Андрей Владимирович Фёдоров
Великий Вождь
Он шёл дальше. Холодный мартовский ветер пронизывал до костей. Иногда от огня веяло теплом, но, тем не менее, Великий Вождь продрог, так, будто гулял в домашнем халатике и тапочках по безжизненной антарктической пустыне. Чтобы согреться, сложил руки крест-накрест, засунув ладони в подмышки. Тоскливо продолжал глядеть на серые, безжизненные руины города и почувствовал себя…
Одиноким.
«Где ты, мой несчастный народ?» – обрушался Великий Вождь, следуя дальше и дальше вдоль улиц: «Где та великая победа, что обещали мне мои генералы?! Нет, нет! Этого не должно было произойти! Всё, что вижу, сон! Не более». Изредка он спотыкался о сгоревшие трупы людей, не замечая их под слоем пепла и грязи. Падал, снова вставал и шёл, с ужасом озираясь по сторонам. Всё время протирал глаза, надеясь на то, что творящееся вокруг – лишь галлюцинация. Всего-то разыгравшаяся в сознании жуткая фантазия, не вполне приемлемая для взрослого человека причуда воспалившегося мозга. «Я не верю!» – продолжал говорить про себя Великий Вождь: «Что же я наделал… Это же я нажал на красную кнопку! Я обрёк мой великий народ на страдания и муки! Вы любили меня, верили, страдали и терпели, а я подвёл вас в одну секунду, пожелав расправиться с нашими врагами! Да будут прокляты те, кто обещал, что наша доблестная армия дойдёт до столицы супостатов за считанные часы, те, кто врал мне, что враг не решится нанести ответный удар, а если и хватит у них духу, то мы его отобьём, будто бы ракетка теннисный мячик! Ядерное оружие должно было стать нашим щитом, а не поводом, чтобы сравнять мою великую страну с землёй! Будь прокляты враги! Мы были для них, как муха для слона! Они не пошли на переговоры, не захотели пойти на уступки, сколько ни бряцали бы мы оружием! Советники лгали мне, что противник струсит и не решится на такое! Я поверил им всем, и теперь вижу, как сгоревшая в ядерном огне мать укрывает своё новорождённое дитя от вспышки, от ударной волны. На лице её навсегда отразилась гримаса боли, отчаяния от неминуемости гибели. Мольба о помощи! А ребёнок корчится от страданий, что и Бог, если он существует, вынести будет не в силах. Если бы малютка умела уже мыслить, то наверняка просила судьбу прекратить так мучить её, невинную и беспомощную. Ведь крохе от силы годик только был… Будь прокляты все! Будь проклят я!» Великий Вождь приблизился к трупу матери с ребёнком. Стоило только слегка дотронуться до них, как они в долю секунды развалились на мелкие кусочки угольной пыли, которые тут же развеяло в разные стороны по ветру.
Он шёл дальше, размышляя о союзниках, не пожелавших прийти на помощь. Предатели! Обещали помочь и бросили на произвол судьбы, хотя клялись все ракеты врага ещё на подлёте сбить! Но кто пожелает их судить за предательство? Не побояться такой участи, значит, быть глупцом. «А кто больше всех орал во всё горло о великом возмездии?! Разве не я?! Кто на параде всему миру показывал, сколько у нас танков, самолётов, орудий?! Всё то, враньё было! Ракеты оказались бесполезными кусками железа! Не смогли они народ мой от беды спасти! Люди ради них же голодали! Казалось, с таким арсеналом, только дурак на нас и нападёт… Они из-за них постоянно в отношении страны санкции и вводили. Невозможно было ничего купить за рубежом! И за миску риса каждый здесь убить был готов, а я знал. И молчал. Делал вид, что всё в порядке, что траву есть станем, если будет нужно! И союзники мои, то же самое врагам говорили, дабы запугать, заставить пойти на переговоры, но на самом деле знали, что всё это пропагандистская ложь. Что и травы то не осталось… Люди землю от голода готовы были есть! А я с министрами, депутатами и генералами, советниками и сотрудниками безопасности голода не знали. Всё на столах было. Контрабандой или по тайным дипломатическим каналам что угодно можно достать. Вот только делиться с рабочим и крестьянином мы не собирались. Простой народ и потерпеть мог. Ради безопасности, то! Только где она теперь, безопасность эта…» – бурдюк Великого Вождя снова безотлагательно потребовал поскорее наполнить его вкусняшками. Появилось чувство тошноты. Кушать вроде и хотелось, а кусок и в горло бы, после увиденного здесь ада, не полез. Вождю пришлось постоянно глотать слюну, чтобы подавить рвотный рефлекс. Шёл дальше, не обращая внимания на чувство голода. Но мысли только о еде и были: «Что лучше: умереть от ядерного взрыва или от голода?» Потом глупо ностальгировал по поводу съеденного вчера бифштекса. Вдруг остановился.
Вдалеке послышался чей-то тихий, жалобный, писклявый голосок. Сквозь воющий, будто стая волков, шум ветра Великий Вождь смог разобрать: «По-мо-ги-те!» Предположив, откуда слышен голос, не отвлекаясь, ринулся ему навстречу.
Двигался долго, осматривая буквально каждый камень на своём пути, надеясь там найти человека, что так отчаянно молил о помощи. Найди его, казалось Великому Вождю в тот момент, и он сможет загладить свою вину перед народом, что безалаберно отправил на бессмысленную бойню. Так сказать, замолить свой грех, осознанный им только сейчас, очевидно, слишком поздно. Впервые за долгие годы своего правления его одолело искреннее чувство вины за свои деяния, наплевательское отношение к тем, кто был готов ни много, ни мало, пожертвовать своей жизнью ради него. Ведь согласно идеологии Великих, Вождь и есть Родина, а это слово для каждого жителя страны значило больше, чем просто территория, где они живут. Вдохновлённые подвигами предков, историей вечной борьбы за существование и независимость от других, более могущественных держав, они были готовы умереть за свою страну даже вчера, если бы потребовалось. Но будет ли эта смерть осмысленной, если враг, судя по творящемуся вокруг ужасу, победил? Гибель героев прошлого, самопожертвование во имя чего-то высшего даже целой нации была хоть чем-то оправдана. Несмотря на миллионные потери, им удалось отстоять право на такую жизнь, которой они все вроде как хотят (хотя, как правило, на деле большую роль играл страх за родственников, которых за сдачу в плен или сотрудничество с врагом обещали смешать с грязью в трудовых лагерях, а то и расстрелять. Хотя, неясно, что было лучше). А теперь смерть целой нации теряла всякий смысл, ибо главной цели, победы над врагом, добиться не удалось. По правде говоря, это фиаско. Только бы дурак не согласился. Тогда, быть может, стоило прислушаться к супостату, у которого из уст постоянно и звучала поговорка: «Выживи сегодня, чтобы сражаться завтра?» Если с той стороны вообще кто-нибудь и погиб, то их гибель имела хоть какой-то толк. Ибо, побеждают в войнах живые, а не мёртвые.
И Великому Вождю было не важно, что сделают с ним враги за бугром. Главное, что завтра про него скажут потомки, каким его запомнит история. Глупцом, с которым всю жизнь нянчились, как с ребёнком, что тот так и не повзрослел и совершил глупость, достойную воспитанника детского сада? А что потом? Пинать его портреты, сносить памятники, смешивать имя его, отца, деда с грязью? Сейчас Верховный заслуживал такой участи не меньше, чем небезызвестный, к сожалению, Пол Пот. Пусть тогда, он хотя бы раз в жизни совершит достойный поступок, сделает что-то для других, не для себя, не уйдёт на тот свет кровавым тираном и эгоистом вселенского масштаба, заслужит маленькое, но прощение для себя от того, кто так истошно молил о помощи. Тогда и на тот свет отправляться можно будет с никчёмной по сути, но призрачной надеждой: ты сделал всё, что мог. Хоть что-то достойное человека, а не тирана.
Пройдя несколько десятков метров, еле дыша от пепла, что забивал дыхательные пути и превращался внутри в массу сродни цементному раствору, весь грязный потный, Великий Вождь, наконец, нашёл человека, что просила помощи и поддержки. То была маленькая девочка, сидевшая на земле уничтоженного взрывной волной парка. Вся скукожившаяся от холода, чумазая от пепла. Волосы – как солома из-за застрявшей в них грязи и засохшей крови. Голубые глазки были залиты слезами. Издалека они казались такими пустыми, безжизненными, но присмотревшись, ещё можно было в них обнаружить тусклый огонёк жизни, что питает душевными силами каждое невинное дитя на этой планете. Девочка сидела на коленях, крепко вцепившись маленькими нежными ручками в труп матери, лежавший рядом, будто сапсан, впившийся в добычу своими цепкими когтями. Она не желала отдавать маму в руки смерти, поэтому и держала так крепко, чтобы их невозможно было оторвать друг от друга. Жалобно глядела на неё, иногда потряхивая, и тихо приговаривала сквозь слёзы: «Пожалуйста, мама, проснись! Я прошу! Вставай! Ты нужна мне! Не оставляй меня одну!» Её голос на холодном мартовском ветру совсем уже охрип. Казалось, в нём не осталось уже ничего подобного тому, что мы, будто нежную музыку, каждый день слышим из уст наших ненаглядных детей. Ничего человеческого. Это был голос призрака, демона праведной мести, желавшего наказать всех, кто привёл его мать к гибели, а сейчас семимильными шагами желал смерти ей самой, хоть та подобной участи своими поступками заслужить и не успела вовсе.
