Андрей Троицкий
Личная жизнь шпиона. Книга вторая
Глава 3
На следующий день в субботу, чтобы немного развеяться, Роман Павлович отправился на дачу, не государственную, а свою собственную. Дом в поселке он купил пару лет назад, сообразив, что не вечно будет в партийной номенклатуре. Когда-нибудь, может быть, не дождавшись пенсии, пересадят в кресло уровнем ниже, и останется он без продуктового распределителя, командировок в социалистические страны и государственной дачи, – наступят кислые времена.
Когда подвернулась возможность купить у дальней родственницы, внезапно овдовевшей, неплохой дом, он без колебаний выложил скопленные на черный день деньги, кое-что занял и вскоре почувствовал, как хорошо коротать вечера на закрытой веранде и видеть за стеклом не дачный огород, – несколько жалких грядок с зеленью и кривые стволы яблонь, – а столетние строевые сосны, которые растут здесь, чувствовать запах смолы, а не навоза, и не слышать ничего, кроме далеких гудков электрички.
* * *
Бестужев умел ценить уединение, было приятно сознавать, что никто не видит тебя за глухим забором, никто тебе не завидует, и, значит, анонимки не напишет, да и тебе самому никто не нужен. Он загнал машину на участок, запер ворота. Открыл дом, переоделся, протопил железную печку и, усевшись в кресло, стал листать исторический роман, который взял в ведомственной библиотеке, он всегда просил что-то из русской истории, лучше всего – мемуары, но в этот раз он не испытал живого интереса. Читал абзац-другой, останавливался и возвращался к мыслям о письме.
Он отложил книгу, расстегнул портфель, достал письмо и подумал, что в этом году дочь окончит университет, надо подумать о ее распределении. Он распахнул дверцу печки и бросил письмо в топку. В следующую секунду вскочил на ноги, полез рукой в огонь, вытащил листки, уже горящие, бросил на пол и затоптал ногами. Через пару минут он стоял перед обеденным столом, разложив на нем то, что осталось от письма. Пострадала первая страница, обгоревшая в основном слева, где поля. Почти полностью сгорела последняя страница, предпоследняя, схваченная огнем по краям, была пригодна к прочтению. Остальные страницы пожелтели, но остались целы. Он убрал письмо в пластиковую папку и опустил в портфель.
Посмотрел на часы, поднялся. Взял ключ от ворот, висевший на вбитом в стену гвозде, быстро собрался, запер дверь, соображая на ходу, открыта ли сегодня приемная КГБ, расположенная в кособоком доме на Кузнецком мосту.
Бестужев часто бывал в том месте, покупал дочери аквариумных рыбок в зоомагазине, что находится на противоположной стороне. Когда дочь подросла, ей надоело возиться с рыбками, Бестужев взял на себя эту заботу. Бывая в зоомагазине, он всегда останавливал взгляд на здании через дорогу. В приемную КГБ вела старая деревянная дверь, находившаяся между двух пыльных витрин, закрытых белыми занавесками с внутренней стороны. В это странное учреждение никто никогда не заходил, и не выходил никто, поэтому казалось, что внутри людей нет, а дверь бутафорская.
Он оставил машину на Кузнецком мосту напротив художественной галереи, хотя можно было подъехать ближе, и неторопливо зашагал вверх по переулку, не думая ни о чем. Остановился перед той самой дверью, толкнул ее. Заскрипела пружина, он зашел и огляделся. Интерьер напоминал почтовое отделение, слева и справа стояли два столика и стулья, справа стойка, точно, как на почте, боковые стекла закрашены, между ними прозрачное окошечко. Бестужев подошел ближе и заглянул в него, – с той стороны сидел мужчина лет сорока в форме, погоны капитана госбезопасности. В этот момент, хотя все было решено и обдумано, в душу влезли сомнения и чувство опасности, давно не испытанное.
– Товарищ, у вас что?
– Что? У меня? – переспросил Бестужев, будто к окошку была очередь, и хотелось убедиться, что капитан обращается именно к нему, а не к другому гражданину. – У меня дело одно. Я бы хотел, даже не знаю… Посоветоваться с компетентным человеком. Я работаю, как бы это сказать… Ну, в Комитете партийного контроля СССР. Ко мне в руки случайно попало письмо, анонимное. Ну, по работе… И в нем идет речь как раз о Комитете госбезопасности. И я подумал, лучший вариант – прийти сюда и поговорить.
– Паспорт попрошу. И служебное удостоверение.
Капитал глянул в удостоверение и закрыл его, долго перелистывал паспорт, задержавшись на страницах, где стояли штемпели о московской прописке, о регистрации брака и детях.
– Письмо с собой?
– Да, при мне.
– Давайте сюда. Присядьте за стол и подождите.
Капитан захлопнул окошко, Бестужев сел к столу, положив на колени портфель. Он испытывал странное чувство, будто с этой минуты собственная жизнь, будущее, карьера, благополучие, – лично ему уже не принадлежат. А кому принадлежит, от кого зависят, – толком неизвестно.
Те же чувства он уже испытал в прошлом году, тогда в ведомственной поликлинике он проходил диспансеризацию перед поездкой в санаторий. Хирург, осматривавший его, нашел какое-то уплотнение на спине под лопаткой, спросил, давно ли появилась опухоль и печально покачал головой. Бестужева отправили сначала на анализы в ведомственную лабораторию, затем в онкологический центр на Каширке, где брали анализы повторно, а потом, когда все было готово, к профессору онкологу на консультацию. И вот тогда, в очереди к этому научному светилу, Бестужев испытал нечто похожее.
Ему казалось: если он прочитает в глазах профессора свой приговор, то надолго, может быть, навсегда, перестанет принадлежать самому себе, не сможет распоряжаться своей жизнью, своим будущим. Вместо поездки в Сочи – клиника Блохина, срочная операция, новые обследования, метастазы…
Слава богу, обошлось. Опухоль оказалась доброкачественной. Но сейчас то самое чувство вернулось, теперь он почти уверен, что его жизнью будет командовать тот невыразительный капитан без имени и отчества, и другие люди, с которыми Бестужев пока еще не знаком. Захотелось встать и уйти, но теперь сделать это он уже не мог. Куда он пойдет без паспорта и служебного удостоверения, в какой-нибудь клуб дураков, где принимают без документов.
* * *
Через час из боковой двери, которую Бестужев не заметил, появился мужчина в штатском костюме. В его руках была та анонимка в пластиковой папочке. Мужчина присел за столик и представился Егором Ивановичем Ивановым, но Бестужев почему-то решил, что собеседник врет, зовут его как-то иначе. Иванов попросил рассказать, что привело Бестужева в общественную приемную. Это был человек лет сорока со скорбным сухим лицом, уголки губ опущены, в глазах стояли слезы, будто чекист только что вернулся с кладбища, где похоронил всех своих близких, а также любимую собачку.
Бестужев, сбиваясь, рассказал историю с письмом, утаив несущественные делали. Мужчина вытащил из папки обгоревшие бумаги, попробовал читать, но с первой страницы не получилось, он начал со второй. Читал он неторопливо, вздыхая каким-то своим мыслям и хмурился. Особенно его расстроило, что сгорела последняя страница. Из правого глаза выкатилась крупная слеза.
– Что с вами? – спросил Бестужев.
– Не обращайте внимания, – сказал человек, назвавшийся Егором Ивановичем. – Аллергия. Я отлучусь на минутку?
– Конечно, – кивнул Бестужев.
Минутка растянулась на час, наверное, Иванов пошел в главное здание КГБ пообедать и потрепаться с приятелями, такими же бедолагами, которым выпало дежурить в субботу. Он появился из той же двери, и поманил Бестужева рукой. Они оказались в коридоре, потом в какой-то комнатенке без окон, где стоял письменной стол, несколько стульев и вешалка. Под потолком, потрескивая и мигая, горела люминесцентная лампа.
Иванов помог гостю снять плащ, усадил его за стол, достал из ящика чистую бумагу, ручку и попросил написать объяснительную записку, ответив на вопросы: при каких обстоятельствах к Бестужеву попало письмо, и почему он не передал этот документ, как положено, в секретную часть КПК. В объяснительной записке надо также ответить на вопрос, почему письмо обгорело, и что именно было напечатано на утраченных страницах. Иванов вытер слезы платком и ушел.
Бестужев, набивший руку в сочинении казенных бумаг, быстро выполнил задание и стал ждать Иванова, но тот не возвращался. Было муторно, хотелось уйти, он жалел, что приехал сюда в наивной надежде сбросить груз ответственности, найти какое-то человеческое понимание. Пришла усталость и апатия, словно он вагон разгрузил, а не водил пером по бумаге. Подумалось: если бы не его хорошая физическая форма, утренняя зарядка с гантелями, походы в бассейн, он, ничего не евший со вчерашнего вечера, запросто мог в обморок упасть. Наконец появился Иванов, сел напротив через стол, прочитал объяснительную записку на двух страницах, крякнул и покачал головой.
– Так не пойдет. Я ведь просил описать все события того утра. Подробно, а не абы как, скороговоркой. И особенно сосредоточиться на последних страницах письма, которые вы сожгли. Сожгли по неизвестной причине. Вам, Роман Павлович, все понятно? Итак, опишите тот рабочий день, подробно. А потом…
– Все понятно.
Да, все понятно… Иванов не обедал и не болтал с приятелями, он с кем-то советовался. Получил указания или приказ, что именно спрашивать. Слезы в его глазах давно высохли, зрачки сделались острыми и холодными, как кусочки серого льда.
– Но в тот день на работе не было никаких событий, – сказал Бестужев. – Я просто вошел в кабинет Пельше и увидел…
– Не надо мне ничего рассказывать. Устный рассказ – не документ. Изложите письменно. Четко и ясно. Буквально по минутам с того момента, как появились на работе. Вы пришли в кабинет, сели за стол… Ну, что дальше?
– Достал из портфеля доклад…
– Я же сказал: не надо ничего рассказывать, – повысил голос Иванов. – Пишите. Вот ручка, вот бумаги. А затем подробно изложите, что именно содержалось на сгоревших страницах. Начинайте, я жду.
Но ждать он не стал, вышел из комнаты и снова появился через час с лишним. Сел за стол, хмурясь, прочитал четыре страницы, исписанные убористым подчерком, попросил подождать и снова ушел. На этот раз Иванов отсутствовал минут сорок, вернувшись, он немного смягчился, позволил себе что-то вроде улыбки, и подвел итог:
– Ну вот, это уже лучше. Теперь хоть более или менее понятно, о чем речь. Так бы сразу… Что ж, Роман Павлович, сегодня суббота. Не хочу вас больше задерживать. Спасибо, что нашли время и приехали сюда. Вы сознательный гражданин. Если что, мы с вами свяжемся. А сейчас езжайте домой и отдыхайте.
Анонимку он не вернул, помог надеть плащ, показал, где находится уборная. И подождал в коридоре, пока Бестужев справлял нужду и долго с наслаждением, пил воду из крана. Потом проводил обратно в помещение приемной. Окошко дежурного давно захлопнулось, горела только лампочка над дверью, из-под глухих занавесок просачивался свет вечерних фонарей. Бестужев поднялся на ступеньку, вышел, остановился на тротуаре и вдохнул воздух весенней улицы, такой сладкий и свежий.
* * *
Он достал пачку сигарет, хотел прикурить, уже чиркнул спичкой и тут увидел, как от стоявшей рядом «волги» отделились три темные фигуры, двое оказались у него за спиной, а третий подошел на расстояние шага и, раскрыв удостоверение, поднес его близко, так что в свете горящей спички, можно было прочитать имя человека и его звание: майор госбезопасности Виктор Орлов. Спичка погасла, Бестужев почувствовал себя обманутым, злость нахлынула горячей волной.
– Роман Павлович, нам надо уточнить некоторые детали этой истории с письмом, – сказал Орлов. – Вам придется проехаться со мной, тут недалеко… Там мы сможем спокойно поговорить. Надолго не задержим.
– Я целый день проторчал здесь. Написал две объяснительные записки. В них подробно рассказал, как письмо ко мне попало. И что было написано на последнем сгоревшем листе. Вам остается только прочитать.
Он шагнул в сторону, пытаясь обойти этого человека, побежать к оставленной машине и уехать с этого проклятого места, но Орлов схватил его за руку. Бестужев попытался вырваться, но пальцы сжались крепче:
– Не делайте глупостей, Роман Павлович, – сказал Орлов. – Не портите себе жизнь.
– Я никуда не поеду.
– Садись в машину, ты… Слышь, мы с тобой справимся.
Бестужев оглянулся, двое стояли сзади, готовые завернуть руки и запихнуть его в «волгу». Он выдохнул и перестал сопротивляться:
– Черт с вами. Только вот что, у меня машина рядом с Домом художника…
– Об этом не беспокойтесь.
Впереди, рядом с водителем, сел Орлов. Бестужев оказался на заднем сидении, зажатый с двух сторон оперативниками, приказавшими пригнуть голову к коленям. Он выполнил команду, кто-то положил ему на затылок жаркую ладонь, будто грелку, и больно надавил. «Волга» сорвалась с места, видимо, поехала по Сретенке, свернула направо, пропетляла в переулках. Бестужева вытащили из машины, будто самостоятельно передвигаться он не мог, завернули руки так, чтобы он видел перед собой только мокрый асфальт и свои ботинки. Лишь на мгновение он сумел приподнять голову и посмотрть наверх, увидел дом красного кирпича и темные квадраты окон, будто люди здесь не жили.
Его провели через подворотню, в маленький двор, в подъезд, а там наверх по каменным ступеням. Бестужев пробовал освободить руки, но напрасно, только сделал себе больно. Поднялись на четвертый этаж, в квартире уже кто-то ждал, открыл дверь. В прихожей его заставили встать лицом к стене, поднять руки и обыскали, вытащив из карманов связку ключей, бумажник и какие-то мелочи. Ощупали ноги, похлопали ладонями по груди, бокам и спине, заставили снять и осмотрели ботинки. Эта процедура проходила в полной тишине.
Глава 4
Через пару минут он, уже без плаща, в одном темно-желтом свитере и брюках, сидел на венском стуле посреди освещенной комнаты. Плотные шторы закрывали окна, напротив кожаный диван, антикварная этажерка с несколькими книгами и фарфоровыми слониками. Кто-то принес из соседней комнаты настольную лампу с колпаком на гибком шнуре, поставил ее на пол возле дивана, направив свет в лицо Бестужеву, который обрел дар речи и сказал:
– Слушайте, почему вы позволяете себе это хамство, – он не смог договорить, потому что от волнения сжало сердце. – Какое право… Я не мальчишка, чтобы… Черт побери…
Он замолчал, сообразив, что ответа не будет.
В это время Орлов, не выходивший из машины, разговаривал по радиотелефону с полковником Колодным, это был уже их четвертый разговор в течении долгой субботы.
– Он у нас на Сретенке, – сказал Орлов. – Еще не начинали.
– Я был у Деева, кислый разговор у нас вышел, – ответил Колодный, он стоял в прихожей своей квартиры, уже одетый к выходу. – Сказать, что Деев расстроен и сердит, – значит, ничего не сказать. Короче, из этого типа надо вытащить всю информацию.
– Найдете дорогу?
– Без проблем. Буду минут через сорок. Не очень торопитесь. Хочу посмотреть в глаза этого человека и понять, что происходит. Или он спятил и тут нужен психиатр. Или нас держит за дураков. Впрочем, его могут использовать втемную.
– На психа он не похож, – сказал Орлов.
Закончив разговор, он приказал водителю не стоять здесь, под окнами, а спуститься немного ниже по переулку, и ждать там, эта история скоро не кончится. Водитель ответил, что заступил на смену в шесть вечера, торопиться некуда.
Орлов поднялся наверх, в прихожей скинул куртку, в ванной комнате помыл руки и расчесал волосы на пробор. Войдя в комнату, он выключил лампу, стоявшую на полу, и попросил оперативников отдохнуть на кухне, а Горох, у которого хороший почерк, пусть садится к столу и ведет протокол. Затем вернулся в прихожую, вытащил из куртки сложенные вдвое исписанные страницы в пластиковой папке.
Орлов плотно закрыл дверь в коридор, показал бумаги Бестужеву и сказал:
– Я ознакомился с этим сочинением. И немного разочарован. Ну, поставьте себя на мое место. И вы сразу поймете, что ситуация странная. Референт из КПК находит в кабинете большого партийного чиновника анонимный пасквиль. Нигде не зарегистрированный. Референт оставляет анонимку у себя и держит ее пять дней. В субботу уезжает на дачу и пытается сжечь… Но в последнюю секунду меняет решение. Скажите, такой рассказ не кажется вам нелогичным, надуманным?
– При чем тут логика? Я действовал под влиянием эмоций. И сам немного запутался. С самого начала я был уверен, что этот важный документ заслуживает проверки. Скрыть его я не имею права. Но шло время, кончилась неделя, а я так и не смог решить, что же делать. Стало казаться, – и в этом я не ошибся, – если я принесу анонимку в Комитет госбезопасности, то у меня начнутся серьезные неприятности. Чтобы все взвесить, я отправился на дачу. Подумал и бросил письмо в печку, но в следующую секунду выхватил его из огня, затоптал и поехал к вам. Теперь я сказал все, что знаю. Можно идти?
– Не торопитесь.
– Хорошо. Тогда разрешите хотя бы позвонить. Жена уверена, что я вернусь вечером. Только два слова, и все…
– Вы тут долго не задержитесь. И позвоните из телефона-автомата.
– Я не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством.
Бестужев смотрел в глаза майора, перед ним сидел приятный и, видимо, неглупый молодой мужчина, который не желает ему зла, но причинит это зло не задумываясь, по приказу или по каким-то своим соображениям, из внутренней убежденности, что так надо, что он поступает правильно. Все-таки Бестужев превратился в конченного дурака, если вдруг сорвался с места, примчался с этими обгоревшими бумажками на Кузнецкий мост. Он мог бы сейчас сидеть у печки, читать исторический роман и дышать волшебным воздухом весны, дышать и не надышаться. И уже забыть эту анонимку.
Чей-то голос прошептал в ухо: эти люди привезли тебя сюда, чтобы узнать все и убедиться, что ты говоришь правду. И вправду интересно, чем кончится эта история, ведь в жизни заканчивается все, даже неприятности. Ну, допустим, его попросят с работы, – это понятно, объяснимо. Его выгонят из партии, это тоже логично. Людей выгоняли и за меньшие проступки. Дочь не поступит в университет, попадет в черные списки. А что еще? Тот же голос, спокойный и тихий, сказал, что Бестужев не выйдет отсюда живым.
– Вернемся к делу, – Орлов щелкнул пальцами. – Почему вы не захотели дождаться понедельника? Тогда бы вы, приняв взвешенное решение, смогли отнести анонимку на работу, в секретную часть. И там объясниться.
– В секретной части содержание письма отойдет на второй план. Станут искать, кто и как сумел подбросить анонимку на стол Пельше. Только на этом и сосредоточатся. А я считаю важным содержание письма. Считаю, что нужно проверить этот сигнал.
– Хорошо, допустим. Вспомните, сколько страниц было в письме до того, как оно побывало в печке?
– Десять. Сгорела только одна страница.
– Это будет трудно проверить. Вы обсуждали с кем-то содержание письма?
Бестужев задумался на секунду, решая, что делать: сказать правду или соврать.
– Нет.
– Может быть, вы кому-то показывали письмо?
– Нет-нет, что вы.
– Кто-то мог его прочитать без вашего ведома?
– Нет. Письмо все время находилось при мне, в портфеле.
– Сегодня шестой день, как письмо при вас. Срок не маленький. За это время Бог создал Землю и много чего другого. С трудом верится, что вы ни с кем не поделились своими сомнениями. И, так сказать, тягостными раздумьями. Никому не показали анонимку. Я вижу, что письмо вас взволновало. А вы, значит, держали в себе все эмоции? Может быть, хотя бы с женой перебросились парой слов? Ну, за ужином…
– Слушайте: письмо не видел ни один человек. О его содержании никто, кроме меня, не знает. Это и есть мой окончательный ответ. Как говорится, получите и распишитесь.
– Что ж, хорошо. А теперь…
Орлов снова щелкнул пальцами, посмотрел на Гороха, оторвавшегося от писанины, и кивнул на дверь, мол, выйди покурить на кухню. Дождался, когда дверь закроется, и сказал:
– В своем объяснении, составленном в Приемной КГБ, вы написали вот что, – Орлов развернул исписанные страницы и прочитал. – Цитирую. «В самом конце анонимки, на сгоревшей странице, ее автор написал, что может назвать людей, стоявших у истоков этой авантюры: это сотрудники первого отдела ПГУ генерал КГБ Павел Деев и полковник Иван Колодный». Вы не ошиблись? Правильные имена?
– Правильные. На память не жалуюсь.
– Вы не хотите что-то пояснить? Или поделиться мыслями?
– Нет, тут добавить нечего.
– Может, вспомните и другие имена, фамилии?
– Нет, ничего. Автор написал, что в случае начала проверки по данному письму, он готов предоставить дополнительные сведения. И все, точка.
* * *
Повисло долгое молчание. Орлов отложил сторону бумажные листы и внимательно посмотрел на Бестужева.
– Роман Павлович, послушайте. Я вас прошу еще раз хорошо подумать перед тем, как ответить. Этот анонимный донос в духе тридцать седьмого года написал не какой-то там завистливый дурак… Ну, которому сослуживец мешает подняться по карьерной лестнице. И не персона, обиженная на свое начальство. И не жулик, который хочет навести следствие на ложный след. Анонимку написал настоящий матерый враг советской власти, он находится внутри Комитата госбезопасности. И хочет похоронить репутацию честных сотрудников. Сделать так, чтобы наша работа была надолго парализована. Чтобы чекисты погрязли в сплетнях, доносах, разбирательствах. Именно этой цели добиваются автор или авторы. Понимаете?
– Но я написал правду. Ничего не утаил. У нас в стране анонимки законом не запрещены. Мало того, в соответствии с законом они подлежат проверке точно так же, как подлежат проверке подписанные письма. Любой гражданин вправе выбрать: подписать письмо своим именем или нет. И долг партии проверить сигнал.
– Ну вот… Вы столько лет отдали партийной работе. И сами все понимаете. Сейчас очень важно, чтобы вы заняли правильную позицию. Я вас не тороплю. Подумайте, вспомните каждую деталь, каждую мелочь. Иногда человек может долго помнить, но может и быстро забыть… Сам не хочешь, а вдруг забудешь. Понимаете?
– Но я ничего не забыл.
* * *
В дверь постучали и открыли без спроса, Бестужев увидел широкоплечего крупного мужчину лет сорока пяти в сером шерстяном пиджаке и синих брюках. Лицо приятное, с твердым волевым подбородком, густые русые волосы, зачесанные назад, но это лицо было напряженным, словно окаменевшим, голубые глаза смотрели с настороженным интересом. Мужчина молча кивнул Орлову, сделал несколько шагов вперед и остановился, разглядывая старшего референта. Бестужев не отвел взгляда, он смотрел на Колодного снизу вверх и понимал, что прибыл какой-то начальник, от этого человека зависит нечто важное.
– Прошу прощения за опоздание, – сказал Колодный. – Из больницы позвонили, просили собрать и прислать с водителем кое-какие вещи. Ну, для супруги. Вы давно начали?
– Часа-полтора. Бумаги на столе.
Колодный присел к столу, прочитал анонимку, а затем записи, сделанные в приемной КГБ и здесь, на квартире. Иногда он хмурился и покачивал головой. Посидел некоторое время молча, снова заглянул в записи и сказал:
– Послушайте, Бестужев. Я сюда ехал и думал, что мы с вами сможем как-то по-хорошему, по-человечески все решить. Но, очевидно, ошибся. От вашей истории за километр воняет враньем. Низкопробным дешевым враньем.
– Вам виднее, – сказал Бестужев. – Но я не врал.
– Да, мне виднее. Вы бумажная душа. Целыми днями перебираете кляузы и лживые анонимки, а я работаю с людьми. И умею отличать правду от лжи. Возможно, вся эта история, ваш рассказ, в общем и целом, соответствует действительности. Но в главном вы соврали. Или недоговариваете, – а это та же ложь. Я здесь, чтобы узнать правду. Вспоминайте то, о чем не успели рассказать.
– Я в партии пятнадцать лет, – сказал Бестужев, чувствуя, что голос дрожит. – И работаю не в детском саду, а в КПК…
Колодный махнул рукой.
– Хватит языком трепать. Мы не на партсобрании. Аудитории вокруг нет. И тебе не перед кем выделываться. Вспоминай. Или я тебе помогу.
– Слушай, полегче…
Показывая решимость действовать, Колодный поднялся, скинул и повесил на спинку стула пиджак. Медленно расстегнул манжеты, засучил рукава рубашки. Бестужев с беспокойством наблюдал эти зловещие приготовления, и ободрял себя мыслями, что это лишь спектакль, рассчитанный на девиц со слабыми нервами. Психологическое давление. Ни один гэбэшный чин, даже генерал, не посмеет его и пальцем тронуть. Завтра же придется идти к Пельше и воспроизвести эту возмутительную историю в лицах. Старик позвонит в КГБ и утроит такой скандал, что тошно станет, звон по всей Москве пойдет.
Впрочем, завтра воскресенье… Он успел додумать мысль, когда кулак с разгона ударил в ухо, шаткий стул опрокинулся. Оказавшись на полу, Бестужев хотел подняться, но получил под ребра и не смог сдержать стон. Брыкнув ногой, повалил лампу, стоявшую у дивана, поднялся на колени, но после крепкого удара снова оказался на полу.
Колодный сделал два шага назад, скрестил руки на груди, дожидаясь, когда этот бумажный червяк снова сядет на стул. Но Бестужев лежал на полу и не хотел подниматься. Не дождавшись, Колодный поставил стул на прежнее место и, протянув руку, помог референту встать на ноги.
– Что, голова кружится? Тут воды нет?
