мордатые представители «крыши», появлявшиеся, как по расписанию, первого числа каждого месяца на своем черном «Грандчероки» с хромированными подножками и кожаным салоном.
Первое число было позавчера, Старик сидел у себя в кабинете, так что гостей ждать вроде бы не приходилось. Игорь приостановился и закурил, чувствуя, как ароматный дым вирджинского табака заполняет пустоты в легком, словно воздушный шарик в теле, проникая, казалось, до кончиков пальцев.
– Хорошо, – вслух сказал он и приоткрыл дверь.
– Эй, Квазимодыч, – позвал он, – я вернулся.
Квазимодыч не отвечал. Привыкнув к царившему в наружном коридорчике полумраку, Игорь прошел несколько метров до угла и выглянул в тамбур. Квазимодыч сидел на стуле и, похоже, кемарил, свесив голову на грудь.
– Птичка утром прилетела и давай в окно стучать, – бодро заговорил Игорь, подходя к напарнику. – Как тебе не надоело, как не стыдно столько спать?
Квазимодыч не реагировал. Как видно, толстяка совсем разморило после полной приключений ночи, и пребывающий в игривом настроении Игорь шутливо толкнул его в плечо. Квазимодыч качнулся и мягко повалился на бок, мешком плюхнувшись на пол.
– Оба-на, – сказал Игорь и присел над напарником, чувствуя неприятный холодок в районе диафрагмы. Ему показалось, что Квазимодыч мертв, как ножка стула.
Бывший тяжеловес, однако, дышал, хотя и выглядел так, будто побывал под товарным поездом. Все лицо и перед его белой рубашки были залиты кровью. Приглядевшись, Игорь сообразил, что вся эта кровища, похоже, вытекла из носа, который, хотя это и казалось невозможным, стал еще более кривым и расплющенным, превратившись во вспухшее кровавое месиво. На затылке у Квазимодыча красовалась громадная сочащаяся гуля, и, хорошенько поискав, Игорь обнаружил на штукатурке прямо напротив наружной двери преизрядную округлую вмятину. Фанерная заслонка на смотровом окошечке была аккуратно закрыта и заперта на крючок, но ржавая металлическая сетка, точно по центру выгнутая и перепачканная кровью, валялась на полу в стороне.
– Оба-на, – повторил Игорь.
Перед его внутренним взором во всех деталях предстало то, что произошло здесь в то время, как он трахал Светку в бельевой кладовке. Человек, сумевший одним ударом вырубить стодвадцатикилограммового Квазимодыча прямо через забранное металлической сеткой окошко, был, несомненно, опасен, и пришел он сюда явно не чаи распивать. Тереничев представил, как будет выглядеть его получасовая отлучка в свете приключившегося здесь безобразия, и замычал от досады: надо же было такому случиться! Будь он на месте, нос Квазимодыча, наверное, все равно был бы сломан по второму разу, но этим дело и кончилось бы. Пройти дальше запертой двери визитеру не удалось бы, а если бы и удалось, то набежавшая охрана быстро отбила бы у него охоту шляться по ночным клубам. Даже в том случае, если бы этот фрайер со смертоубойным ударом сумел бы как-то расшвырять набежавшую охрану и все-таки пройти, куда ему там было надо, непосредственной вины Игоря Тереничева в этом не было бы, хотя пройти сквозь десять человек охраны, сплошь состоявшей из бывших боксеров и подавшихся за длинным рублем ментов, мог бы разве что Терминатор. Теперь же получалось, что виноват во всем именно он, Игорь, хотя в чем именно он виноват, Тереничев еще толком не знал. Впрочем, для увольнения хватило бы и сломанного носа Квазимодыча вкупе с тем, что в помещение клуба проник злоумышленник. В том, что это был именно злоумышленник, сомневаться не приходилось: нормальные посетители себя так не ведут.
Игорь нерешительно задержал руку, уже протянувшуюся к замаскированной кнопке сигнализации. Если позвать на помощь, его судьба решена: с непыльным местечком придется расстаться. Возможно, стоило попытаться в одиночку отыскать и повязать этого умника. Он, конечно, был здоров, судя по тому, во что превратился Квазимодыч, но и у Игоря был припрятан в рукаве козырь. Тереничев знал, что Квазимодыч ни днем, ни ночью не расстается с тяжелым «вальтером» девятимиллиметрового калибра. Зачем он таскает с собой эту небезопасную игрушку, напарник Игоря так ни разу и не признался, но разлучался он с пистолетом только в самую лютую жару, когда спрятать его на теле было невозможно.
Запустив руку во внутренний карман куртки Квазимодыча, Игорь с облегчением убедился, что проникший в клуб крендель не был таким уж крутым, – пистолет оказался на месте. Тереничев, как начавший, так и закончивший службу в армии в звании рядового, не имел никакого опыта в обращении с таким оружием и потому держал «вальтер» немного на отлете, словно тот мог внезапно изогнуться и ужалить его. С опаской передернув затвор, Игорь немного успокоился: пистолет у него в руке не взорвался и не выстрелил сам собой. Наоборот, тяжелая железка лежала в ладони так, словно была изготовлена по индивидуальной мерке. Зловещий вид и солидный вес пистолета вселяли уверенность в собственных силах. Игорь почувствовал себя огромным и способным справиться с любыми проблемами. «Вальтер» в его руке криком кричал о своем назначении и явно стосковался по работе. Тереничеву даже показалось, что нагретая теплом его ладони рубчатая рукоять слегка вибрирует от сдерживаемого нетерпения.
– Ладно, козел, – вслух сказал он неизвестному взломщику. – Сейчас придет дядя Игорь и надерет тебе попу.
Словно услышав его голос, лежавший на боку Квазимодыч тяжело завозился и издал какой-то булькающий хрип. Игорь снова присел над ним. Квазимодыч явно приходил в себя. Глаза у него открылись и стали понемногу приобретать осмысленное выражение.
– Больно, с-с-с… – прошипел он.
Голос его звучал невнятно из-за сломанного носа и забившей носоглотку свернувшейся крови. Игорь подумал, что Квазимодыч запросто мог захлебнуться собственной кровью, и его чуть не стошнило.
– Витек, что? Как ты, Витек? – спросил Тереничев, встревоженно заглядывая в обезображенное лицо напарника.
– Нос сломал, гнида, – простонал Квазимодыч, пытаясь сесть и снова бессильно заваливаясь набок. – Голова кружится-тошнит, – почти капризно пожаловался он.
– Это ты башкой стукнулся, – сообщил ему Игорь. – Чуть стену не проломил, даже вмятина осталась. Сотрясение, наверное. Кто это был, Витек?
– Мужик, – сказал Квазимодыч, с трудом выталкивая слова. – Джинсы, кроссовки, куртка такая… светло-серая, матерчатая. Сказал, что к хозяину надо. Здоровый, падла, прямо как танк.
– Сейчас я «скорую» вызову, потерпи, – сказал Игорь. – Вот только танку этому башню откручу и сразу позвоню.
– Смотри, как бы он тебе… не открутил, – предупредил Квазимодыч.
– Не открутит, – пообещал Тереничев. – Я твою пушку прихватил, не возражаешь?
– Только не насмерть, – попросил Квазимодыч. – Попугай гада, и хорош. А то посадят… блин… обоих.
Выдав это напутствие, он закрыл глаза и обессиленно откинул голову – видно, ему и впрямь было худо.
Игорь встал, прикрыл пистолет полой кожаной куртки и решительно двинулся по коридору к лестнице, которая вела на второй этаж. Шел налетчик к Старику или это было сказано для отвода глаз, в первую очередь следовало позаботиться о безопасности хозяина.
Светка и связанные с ней приятные ощущения отошли на второй план, затертые новыми, куда более острыми переживаниями. Игорь поднимался по лестнице не чуя под собой ног, стараясь ступать бесшумно и будучи не в состоянии определить, насколько хорошо ему это удается: все звуки заглушало гулкое буханье бьющегося сразу во всем теле сердца. Голова была словно наполнена гелием и, казалось, свободно плавала над плечами. В крови было полно адреналина, и Игорь не шел, а словно парил над выложенными мраморной плиткой ступеньками, тиская вспотевшей ладонью прикладистую рукоятку «вальтера». Подъем по лестнице занял у него считанные секунды, но ему показалось, что он крался с первого этажа на второй не меньше года.
Когда до площадки второго этажа оставался какой-нибудь десяток ступенек, на ней кто-то появился. Игорь лихорадочно рванул зацепившийся за что-то пистолет, но это был всего лишь бухгалтер клуба Семен Филиппович Спицын, в своем неизменном джинсовом костюме и с папочкой под мышкой, неприятно смахивавший на переодетого мента.
– Ох, рано встает охрана! – приветствовал он Игоря традиционной шуткой и, приветственно сделав ручкой, намылился было с ходу проскочить мимо, торопясь по каким-то своим чрезвычайной важности делам, но Игорь притормозил его, свободной от пистолета рукой поймав за полу джинсовой куртки.
– Погоди, Филиппыч, дело есть, – сказал он.
Бухгалтер еще разок дернулся по инерции и повернул к Игорю худое лицо, недовольно блестя круглыми линзами очков.
– Ну, чего тебе? – спросил он.
– Филиппыч, ты наверху мужика в серой куртке не видал? – спросил Игорь.
– Это здоровенный такой? – переспросил бухгалтер. – Что, проворонили, стражи порядка?
– Прорвался, придурок, – признался Тереничев. – Куда он пошел-то?
– Спрашивал, где кабинет Старика, – сказал бухгалтер. – Ну я ему и показал.
Договаривал он уже в пространство. Не дослушав, Игорь бросился наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и оказался в коридоре второго этажа как раз в тот момент, когда дверь приемной Ставрова с треском распахнулась и из нее спиной вперед вылетел дежуривший в этот вечер при Старике Гена Бородин, почти двухметровый отставной омоновец с отлично развитой мускулатурой и прекрасной реакцией. Приземлившись посреди коридора на пятую точку, Гена проехался задом наперед, собирая под собой ковровую дорожку, ткнулся головой в противоположную стену и остался лежать с широко раскинутыми руками и открытым, словно от большого удивления, ртом, в котором тускло поблескивали золотые коронки на передних зубах. Комментариев к этой немой сцене не требовалось, и Игорь, выхватив пистолет, бросился вперед.
