Андрей Викторович Орленко
Адам Кодман, или Заговор близнецов

Адам был спокоен и пил водку. А что ему еще оставалось на фоне моей истерики?

– Насколько я понимаю, – начал Адам после затянувшейся паузы, – помочь тебе я могу только с мюзиклом?

Я немного поразмыслил и удивился прозорливости друга. Ни студентов, ни Абеляра, ни даже рассказ сестры, назначенный для публикации в «Русском бизнесе», я отдать ему не мог. Оставался только спектакль.

– Ты прав, – подтвердил я, – и мне от этого очень грустно.

– Ай! Перестань. Мне все равно нечего делать. Я провожу в магазине не более восьми часов. За каждый час мне платят по десять баксов. У меня есть неиспользованный недельный отпуск и три дня больничных. Если за это время я заработаю хотя бы столько же, мне это выгодно. Впрочем, водка и сигареты – за тобой. Когда вернется твой профессор?

– Самое меньшее через три недели.

– Вот и славно. С тебя пансион и тысяча долларов гонорара. Идет?

Тысяча долларов, плюс триста на ежедневные затраты… Столько я зарабатываю за две недели в журнале.

– Разумеется, да! Но Данте – не твоя тема.

– Пусть тебя это не беспокоит. Судя по тому, что ты мне рассказал про своих театралов, Данте для них еще большая загадка, чем для меня. Главное, чтобы у них была своя история. Без истории все беспочвенно.

Идея истории для Адама была своего рода религией. Нет, это слишком. Скорее философией, методом познания жизни. Эту философию он исповедовал еще со студенческой скамьи, хотя учили его обратному. Под историей он понимал не предмет своей специальности, а буквальную жизненную историю, если угодно – сюжет. Он говорил, что без истории все теряет смысл. История – это описание движения, в которое вмонтированы страсти, мысли, подвиги и подлости. Литература – это способ описать историю. И чем талантливее литератор, тем полноценнее выходит история. Остальное – форма и глубина переживаний. В качестве примера своей правоты он приводил пример «Слова о полку Игореве».

С этим тезисом не согласился бы Иосиф Бродский, утверждавший, что композиция важнее сюжета. В данном споре я, конечно, поддержал бы Бродского. Но не сейчас. Сейчас важнейшим из всех искусств для меня было время. А время пошло…

8. Город Дит

«Мой сын, – сказал учитель достохвальный, –

Вот город Дит, и в нем заключены

                                    Безрадостные люди, сонм печальный».

                                                             AD.VIII.67.

Меня разбудил звонок. Было около семи. Обычно в такую рань я не реагирую на телефон и поручаю все неотложное автоответчику. На этот раз не удалось. После предложения механического голоса оставить сообщение, я услышал голос профессора Янсена с предложением поднять трубку.

Некоторое время я колебался, но очень скоро понял – шеф знает, что я дома.

– Вы много спите для вашего возраста. Я уже успел прочитать доклад и отобедать. Обед был потрясающий. Луковый суп с сыром, плов с омарами и креветками, печенье…

– Я рад за вас, профессор. У нас нет еще и семи.

– Глупости. После того как вы меня вчера разбудили, я не мог уснуть и набросал некоторые соображения на бумаге. Вам их отправили час назад. Просмотрите и успокойтесь. Жизнь хороша тогда, когда ты ей рад. Перезвоните мне вечером. Только не нью-йоркским вечером, а мадридским. Как там мои двоечники? Вы смотрели их рефераты?

– Еще нет, шеф. Но в любом случае, думаю, помочь им сможете только вы.

– Гарри, вы лентяй! Студентов нужно любить. Тогда они ответят вам тем же.

– А ассистентов? – у меня вдруг сильно разболелась голова.

– Ассистенты от студентов отличаются тем, что вторые еще только ищут свой жизненный путь, а первые его уже нашли. Так что не ропщите.

– Я и не ропщу. Уже…

– И не дерзите. Несите свой крест с достоинством, – голос профессора был ехидным и довольным, – пока сами не станете профессором.

– А когда я стану профессором?

– Скоро, Гарри, скоро. Но не раньше, чем я умру.

– Вы наталкиваете меня на опасные мысли, шеф.

– А это уже хамство, – расстроился Янсен, но не сильно, – прочтите почту, и перезвоните мне вечером. Мадридским вечером! Это значит до десяти.

В электронном почтовом ящике я обнаружил следующее: «Дорогой Гарри! Толпа делится на три категории. Критикующая гения, воспринимающая гения и та, что о гении не знает вовсе. Есть, правда, и четвертая – обожествляющая гения. Но ее нельзя считать самостоятельной. Она либо часть самого гения, либо ей наплевать, кто есть этот самый гений. Для нее важен факт обожествления. Посему ее можно отнести к третьей категории.

Содержание, дорогой Гарри, не может быть важнее формы. Что из того, что обертку выбрасывают, а содержимым пользуются? Коль скоро мы говорим о книге, необходимо усвоить, что книга – товар специфический. Книга формальна по своей природе, как слово, как буква (см. Борхеса про общие воспоминания)²². Не услышанная никем мысль – еще не мысль. Как электричество, растворенное в природе, имеет смысл только в приложении к чему-то: молния, эл. скат, полярность, лампочка… Что же говорить о спектакле – вещи в принципе формальной, более даже, чем книга. Воспринять его можно только через образ, который невозможен без общих воспоминаний.

Я получил либретто. Они намекают на то, что Данте был тайным тамплиером. Как по мне – полная дурь. И что из этого? (Надеюсь, вы уже знаете, что данную постановку финансирует благотворительный Фонд имени последнего шефа храмовников?). Вы же сами хотели доказать связь Данте с орденом. Кстати и эсэсовцы считали себя наследниками тевтонского ордена, который был слизан, как под копирку, с тамплиеровского. Почему про тамплиеров мы вспоминаем с уважительным покачиванием головы, а фашистов откровенно ненавидим?

Формально возможны два варианта ответа. Вариант первый: мы слишком мало знаем про гнусности, творимые тамплиерами (вспомните хотя бы штурм Аскалона или Иерусалимский выкуп)²³, их держали в тайне, ими старались не эпатировать общественное мнение. Чего не делали фашисты, которые напротив, из-за тупости и чванства взяли на себя всю грязную работу, а вместе с ней и весь позор преступлений Третьего Рейха. Вариант второй: тамплиеры были благородными рыцарями, которых несправедливо уничтожили завистливые властители, а эсесовцы безосновательно и незаконно объявили себя наследниками тевтонов – ближайших родственников тамплиеров.

На самом деле, ни один из ответов нельзя считать справедливым. Ответ заключается в стиле. Ну, это, как история Родиона Раскольникова, рассказанная аборигеном-сочинителем Новой Гвинеи, принимавшем участие в съедении Кука. При всей тождественности изложенного с сочинением Достоевского результат будет противоположным. Разумеется, если потребитель воспитан на христианских ценностях.

С другой стороны, почему мы считаем, что дикари воспримут эту историю неправильно? Они воспримут ее по-другому. И им нет дела до того, что мы об этом подумаем.

Я – прямой наследник викингов. Свирепых и жестоких. Во мне течет их кровь. Мне по нраву истории, исполненные активного действия и четкого понимания функций героев. Чем я отличаюсь от папуасов? Образованием? Моральными ценностями?

Нет! Я отличаюсь от них терпимостью и способностью уважать чужие идеалы, даже если я их не разделяю. Вот чему учит христианство, если вы, остолоп, этого до сих пор не поняли! Уважать чужие идеалы! Перечитайте Данте, и не морочьте мне голову несоответствием с первоисточником. Это не диссертация. Это даже не комментарии к очередной трактовке. Это только консультации по предмету.

Нежно любящий вас Ярви Янсен.

P.S. Не звоните мне после десяти. Из-за вас я не спал всю ночь».

Это было заметно. Сочинить столь многословное письмо, абсолютно не проясняющее ситуацию, мог только человек, измученный бессонницей.

В детском саду во время приема пищи нас заставляли повторять поговорку: «Когда я ем, я глух и нем». «Глух и нем» в моем детском сознании сливалось в одно слово, и из него вырастал образ ужасного зверя Глухинема, который своей прожорливостью затмевал Бабая или Змея Горыныча. Жуткое было животное. Так вот сейчас я стал настоящим Глухинемом, и главным моим желанием было слопать Ярви Янсена. Но Ярви Янсен находился по другую сторону Атлантики, и никакой Глухинем его бы сейчас не достал. А жаль…

9. Посол Небес

                                                …К чему бороться с волей выше вас,

                                                Которая идет стопою твердой

И ваши беды множила не раз?..

                                                                   AD. IX. 94

Среди коллег Бенджамин Эплстоун слыл придурком. Не то чтобы полным, а так, слегка. Основания для такой оценки давали, по крайней мере, три качества его натуры. Во-первых, его не интересовало ничего, кроме работы. Ну, совсем ничего. Берясь за всякое новое дело, он погружался в него с потрохами и оставался там до окончания расследования. Никакие житейские радости не могли в нем соперничать с радостью работы. В этом смысле он был похож на Шерлока Холмса, правда, с гораздо меньшими дедуктивными способностями.

Во-вторых, вечным поводом для шуток было его замысловатое имя, коим, впрочем, Эплстоун искренне гордился. И, в-третьих, ему фатально не везло с женщинами. Прекрасный пол будто чуял какую-то опасность, исходящую от агента. Женщины сторонились его. Он и не настаивал, особенно в последнее время. Как-то научился обходиться.

Дело, порученное Эплстоуну, в этот раз не было похоже на другие. Многие из коллег считали, что и дела-то никакого нет. А если и есть, то заниматься им должны не в ФБР, а где-нибудь в другом месте. Например, в министерстве финансов. Начальство так не считало, во всяком случае, в начале. Более того, дело выглядело достаточно многолюдным и запутанным, чтобы претендовать на звание важного. Потому начальство зорко следило за успехами Бена, требуя докладывать не реже двух раз в неделю.

– Ну, что у нас нового? – Эрик МакНи скрючился в огромном кресле, которое его тщедушной фигуре было явно не по размеру.

– Нового мало, сэр, – скривился Эплстоун. – Я перерыл все что мог. Ухватиться не за что.

– Так уж и не за что? – не поверил МакНи.

– Все зависит от цели. Я пока ее не вижу.

– Не мне тебе про цели рассказывать. Главного злодея ты уже вычислил?

– А что с того? Предъявить ему нечего. Хоть бы убили они кого, что ли.

– Совсем сдурел?

– Да это я так… – Бен понял, что сморозил глупость.

– Ладно, давай думать вместе. Что мы о них знаем?

Агент послушно развернул папку и начал читать.

– Благотворительный Фонд имени Жака де Моле был организован в 1992 году²⁴. Штаб-квартира находится на Кипре. Первое лицо – директор-распорядитель Луиджи Пако. У него итальянский паспорт и вид на жительство в США. Фонд имеет три крупных филиала – в Париже, Глазго и в Иерусалиме, и двенадцать представительств. В том числе и в Нью-Йорке. Нью-Йоркским офисом руководит Тони Гоннор, бродвейский продюсер, фигура весьма влиятельная среди богемных гомосексуалистов.

Активы фонда составляют около трехсот миллионов долларов, в том числе и в недвижимости. Нет сомнений, что сумма занижена, и реально раз в десять больше.

Главные программные цели – поддержка культурологических, исторических, археологических и прочих проектов, направленных на установление исторической справедливости по отношению к Ордену рыцарей Храма, официальная реабилитация Ордена и разрешение его Ватиканом.

Источники доходов – пожертвования от частных лиц, фирм и правительств. В общем, от кого угодно. Сами они коммерцией не занимаются, а вырученные деньги от проектов пускают на очередные гранты. Открытые гранты, правда, у них смехотворные. По прошлогоднему отчету они объявили два миллиона, а потратили что-то около пятисот тысяч.

В опекунский совет входят двенадцать человек. Бизнесмены и политики из Европы, один японец, один египтянин и один турок. Есть еще и научный совет, который должен рассматривать предложенные проекты. Но там люди постоянно меняются и никакого доступа к деньгам не имеют. Похоже, деятельностью Фонда руководят совсем не те, кто представляет его публике.

В Штатах Фонд сейчас финансирует семь проектов. Три студенческие работы по семь тысяч долларов каждая, две передвижные выставки оружия и доспехов тамплиеров, общая сумма – сто сорок тысяч, археологическую экспедицию Колумбийского университета в Турцию, там что-то около двухсот тысяч и постановку мюзикла на Бродвее – пятнадцать миллионов.

– Сколько? – икнул МакНи.

– Пятнадцать миллионов, – подтвердил Эплстоун.

– На мюзикл? Однако! За эти деньги фильм снять можно.

– Разве что документальный… Фильм у них запланирован на будущий год. Но только снимать они его не будут.

– Почему?

– Смысла нет. Если мы не ошиблись в предположениях, и они действительно отмывают деньги через эти проекты, фильм они снимать не будут. Логичнее заплатить какой-то глобальной телесети за подогрев интереса к теме. Там и деньги гораздо серьезнее и отношения сложнее. С мюзиклом проще. Спектакль ставит Тони Гоннор, представитель Фонда в Нью-Йорке. Сами себе и платят. Уверен, что львиная доля всего бюджета – это гонорары создателей. Плюс декорации, костюмы, страховки, реклама… Там есть куда загнать деньги. А если учесть, что все эти деньги они заплатят своим же, то многое проясняется.

– Проще построить казино.

– Им не надо проще. Им надо и деньги по возможности сохранить, и объяснить их происхождение, и акцию шумную устроить. Реклама опять же. Они ведь спектакль ставят не простой. А по «Божественной комедии» Данте Алигьери.

– Слышал про такого.

– Данте описывает события, происходившие якобы весной 1300 года. В будущем году как раз семьсот лет исполняется. Плюс юбилей Данте. В мае ему стукнет 735 лет.

– Какой же это юбилей? – искренне удивился шеф.

– Средневековые схоласты считали цифры 3, 5 и 7 магическими. А их расположение в порядке 735 символизирует Золотую пропорцию²⁵.

– Какую пропорцию?

– Ну, это когда…

– Ладно. Бог с ней, с пропорцией. Я понял, что это хорошо, – разозлился МакНи.

– Это не просто хорошо. Они считают, что в этом есть магическая сила, способная… – увлекся Бен.

– Ну, хватит! Я понял. А какое им дело до Данте?

– Есть легенда, согласно которой Данте был тайным тамплиером. Во всяком случае, очень им симпатизировал. Говорят, что его даже похоронили в рясе храмовника. Но это, похоже, домыслы. Гонения на тамплиеров начались с пятницы, 13 октября 1307 году и длились почти семь лет. Поэтому заявлять о своих симпатиях открыто Данте не мог.

– Ты же сказал, что Данте писал про 1300 год, – шефу эта историческая лекция начала надоедать.

– Да, но писал он значительно позже. Лет десять спустя.

– А какое отношение все это имеет к Фонду?

– Мотивов много. Я думаю, что главных два. Первый – это авторитет Данте. Для людей интересующихся «Божественная комедия» – почти как библия. Никому и в голову не придет подозревать Фонд в чем-то нехорошем. Второй – это реклама. Тот, кто придумал всю эту аферу – настоящий гений. Связать Фонд с такой акцией – это все равно что получить индульгенцию.

– Ну а нам-то что делать? – Настроение шефа явно испортилось.

– Не знаю. Надо подбираться к Гоннору. До штаб-квартиры на Кипре нам не достать.

Финал доклада был никудышный. МакНи поежился в своем необъятном кресле, чихнул и молча вышел из кабинета. Вернулся через минуту с двумя стаканами горячего кофе. Все складывалось еще хуже, чем предполагалось. Закрывать дело, тем более отдавать его кому-то, было абсолютно немыслимо.

Внешне все выглядело так. Международная группа жуликов нашла способ совершенно легально отмывать большие деньги. Отдел МакНи проявил незаурядную прозорливость и разгадал планы преступников (за это ему, МакНи, ордена и слава). Но, разгадав планы злодеев, отдел МакНи не смог противопоставить им ничего действенного. И мафиози самым нахальным образом реализовали свои подлые замыслы, оставив МакНи с носом (за это МакНи позор и служебное несоответствие). А идея была Эплстоуна. Наградил же Господь Бог сотрудником.

– А что погибшая Куценко? – со слабой надеждой в голосе спросил шеф.

– Погибла, – обречено ответил Бен.

– Не смешно, – МакНи начинал злиться всерьез.

– Там не за что зацепиться, шеф, – агент отрешенно дул в стакан с кофе. – Хотя…

Повисла противная пауза, в которой угадывалось желание шефа запустить в Эплстоуна чем-то тяжелым. К чести Бена, он выдержал паузу до конца.

– Я допросил некоего Георгия Когана, близкого друга покойной и ее брата. Он стажируется в Колумбийском университете у профессора Янсена. Крупный специалист по европейской средневековой литературе. Имя Янсена значится в списках консультантов гонноровского спектакля. Коган обмолвился, что профессор в отъезде и консультировать спектакль поручил ему.

– И что это нам дает? – спросил шеф.

– Пока не знаю.

10. Еретики

Здесь кладбище для веривших когда-то,

Как Эпикур и все, кто вместе с ним,

Что души с плотью гибнут без возврата.

AD.X.13.

Анна Шоу писала сразу для нескольких изданий. Талант этой тридцатилетней стервы, способной выуживать деньги даже из тех, кто никогда и никому денег не давал, проявлялся в первую очередь в том, что из одной командировки она привозила объемные материалы для четырех или пяти журналов совершенно разной направленности. У нее не было так называемой главной темы. Она одновременно разбиралась с геологическими артефактами в Кении, правами детей и женщин в Чаде, распространением СПИДа на трансафриканской магистрали и проблемами зверушек в Серенгети.

С работой она справлялась блестяще. Кроме того, у нее выходили прекрасные фоторепортажи, а с недавних пор она успешно продавала видео национальным каналам.

Среди постоянных заказчиков Анны были National Geographic, BBC, журналы трех американских университетов, The New York Times и еще Бог знает кто. Несколько раз ее материалы публиковал Playboy.

Секрет успеха Анны Шоу, мисс Огайо 1993 года был прост. Как настоящий журналист, она не знала тематических и жанровых ограничений и как полная дура интересовалась всем на своем пути: от политики до кулинарии.

В 1996 году, пробив командировку сразу от трех именитых журналов, она приехала в Узбекистан. Магистральной темой ее исследований была кухня Ошской долины.

Поработав в глубинке чуть больше трех недель, Анна была арестована местной полицией по обвинению в шпионаже. Поводом для ареста стало фотографирование моста через глубокое ущелье, соединявшего узбекскую и киргизскую части долины, который по старым советским нормам входил в список особо секретных объектов.

Проведя три недели в уездной узбекской тюрьме, Анна вышла на свободу обогащенная первичным знанием русского мата, пятью десятками рецептов приготовления плова из собачатины и информацией про Трансмагрибский Союз, основанный в 1947 году Алатаем, упавшем с неба в Карфагенской пустыне.

Найдя ближайший в Узбекистане факс, Анна произвела настоящую сенсацию в американской прессе материалом о содержании узбекских женщин в заточении.

Материал про собачий плов имел гораздо меньший резонанс, а рассказ о планах возродить Магриб в границах XIV века не получил почти никакого отклика. Это огорчило Анну, но ни в коем случае не сломало ее. Она решила «копать» дальше.

В Узбекистане это уже выглядело проблематичным, а дальше узбекских границ журналистку не пускали.

Осознав через две недели переписки с консульствами, что бизнес становится убыточным, Анна решила лететь в Украину, собственно, только потому, что рейс Ташкент – Нью-Йорк пролегал через Киев. Был еще один повод для задержки в Центральной Европе. Алатай, имя которого узбеки произносили с мистическим восторгом, согласно легенде был когда-то украинским мужиком из-под Винницы, который в годы Второй мировой, служа в военной авиации, случайно приземлился в пустыне недалеко от Триполи.

Из наиболее правдоподобных версий Анна выбрала для себя ту, по которой геройский летчик, преследуя вражеский самолет, попросту заблудился в густой облачности над Средиземным морем. Правда, если учесть, что самолет будущего Алатая прилетел в Северную Африку из Югославии, а расстояние между ними, даже по прямой, превышает 1200 километров, и летел герой на истребителе конструкции Лавочкина, дальность полета которого при самых благоприятных условиях ограничивается расстоянием в 1190 километров, история эта выглядела туманной и загадочной.

Провозвестника Нового Магриба звали то ли Алексей, то ли Александр Горовиц, и к моменту своего исчезновения он был кавалером нескольких престижных орденов Советского Союза и носителем почетного геройского звания. В летописи войны он остался асом и героем, пропавшим без вести во время воздушного боя с фашистами где-то над Балканскими горами.

На родине героя в небольшом селе в окрестностях Могилева-Подольского впоследствии был учрежден его мемориальный музей и его именем названа одна из улиц.

Если побег летчика был не побегом, а несчастным случаем, остаются загадкой два принципиальных момента. Первый – как истребитель Ла-5 смог пересечь Средиземное море и благополучно приземлиться в Африке? Второй – почему советский офицер, оказавшись в столь затруднительном положении, не попытался связаться со своими?

За два года жизни среди берберов Горовиц сумел овладеть арабским языком настолько, что к концу 1947 года сформулировал на этом языке главные принципы Нового Магриба²⁶.

Принципы сводились к тому, что в современной политической обстановке арабский мир имеет все возможности объединиться под знаменем Ислама и вернуть былую славу могучего и просвещенного Магриба, утраченную с началом империалистической экспансии Запада.

Некоторое время Горовиц активно сотрудничал с Абдаль-Киримом²⁷ по созданию комитета освобождения Арабского Магриба. Но, не сойдясь во взглядах на политическое устройство будущего государства, а главное, на отношения с Советским Союзом, оставил Комитет…

Ничего этого Анна никогда бы не узнала, не окажись ее кресло в самолете, следовавшем рейсом Ташкент–Киев, рядом с креслом украинского дипломата Сергея Дубины, который возвращался домой из Исламабада.

Разговорились они сразу же, оказавшись рядом, как только Анна решилась попросить у стюардессы воды теми же фразами, которыми это делалось в узбекской тюрьме. Судя по тому, как покраснели щеки и забегали глаза у сексапильной стюардессы, Анна поняла, что сказала что-то не то.

Не растерялся сосед по креслу. Он перевел узбечке мат на нормативный русский, а попутчице посоветовал говорить по-английски.

– В чем была моя ошибка? – живо поинтересовалась Анна.

– Похоже, вы изучали русский язык не по учебнику?

– Я почти месяц провела в узбекской тюрьме. За шпионаж. Я фотографировала полуразрушенный мост, который по местным законам фотографировать нельзя.

– Тогда понятно. Непонятно, почему вы просидели в тюрьме так долго?

– У них не работал телефон, – простодушно объяснила Анна.

– Бывает, – похоже, собеседника забавляли приключения американки. – Дело в том, что «сукой» в определенных кругах называют женщин, которым не симпатизируют. А «сохнет пасть» можно выразить мягче. Например – мучит жажда. Вы летите в Киев или дальше?

– Пока в Киев. Но мне необходимо вернуться в Среднюю Азию. Но уже не в Узбекистан.

– Вы ищете могилу Тамерлана?

– А он похоронен в Узбекистане? – удивилась Анна.

– Говорят.

– Нет, меня интересует кухня Ошской долины. И Алатай.

– Ну, Алатая надо искать в Африке. А кухня…

– Почему в Африке? – невежливо перебила собеседника Анна.

– Потому, что он там жил. Если жил вообще.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что Алатай, если мы говорим об одном и том же человеке, появился и функционировал именно в Африке. В основном, в Алжире и Тунисе.

– Я говорю про Алатая, о котором узнала в тюрьме. Он хотел создать Исламскую империю.

– Арабскую империю. Впрочем, не империю, а союз государств.

– Ну да. Я о нем и говорю. Так это было не в Узбекистане?

И тут Сергей рассказал Анне историю Алатая, которая так изменила жизнь журналистки.

Киев встретил путешественников неприветливо. Самолет затрясся всеми своими конечностями, издал совершенно изуверский вопль, тяжело вздохнул и плюхнулся на размокшее от дождя поле Борисполя, на котором не успели скосить дурноцвет еще с минувшего лета. В салоне раздались жидкие аплодисменты и командир уверенно порулил по дорожкам «Главных ворот страны».

После всех положенных формальностей, Сергей предложил подвести Анну до города, помог устроиться в гостинице «Днепр» и пообещал перезвонить завтра.

Звонок разбудил Анну около одиннадцати. Спросонья она не сразу узнала собеседника.

– Как вам Киев? Многие находят его замечательным.

– Сергей? Здравствуйте. Киев мне никак. Вы меня разбудили.

– О, тысяча извинений. Я хотел предложить свои услуги.

– Ничего. Я и так долго спала. А что до услуг, я с удовольствием ими воспользуюсь через сорок минут. Если вас это устраивает.

– Тогда я жду в баре.

У Сергея было два свободных дня после командировки. Потом начинались выходные. Впервые за несколько месяцев Анна почувствовала, что ей повезло.

Романа, правда, не получилось. Сергей ждал Анну в баре со своей женой Ольгой.

– Мне захотелось вас познакомить, – словно извиняясь за что-то, начал Сергей, – как раз сейчас Оля пытается создать журнал, и я самым бессовестным образом решил вас использовать.

Оля была милейшей девочкой лет двадцати пяти с чудными белокурыми кудрями, богемными манерами, изумительной красоты кистями рук и очень пристойным английским. Она сумела раздобыть деньги для издания англо-украинского синхронного журнала, что-то наподобие National Geographic.

Анне Ольга понравилась сразу и во всех смыслах. Даже больше, чем Сергей. Поэтому она не стала строго судить своего нового друга за желание похвастать таким сокровищем.

– Начнем с осмотра достопримечательностей, – предложил после завтрака Сергей.

– Нет, если вы не против, с какой-нибудь хорошей библиотеки. Вы заинтриговали меня историей Алатая-Горовица. Гулять будем потом.

На поиски информации о загадочном летчике были брошены все ресурсы, доступные семье Дубин. Результат оказался скромным. Не чета ресурсам.

Кроме того, что Сергей уже рассказал американке, было найдено несколько ссылок на литературу, где упоминались политические контакты Алатая с Мухаммедом Бен Юсуфом²⁸ (еще до воцарения последнего на марокканском престоле в августе 1957 года) и будущим президентом независимого Туниса Хабибой Бурибой²⁹. Контакты эти в большей мере сводились к маджахедскому движению периода освободительной войны.

Судя по всему, Алатай проявил себя незаурядным военным стратегом и дерзким политическим мыслителем. Особенно заметным его влияние на арабских лидеров было в период войны с французами.

После обретения независимости Тунисом и Марокко, имя Алатая вспоминается все реже. Несколько раз он упоминается в исторических трудах в связи с попыткой возродить виноградарство в Алжире после изгнания оттуда итальянских колонистов и идеями строительства Алжирского исламского социализма. Последний раз имя Алатая звучит в конце 1976 года в одном из публичных выступлений Хуари Бумедьена³⁰ на заседании Организации “Исламская конференция” в Джидде в связи с идеей объединения стран Магриба в единое исламское конфедеративное государство с представительским центром в Триполи. Но тогда Бумедьен говорил про Алатая как про классика, очевидно, уже покинувшего сей суетный мир.

Работ самого Алатая, похоже, не сохранилось нигде. Из всех его фантастических идей наибольшую популярность получила идея естественного синтеза рекомендаций Корана и теоретических основ марксизма. Самым вульгарным образом часть этих идей претворились в государственном управлении Ливией рубежа 70–80-х годов известным всему миру любителем белых верблюдов М. Каддафи³¹.

Ничего о личной жизни мудреца неизвестно. Даже где и когда он умер. Будто бы его и не было вовсе. Равно, как и его идеи глобального объединения мусульман от Пакистана до Марокко. Именно таким видел Новый Магриб Алатай.

Сергей, умница и наверняка гордость своих учителей, вспомнил даже, что был некий документ, осуждающий алатизм, так и не принятый Организацией Африканского Единства…

Анну огорчило другое – они не нашли даже намека на то, что легендарный Алатай и советский летчик А. Горовиц одно и то же лицо. А этого так хотелось!

Вечер компания провела у Сергея дома. Анна от души набаловалась с потешным хозяйским таксом по имени Примус, наслушалась интереснейших планов Оли по созданию журнала и разбила чашку из сервиза «Мадонна», когда помогала хозяйке мыть посуду.

Поскольку по части расследования истории Алатая были использованы практически все видимые возможности, приниматься следовало за геройского летчика. Было решено, что прямо с завтрашнего утра Ольга и Анна (Сергей по долгу службы оставался в Киеве) отбудут на украино-молдавскую границу, точнее в город Могилев-Подольский, где попытаются установить хоть какую-то связь между Горовицем и Алатаем. В их распоряжении был автомобиль семьи Дубин, Сережины связи и неделя до истечения срока визы Анны Шоу в Украине.

11. Распределение грешников

                                    Обман, который всем сердцам знаком,

Приносит вред и тем, кто доверяет,

                                    И тем, кто не доверился ни в чем.

                                                            AD.XI.52

Жолда Красноглазый, в маргинальности которого мог усомниться лишь тот, кто не знает значения этого слова, на самом деле был, как сказали бы теперь, убежденным идейным борцом. Он не был Робином Гудом, его идея не была столь узкой. Грабил и убивал он не из чувства справедливости, не из желания помочь, хоть таким способом, своей несчастной, раздираемой на части родине, не из алчности, не из чувства мести. Просто он относился к категории тех людей, которые знают, как надо. Без особых объяснений.

Всю непутевую разбойничью жизнь Жолды можно разделить на три неравные как по продолжительности, так и по содержанию части. Причем, уловить взаимосвязь между ними, не зная, что относятся они к одному и тому же человеку, практически невозможно.

К первой части относились неразумное детство, отрочество и юность, вплоть до вполне успешной службы в реестровом казачестве. Вся эта часть жизни, самая продолжительная во времени, но и самая беспомощная в понимании происходящего внутри и снаружи, выглядела, как разлитая по вареникам сметана. Вроде ее много, но, вроде, она и не главная.

Никаких других образов, заставляющих оглянуться, в той жизни не осталось. Старый рыбак, тянущий из реки пустой невод, разрубленный пополам поросенок у сгоревшего сарая, высохшая трава, торчащая соломой из-под снежного наста, мать, плачущая над раздавленным куриным яйцом, из которого ожидался цыпленок, старый хромой пес, умеющий по команде вытирать морду, будто умывается. Вот, пожалуй, и все.