Андрей Величко
Чужое место
Глава 7
Конец лета и осень тысяча восемьсот девяностого года выдались богатыми на события – гибель отца, уход Марины, потом вообще смерть Николая, отчего я имел все шансы просто-напросто забыть про грядущий голод. Но не забыл, ибо мне напомнили.
В канцелярии еще весной девяностого был посажен специальный мелкий чиновник, задачей которого было следить за погодой в европейской части России и в случае каких-либо аномалий, а особенно необычно раннего наступления зимы, тут же докладывать мне. Первый доклад я получил в начале октября, еще при жизни Николая. Второй – сразу после его смерти. Впрочем, даже в Питере было заметно, что с погодой творится что-то не то. С середины октября ударили морозы, но снега выпало очень мало. В общем, уже в ноябре мне стало ясно, что голод, точного времени наступления которого я не помнил, начнется осенью девяносто первого года и будет продолжаться весь девяносто второй. А это означало, что во главе комитета по борьбе с последствиями катаклизмов пора ставить Витте, к тому времени уже освоившегося на посту министра путей сообщения.
– Да, – сказал он мне, – действительно, если такая погода будет продолжаться, то озимые вымерзнут. Но вы, ваше величество, похоже, знаете что-то еще, иначе не беспокоились бы.
– Не знаю, но имею основания подозревать. После такой зимы часто бывает засушливая весна, а это означает, что уже без разницы, какое потом настанет лето. Посаженное все равно успеет засохнуть. И, значит, может начаться голод, а вместе с ним и эпидемии. Но даже если ничего такого и не случится сейчас, то оно обязательно произойдет когда-нибудь потом, к чему лучше быть готовыми заранее.
– Полностью согласен, ваше величество. И у меня сразу появились два вопроса. Первый – почему именно я? И второй – какими полномочиями будет обладать этот комитет под моим руководством?
– Наверное, в качестве ответа на первый вопрос вы ожидали услышать не дифирамбы вашим деловым качествам. Про них я давно знаю, вы знаете, что я знаю, и так далее. Просто мне кажется, что главной причиной голода станет не нехватка хлеба вообще, а его отсутствие в нужное время в нужных местах, и это при том, что в других он окажется в избытке. А вы как раз министр путей сообщения и умеете решать подобные проблемы. Насчет же прав комитета – поначалу их не будет. Кроме одного, но оно у вас и так есть – права личного доклада императору. Правда, я собираюсь дополнить его уточнением «в любое время суток». В остальном же поначалу вы сможете только просить. Разумеется, фиксируя ответы или их отсутствие так, чтобы в нужный момент их можно было мгновенно обнародовать. Небольшой списочек лиц, которых обязательно надо о чем-нибудь смиренно попросить, я вам подготовлю на днях.
– А вы не боитесь, что кто-нибудь ответит согласием? – рассмеялся Витте.
– Это вам-то? Вы же лучше меня знаете, как вас любят в высших чиновничьих кругах, а про высший свет я вообще молчу. Ну, а если кто-то окажется умнее, чем предполагалось, так это даже хорошо. С умными людьми проще договариваться.
В конце апреля девяносто первого многие уже начали подозревать, что урожая не будет, и комитет по предотвращению голода получил реальные и довольно широкие полномочия. А нам с Ритой следовало срочно короноваться – ну не устраивать же торжества в то время, когда народ голодает! Это может быть неправильно понято. В силу чего коронация была назначена на середину мая, причем я не поленился перед ней без всякой помпы съездить в Москву и лично предупредить великого князя Сергея Александровича о недопустимости каких-либо беспорядков, а уж тем более жертв из-за плохой организации торжеств. Кроме того, такая же задача была поставлена и перед начальником московской охранки полковником Бердяевым.
– Мне кажется, что вам пора уже примерять генеральские погоны, – объяснил я ему. – И хорошая организация коронационных торжеств станет достаточным к тому поводом, плохая же… сами понимаете.
– Понимаю и не собираюсь отказываться, но это все же более дело обер-полицмейстера, нежели мое.
– С Власовским тоже побеседуют, но дело тут в том, что его-то я повышать не планирую. Кроме того, есть еще одна тонкость. Я опасаюсь не только беспорядков или случайных жертв из-за плохой организации и чьей-то безалаберности, но того, что кто-то захочет специально спровоцировать нечто подобное. Фактов у меня нет, но такое было бы вполне логично и для моих врагов из высшего света, и для революционеров, и для англичан с французами.
– А этим-то какой резон?
– Ну, во-первых, после поражения во Франко-прусской войне их самостоятельность во внешней политике стала весьма урезанной. А во-вторых, чем хуже у меня пойдут дела, тем больше вероятность, что я приму их, условно говоря, искреннюю и бескорыстную помощь на приемлемых условиях. Нет уж, пусть они ее засунут куда поглубже. В общем, вот это как раз ваша работа, согласны?
– Безусловно, ваше величество.
– Мы же одни, поэтому можно короче – Александр.
– Знаете, это только молодежь вроде Зубатова может легко называть императора по имени. Они все в душе нигилисты, а людям старшего поколения такое очень уж непривычно, так что покорно прошу извинить. У меня пока просто язык не поворачивается.
– Ладно, надеюсь, что этот момент все же когда-нибудь наступит. А пока давайте решим еще один вопрос. Мне правильно кажется, что деятельность Зубатова в качестве тайного агента себя уже исчерпала?
– Совершенно верно, про него уже многие знают, но у меня в штате просто нет подходящей должности. Не оформлять же его простым филером!
– Раз нет, надо создать, только и всего. Напишите прошение на имя генерал-губернатора о том, что вам необходима штатная единица пресс-секретаря. Имеется в виду ваш личный секретарь, который возьмет на себя взаимодействие с прессой и общественностью.
– Неплохо. А его высочество согласится?
– Вроде должен, он же считает Зубатова своей креатурой. Я пока не хочу вмешиваться именно для того, чтобы он и дальше продолжал так считать.
С Сергеем я побеседовал ближе к вечеру. Поначалу он не очень понял, чего потребует от него новая должность, но я объяснил:
– Того же самого, что вы с Бердяевым сделали и продолжаете делать в рабочем движении. То есть даете возможность тем, кто не хочет идти на обострение отношений с государством, отстаивать свои интересы легально и практически безопасно. Разумеется, смутьяны от этого никуда не делись, но они перестали быть для рабочих единственным светом в окошке. Так вот, мне кажется, что настала пора проделать нечто подобное и с прессой. Для начала только в Москве и под твоим присмотром, а там видно будет. Все-таки пресса – большая сила, и с ней надо взаимодействовать так, чтобы это было выгодно обеим сторонам.
– Пока есть цензура в ее нынешнем виде, особого взаимодействия не получится, – усмехнулся Сергей.
– Совершенно верно, про нынешний вид ты упомянул очень кстати. Надеюсь, ты понимаешь, что предоставлять писакам полную свободу творчества можно и нужно, а вот свобода знакомить публику с его результатами должна иметь ограничения.
– Да, но как это оформить? Тут надо основательно подумать.
– Я уже слегка шевельнул извилинами. В общем, все надо делать по закону. Если чего-то строго по закону не получается, необходимы предложения, как лучше этот самый закон подкорректировать для должного торжества всего хорошего над всей… э… в общем, над всем плохим. Например, сейчас, если какая-нибудь газетенка ляпнет об императоре что-то неуважительное, то цензура это просто не пропустит. До закрытия газеты дело может дойти только в том случае, когда подобные фокусы станут регулярными. Но ничего не помешает паршивому листку возродиться на следующий день под каким-нибудь новым названием. Не очень эффективная система, как мне кажется.
– И что делать?
– Первым делом понять, что на самом деле газета, журнал или любое другое издание – предметы неодушевленные. Идеи продвигают в жизнь не кусочки бумаги с напечатанными там буквами, а люди, написавшие эти буквы. И, значит, закрывать надо не газеты, а людей. Для чего следует иметь под рукой свору заранее прикормленных юристов, причем таких, для которых важна не законность сама по себе и уж тем более не какая-то абстрактная справедливость, а исключительно размер их вознаграждения. Плюс агентов, которые раскопают все грехи проштрафившихся мастеров пера, причем не только уголовные. Мало ли, может, он в детстве кошек мучил, а сейчас изменяет не только жене, но и официальной любовнице. Разумеется, если для опекаемого дороги родственники или друзья, то и про их жизнь следует поинтересоваться.
Для реализации подобных алгоритмов нужны издания, готовые печатать всю грязь, что раскопают агенты. Кроме того, я, как истинный христианин (Сергей хмыкнул), предпочитаю руководствоваться заветами Святого Писания. Где сказано: коей мерой меряете, такой и отмерится вам. То есть на всех работников издания, замеченного в клевете, в печати вскоре должны появиться материалы, от которых требуется не столько правдивость, сколько убедительность. Ну и гнусность, разумеется, по возможности.
– А что помешает оклеветанным обратиться в суд?
– Ничего, но наших будут защищать лучшие адвокаты, на их гонорарах я экономить не собираюсь. Однако все это только одна сторона проблемы – назовем ее кнутом. Кроме него должен быть и пряник. Это прямая финансовая помощь для самых низкопробных изданий и косвенная – для более приличных. В дальнейшем изданиям, в течение, скажем, года печатавшим только взвешенные материалы, можно в индивидуальном порядке давать освобождение от цензуры.
– Хотелось бы уточнить, что именно ты понимаешь под словом «взвешенные».
– Поясню на актуальном примере. За зиму во многих местах озимые померзли. Сейчас свежие посевы кое-где уже сохнут из-за отсутствия дождей. Если это продолжится, грядет неурожай, а за ним голод. Так вот, его последствия можно описать по-разному, причем все варианты будут в какой-то мере правдивы. Например:
«В селе Косозадово от голода уже умерли десять человек, и то ли еще будет! Царю и его сатрапам плевать на страдания народа, они думают лишь о том, как его ограбить. Долой, блин, самодержавие!».
Или так:
«Наконец-то власть под мудрым руководством его величества и назначенных им кристально честных министров начала заботиться о народе! Благодаря ее неустанным трудам в селе Косозадово не было голодного мора, как в шестьдесят пятом году, когда от голода и болезней умерло более ста человек. Сейчас же всего несколько умерших, да и то не факт, что именно от голода, ибо всякий человек смертен. В общем, Боже, царя храни!».
А можно вот так:
«Да, сейчас жертв заметно меньше, чем во время страшного голода шестьдесят пятого года. Но всякая жизнь бесценна, и родным все-таки погибших от голода наверняка не легче от того, что раньше было хуже. Так давайте вместе подумаем, все ли было сделано для того, чтобы предотвратить эти пусть и маленькие, но все равно трагедии. Причем и властью, и обществом в равной мере».
Я помолчал и продолжил:
– Не берусь сказать, первый или второй вариант нанесет государству больший вред, но что пользы в обоих случаях не будет, это точно. А вот третий – он и есть взвешенный.
– Хм. Это все, конечно, замечательно, но только кто в каждом отдельном случае будет решать, к какой группе отнести конкретную публикацию?
– Как то есть кто? Разумеется, ты. Поначалу, конечно, и я буду помогать в сомнительных случаях.
– А с нашими трудовыми союзами тогда как быть? Там до идеала еще далеко, и если на меня будет свалена еще и пресса, то нужен толковый заместитель по рабочему вопросу.
– Морозов тебя устроит? Тот самый, которого вы с Михаилом нашли в Петропавловке. Его теперь зовут Лев Александрович Корин, он разочаровался в народничестве и стал убежденным марксистом.
– Ты ему доверяешь?
– Так, слегка. Пригляд, конечно, понадобится.
– Ладно, только мне с марксистами до сих пор работать не приходилось.
– Вот те раз! А я, по-твоему, не марксист, что ли? И ничего, работаем же, вроде особых разногласий пока не видно.
Следующим утром я отбыл в Питер, а через три дня двинулся назад в Москву, уже с женой, сворой сопровождающих лиц и аж на двух поездах сразу. Правда, ехали они не спеша, хоть Николаевская дорога и поддерживалась в лучшем состоянии, нежели Харьковская. Нам с Ритой предстояла коронация. Готовивший ее министр двора Воронцов-Дашков, коего Николай просто забыл выгнать, а я пока решил с этим обождать, заверял меня, что пожелания моего величества будут всемерно учтены и торжества окажутся настолько скромными, насколько это вообще возможно без урона престижа власти. Почему я так решил? У меня, во-первых, врожденное отвращение ко всяким официальным мероприятиям, во-вторых, траур сразу и по отцу, и по брату, а в-третьих, жена беременная. Если за время торжеств она мне хоть раз пожалуется, что устала, вылетит этот тип из министров двора как пробка. А если нет, пусть пока еще немного там посидит. Ворует он вроде умеренно, а ставить вместо него Фредерикса неохота. Он, конечно, человек преданный, но больно уж недалекий.
Глава 8
Ну, даже не знаю, что тут сказать. Моя коронация, конечно, до отцовской по пышности не дотягивала, но вообще-то я представлял себе скромные торжества несколько иначе. Как-то более камерно, что ли. Однако они все-таки закончились, причем сравнительно благополучно. Рита, во всяком случае, не жаловалась. Как ни странно, давки на Ходынке, где теперь было организовано не только не единственное, но и не главное место раздачи подарков, избежать не удалось. Впрочем, с той, что произошла в другой истории, не было никакого сравнения. Полтора десятка в больнице, шестерых затоптали насмерть – вот такие скромные итоги. Плюс еще человек двадцать просто допились дармовой водки до летального исхода. А тех, кто всего лишь до белой горячки, вообще никто не считал.
Естественно, я поинтересовался у Бердяева, не заметил ли он каких-либо признаков того, что давка на Ходынке была каким-то образом спровоцирована. – В самый момент события – нет, – ответил он, – а вот на следующий день вышла любопытная статейка в «Московском листке». Доложить мои соображения или вы сначала сами прочитаете? Тут немного, всего полстранички.
– Давайте. Хм… вот это место, я так думаю, у вас вызвало подозрение?
– Так точно, ваше величество. И еще вот это.
– Да уж, назвать гибель шести людей массовой – это как-то не очень логично. А другие номера вы смотрели?
– Да. Имеете в виду, много ли подобных ошибок в других номерах газеты? Их там вообще нет. Тем более столь неестественных.
– Согласен, предложение построено странно. «Гибель шесть человек тяжким грузом ляжет на»… это или писал не русский, или слово «шесть» было вставлено на пустое место уже после написания статьи. В принципе такое может быть – если статья писалась по горячим следам и автор тогда просто не знал количества жертв. А потом кто-то другой уточнил и вставил. Но мне все же кажется, что данное произведение создавалось вдумчиво, в спокойной обстановке. То есть явно еще до события, и автор в силу каких-то соображений считал, что оно будет иметь существенно больший масштаб. Это означает, что вам придется поработать. Если что раскопаете – сообщайте мне сразу.
И Бердяев, и Зубатов имели независимые и неизвестные друг другу каналы экстренной связи с Гатчиной. Для полковника это был допуск к телеграфной линии императорской связи, а у Сергея в квартире просто стояла радиостанция, вместе с аккумуляторами занимавшая половину средних размеров кладовки.
После того как мы вернулись в Питер и слегка отошли от празднеств, Рогачев сделал небольшой доклад о том, как в прессе освещалась коронация.
– Ничего особенного, – подвел в конце итог Михаил. – Некоторые издания выражают завуалированные надежды, что его величество Александр Четвертый вернется на курс деда, с которого столь резко свернул Александр Третий.
– Еще одну Аляску продать за копейки? Так нету ее у меня, поэтому лучше бы надеялись на что-нибудь другое. Помимо этого что-то заслуживающее внимания было?
– Ну… наверное, все-таки да. Несколько бульварных листков не упустили случая втихую нагадить. Как тебе такой пассаж – «митрополит возложил на голову его величества ворону»? Если бы подобное попалось в одном месте, я бы поверил в случайную опечатку, но ведь с вороной отметились два питерских издания и одно московское.
– Да уж, на случайность как-то не очень похоже. И, кстати, вполне возможно, что для автора этой хохмочки родной язык – английский.
– С чего ты так решил?
– Опечатка выглядит естественней в конце слова, нежели в начале. По-английски так оно и есть. Корона – кроун, ворона – кроу. А по-русски была бы более правдоподобной корова.
– Корову на твою царственную главу тоже возложили, – вздохнул Михаил. – В Одессе. Как-нибудь реагировать будем?
– Официально – нет. Зато ничто, по-моему, не помешает каким-нибудь темным личностям набить морду наиболее одиозному из остряков-редакторов. От души, так, чтобы у юмориста появилось побольше времени на «полежать и подумать». С последующим извинением в прессе от тех анонимных злодеев – мол, простите, господин редактор, мы не хотели. Шли рихтовать рыло совсем другому мерзавцу, а тут вы подвернулись, да еще с такой гнусной харей! Вот и обознались нечаянно в темноте. Ошибочка вышла, с кем не бывает.
Отпустив Михаила, я перешел к текучке. Ничего интересного меня не ждало, были только три бумаги из канцелярии. Так как у меня их на самом деле две, то уточняю – из той, которая без кавычек. Заведовал ею бывший помощник Петра Маркеловича, Прохоров, дослужившийся уже до коллежского секретаря. Две были обычными отчетами о произведенных за неделю строительных работах в Приорате, а третья – прошением Макарова об увеличении финансирования его Опытовой станции в связи с расширением задач.
Кстати, ее не очень привычное для моего уха название было весьма точным. Ведь если бы станция называлась «опытной», то это означало бы, что у нее есть большой опыт. То есть бывалая станция, что звучит как-то странно. А вот «опытовая» – это та, где проводятся опыты. В общем, я бы не сказал, что от реформы правописания в двадцатом веке получилась однозначная польза. Путаницы тоже прибавилось.
А на станцию к Макарову пора бы снова съездить. Я там был один раз, когда она только организовывалась, и будет интересно посмотреть, во что этот зародыш НИИ превратился теперь. Располагался он на Ладоге, на окраине деревни Синявино – во-первых, подальше от посторонних глаз, а во-вторых, поближе к воде. Правда, Макаров уже жаловался на не самую лучшую транспортную доступность места, и я решил подарить станции свой второй автомобиль. К тому времени, когда Рита не только родит, но и научится нормально ездить, я успею построить ей что-нибудь получше, а на этом пусть ученые катаются, заодно научатся крутить гайки в полевых условиях.
Станция имела огороженную территорию, одной стороной примыкающую к воде, и внутрь оба моих автомобиля пропустили сразу, без досмотра и проверки документов. С одной стороны, все правильно – кому же еще, кроме императора, разъезжать на машинах, если их все равно больше ни у кого нет? А с другой – непорядок, надо будет слегка попенять Макарову. Мало ли, а вдруг это приехал все-таки не я?
У самой воды обнаружился хорошо мне знакомый корпус подводной лодки Джевецкого третьей модификации. Теперь этот подводный велосипед мог с полным правом именоваться электровелосипедом, а Степан Карлович собирался улучшить свое творение до мопеда, то есть впихнуть туда еще и двигатель от дельтаплана. От своих странных мин он уже отказался, последняя модификация имела два решетчатых торпедных аппарата по бокам. Заряжать их можно было только на стоянке. Впрочем, с того экземпляра, что валялся у воды, их уже сняли. А по виду лодки можно было однозначно утверждать, что она служит точно так же, как и все ее сестры по конструкции, то есть мирно ржавеет на берегу, даже не помышляя о каком-то там спуске на воду.
– Хоть что-нибудь хорошее про нее можете сказать? – спросил я Макарова.
– Ничего, – скривился адмирал. – Для того чтобы это недоразумение смогло поразить корабль противника, он должен войти в наш порт и встать там на якорь, причем не очень далеко от лодки. Недавно пытались ставить с нее мины, так чуть не утопили экипаж. После этого я вообще запретил спускать ее на воду. Говорить о какой-либо применимости подводных лодок можно будет только тогда, когда их скорость увеличится как минимум втрое, а дальность хода – в пять раз. Хотя, конечно, лучше в десять.
– Ну так в чем же дело? Ищите человека, который сможет спроектировать то, что вам нужно. Сразу закладывайте два двигателя – электрический для подводного хода и внутреннего сгорания для надводного и зарядки аккумуляторов. Такой движок я для вас сделаю. А теперь, если позволите, обращусь к вам с просьбой слегка рассеять мое невежество. Вы тут упоминали мины. Как они устроены?
Я действительно этого толком не знал. Помнил только, что морские мины бывают плавучие, якорные и донные. Ну, из названия понятно, что первые плавают, а последние лежат на дне. Якорные же – это нечто вроде воздушного шарика на ниточке, только большое и подводное.
Про донные мины Макаров мне вообще рассказывать не стал – скорее всего они еще не появились. Про плавучие упомянул вскользь, а его рассказ про якорные меня, честно говоря, удивил.
– Постойте, – изумился я, – вы хотите сказать, что якорная мина – это просто железный шар с якорем на цепи? И глубина ее установки определяется длиной той самой цепочки, причем тут нужно точно знать реальный рельеф дна в нужном месте. Странно, мне такие мины представлялись несколько иначе.
– А как, ваше величество?
– Ну, как-то так. В момент сброса с корабля мина и якорь представляют собой одно целое. Они именно сбрасываются, хоть сразу все вместе. И спокойно лежат на дне, притворяясь простыми булыжниками. Даже если противник и обнаружит постановку, то начать тралить мины немедленно он не сможет. А там морская вода потихоньку растворяет сахарную пробку, и, когда совсем растворит, сработает механизм, отделяющий мину от якоря. Она начнет всплывать, разматывая трос с укрепленной в ее корпусе катушки. На определенном расстоянии до поверхности сработает датчик давления. Катушка стопорится, и мина встает на боевой взвод на заданной глубине. Причем тут рельеф дна можно знать весьма приблизительно – хватит полной длины троса или нет. И замедлители могут ставиться разные, со временем задержки от минут до недель.
– Такие мины еще никто не делает… но если получится, то это будет нечто гораздо более действенное, чем то, что у нас есть сейчас. Правда, и более дорогое. А самое главное – менее надежное. Даже теперешние простые мины не так уж редко отказывают, а что будет с такими, какие вы придумали, я даже не берусь предсказать.
– Зато я берусь. Сначала, конечно, будет хрен знает что и сплошные слезы. Катушки начнут заедать – это к гадалке не ходи. Но если не экономить на испытаниях и содержании проводящих эти испытания людей, все придет в норму. Сложные вещи тоже могут быть надежными, они просто требуют более тщательной проработки конструкции. Если же гнаться за простотой, то тогда лучше всего долбить днища вражеских кораблей ломами – они вообще никогда не отказывают. А насчет цены – самая дорогая мина все равно будет стоить в сотни и тысячи раз дешевле корабля противника, который на ней подорвется. Так что попробуйте сделать что-то подобное, но только, раз уж до такой конструкции пока никто не додумался, с соблюдением строжайшей секретности.
– Попробовать-то можно, но на какие деньги? Даже на запланированные исследования не хватает, я вам об этом писал.
– А я читал, поэтому дополнительные сто пятьдесят тысяч на вашем счету уже лежат. Однако у меня для вас есть еще одно задание.
– Слушаю, ваше величество.
– Выясните, насколько таранный форштевень снижает скорость оснащенных им кораблей. Сначала испытайте на моделях разного размера, потом привлеките Крылова. Он, получив модельные данные, скорее всего сможет рассчитать, что получится в реальном размере.
– Но таран необходим современному кораблю как оружие последнего шанса!
– Вот именно что последнего. Если окажется, что он убирает меньше узла скорости, то и хрен с ним, пусть остается. Но если вдруг выяснится, что два, а то и три узла, то с ним эти самые последние шансы будут возникать гораздо чаще. Просто потому, что наши корабли из-за недостаточной скорости окажутся хуже вражеских. И будут биты.
Уже в начале сентября масштабы грядущего голода стали более или менее ясными и где он будет наиболее сильным – тоже.
– Выкупные платежи в пострадавших районах следовало бы отменить как за этот, так и за следующий год, – заявил мне Витте.
– Нет. Я просто издам негласное указание не требовать их, если платить нечем. Но они все равно останутся – просто у крестьян станет больше долгов.
– Но зачем, ваше величество? Этих денег вы в любом случае никогда не получите.
– Знаю. Но крестьянин, обремененный долгами, охотнее уйдет на заработки в город, а там не хватает рабочих. Кроме того, когда-то и, наверное, довольно скоро, выкупные платежи придется вообще отменить, а недоимки – простить. Так одно дело простить какую-нибудь еле заметную мелочь, а другое – неподъемную по меркам среднего крестьянина сумму. Кстати, почему ваш комитет не предлагает ограничить экспорт ржи и пшеницы? Как-то странно продавать хлеб за границу, когда самим скоро жрать нечего будет.
– Потому что доля ржи в экспорте мала, а пшеница почти не используется в пораженных неурожаем районах. Если же мы попытаемся ограничить экспорт, надеясь на то, что это приведет к падению цен на внутреннем рынке, то получим обратный результат. Все понимают, что такая мера не может быть долговременной, и начнут придерживать и прятать зерно. Цены от этого только повысятся, и дефицит возникнет там, где его в обычных условиях быть никак не должно. Лучше просто самим перекупить часть зерна, предназначенного на экспорт, и раздать потом в виде безвозмездной помощи.
– Здесь я снова не согласен. Хрен с ними, пусть продают. Зерно же для безвозмездной помощи я лучше куплю в Штатах, заодно получится и завязать нужные знакомства. Кстати, прикиньте, сколько его надо и в какие порты направлять корабли. А с экспортерами будет так. В самый разгар голода массово пойдут публикации о том, что эти звери в человеческом облике специально морят русский народ, продавая зерно за границу. И все для того, чтобы обжираться ананасами и рябчиками с золотой посуды! И это в то время, когда сам государь, отказывая себе в жизненно необходимом, на свои средства десятками тысяч тонн покупает в Америке хлеб и везет его в Россию. Ясное дело, такое начнут писать не про всех экспортеров, а только про самых вредных.
Я знал, что говорил. В структуре официальных доходов Владимира Александровича и Михаила Николаевича экспорт зерна занимал далеко не последнее место.
– Ваше императорское величество, а можно задать вопрос по сути своей весьма деликатный? – не унимался Витте.
– Валяйте.
– В чем именно жизненно необходимом вы собираетесь себе отказать, если не секрет?
– Распродам все гатчинские конюшни, оставив только пару лошадок для жены. Разгоню к чертям дворцовую кухню – все равно кормят невкусно. На их место посажу кашеваров из авиаотряда: они себе смену уже воспитали, а готовят – просто пальчики оближешь. И можете под большим секретом проболтаться – все императорские яхты будут проданы. Две уже ушли, остальные ждут покупателей.
– Э… ваше величество… а какие именно яхты продаются? И, главное, почем?
– Если лично вам, то, например, «Державу» я уступлю тысяч за триста, причем с трехлетней беспроцентной рассрочкой платежей. Будете брать?
