В кабинете начальника следственного управления Николая Николаевича Богатырева Девяткин чувствовал себя не очень уютно: кажется, над головой занесена острая секира, вот-вот лезвие опустится вниз, ударит по шее – и башка покатится с плеч. А кровь забрызгает стол для посетителей, испортит рисунок желто-зеленого ковра. Написана уже добрая дюжина докладных и рапортов о том, что произошло на территории заброшенных гаражей, но начальник не любит читать бумажки. Девяткин уже говорил пять минут, но Богатырев лишь неодобрительно качал головой.
– Никто не ожидал от обвиняемого такой прыти. Он не судим, не пользовался авторитетом в кругах бандитов и воров. И вообще все свои тридцать семь лет жизни старался держаться в тени. Родом из Брянска, работал сторожем и землекопом на местном кладбище. Потом ушел с работы и потерялся из виду. Из родственников только престарелая мать и тетка. Последние пять лет с родственниками не виделся. Изредка присылал матери немного денег. Где работал, где жил, чем занимался – неизвестно. По нашей части на Перцева ничего нет, кроме того убийства за карточным столом. И вдруг такое исполнение.
– Почему он был без наручников?
– Не хочется валить все на мертвого прокурора.
– Да ладно тебе тут благородную барышню изображать… – Богатырев раздраженно махнул рукой, словно муху отгонял. – Докладывай по делу. Как было.
– Прокурор Леонид Ефимов, покойный, приказал снять с него браслеты еще в магазине, – вздохнул Девяткин. – Когда вышли на улицу, я хотел заковать Перцева в наручники. Но снова встрял Ефимов. Он фотографии делал, хотел, чтобы все выглядело натурально. Черт знает, чего он хотел. Может, пулю свою ждал.
– А почему второй оперативник, Саша Лебедев, этот амбал, призер всех милицейских соревнований по вольной борьбе, чемпион области, торчал в машине, когда надо было находиться рядом с Перцевым? Что он там, радио слушал, пока людей убивали?
– В тот день Лебедев был на больничном: у него высокая температура. Я попросил его выйти на работу, потому что лето, все в отпусках. Мне на выезд взять некого. Шел дождь, я приказал Сашке остаться в машине. Моя вина.
– Моя вина. Твоя вина. Какая хрен разница? – взвился Богатырев. – Убили молодого прокурора, наш опер в больнице с тяжелым ранением. Подследственный скрылся. Ему помогали вооруженные сообщники на машине. А у Лебедева в этот момент сопли из носа потекли. И он в машине отсиживался, потому что начальник приказал не выходить на дождик. Вы должны были тщательно проверить гараж перед тем, как туда войдет этот черт Перцев. Убедиться, что там не спрятан ствол или заточка. Ну, ты сам знаешь, что надо делать в таких случаях. Но вы с операми пальцем о палец не ударили. В гараже лежала груда полусгнившего тряпья, в которой лежал пистолет. Но ты не сунул туда нос. Потому что противно руками прикасаться к этим тряпкам. И еще запах…
– И запах, – как эхо повторил Девяткин.
Он выдержал минутную паузу, плеснул в стакан воды из графина и промочил горло. Самое противное дело на свете – оправдываться, когда знаешь, что сам кругом виноват. И твой собеседник это знает. Получается, что говорить не о чем. Слов подходящих нет. И все-таки надо.
Девяткин отсутствовал в гараже всего пару минут или около того. Пока он трепался с именинником Хрустовым о водке, подследственный успел многое. Добрался до кучи ветоши, сваленной у стены. Наклонился, вроде как люк в полу искал, вытащил из тряпок полуавтоматический пистолет иностранного производства. Оружие было готово к стрельбе, патрон в патроннике и курок на боевом взводе. Перцев даже не успел выпрямить спину, когда раздались первые два выстрела. Он попал куда хотел, в живот оперативника. Стрелял, не целясь, навскидку, точно зная, что не промажет.
Следователь прокуратуры успел вскочить с ящика, выпустил из рук папку с бумагами. Он носил ствол в подплечной кобуре. Чтобы до него добраться, надо расстегнуть верхнюю пуговицу кителя. Перцев не дал противнику ни одной секунды. Первый выстрел в грудь, второй в голову. Он отбросил в сторону лист фанеры, что закрывал нижнюю часть задней стены. И ударил коленом по жести. Сообщники Перцева, готовившие с воли побег, выпилили в стене лаз, чтобы не были заметны следы распиловки, их кое-как замазали шпатлевкой.
Перцеву осталось не так много работы: выбежать на зады гаражей, рвануть что есть силы к железнодорожной насыпи и забраться на нее. Внизу, с другой стороны железнодорожных путей его ждала серая «десятка», за рулем водила, который хорошо изучил все окрестные дороги. Второй сообщник прикрывал отход из автомата. Когда Девяткин бросился в погоню, едва сам не нарвался на пулю. И вынужден был отступить, дождаться Лебедева и конвойных, прибежавших на выстрелы, и только потом организовал нечто вроде погони. Только гнаться было уже не за кем. Бандиты выиграли столько времени, сколько им требовалось, даже больше.
Позднее, когда из Москвы прибыли следственная бригада, криминалисты и судебный медик, автомат со спиленными номерами нашли в зарослях чертополоха под насыпью. Машину, находившуюся в угоне вторую неделю, обнаружили ближе к вечеру: ее сожгли в лесопосадках, в пятидесяти километрах от Москвы по Киевскому шоссе. Там Перцев и сообщники сменили транспорт и растворились за пеленой дождя, в первых сумерках ненастного вечера. Все продумано и, главное, выполнено на высоком уровне.
– Я готов понести ответственность, всю полноту ответственности, – выдавил из себя Девяткин: он знал, что начальник ждет именно этих покаянных слов. – Готов написать рапорт.
– С этим как раз успеется, – не дал договорить Богатырев. – Накажем. Если надо, и рапорт положишь на стол. Но для начала надо отдать долги. Найдешь Перцева. Это теперь твое основное задание. Пока передашь свои дела Пастухову. Но это не все.
Полковник нажал кнопку селекторной связи и приказал секретарю пустить в кабинет «ту женщину». Миловидная молоденькая блондинка, невысокая, но с очень ладной фигурой, плотно прикрыв дверь, прошла по ковровой дорожке к столу. Женщина выглядела бы на все сто, если бы не заплаканное бледное лицо, глубоко запавшие глаза, под которыми образовались круги; на ней было длинное, ниже колен, темное платье с такими же темными шифоновыми рукавами.
Богатырев уже оказался на ногах, завладев женской ручкой, стал мять ее ладошку в своих лапах, называя молодую особу по имени-отчеству: Елена Петровна. Девяткин подумал, что наряд более чем странный, особенно в такую жару, но быстро сообразил, что перед ним вдова покойного прокурора. Чувствуя неловкость момента, он поднялся со стула, не зная, что делать с руками, спрятал их за спиной. Богатырев, усадив женщину на стул, сам уселся рядом, за столом для посетителей. Полковник знал много слов утешения и сейчас использовал свой богатый запас весь, без остатка.
Сказал, что знал Ефимова лично, потеря эта невосполнима, но надо жить дальше и смотреть в будущее. На руках у Елены Петровны остался ребенок, он должен расти, учиться и гордиться отцом, потому что покойный прокурор – настоящий стопроцентный отец-герой в полном смысле этого слова. Возможно, в последние мгновения жизни он вспомнил о жене и сыне. И еще, погибая, он думал не о том, как шкуру спасти, думал о продавщицах, которых закрыл собой от бандитской пули. А ведь у них тоже дети… И так далее и тому подобное.
Ефимова промокала платочком слезы и тихо всхлипывала. Девяткин не понимал, почему Богатырев не отпустил его на все четыре, оставил здесь выслушивать эту слезоточивую чепуху. Никаких продавщиц прокурор своей грудью не закрывал, потому что убийца плевать хотел на этих продавщиц, они ему до лампочки. И ни о чем таком Ефимов не думал. И убийца не оставил времени на раздумья. Интервал между выстрелами в опера и прокурора – меньше секунды.
Выступление Богатырева звучало пафосно, но, в общем и целом, убедительно. Слова простые, а пробирали до самого сердца. Растрогался даже Девяткин. А уж женщина, которая позавчера похоронила мужа, и сейчас была без ума от горя, готова поверить в любую сказку. Богатырев распинался еще минут десять, а Девяткин с умным видом кивал головой.
Исчерпав запас домашних заготовок, полковник перешел к делам практическим. Да, он знает, что город выделил вдове и ее сыну новую квартиру и материальную помощь. Но ограничиться только этим мы не имеем права. Уже сейчас совместно с прокуратурой в МУРе создана оперативная группа под руководством майора Юрия Ивановича Девяткина, чья репутация не ставится под сомнения, приказ подписан. Богатырев показал пальцем на стол, где пылились новое издание УПК в бордовом переплете с золотым тиснением и старая газета с разгаданным кроссвордом.
Преступник и его пособники будут найдены, предстанут перед судом и ответят по всей строгости закона. Это не просто слово милиционера, крепкое, как гранит, это долг чести. Богатырев зло зыркнул на Девяткина: мол, и ты чего-нибудь вякни, а то сидишь как пень. Вдова еще решит, что ей подсовывают какой-то отброс, глухонемого следователя. Самого никудышного.
– Это наш долг чести, – откашлявшись, повторил за начальником Девяткин. – Мы сделаем все, что в наших силах. В лепешку разобьемся.
Елена Петровна поплакала еще минут пять. Скорбно поджала губы и ушла.
– А ты думал, я один стану отдуваться? – Богатырев перевел дух. – Тебя сюда вызвали, чтобы ты не мне, чтобы ты ей в глаза посмотрел. Теперь дело за малым: надо выполнить обещание.
Как обычно в жару хозяин юридической фирмы «Саморуков и компаньоны» был не слишком приветлив. Развалившись в кресле, Полозов пускал в потолок кольца табачного дыма, рассеянно кивал, слушая подчиненного. Накануне он прочитал план мероприятий, предложенных Радченко, и что-то решил для себя. И теперь с этого решения его не сдвинуть. Он наконец обрел дар речи.
– Вот что, Димыч, эта история с певицей мне нравится все меньше и меньше… – Полозов, в душе натура артистическая, сделал вид, что крепко задумался, даже свел брови. – От нее за версту попахивает знаешь чем? Знаешь? Но, тут не вокзальный пивняк, чтобы мы употребляли низкую лексику. Раз уж мы взялись за это благородное дело, раз уж решились помочь женщине, то обратного хода нет. Должны помочь. В лепешку разобьемся, костьми ляжем, но вытащим бабу. И точка. И абзац.
В переводе на русский язык эта патетическая тирада означала только одно: Дунаева заплатила вперед, и заплатила ровно столько, что Юрий Семенович готов на все, хоть лопатой дерьмо кидать, только бы не возвращать деньги обратно. Впрочем, самому грязной работой все равно заниматься не придется. Для этого существуют люди вроде Радченко.
– Твои соображения, Димыч, я изучил. Логика есть. Но наша контора не занимается мероприятиями с душком. Репутация дороже денег и все такое. Мы не можем подставляться даже из-за этой прекрасной женщины. Кстати, ты ее как? Ни-ни? Даже близко не подпустила, да? Ну, у тебя еще все впереди. Когда дело закроем, поверь мне на слово, эта цыпочка повиснет на твоей шее. И не оторвешь. Да, старик, завидую. Черт побери, где мои семнадцать лет? Ты получаешь женщину, о которой мечтает каждый мужик, у которого в штанах не кулек с тряпьем, а то самое, что должно быть в штанах. И плюс к этому шикарную премию. Господи! Мне бы хоть раз так повезло.
Человек, проработавший с Полозовым хотя бы год, успевает изучить язык его иносказаний. Итак, Юрий Семенович окончательно уверовал, что у дела перспектив с гулькин нос. Дневник покойного брата певицы не найти. Если он и существовал, менты нашли его и спалили записи в корзине для бумаг. Отправителя анонимных фотографий разыскать и того сложнее. Впрочем, если Радченко сумеет пробить лбом стену, а лоб у него сделан не из мягких пород дерева, значит, призрачный шанс замаячит. Пусть попробует. Но фирмы «Саморуков и компаньоны» вся эта бурная деятельность не должна и краем касаться. С сегодняшнего дня Димыч получит полный расчет и трудовую книжку, где записано, что он уволен по собственному желанию.
Сегодня же он будет оформлен на должность адвоката в юридическую компанию «Братья Черновы», подставную контору, часто переживающую банкротство, меняющую адреса и штат сотрудников. Сейчас там пыхтят пара начинающих юристов, консультирующих население, два пенсионера, специалиста по арбитражам, один спец по гражданскому праву и один – по семейному. Это костяк конторы. Остальные работники – это так. Съемные винтики вроде Радченко. По существу, через эту шарашку проворачивают рискованные или сомнительные дела, за которые серьезная фирма не возьмется. Если у Димыча все получится, Полозов отлично заработает. Если масть не пойдет, дело начальника – сторона. Полозов уже успел переоформить все бумаги и договор с Дунаевой, поэтому теперь дышит глубоко и спокойно.
– Вот у тебя список кандидатов, людей, кому выгодно пугнуть артистку страшными фотками, а заодно попортить ей кровь, свести личные счеты… – Полозов прочертил ногтем линию вдоль листа бумаги. – Список внушительный. На первом месте супруг Ольги Петровны Гвоздев. В чем его выгода?
Радченко раскрыл папку с бумагами.
Гвоздев и Дунаева поженились восемь лет назад. Он преуспевающий бизнесмен, она певица с будущим. Хороший союз, образцовая семья. Фотографии в глянцевых журналах, передача на телевидении и прочая мишура быта. Через год родился сын Максим, от которого без ума и отец, и мать. Дела Гвоздева идут в гору: оптовая торговля мебелью, он один из крупнейших поставщиков санфаянса, керамической плитки, декоративных строительных материалов.
Два года назад начались неприятности с таможней, а потом к делу подключается прокуратура. По слухам, Гвоздев перетаскал в высокие кабинеты много наволочек, набитых грязным налом, чтобы замять это дело. Два ближайших компаньона разорились, один застрелился или ему помогли пустить пулю в висок, – управляющий компании надолго обосновался в Республике Коми под Воркутой. Наш герой вышел из этой битвы с огромными потерями, то есть почти без денег, и с подмоченной репутацией. Он уговаривает супругу купить землю в одном из самых престижных рублевских поселков, построить там прекрасный особняк. По самым скромным подсчетам, затея обошлась в пять-шесть миллионов долларов. Земля, дом, внутренняя отделка, эксклюзивная мебель и много чего еще. Земля и строение оформлены на супругов в равных долях. Хотя платила одна Дунаева.
Но тут начинается эта темная история с ее братом. После его смерти сестра получает фотографии зверски убитых женщин. А ее супругу по почте доставляют письмо. В нем вся история Дунаевой и ее брата. Якобы Ольга Петровна знала, что Олег патологический маргинал и садист, убивающий женщин. Она могла остановить брата, могла пойти в милицию, но все тянула, по-женски рассудив, что все рассосется само собой. И еще она хотела сохранить брак, боялась, что подрастающий сын узнает про все эти ужасы. Гвоздев подает на развод, на имущество супругов временно наложен арест. До суда, который может затянуться надолго, Дунаева не имеет права продавать вещи, дом, машину и прочее. Сын Максим остается с отцом. Гвоздев угрозами и шантажом добьется того, что все имущество певицы отойдет ему. И сын останется с ним. Сейчас Гвоздев вертит женой как ему вздумается, разрешает видеться с Максимом один раз в две недели.
– Получается, что Гвоздев мог сам отправить жене фотографии, нагнать страху, а потом оставить ее без гроша в кармане. Так?
– Почему бы и нет? – пожал плечами Радченко. – Когда речь заходит о больших деньгах, люди способны и не на такое.
– На Гвоздева у нас ничего нет. – Полозов закурил новую сигару. – Я поручу кому-нибудь поинтересоваться жизнью этого типа. Хотя похоже на то, что мужик воспользовался ситуацией в своих целях. Но сам он не стал бы отправлять жене фотографии. Да и откуда ему взять эти снимки? Установлено, что снимки трупов сделаны судебным фотографом в рамках того самого краснодарского дела. Каким образом фотки из розыскного дела попали к этому хрену собачьему?
– Могли менты слить. За приличное вознаграждение.
– Димыч, мысли глобально… – Полозов поправил узел галстука. – Гвоздев наверняка живет в страхе, боится, что прокуратура снова вдруг вспомнит о нем. А такое случается сплошь и рядом. И тогда он уже не откупится. Хрен с ним с Гвоздевым. А у тебя сейчас другие задачи. Пойдешь в кадры и напишешь заявление по собственному. В бухгалтерии получишь деньги на расходы. В тратах не стесняйся, плати кому надо и сколько надо. Сегодня же оформляйся на работу к «Братьям Черновым». Ну, ты знаешь, что делать.
– Уж знаю, – кивнул Радченко.
– Суток тебе хватит, чтобы закруглить московские дела, покаяться жене во всем. И на коленях вымолить прощения за измены.
– Мне не в чем каяться, – округлил глаза Радченко, который никак не мог привыкнуть к своеобразному юмору шефа. – Я ей не изменял. Никогда.
– Ну, значит, все еще впереди. Попросишь прощения за будущие измены. Авансом. Послезавтра выезжаешь в Краснодар. Дунаева набросала список мест, где брат мог держать свои записи. Рой носом землю – найди этот дневник. Если удастся доказать, что этот Олег не имел к убийствам никакого отношения, значит, мы не зря едим хлеб. Твой план я утверждаю. Помогать тебе будет Игорь Тихонов. Ты его знаешь. Детектив на вольных хлебах. Сотрудничает с нами, когда мы беремся за дело вроде этого. Человек он квалифицированный, мужик крепкий. На этом все. Желаю успехов. Надеюсь, жена тебя за все простит.
Отложив сигару, Полозов поднялся из-за стола, похлопал подчиненного по плечу и велел кланяться жене.
Город затопили светло-фиолетовые сумерки, когда Девяткин вышел из центральной проходной и неторопливо побрел вверх по бульвару к кинотеатру «Россия». На сегодняшний вечер у него были кое-какие планы: он обещал одной интересной женщине, метрдотелю ресторана «Московские узоры», заглянуть после работы в ее заведение, которое закрывается около часу ночи. Он посидит за кружкой пива, послушает музыку, а потом довезет Галочку на такси до ее двухкомнатной квартиры в районе Беговой. Сегодня слишком жарко и всякая мысль о половой близости внушает отвращение, да и настроение не то, но у Галочки есть кондиционер, а настроение штука переменчивая. Завтра суббота и можно подольше не вставать с постели – в этот раз дежурить не ему. И вообще любой человек, даже мент, следователь с Петровки, имеет право на личную жизнь. Это право пока никто не отменял.
Когда Девяткин остановился, чтобы высморкаться в цветочную клумбу, кто-то тронул его за локоть. Обернувшись, он увидел перед собой Елену Петровну. Она вышла из здания ГУВД часа полтора назад, и все это время она в своем нескладном платье с шифоновыми рукавами торчала тут, на жаре, дожидаясь его, будто других дел нет. Слезы на щеках давно высохли, большие голубые глаза глядели осмысленно.
– Я отниму у вас не больше пяти минут, – скороговоркой выпалила Ефимова, будто боялась, что собеседник выдернет руку и уйдет.
– Отнимите хоть целый час, – нашелся с ответом Девяткин. – Я полностью в вашем распоряжении. Может, присядем?
Он кивнул на пустую скамейку. Вдова отрицательно помотала головой.
– Я знаю, что там произошло, ну, в этом гараже, – не выпуская руки Девяткина, сказала она. – Все знаю. До мельчайших подробностей. И не спрашивайте откуда. Вы ушли разговаривать по телефону. А моего мужа хладнокровно убили. Стреляли с трех метров, почти в упор. И у него не было никаких шансов. Правильно?
– Правильно. – У Девяткина не осталось сил, чтобы соврать. – Вы убеждены: я виноват в том, что остался жив, а вашего мужа… Это правда – мы облажались. Не проверили тот гараж, не заковали Перцева в наручники. Но ведь это сплошь и рядом происходит. Я выезжал на места преступлений вместе с подследственными десятки, если не сотни раз. Случалось, арестанты пытались бежать. Но мы были готовы к таким фокусам. Оперативники знали заранее, чего ждать от арестованного. А этот Перцев оказался большим сюрпризом. Он не был судим, даже не состоял на милицейском учете. Убил одного картежника и его телохранителя под горячую руку, во время ссоры. Преступление из разряда бытовых. И вдруг… Какой-то очень богатый и очень авторитетный человек захотел вытащить этого Перцева из тюрьмы. И вытащил.
– Не оправдывайтесь, я не за этим вас ждала. – Ефимова крепче ухватила Девяткина за локоть и притянула ближе к себе.
– Тогда зачем?
– Я слышала о вас, ну, знаю, что вы за человек.
– Интересно услышать что-то новенькое о себе самом, – улыбнулся Девяткин. – И что вам наплели? Ну, рассказывайте?
– Слышала, что вы, как сейчас говорят, крутой мужик. Вас не раз отстраняли от работы за превышение полномочий, за методы… Ну, которые несовместимы с должностью майора милиции. Когда вы чуть не до смерти избили одного бандита, у которого нашлись влиятельные друзья, вам предложили альтернативу: рапорт на стол или ссылка. Выбрали второй вариант. И отправились в какую-то глухомань ловить местную шпану.
– Иногда там рыбка покрупней попадалась, – поправил Девяткин. – И мокрушники, и гопники, и насильники. Работы хватало, я не жаловался. Кстати, в том городе мне выделили дачный участок, я купил щитовой домик, начал строить веранду и чуть было не женился. Наверное, деревья, что я посадил, уже немного подросли. А в истории с тем бандитом, из-за которого меня чуть из милиции не турнули, я жалею только об одном. Что до смерти его не замордовал. Отменная тварь, редкостная. На его совести трупов больше, чем у вас пальцев. Правда, совесть он в детстве с соплями съел. Кстати, этот гад все равно плохо кончил. То есть совсем плохо. И заметьте: без моего участия.
– А вот мой покойный муж был человеком иного склада. Книги, книги… Телик почти не смотрел. Немного робкий, даже застенчивый. Он был очень честным человеком. Он умел стрелять, но не успел. Тогда, в гараже. Не успел.
– Давайте о деле… – Девяткин забеспокоился, что снова все кончится слезами. А он не носил жилеток, в которые можно поплакаться. – Мы ведь говорили обо мне. Ну, крутой мужик, немного без тормозов. Возможно, так и есть. Но это лишь грубая внешняя оболочка. Здесь, – Девяткин постучал себя кулаком по груди, – бьется чуткое и ранимое сердце. По жизни я нежное создание. Пишу стихи на туалетной бумаге, а потом использую бумагу по ее прямому назначению. Чтобы никто не прочитал мои вирши.
– Я не в том состоянии, чтобы понять и оценить ваши шутки…
Ефимова вытащила из сумочки и сунула под нос собеседника фотографию, где на диване сидел краснощекий ребенок трех лет. Он держал на коленях отцову прокурорскую фуражку с синим верхом. Малыш смотрел в объектив очень серьезно, не улыбаясь. В голубых глазах светилась такая печаль, будто мальчик знал, что скоро потеряет отца.
– Это наш ребенок, Митя. Он даже не запомнит Леню. Потом, когда немного подрастет, узнает об отце из моих рассказов и по фотографиям.
– Меня трудно разжалобить, – сказал Девяткин. – Но вы своего добились. Очень жаль вас и вашего Митю. Расти без отца… Короче, мне это знакомо. Матери было очень трудно поднимать меня и сестру. А я особенно не радовал ее ни оценками в школе, ни поведением на улице. Когда мою мать ушли на пенсию, она устроилась продавщицей в газетный киоск. Не могла без работы. Так и трудилась до недавнего времени. Впрочем, это другая тема. Мы хорошо поговорили в кабинете Богатырева. И я пообещал твердо: убийцу мы вычислим. Не знаю, сколько это займет времени, но результат будет.
Ефимова снова за локоть потянула Девяткина ближе к себе и заговорила шепотом:
– Я хочу от вас только одного. Найдите эту тварь и убейте. Пристрелите, как он пристрелил моего мужа. Пообещайте мне сделать это.
Девяткин дернул рукой и отступил на шаг:
– Какая вы кровожадная. Может быть, вы слышали по радио или в газетах читали, что в этой стране существуют законы. Есть Уголовный кодекс. Есть суд. Даже присяжные заседатели и те по местам сидят. Это они выносят приговоры. А исполняет их не Девяткин. Исполняет ГУИН. Как вам это нравится? Ну, такое государственное устройство? Если не нравится, езжайте куда-нибудь в Латинскую Америку или в Африку. Там с исполнением приговоров нет проблем.
– Бросьте трепаться… – Ефимова прищурила блестящие от волнения пронзительно-голубые глаза. – Прошу вас еще раз: найдите и убейте эту тварь. Поступите так, как он поступил с моим мужем.
Девяткин дернул рукой.
– Фигня, – сказал он. – Все, что вы тут несете, фигня. Полная околесица. Я не убийца. Кроме того, я сделал выводы из тех историй, что со мной случались в жизни. И еще: я не делаю таких странных противозаконных одолжений. Даже женщине. Даже если эта женщина мне очень симпатична.
Он резко повернулся и зашагал вверх по бульвару. Он услышал за спиной, как женщина всхлипнула, и прибавил шагу.