Андрей Викторович Орленко
Заказ на «Апокалипсис»
– Да, мне так кажется.
– А я считаю, что он сам опаснее всякого разбойника. Хотите пари? Сейчас пойдем и посмотрим своими глазами.
– С удовольствием. За проигравшим – коньяк.
– Идет.
Однако в этот день спору не суждено было разрешиться. Начавшийся дождь, не по-осеннему сильный, загнал спутников в ближайший кабачок, из которого они вышли лишь поздним вечером, изрядно хмельные.
Но эти несколько часов, проведенных за одним столиком, были содержательны и весомы. Потом Алекс с благодарностью вспоминал тот долгий разговор в пустом кафе неподалеку от площади Героев…
***
—… а если это не так, то все остальное теряет смысл. Зачем я стану пить пиво, если знаю, что умру после этого? Злость от недомыслия. Когда-нибудь люди обязательно поумнеют.
– Но вы согласны с тем, что Земля конечна?
– Увы. Но это еще ни о чем не говорит.
– Разве? Динозавры прожили не один миллион лет, но ничто не смогло уберечь их от смерти.
– Ну и что? Разве люди столь же глупы? Они только тем и занимаются, что придумывают способы, как бы попозже умереть. Какай же смысл во всей этой возне? Ведь если верить вам, то люди обречены объективно. Все человечество, как каждый отдельно взятый.
– Вы абсолютно правы. Если говорить по большому счету, то смысла в этой возне никакого и нет. Да и нет ни заслуги нашей, ни вины в том, что приходится думать о собственной смерти. Динозавры жевали траву и друг друга. А мы кроме этого еще и пытаемся обмануть судьбу. Нас такими создали.
– Создали? И кто же этот всемогущий?
– Не знаю, право. Природа, Бог, Космос. Как вам будет угодно. Хотя ни одно из этих названий не может быть справедливым. Космос или Природа – система таких же частностей, как дерево и человек. Бог – наш собственный продукт. Все эти имена условны. Да и не в имени дело.
– Вы сказали, что Бог – наш продукт. По-вашему, в объективном смысле его нет?
– Коль скоро мы говорим о нем, значит, он есть. Согласитесь, нельзя говорить о том, чего нет. Ваша музыка – продукт вашей фантазии. Но разве ее нет? Она есть. Но лишь тогда, когда звучит. Любезный, еще коньяк, пожалуйста. Рояль, в конечном счете, – это груда дерева и железа. Ноты – бумага, исписанная чернилами. Для того, чтобы музыка существовала, нужен человек, который призовет ее к жизни. Библия – занятный роман с ломаной композицией. Для того чтобы возник Бог, опять-таки, необходим человек.
– Вы атеист? Спасибо, ваш коньяк.
– Помилуй Бог! Атеизм – удел воинствующего невежества. Бог существовал всегда с того момента, когда человек стал чуть-чуть соображать. И отрицать его – спорить с очевидным. То, что вы называете атеизмом, попросту возвращение к примитивным формам религии. Но мы отвлеклись. Человечество обречено уже потому, что у него было начало. Все, что вышло из небытия, должно вернуться обратно. Вы говорите о злобе… Помилуйте! Разве волк, задравший зайца, сделал зло? Ему нужно что-то кушать. Иначе он умрет от голода. А чем заяц лучше травы? Человек уникален только в том, что приближает свою смерть собственноручно. Да и эта уникальность весьма сомнительна. Один из моих знакомых, убивший всех родственников, живших с ним в одном доме, утверждал, что избавляет их от земных мук. Побуждения самые благие. Более того, себя он считал мучеником во имя их счастья. Другой сошел с ума из-за раздавленной случайно мыши, которая подвернулась ему под сапог. Он был на грани самоубийства, потому что из-за его невнимательности лишилась жизни тварь божья. Кто из них прав? Я рассудить не берусь.
– Пусть так. Но какое отношение это имеет к нашему художнику? Вы сказали, что люди, подобные ему, способны на самые ужасные поступки. По-вашему, он тоже душевнобольной?
– А я уже и забыл про него. Душевнобольной? Я этого не говорил, хотя все возможно. Я встречал подобных творцов. Для того, чтобы убедить окружающих в собственной талантливости, они способны совершить любую мерзость.
– Вы убеждены в том, что он бездарен?
– Друг мой, я рад был бы ошибиться. Но, к сожалению, мой опыт не позволяет мне этого сделать. Хотите пари?
– Мы уже поспорили по этому поводу. Надеюсь, что завтра вы угостите меня коньяком?
– Непременно. После того, как вы его проиграете. Но, в дополнение к первому спору, я предлагаю сделать нашему избраннику заказ. Пусть что-нибудь напишет. За ночь. И если этот эксперимент будет достоин внимания, я подарю вам… Что вам подарить?
– Вы проводите меня до Лозанны.
– С удовольствием. Предлагайте сюжет.
– Не знаю, право. Сразу даже…
– Пусть нарисует Апокалипсис. Согласны?
– Вполне. Но вы проводите меня до Лозанны.
– А вы знаете эту старую песню о том, как девушка в лесу освободила из охотничьих силков волшебную птицу, а та через год унесла в жертву лесному царю ее новорожденного сына? Не знаете? Жаль. Хорошая и очень грустная песня. Ну, да ладно.
Они сговорились встретиться на следующий день и разошлись, каждый в свою сторону.
***
Страх, Свет, Желание… Все бликует в дегтярном растворе Времени, переливается мутными оттенками всякий раз, когда зеркальную поверхность потревожит капля или брошенный камень. Ломается контур, зыбкость обретает реальное лицо.
А если его нет? Если время – такая же фантазия и условность, как грех? Что тогда? Зачем сочинять, если все уже давно придумано? Если оно существовало вечно?
У Анны красивые ноги и высокая грудь. Что еще надо для совершенства? Доктор рассказывал страшные вещи. Страшные…
Александру сделалось холодно, но он не почувствовал этого. Он шел в гостиницу молодящейся вдовы, которую люди привыкли называть мадам Рауш, мимо залитых тугими сумерками венских домов, где спали люди, обреченные на смерть. Он думал о них. И когда представлял себе великую тризну человечества, которому нет спасения, с удивлением отмечал, что никакого ужаса не испытывает.
Из-за ближайшего столба, находящегося справа по движению музыканта, вышла хромая собака. Дойдя до середины мостовой, она обернулась к молодому человеку и широко улыбнулась. Александр остановился в двух шагах от собаки-инвалида и показал ей язык. Собака обиделась и вернулась к своему столбу.
«Зря я так с ней, – думал Александр, продолжая путь к гостинице, – она-то не виновата в том, что я напился и меня теперь тошнит».
– Вы сегодня поздно, – приветствовала его мадам Рауш с едва уловимой неприязнью, – прикажете подать чай?
– Прикажу. Покрепче. С лимоном.
Когда Алекс вышел из ванной, на столе в гостиной стояла чашка с чаем. В кресле, забросив ногу на ногу, с царственно поднятым подбородком сидела Анна.
– Я пришла, – сказала девушка своим обычным тоном и впервые за все время обращения с Александром улыбнулась.
– Вот и чудесно, – смущенно пробормотал музыкант, чувствуя, что трезвеет.
***
Господи! Как мало мы знаем о себе! Сколько разного копошится внутри каждого, порождая восторг и ужас своей непонятностью. И этот неописуемый запах, который не отражается в сознании, проходит сквозь него, тормоша неподвластную плоть, убивая всякую возможность здраво мыслить и чувствовать. Запах, который возвращает нас туда, к пращурам, к пестикам, гусеницам, тычинкам и микробам, к великой истине жизни. Пока не оставят силы. Первородный запах любви…
У нее были очень густые волосы. Настолько густые, что пальцы, попав в них, утопали, рвались обратно к свободе, но, заблудившись, окончательно теряли надежду и желание что-либо изменить. Волосы были так черны, что, казалось, не выпускали из своего лона даже свет.
