Андрей Троицкий
Погоня
Глава третья
С утра майор полиции Юрий Девяткин поднялся на этаж, где сидит начальство. Прихватив пару папок с делами, которыми в данный момент занимался, и блокнот с записями. Но начальник следственного управления московского уголовного розыска полковник Николай Богатырев оказался занят. Секретарь сказала, что Богатыреву недавно звонили из Министерства внутренних дел и даже из аппарата правительства по поводу какого-то неприятного происшествия. И еще ожидаются звонки от очень больших людей.
Через час Девяткину все-таки разрешили войти. Кабинет Богатырева был просторным и светлым, стены отделаны старомодными деревянными панелями, а от дверей к письменному столу вела ковровая дорожка, видимо, чтобы посетители, попадавшие сюда впервые, не заблудились. Девяткин устроился за приставным столиком, разложил дела, готовясь доложить о работе, но Богатырев, поглощенный какими-то своими мыслями, только рукой махнул.
– Я тебя не для этого вызвал, – сказал он. – Бумаги подождут. Говорят, у тебя память хорошая. Вот скажи, ты помнишь некоего Игоря Дробыша?
– Помню. Давным-давно я задерживал его ближайшего помощника некого Стаса Тухлого. Он избил до полусмерти какую-то женщину и ее приятеля. Это было еще в ту пору, я работал простым оперативником на окраине Москвы. Дробыш позвонил кому-то из начальства. Мне приказали Тухлого отпустить и забыть все, что было. Дробыш до сих пор числится в нашей картотеке как уголовный авторитет.
– Он давно поднялся по золотой лестнице на самый верх. Теперь к нему просто так не подступишься. Газеты пишут, будто он импортирует продукты из-за границы. И сам что-то производит на своих заводах. Сосиски, что ли… Или колбасу… Кормит ей полстраны.
– Наверное, вкусно, – облизнулся Девяткин. – Хотя я не пробовал.
– Все шутишь? – Богатырев вытер испарину бумажной салфеткой. – А мне не до смеха. Когда-то Дробыш был крутым парнем. Если намечалась стрельба, сам ездил на бандитские стрелки. Хотя у него уже в ту пору было полно охраны. Людей, готовых выполнить любую грязную работу. Но он любил сам…
– Он наверняка и сейчас любит сам.
– Зря усмехаешься, – сказал Богатырев. – Дробыша мы не посадили. Он гуляет на свободе, загребает огромные деньги. Поэтому смеяться должен он над нами, а не наоборот. Рассказывают одну историю. Это все на уровне городских легенд, народного фольклора. Но ты всегда доверял слухам больше, чем казенным бумагам. Так вот, люди Дробыша похитили трех парней, которые занимались тем же бизнесом. Закупками продовольствия за границей или чем-то в этом роде. Можно сказать, своих ближайших конкурентов. Их вывезли за город. Вырыли яму. Этих ребят поочередно подводили к краю этой ямы, ставили на колени. А Дробыш отсекал им головы самурайским мечом. И тело летело вниз следом за головой. Понимаешь? Расправиться с конкурентами могли его люди. Но Дробыш хотел сам. Он не боялся испачкаться кровью. Ему это даже нравилось.
– Так это правда, ну, насчет самурайского меча или…
– Живых свидетелей нет. И трупов нет. Один парень, чье имя известно, до сих пор числится пропавшим без вести. Имена двух других даже не установлены. Но это так, к слову… Кстати, Стас Тухлый, которого ты когда-то задержал и отпустил, до сих пор остается лучшим другом и помощником Дробыша. Тухлый, будто бы, присутствовал при той казни. Ну, когда Дробыш людям головы рубил. Тухлый подводил жертв к краю ямы. Ставил на колени, заставлял нагнуться и опустить голову. Его другая кличка – Немец. Он неплохо болтает по-немецки. И еще деталь: говорят, будто бы он носит с собой массивный серебряный портсигар. На одной стороне по серебру золотые полоски, а на другой – золотой контур католического собора. И под ним надпись – Кельн.
– Мне этот портсигар уже нравится.
– Вещь уникальная, – мрачно кивнул Богатырев. – Его бы в наш ведомственный музей, где хранятся орудия убийства и личные вещи известных бандитов и мокрушников. Этот портсигар известен тем, что многих своих жертв Тухлый заставлял перед смертью расписаться гвоздем на одной из внутренних крышек. Да, да… Расписаться или имя поставить. Печатными буквами. Так вот, внутри вроде бы и места почти не осталось. Так много там имен.
– Как же это ему удавалось? Ну, заставить своих жертв расписаться на портсигаре? Никто этого делать не станет. Все равно умирать…
– Значит, есть у него какие-то хитрые приемчики. Это ты сам у Тухлого спросишь. Если представится случай. Хотя вряд ли… Он теперь в Москве редко бывает. Не вылезает из заграницы: Западная Европа, Северная Америка. Но мы отвлеклись от главной темы. Вот почитай эту статейку и скажи свое мнение.
Богатырев протянул Девяткину газету. Речь шла о том, что приемная дочь Дробыша Инна вместе со своим учителем английского языка приехала в отделении полиции. Если верить заявлению, то уже давно, более двух лет, Инна якобы подвергается сексуальному насилию со стороны своего отчима. Полицейские записали показания потерпевшей и начали проверку. Девочке посоветовали вернуться домой.
В ходе расследования блюстители порядка допустили все возможные и невозможные нарушения уголовно-процессуального кодекса. Незаконный допрос несовершеннолетней падчерицы, возбуждение уголовного дела без достаточных на то оснований и прочее, и прочее.
Пришлось вмешаться прокуратуре, которая остановила полицейский беспредел, закрыв уголовное дело. Инна отказалась от показаний, которые она дала против своего отчима. По мнению автора газетной статьи, за действиями полицейских угадывается чья-то рука, которая их направляла, ими руководила. Имена врагов Дробыша известны. Эти люди уже не раз пытались скомпрометировать честное имя предпринимателя и погубить бизнес, который он строил всю жизнь.
Казалось бы, история кончилась, дело закрыто. Но как только страсти немного утихли, Инна пропала из дома. Есть подозрения, что ее похитили те же люди, что сфабриковали уголовное дело против бизнесмена. Полиция не торопится искать пропавшую девочку, а Дробыш безутешен.
Дальше газета перечисляла добродетели Дробыша. Он человек, который думает об интересах Родины, а не о толщине своего кошелька. Он чувствует социальную ответственность перед согражданами и государством, бескорыстно помогает армии, поставляя бесплатное продовольствие в одну из дивизий, дислоцированную под Москвой. Он известный меценат, не раз жертвовал деньги на нужды инвалидов и сирот. И так далее в том же роде.
Инну он воспитывает один после смерти ее матери, занимавшейся бизнесом. Он стал для девочки самым близким человеком, взвалив на себя груз ответственности за ее судьбу, образование и воспитание. Инну и Дробыша связывает настоящая, бескорыстная любовь отца и дочери… Девяткин отложил газету.
– Хоть икону с Дробыша пиши, – сказал он. – К тому, что полицию поливают грязью, мы привыкли. Статью он заказал и проплатил – это ясно.
– Статейку прочитали большие люди, – сказал Богатырев. – И наш министр имел бледный вид, когда ему задали несколько вопросов, касающихся этой истории. Отвечать было нечего. Министр расстроился. Он вернулся к себе. И других людей расстроил, которые ниже по должности и званию. Он приказал провести расследование этой истории. И особо подчеркнул, что расследование должно быть честным и объективным. Он приказал привлечь лучшие кадры. Мне позвонили из министерства… И я решил, что ты справишься. Знаю, дело не по твоей специальности, ты убийствами занимаешься. Но мне нужен энергичный сыщик, с опытом.
– Спасибо за доверие, но…
– Я уже доложил начальству, что этой историей займешься именно ты, – сказал Богатырев. – Начни сначала. Учитель английского, который привел Инну в отделение полиции, где девочка дала показания об изнасилованиях, тоже исчез. Возможно, он помог Инне сбежать из дома. Твоя задача – найти девочку. Когда ты ее найдешь…
– Вы верите, что она жива?
– У тебя уже есть своя версия событий?
– Такие случаи в моей практике были, – кивнул Девяткин. – Я думаю, что Дробыш избивал и насиловал падчерицу. Девчонка не смогла терпеть этого дальше. Когда Дробыш отбыл за границу, они с учителем пришли в полицию. А этот учитель оказался совестливым честным человеком, решил ей помочь. Но полицейские вместо того, чтобы спрятать падчерицу от отчима, отослали ее обратно домой. Это главная ошибка. Дробыш вернулся, он заставил Инну отказаться от показаний, данных в полиции. Затем убил девчонку, инсценировал ее похищение. Чтобы не болтала лишнего. Ну, и учителя заодно прибрали…
– Может быть, ты прав, – кивнул Богатырев. – Но пока нет трупа, слова остаются словами. Значит, тебе надо найти труп. Или два трупа. Учителя и девочки. Теперь иди и работай. Можешь обращаться ко мне по любому поводу. Прослушка телефонов без санкции суда, оперативное наблюдение, – это не проблема… Главное, доведи расследование до конца. Если Дробыш виновен… Мы сделаем все, чтобы его посадить.
* * *
Радченко сел на водительское место, завел машину и включил кондиционер. Наумов сел рядом, долго копался в карманах, будто что-то искал, но не мог найти. На самом деле он ничего не потерял, просто эта была старая привычка: в минуты волнения залезать в карманы и копаться в них. На этот раз он вытащил пачку сигарет, но Радченко сказал, что его жена не переносит запах табака.
– Никогда не видел людей вроде тебя, – сказал учитель. – Ну, которые ездят на последней модели БМВ и покупают левые костюмы у китайцев.
– Ты только это хотел сообщить?
– Не горячись, – Наумов спрятал сигареты. – Я работал у Дробыша два года. На это место меня рекомендовал старый приятель. Меня предупредили: Дробыш человек строгий, соискателей на место репетитора много. Наверняка придется пройти экзамен. Но дело того стоит, ты хорошо заработаешь. Дробыш считать деньги не привык. Но никакого экзамена не было. Он уделил мне всего минуту. Видимо, уже навел справки и все решил. Спросил, смогу ли я на своей машине три раза в неделю приезжать в загородный дом или в квартиру на Ленинском проспекте, чтобы позаниматься с Инной пару часов. Получил утвердительный ответ и сказал, что можно начинать с понедельника.
Наумов уперся подбородком в ладонь, это была еще одна его привычка – в минуты задумчивости прижать подбородок к раскрытой ладони. И несколько раз провести пальцами по щекам. Когда он справился с волнением, то заговорил медленнее, тщательно подбирая слова.
Он рассказал, что занятия с девочкой оказались нетрудными. Инна хватала материал налету. Она вообще очень способная, отличная память, умеет слушать человека. Сразу стало понятно, что ей не хватает общения. Этот пробел заполняли книга, учеба. Дробыш в то время запретил Инне ходить в школу. Конечно, он не стремился дать падчерице прекрасное образование, нет. Он хотел изолировать ее от внешнего мира, оградить от контактов со сверстниками.
Девочка оказалась способной, но довольно замкнутой. Казалось, окружающий мир был отделен от нее стеклом. И переходить на ту сторону стекла было строго запрещено. Первое время она редко задавала не относящиеся к делу вопросы и не болтала на отвлеченные темы. Голос у нее был тихий и какой-то грустный, будто она знала, что дальнейшая жизнь не будет счастливой.
Она казалась не по годам сосредоточенной, какой-то тревожной. Сидела, держа спину прямо. Казалось, она прислушивается к звукам, доносящимся из коридора: скрипу паркета, чьим-то голосам. Чисто и опрятно одевалась, но больше всего в глаза бросалась ее бледность. Она нечасто выходила из дома. Во время недолгих загородных прогулок за ней присматривал кто-то из людей Дробыша, то ли его телохранителей, то ли слуг.
Постепенно, раз от разу Инна стала больше говорить, задавать какие-то вопросы и даже улыбаться. Оказалось, что она увлекается рисованием, старается писать акварелью. Но пока плохо получается, маслом вышло бы лучше. Но учительница рисования, которая занималась с Инной по субботам, не разрешала пользоваться масляными красками. Пока следует сосредоточиться на карандашных рисунках и акварелях, – так она говорила.
Как-то зимой после урока Инна показала Наумову кинотеатр, который был оборудован в подвале. Настоящий зрительный зал с четырьмя рядами кресел и большим экраном. На креслах лежали программки, похожие на ресторанные меню. Там было примерно два-три тысячи фильмов, которые можно посмотреть. Среди них много фильмов совсем не детских. Некоторые можно назвать эротикой, но было и кое-что покруче. В другой день она показала учителю спортивный зал, где стояло несколько тренажеров, висели боксерские мешки и много железа. Была даже олимпийская штанга. С ней упражнялся Дробыш.
Инна начала заниматься с легкими гантелями. Наумов до армии два года был студентом физкультурного института, имел разряд по легкой атлетике. Он тогда сказал, что отягощения Инне не нужны, пока продолжается рост организма. Надо научиться работать с весом собственного тела. И показал комплекс упражнений.
– Я хочу стать сильной, – сказала Инна. – И набить морду одному человеку. Я все равно буду поднимать гантели.
Наумов вскоре почти забыл бы об этом эпизоде, но помешали дальнейшие события. Однажды он увидел на лице Инны синяк, потом кровоподтек на скуле. В другой раз синяки на предплечьях. Это были пальцы, сдавившие руку и отпечатавшиеся на коже. Позже он не раз видел девочку заплаканной, с опухшими глазами.
Наумову делал вид, что ничего не замечает, ему было тяжело и стыдно смотреть на это, но он хорошо понимал, что сделать ничего не может. Если он хочет помочь девочке, то надо точно знать, как именно помочь. Обратиться в полицию, прокуратуру, органы опеки… Наумов пригласил в ресторан своего школьного приятеля, заместителем начальника одного из отделений полиции Москвы, чтобы посоветоваться. Знакомый коротко и ясно объяснил, что к чему.
Наумов может прийти в Главное управление внутренних дел Москвы с заявлением. Так и так, некто Дробыш истязает свою падчерицу. Но это заявление не зарегистрируют, так как бумага не подкреплена никакими доказательствами. А в городе столько людей подвергается домашнему насилию, что не хватит тюрем пересажать виновных. Да и вообще это несерьезно.
– Я в органах одиннадцать лет, – сказал полицейский. – Но не помню случая, когда посадили отца или отчима за избиение ребенка.
– Но что-то надо делать, – сказал Наумов.
– Если что-то хочется сделать, сделай вид, что ничего не происходит, – был ответ. – К сорока годам пора повзрослеть. В России ежегодно от рук родителей гибнут сотни детей. И это официальная статистика, которая занижает реальную цифру в пять, а то и в десять раз. И никому нет дела до несчастных деток. Об этом не снимают кино и не говорят по радио. Потому что взрослые заняты другими проблемами. А ты что предлагаешь? Из-за пары синяков человека к уголовной ответственности привлечь? И какого человека – Дробыша?
Вот и весь разговор. Был случай, когда Наумов зимой приехал в квартиру на Ленинском проспекте. Какой-то мордоворот встретил учителя в дверях, куда-то повел бесконечным коридором. И, показав на стул, стоявший в темном коридоре, велел ждать. За стеной играла музыка, слышались голоса, какой-то скрип. Наумову казалось, что сквозь эти звуки он слышит стоны Инны, ее голос, ее плач. Потом послышался звон битого стекла, все звуки пропали.
И в наступившей тишине стало слышно, как Дробыш кого-то кроет матом. Послышался крик, то ли детский, то ли женский. И снова из динамиков ударила музыка. Учитель ждал долго, но, кажется, про него забыли. Он сидел на стуле в коридоре, от нечего делать вспоминал старые стихи. И шептал себе под нос полузабытые строфы.
Наконец из ближней комнаты вышел Дробыш. Он был пьян. Из одежды на нем были только шелковые желтые трусы. Ступня левой ноги была глубоко порезана, стеклом или чем-то острым. На паркете оставались кровавые пятна. Он остановился, посмотрел на учителя, поднявшегося со стула.
– А, это ты, – Дробыш подтянул трусы. – Как там точные науки? Развиваются в правильном направлении? Или как?
– Я преподаю английский, – ответил Наумов.
– Виноват, запамятовал, – усмехнулся Дробыш. – Ты поправляй меня, когда я ошибаюсь. Вот что… Сегодня уроков не будет. Мой человек тебе заплатит. Все. Свободен.
Дробыш повернулся и заковылял прочь. Именно в тот день в душу Наумова вошла та мерзкая догадка, которая потом долго не давала покоя. И, в конце концов, оказалась правдой. Позже Наумов не раз видел Дробыша, расхаживающего в одних трусах по своему дворцу. Он не стеснялся ни слуг, ни учителей падчерицы, ни самой Инны. Как-то после окончания урока Наумов напрямик спросил Инну:
– Чем тебе помочь?
– Хочу убежать отсюда, – ответила она. – Но пока не знаю как.
Наумов замолчал и снова сунул руки в карманы, будто что-то искал. Радченко барабанил пальцами по баранке и хмурился.
– Она мне передала фотографии, – сказал Наумов. – Порнографические фотографии. Фото сделал Дробыш своим мобильным телефоном, распечатал на принтере и бросил на столе. Инна незаметно украла несколько фотографий. На большинстве карточек ее лицо закрыто длинными спутанными волосами. Но узнать Инну можно. Я посмотрел эти снимки… И моя душа словно почернела. Такие дела…
– Полчаса кончились, – сказал Радченко. – Я опаздываю.
– Но я не договорил…
– Слушайте, Вадим, девочка у вас?
– Она не у меня. Но она в безопасности.
– Вы знаете, что вас ищет не только полиция. Но и люди Дробыша?
– Я принял меры предосторожности, – сказал Наумов. – Я не появляюсь дома. Не ночую две ночи в одном месте. И так далее.
– Вы смутно представляете себе силы и возможности этого человека, – сказал Радченко. – Вас найдут не сегодня, так завтра. О том, что произойдет дальше, я могу только догадываться.
– Послушайте, ведь ваш контракт с Дробышем закончился? Вот и хорошо. Теперь вы свободны?
– Ну, это смотря для чего.
– Я рассчитываю на вас, – сказал Наумов. – Мы с Инной за два этих года стали почти друзьями. Я единственный человек, на которого она может в полной мере положиться. Сейчас мы подобрались к главному вопросу. Прошу вас стать адвокатом Инны. Я не самый бедный человек. У меня две хорошие квартиры в Москве. Одну квартиру, что досталась от матери, я заложил. И получил приличные деньги. Готов заплатить вперед наличными. По самым высоким расценкам.
– Я работаю не сам по себе, – сказал Радченко. – Не на вольных хлебах. Работаю на адвокатскую контору с громким именем. И с высокой репутацией. А репутация в наше время – это хорошие отношения с сильными мира сего. Мой шеф никогда, ни при каких обстоятельствах, не разрешит мне взять ваше дело. Дробыш – его постоянный клиент. Поэтому ничем не могу помочь. В Москве много хороших адвокатов. Хотя… И они вряд ли помогут.
– Но послушайте… Неужели мы все превратились в таких сволочей? Стали такими скотами, что чужая беда нас даже краем не касается… Неужели ничего святого кроме денег в этом мире уже не осталось? И у нас остался единственный принцип: все на продажу. Совесть, честь, правда… Все. Неужели этому проклятому городу плевать на жизнь ребенка?
Радченко вытащил визитную карточку и вложил ее в ладонь Наумова.
– К сожалению, нет времени, – повторил он. – Нет времени на патетику. Обещаю, что от меня о нашей встрече никто не узнает. Вам советую немедленно посадить девочку в такси и отправить ее к отчиму. Или в ближайшее отделение полиции. Тогда, возможно, у вас будет шанс спасти жизнь. Тогда в частном порядке я готов похлопотать…
– Не стоит себя утруждать. Черт… Я зря потерял время. Слушайте, я вам вот что скажу: вы самодовольный человек, который вспоминает о человеческой совести, когда это выгодно. Но… По правде говоря, у тебя совести никогда и не было. Твое призвание – защищать жирных ублюдков вроде Дробыша. И ради денег топить беззащитных людей, детей…
– Полегче, ты…
Наумов даже договорить не смог, от злости у него перехватило дыхание. Он выскочил из машины, хлопнул дверцей и быстро зашагал к своему «Форду». Радченко проводил его взглядом. На душе было тяжело и тоскливо.
Глава четвертая
Створки ворот открылись, Девяткин проехал вдоль аллеи, свернул к большому дому, построенному в стиле русской дворянской усадьбы середины девятнадцатого века. Зеленовато-серого цвета стены, высокие колонны с ионическими капителями наверху и фризами по периметру всего фасада. Во фризах вытесаны в камне эмблемы королевских домов Европы.
Девяткин вылез из машины, поднялся по белым мраморным ступеням на открытую веранду, где летним вечером смогли бы провести время, не мешая друг другу, полсотни гостей. Из двери, тоже украшенной классическими колоннами и окошком в виде старинного раскрытого веера, выскользнул человек. Согнувшись в полупоклоне, попросил у гостя ключи от машины. Следом появился второй слуга, одетый в такой же темный сюртук, сшитый на старинный манер. На ногах войлочные тапочки, чтобы не царапать мраморный пол.
Он распахнул перед гостем двери. Девяткин ждал, что слуга и его попросил снять обувь и переобуться в войлочные тапочки. Но мужчина лишь изобразил на лице натужную гримасу, отдаленно напоминавшую улыбку, и попросил следовать за ним. Прошли большой зал с полупрозрачным круглым куполом, венчавшим высоченный потолок, расписанный картинами из старинной русской жизни. Бескрайние поля пшеницы, где трудятся нарядно одетые крестьяне, церковь в свете заходящего солнца, дворец на другой стороне реки. На стенах с полуколоннами и золотыми портиками, повесили картины русских мастеров в массивных рамах и французские гобелены ручной работы, тоже в рамах под стеклом.
Свернули в широкий коридор, который привел к двустворчатой двери розового дерева. Слуга потянул латунное кольцо, торчащее из раскрытой пасти льва, и пропал. Девяткин оказался в огромном кабинете. Как и в зале, окон не видно, свет падал откуда-то сверху. Туда, под потолок, уходили шкафы с книгами, до которых достанешь только с пожарной лестницы. Пол покрывал персидский ковер, на стенах гравюры, выполненные на меди и серебре, в строгих тонких рамках.
Изредка Девяткину приходилось бывать в домах очень богатых людей, но этот дом чем-то отличался от тех, что он видел раньше. Тут не было и капли человеческого уюта, семейной теплоты. Может быть, тому виной мраморные полы, высокие потолки, рассеянный холодный свет, льющийся сверху. И пронзительная тишина, когда хочется молчать, а если говорить, то шепотом. Кажется, что попал не в жилище человека, а в казенное учреждение или в церковь.
За огромным письменным столом сидел крупный мужчина лет сорока с гаком. Короткая стрижка темно русых волос, открытый взгляд серо-голубых глаз. Приятные правильные черты лица можно назвать мужественными, но дело портил легкий какой-то женственный подбородок, пухлый, с ямочкой посередине.
Девяткин задержал взгляд на двух самурайских мечах с длинными рукоятками, висевших на стене за спиной хозяина – знаки власти и силы. Видно, что вещи старинные, настоящие. Человек отодвинул бумаги, бросил ручку на чернильный бронзовый прибор, похожий на огромный утюг. Быстро поднялся, подошел, крепко пожал руку гостю, усадил его в кресло на гнутых ножках, но сам остался стоять.
Без долгих предисловий Дробыш предложил перейти на «ты». И сделал это первым. Он побродил по комнате. Наконец, сел на угол стола так, что одна нога раскачивалась, а другая упиралась в пол.
– Знакомые лица, – Девяткин кивнул на фотографии, стоявшие на отдельном столике у стены. – Среди прочих – Стас Тухлый. Он же Немец. Старый знакомый. Я его как-то задерживал… За незначительное правонарушение. Челюсть сломал одному мужчине. И что-то с женщиной сделал. Голову проломил что ли…
– Ну, Тухлым он был давным-давно, – Дробыш печально улыбнулся. – В другой жизни. На заре туманной молодости. Но кто из нас не совершал ошибок? Теперь это крупный бизнесмен, уважаемый человек Станислав Грибков.
– Да, да, бежит время, – рассеяно кивнул Девяткин. – Мчится.
– Как тебе мои апартаменты? – спросил Дробыш, но снова не стал дожидаться ответа. – Понимаю… Мне самому тут не того… Чувствую себя… Ну, будто это не мой дом. Архитекторы тоже допускают ошибки. Кстати, из Франции специалист. Рекомендовали как очень толкового, но… Я ему говорил, что не надо огород городить. Все эти излишества, колонны, портики, широкие каменные лестницы, – слишком напыщенно, вычурно. А я человек простой, мне эти художественные излишества ни к чему. Но парень заупрямился. Я решил не мешать. И поплатился. Не люблю бывать в этом доме.
Девяткин вспомнил свою холостяцкую малогабаритную квартиру, пыльную и жаркую летом, холодную зимой. Окна, выходящие на вытоптанное пространство заднего двора и противотуберкулезный диспансер, где днем коротают время больные люди, а ночью их место занимают бродяги. Вспомнил разговоры соседей, хорошо слышные через стену. И кивнул, стараясь выразить понимание и сочувствие трудной жизни Дробыша.
– Да, места много, – сказал он. – Настоящий дворец. Но уюта не хватает.
– Представляешь, каково мне тут? – вздохнул хозяин. – Особенно одиноко осенью. Дождливыми вечерами, когда слуги уходят в свой флигель, а я остаюсь один. Ветер, дождь… Чувствую себя хранителем музея. Только для кого я стараюсь? Инны теперь нет… Прости, у меня взвинченное настроение, не могу в себя прийти. Без сна уж которую ночь. М-да, на валидоле…
– Напрасно. Надо сохранять спокойствие именно сейчас.
– Какое тут к матери спокойствие… Сначала учитель моей дочери утверждает, что я насиловал Инну. Я был за границей и не сумел прекратить все это издевательство на ранней стадии, когда уголовное дело еще не возбудили. А когда вернулся, просто впал в ступор. Сюда явился следователь, в комнатах Инны провели обыск. Затем эту девочку, еще в сущности ребенка, допросили в присутствии двух моих адвокатов. Естественно, Инна расплакалась, у нее началась истерика. На следующий день меня повесткой вызвали в полицию. Я ответил на все вопросы, на все их унизительные дикие вопросы. Но меня вызывали еще раз. И снова спрашивали о том же самом. Прокуратура разобралась по существу. Эту жалкую самодеятельную постановку прекратили.
Дробыш замолчал, взял с кофейного столика салфетку и вытер лоб.
* * *
Вернувшись вечером в загородный дом, который снимал на лето и осень, Радченко наскоро поужинал. И сидел в кухне, раздумывая, как убить вечер: поработать, или устроиться у телевизора в большой комнате. Провести часок вместе с женой и годовалым сыном, а потом дочитать фантастический роман. Радченко прошел по коридору, на ходу прихлебывая кофе из большой кружки, остановился перед лестницей, ведущей на второй этаж. Звук телевизора кто-то включил на всю катушку. Даже здесь слышна музыка, аплодисменты зрителей и бодрый голос ведущего передачи «Любовь приходит и уходит».
На душе было неспокойно, смотреть всякую муру про чужую любовь расхотелось. Радченко поднялся наверх, закрылся в кабинете, сел за письменный стол у окна. Он включил настольную лампу, хотя было еще светло, и стал перебирать бумаги. Еще раз перелистал досье Дробыша, но почувствовал, что не может сосредоточиться на чем-то важном. Не давала покоя какая-то догадка, посетившая его за ужином, и забытая в следующую секунду. Надо вспомнить…
Итак, полчаса назад он сидел на кухне, устроившись за стойкой на высоком табурете. И думал о Дробыше и его падчерице. Тут вспомнилось что-то важное, дата или цифра, которую он встретил, читая досье, но тогда не придел этому значение. Цифра или дата…
Он дожевал бутерброд. И тут на кухню вошла жена, вернувшаяся после прогулки, она о чем-то спросила. Если быть точным, спросила, не было ли звонка из детской поликлиники. На пятницу она записала Максима к врачу, ребенок последнюю неделю стал беспокойным, он плохо спит и чаще плачет. Врач обещал позвонить и сказать время, когда он будет свободен. Но почему-то до сих пор звонка не было. Радченко ответил, что никто не звонил, он впился зубами в бутерброд, позабыв ту важную цифру или дату из досье. Склероз…
Закрыв папку, он стал смотреть в окно. Видны стволы сосен, желто-розовые в свете заходящего солнца. На соседнем участке подростки, мальчик лет тринадцати и девочка чуть постарше, играли в бадминтон. А, вот оно что… Радченко снова открыл папку, заглянул на последнюю страницу. Вот оно… Свое завещание Марина Осипова, мать Инны, юридически оформила за неделю до смерти. Деньги, полученные от продажи бизнеса, помещены в банк.
По завещанию все деньги Осиповой должны перейти ее дочери, когда той исполнится шестнадцать лет. Инна вправе распоряжаться унаследованными деньгами как ей вздумается. В том случае, если с девочкой после наступления совершеннолетия случится несчастье, которое приведет к гибели или тяжелым увечьям, деньги переходят к ее ближайшим родственникам. Ближайшие родственники…
Радченко вернулся к началу досье. На первой странице перечислены все родственники Инны, близкие и дальние.
Отец – Осипов Сергей Николаевич, профессиональный художник-модернист. Рано потерял родителей, его вырастила бабушка. С детства проявил способности к рисованию. Окончил высшее художественное училище с отличием. Карьера складывалась весьма успешно, быстро продвинулся, стал модным художником. На заказ рисовал портреты богатых и влиятельных людей, бизнесменов, политиков, деятелей искусства.
Последние годы много пил. Лечился от алкоголизма, но безуспешно. Запои повторялись регулярно. Постепенно растерял выгодных клиентов. Расстался с женой, матерью Инны. С ребенком встречался нечасто, от случая к случаю. После пожара, случившегося в его доме и студии, остался без жилья и почти без денег. По версии следователей уголовного розыска, Осипов погиб, провалившись под лед, когда переходил Москва реку зимой. Это случилось около дух лет назад. Поскольку останки не обнаружены, официально он считается пропавшим без вести.
Тетка – Роза Смирнова, сорок восемь лет. Проживает в Калуге. Состоит в разводе, есть взрослый сын. Двоюродный брат Инны женат, живет на Украине. Контактов с двоюродной сестрой не поддерживают. Дед и бабка со стороны матери умерли. Вот и вся родня.
Итак, есть только один человек, который по закону может предъявить права на деньги Инны в случае ее смерти. Приемный отец Игорь Дробыш.
Радченко покашлял в кулак. И подумал, что Дробыш наверняка воспользуется своим правом, как только Инне исполнится шестнадцать… А это случится, наверняка случится. Нет сомнения, все так и будет. Несчастный случай, пожар, автомобильная авария или что-то в этом роде. Он пошуршал страницами. Инне исполнится шестнадцать лет всего через месяц с небольшим. Дробыш, похоже, не испытывает симпатии к своей приемной дочери, но любит деньги. Ему никто не сможет помешать. А закон чаще всего на стороне негодяев.
