Андрей Шолохов
Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев
Рассказывали, что только случай решил его дальнейшую военную карьеру; он был зачислен в Генеральный штаб. После теоретических экзаменов перед выпускниками поставили практические задачи, начались полевые испытания. На этот раз съемки и рекогносцировки происходили в Северо-Западном крае. Скобелеву потребовалось отыскать наиболее удобный путь для переправы кавалерийского отряда через Неман. Михаил Дмитриевич провел назначенное время на одном и том же пункте, даже не утруждая себя разъездами вдоль берега реки, когда явилась проверочная комиссия, среди которой находился знаменитый уже в то время профессор академии генерал-лейтенант Г. А. Леер, Скобелев, недолго думая, вскочил на коня, ободрил его плетью, прямо с места бросился в Неман и благополучно переплыл его в оба конца. Проявившаяся в этом эпизоде склонность к импровизации, быстрым и решительным действиям были присущи будущему полководцу и в дальнейшем. Генерал Леер пришел в восторг от таких энергичных действий и настоял, чтобы Скобелева зачислили в Генеральный штаб.
Вскоре Михаил Дмитриевич был назначен на службу в Туркестанский край. Здесь юный капитан Генерального штаба принимал участие в действиях отряда генерала Абрамова на бухарской границе. В 1870 году Скобелев получил назначение на Кавказ. А в 1871 году, находясь в отряде полковника Н. Г. Столетова в Закаспийском крае, произвел скрытную рекогносцировку к Саракамышу, которая совсем не входила в планы кавказского штаба. В результате М. Д. Скобелева отозвали в Петербург, где он некоторое время принимал участие в занятиях военно-ученого комитета, а потом состоял старшим адъютантом штаба 22-й пехотной дивизии.
Как только решено было начать поход против Хивы, Скобелев поспешил выхлопотать себе перевод в Кавказские войска, принимавшие участие в боевых действиях в Средней Азии, или, как тогда называли, Туркестане.
3
В жизни генерала М. Д. Скобелева Туркестан сыграл исключительную роль. Для многих военных того времени Кавказ, как и Туркестан и Закаспийская область, явился, можно сказать, практической военной академией, боевой школой, где в своеобразных условиях локальных войн вырабатывались не только военные качества, оттачивался полководческий талант, но и приобретались специфические административные навыки. Скобелев приехал в Туркестан молодым 26-летним офицером, беспокойным и честолюбивым. «В маленьком уездном городке Чиназе, недалеко от Ташкента, командир сотни уральцев Скобелев производил довольно необычное впечатление. Офицер Генерального штаба, с огромными связями в Петербурге, сын придворного генерала, по тому времени весьма образованный, свободно говоривший на многих иностранных языках, красивый, холеный, с изящными манерами, Скобелев мало походил на обычного армейского служаку отдаленной окраины, скорее, он производил необыкновенное впечатление, поражая окружающих не только своим умом, но и военными качествами: в нем было что-то, пытливое и вызывающее. Его можно было невзлюбить, но не заметить как личность невозможно. О нем всегда (хорошо ли, плохо ли – это другой вопрос) говорили. Всем бросалась в глаза его какая-то напористость, целеустремленность, одержимость.
В начале службы в Туркестане Скобелев имел незавидную репутацию гуляки, был склонен к бесшабашной удали, много пил. На его счету две дуэли. Виновником был некто Герштенцвейг, молодой гвардейский офицер, сосланный в Ташкент, как говорили, по просьбе матери за увлечение какой-то актрисой. Герштенцвейг общий любимец и друг Скобелева. Причиной их ссоры послужила военная экспедиция против племени мачинцев под начальством генерала Абрамова. Скобелев был в отряде Герштенцвейга. Бунтовщиков нагнали и усмирили. Подробностей об этой экспедиции мы не знаем, но, по сведениям одних, Скобелев в стычке «струсил», по сведениям других, пьяный Герштенцвейг полетел в атаку на мирных жителей, а Михаил Дмитриевич, заметивший ошибку, пытался удержать приятеля. О «неудачном» эпизоде в реляции умалчивалось, но слухи о «трусости» Скобелева быстро распространялись среди офицеров.
Скобелев вызвал на дуэль одного из «болтунов». Дуэль состоялась, но окончилась безрезультатно, и Скобелев потребовал от самого Герштенцвейга признания его ошибки в экспедиции, грозя разоблачениями. Приятели дрались, и Герштенцвейг был ранен. Эта дуэль не прибавила доброжелателей Скобелеву, наоборот, большинство офицеров было на стороне его противника. После дуэли Михаилу Дмитриевичу не оставалось ничего другого, как уехать.
Начинается новый скитальческий период жизни Скобелева – опять Кавказ, затем Красноводск, следом почти годовой отпуск с прикомандированием к Главному штабу. Но офицерская карьера его продолжается. Через несколько месяцев он произведен в подполковники и назначен в штаб Московского округа, затем в Ставропольский полк командиром батальона.
В это время началась подготовка к походу на Хиву. Скобелев никак не мог примириться с тем, что не участвует в нем: считал, что имеет полное на это право. Опыт двухлетнего пребывания в Туркестанском крае что-то значил.
Но прежде чем приступить к описанию этого похода, вспомним коротко историю присоединения Средней Азии (Туркестана) к России.
После поражения в Крымской войне 1853–1856 годов царское правительство было вынуждено временно отказаться от активной политики на Балканах и Ближнем Востоке и уделить больше внимания укреплению своих позиций в Средней Азии. Этому способствовали территориальная близость, а также экономическая обстановка, сложившаяся в Российской империи и среднеазиатских ханствах того периода. В то время как Россия все более твердо становилась на путь капиталистического развития, Средняя Азия все еще значительно отставала, сохраняя феодальные путы, являясь для России выгодным рынком сбыта промышленной продукции и перспективным источником сырья.
Несмотря на захватнические цели самодержавия, присоединение Средней Азии к России исторически объективно имело прогрессивное значение. На огромной территории было отменено рабство, прекращены разорительные и кровопролитные войны, феодальные раздоры, начали развиваться капиталистические отношения, население огромного региона вступили в тесное общение с русским народом и русской культурой.
К тому же присоединение среднеазиатских земель к России предотвратило их захват Британской империей. А такая перспектива ничего хорошего не сулила народам Средней Азии. Дело в том, что русские власть имущие были представителями старого времени, поэтому «душить, как следует, не умели», а представители английской и американской буржуазии «душить умеют и душат до конца»[15].
Думается, что и последующее вхождение среднеазиатских республик в состав Советского Союза было обоюдовыгодным процессом. Тем самым обеспечивались стабильность и конструктивное развитие огромного евроазиатского пространства на основе уникального в мировой истории содружества первоначально различных по своему культурному уровню народов. Спровоцированное разрушение этого содружества привело, как можно убедиться, к далеко не лучшим результатам. И, вероятно, исторический опыт, еще поможет политикам исправить допущенные ошибки, лучше понять реальную расстановку мировых сил и стратегическую роль России.
Как отмечают российские историки, концепция присоединения народов Средней Азии к России включает и завоевания среднеазиатских ханств, и мирное присоединение, и добровольное вхождение отдельных территорий в состав России[16]. В этом понятии учтены все аспекты и этапы политического процесса вхождения Средней Азии в России, растянувшегося почти на два десятилетия (1868–1885 годов), если не считать мангышлакских туркмен, ранее принявших российское подданство.
В описываемые времена Средняя Азия представляла собой огромную территорию, простиравшуюся от Каспийского моря до границы с Китаем на востоке. На юге она граничила с Ираном и Афганистаном, где уже преобладало британское влияние. Население Средней Азии было невелико – около 5 млн. человек.
С давних пор здесь существовали два ханства – Бухарское (Эмират), в бассейне реки Зеравшан, и Хивинское, в нижнем течении Амударьи. В конце XVIII века в Ферганской долине консолидировалось третье ханство – Кокандское. Ему удалось вскоре овладеть важным торгово-политическим центром – Ташкентом, в то время самостоятельным городом-государством. Твердо определенных границ среднеазиатские ханства не имели.
В Бухарском ханстве в середине XIX века проживало около 3 млн. человек, в основном узбеки, таджики, туркмены; в Кокандском – около 1,5 млн. – узбеки, таджики, казахи и киргизы; в Хивинском – примерно 0,5 млн. – узбеки, туркмены, казахи и каракалпаки. В городах жили также персы, евреи, арабы, цыгане, выходцы из Индии и Китая.
Все три ханства были экономически отсталыми феодальными государствами с пережитками рабовладельческого строя. Городское население занималось торговлей и ремеслами, сельское – скотоводством, земледелием, садоводством и огородничеством.
Народные массы Средней Азии находились под тяжелым гнетом местных феодалов. Эмиры и беки вершили суд и расправу «по произволу и всегда в пользу ханской казны»[17]. Широко применялась смертная казнь, а также пожизненное заключение в подземных тюрьмах (зинданах).
Интерес России к Средней Азии был велик еще в первой половине XIX века. Предпринимались многочисленные попытки ее изучения. Правительство заботилось о росте торговли, опекало русских купцов в тех краях. В 50-е годы были предприняты три русские миссии в Среднюю Азию: научная под руководством ученого-востоковеда Н. В. Ханыкова, дипломатическая – под начальством Н. П. Игнатьева, торговая миссия – Ч. Ч. Велиханова.
В первой половине 60-х годов русское правительство разрабатывало планы военного проникновения в Среднюю Азию. В 1864 году войска под командованием генерал-майора М. Г. Черняева начали наступление на Ташкент, но этот поход окончился неудачей. Воспользовавшись феодальной междоусобицей и недовольством народных масс Кокандским ханом, Черняев в 1865 году повторил поход и овладел Ташкентом. В 1867 году было образовано Туркестанское генерал-губернаторство, ставшее центром дальнейшего проникновения русских в Среднюю Азию. В 1868 году Кокандское ханство попало в фактическую зависимость от России. В том же году войска туркестанского генерал-губернатора генерал-адъютанта (генерал-лейтенант, зачисленный в свиту императора. – А.Ш.) К. П. Кауфмана овладели Самаркандом и Бухарой. После этого Бухарское ханство также стало зависимым от России.
Кауфману были предоставлены неограниченные полномочия. Недаром местные жители дали ему прозвище «ярым-подшо» – полуцарь. Перед ним была поставлена задача – открыть, прежде всего «широкий и легко доступный путь нашей отечественной торговле и промышленности в глубь Средней Азии»[18].
После заключения русско-бухарского и русско-кокандского договоров 1868 года лишь самое небольшое из государственных образований в Средней Азии – Хива сохранила свою самостоятельность. Но в обстановке борьбы капиталистических держав за рынки сбыта и источники сырья эта независимость была недолговечной. Хивинские сборщики податей появлялись в кочевьях принявших российское подданство казахских племен, вынуждая их платить налоги хану. Кроме того, агенты хивинских ханов разжигали недовольство кочевников, подстрекая их к открытым выступлениям против русских. Почва для русско-хивинского конфликта была, таким образом, подготовлена.
Еще осенью 1869 года Кауфман направил хивинскому хану Мухаммеду Рахиму послание, в котором предъявлял претензии по поводу грабежей торговых караванов, укрытия «мятежных элементов» и откровенно говорил о возможности военного удара по «тем, кто не понимает добрых намерений» царя. Генерал-губернатор предполагал двинуться на Хиву в 1871 году, однако этот план был отложен в связи с обострением положения в восточной части Центральной Азии.
В бытность свою в Тифлисе в августе 1871 года Скобелев представил в штаб Кавказского округа записку о занятии Хивы, «на которую, – по его словам, – в свое время никто не обратил внимания»; в ней очень много дельных замечаний и верных прогнозов. Предостерегая от трудностей завоевания Хивы, Скобелев рекомендовал занять на Амударье какой-либо опорный укрепленный пункт, который бы позволил угрожать Хиве. По его мнению, поддерживать того или другого претендента дешевле и выгоднее, нежели занимать страну. А главное «не захватами достигнем мы прочного положения в Средней Азии, а основательным изучением страны, уяснением действия при различных возможных политических обстоятельствах, в особенности же подготовлением средств для исполнения наших планов со всевозможными шансами на успех, если можно так выразиться, наверняка»[19].
Так как условия степной войны в Средней Азии, где природа страшнее неприятеля, требует, прежде всего по возможности всестороннего знакомства со страной, в которой предстоит воевать, то Скобелев предлагает свои услуги: двинуться из Туркестана в Хиву с купеческим караваном и пройти далее к Каспийскому морю. Он составил большой список вопросов, на которые должны быть получены ответы, – тут и количество воды в степи (ручьи, колодцы, ямы), и оазисы с их населением, растительность, вопрос о корме для лошадей и т. д.
Тем временем Петербург едва не был поставлен перед свершившимся фактом вторжения в Хиву Красноводского отряда. Его командир Н. Г. Столетов и начальник кавалерии М. Д. Скобелев решили предпринять «самодеятельное» наступление на Хивинское ханство. Их намерения пресек начальник штаба Кавказского военного округа генерал А. П. Свистунов. Прибыв в Красноводск, он запретил отряду продвигаться вперед без разрешения Тифлиса. В результате дело приняло скандальный оборот. Столетов был отстранен от командования отрядом, а Скобелев отчислен из группы офицеров, находящихся при главнокомандующим кавказской армией.
Начальником Красноводского отряда был назначен полковник В. И. Маркозов. И все же ошибались не Столетов со Скобелевым, а сам Свистунов, не проявивший «понимания истинных видов правительства». Царские власти вовсе не были намерены отказаться от утверждения своего господства над Хивой. Участь ханства была окончательно решена 3 декабря 1872 года на особом совещании руководителей основных министерств при участии Александра II.
По предложению Кауфмана совещание приняло решение силой вынудить Хивинское ханство принять требование Российской империи и поручило руководство военной экспедицией туркестанскому генерал-губернатору (при содействии оренбургских и кавказских войск). Предусматривалось, что ханство не будет ликвидировано или аннексировано, а «лишь подчинено, наравне с другими соседними среднеазиатскими владениями, нашему влиянию в видах развития наших торговых интересов»[20].
В феврале 1873 года русские войска начали наступление на Хиву. Со стороны Красноводска выдвигался отряд во главе с полковником В. И. Маркозовым, из Александровска – отряд полковника Н. П. Ломакина, из Оренбурга – отряд генерала Н. А. Веревкина, из Ташкента – основной отряд под начальством полковника Н. Н. Головачева. С отрядом Головачева отправился и руководитель экспедиции К. П. Кауфман. Подполковник М. Д. Скобелев находился в отряде Н. П. Ломакина. Общая численность участников Хивинского похода превышала 12 тыс. человек.
4
Отряду Ломакина, или Мангышлакскому отряду, как он тогда назывался, приходилось очень трудно: и людям, и животным недоставало воды. Драгоценную влагу везли на верблюдах в бурдюках, но зной был такой нестерпимый, что запасы быстро истощались. На пути отряда кое-где попадались колодцы, т. е. глубокие узкие ямы, на дне которых виднелась вода. Но что это была за вода! В одних колодцах она была желтоватая, в других зеленая, везде теплая и прогоркло солоноватая на вкус. Киргизы, чтобы навредить русским, в некоторые колодцы набросали падаль – гниющие трупы козлов, собак, но и такой воде русские воины были рады в пустыне Устюрт. Отчаяние охватывало и офицеров, и солдат, когда, пройдя десяток-полтора километров, на дне колодца обнаруживали одну лишь липкую грязь. Приходилось идти к следующим колодцам по невыносимой жаре. Верблюды то и дело падали; людям приходилось снимать с них груз и нести самим.
Шли большей частью ночью и вечером, чтобы воспользоваться несколькими часами прохлады. Днем останавливались на привал. Но эти привалы были мукой для людей. Приходилось ложиться прямо на раскаленный песок. Солнечные лучи жги нестерпимо, словно тысячи невидимых копий вонзались в истомленное тело. Люди ежеминутно поворачивались с боку на бок. Кое-кто из солдат вырывал себе яму в виде могилы и ложился в нее, обсыпая все тело влажной землею, а голову укутывая шинелью. Те, кого особенно мучила невыносимая жажда, вырывали руками из-под песка влажную землю и сосали ее. Были случаи, что солдаты сходили с ума от этой муки, но отряд, несмотря ни на что, все-таки продвигался вперед.
Строй давно уже был нарушен, тянулись вразброд; кто еще держался на ногах, нес потерявших силы товарищей, для которых не хватало места на верблюдах, едва передвигавших ноги. Офицеры перемешались с солдатами и шли, уже не помышляя о сохранении обычного порядка, а думая лишь о том, как бы облегчить страдания своим подчиненным.
В одной группе шел пешком совсем еще молодой подполковник Генерального штаба. Он был красив и строен, черты лица крупны, но гармоничны. Голубые лучистые глаза смотрели гордо и даже несколько презрительно. Шел, стараясь сохранить молодцеватый вид: по крайней мере, не гнулся, как многие из его товарищей, шел с высоко поднятой головой; его белый китель был застегнут на все пуговицы, скатанная шинель перекинута через плечо.
Видимо, только страшным усилием воли подавлял он невыносимые страдания, выпавшие на долю отряда на этом пути. Веки глаз были воспалены; то и дело проводил сухим языком по запекшимся и почерневшим губам. Иногда он приостанавливался, тяжело переводил дыхание и опять, стараясь держаться ровно, шел вперед.
– О-ох, смертушка! – вдруг вырвался хриплый не то вой, не то вопль у шедшего впереди солдата.
Бедняга пошатнулся и упал бы, если бы заботливо не поддержал шедший сзади него молодой подполковник.
– Что, брат, тяжело? – участливо спросил он едва переводившего дух солдата.
И в голосе, и во взгляде офицера было столько ласки и участия, что солдат инстинктом почувствовал их и поспешил отозваться:
– Смерть лютая легче, ваше высокородие, а не токмо что…
– Держись, сердяга! Держись… Давай ружье понесу!..
Это предложение было так необычно, что солдат и об усталости позабыл.
– Никак нет, ваше высокородие, – растерянно лепетал он, – не можно так…
– Говорю, давай – значит можно! – несколько повысил голос офицер и чуть не вырвал у солдата ружье.
Подполковник подхватил его под руку, как подхватывают охотники – дулом к земле, и быстро зашагал вперед, даже не взглянув на совершенно оторопевшего солдата.
Солдат вскоре опомнился и бегом пустился догонять офицера.
– Ваше высокородие, дозвольте обратно, – взмолился он, догнав его.
Подполковник взглянул на него своими лучистыми глазами и ласково улыбнулся.
– Полегчало? – спросил он.
– Так точно, ваше высокородие, то есть как рукой сняло…
– Ну, слава богу! Как зовут?
– Макаров, ваше высокородие.
– Самарского полка?
– Ну, держись, молодец; помни, государю и родине служишь…
С середины апреля отряд из Александровска шел несколькими колоннами, и воины, входившие в него, были вполне надежны. Пехота принадлежала к старейшим полкам русской армии, насчитывавшим более столетия своего существования. За долгую службу знамена их видели во Франции, в Италии, Швейцарии, Турции, Персии и в Германии. Они покорили Кавказ и имели все отличия, какие только даются за подвиги: надписи на шапках, серебряные трубы и рожки, георгиевские знамена. Кавалерия отряда состояла из казаков и горцев Дагестанской области.
В первой колонне начальником был старый кавказец майор Буравцов. Второй колонной командовал полковник Тер-Асатуров. Третью колонну вел сам начальник отряда полковник Ломакин.
Все эти колонны направлялись от форта Александровска по степному пространству до колодцев Каунды, отсюда уже по пустыне Устюрт до колодцев Сенека и далее по пескам до колодцев Биш-Акты. Здесь все колонны соединялись и, оставив отряд для сдерживания киргизов, направлялись через пустыню на хивинский город Кунград, где предполагалось соединение Мангышлакского отряда полковника Ломакина с Оренбургским отрядом генерала Веревкина.
Почти две недели шел Мангышлакский отряд по пустыне.
Скобелев во время похода был впереди. Отдельной колонной он командовал недолго – когда прошли треть пути, до колодцев Буссага, где Ломакин счел необходимым не раздроблять своего отряда, а вести его поэшелонно. Михаил Дмитриевич все-таки остался во главе авангарда…
Скобелев перед выступлением из Биш-Акты продумал и предусмотрел все до мелочей. В его колонне за время пути до колодцев Буссага, т. е. в течение двух дней, не было брошено ни одного вьюка. Все было сохранено, и колонна потеряла только двух малосильных верблюдов, которых пришлось бросить на дороге.
Стоило кому-нибудь отстать, как командир тут же оказывался возле отставшего. Начинались расспросы, но не строгие, без угроз, без сердитого крика. Если он видел, что отставший действительно выбился из сил, подполковник приказывал посадить его на верблюда. Солдат отдыхал, и сам без принуждения возвращался в строй. Если же отставший оказывался просто лентяем, командир стыдил его перед всеми и приказывал возвращаться к товарищам. Таким мудрым обращением он добился того, что даже лентяи перестали отставать и шли так же бодро, как и их более энергичные товарищи.
Так прошли мимо родника Камысты, колодцев Каращек и Сай-Кую.
Во время второго перехода Михаил Дмитриевич обнаружил такую проницательность, какой и предугадать было невозможно в человеке, еще недавно покинувшем Петербург и во второй раз в своей жизни очутившимся среди песков. Он нашел родник с водой там, где о ней не знали даже проводники-киргизы. Это было на переходе от родника Камысты к колодцу Каращек. Переход был в тридцать километров. В Камысты вода была родниковая, солоноватая, сильно отдававшая окисью железа, неприятная на вкус и с плохим запахом. Но проводники предупредили, что в Каращаке вода совсем плохая. Ввиду этого Скобелев приказал запастись родниковой водой. Зарезали козлов, и из их шкур киргизы понаделали бурдюков.
Приказано было также не бросать желудков и кишок. И они пошли в дело. Желудки были тщательно вымыты и наполнены водой, уложены в мешки, а затем погружены на верблюдов. Кишки тоже тщательно перемыли, налили в них воды, и солдаты несли их на себе, наматывая на руки или вокруг тела.
Должно быть, прежде чем выступить в поход, Михаил Дмитриевич, стараясь изучить местность, расспрашивал о пустыне киргизов. Иначе трудно себе представить, как после Камысты он вывел свою колонну прямо к колодцам Аще-Кую, – вывел, несмотря на то, что два проводника ничего не знали о них, расположенных в глубоком овраге. Вода в них была горькая, но ее пили, не разбирая вкуса…
– Чего там вкус, – говорили солдаты, – была бы хоть какая-то матушка-водица, а остальное все равно!..
Горькую воду пили, ею пополнили запасы, и не напрасно. В Каращеке вода действительно оказалась такой, что от нее отворачивались даже неприхотливые русские солдаты. Она была жутко соленой и до того нечиста, что взгляд на нее вызывал отвращение…
Скобелевская колонна недолго оставалась тут и перешла к Сай-Кую, где вода все-таки была сносная, хотя и солоноватая.
Здесь колонна отдохнула, набралась сил и лишь тогда двинулась к колодцам Буссага, когда на смену ей пришла в Каращек вторая колонна.
И этот переход прошли бодро. Здесь наблюдалась кое-какая жизнь. Выскакивали тушканчики, выползали змеи, часто видны были большие ящерицы, гревшиеся на солнце. Иногда кто-нибудь из особенно веселых солдат принимался гоняться за тушканчиком, и тогда в колонне поднимался веселый хохот, свидетельствовавший о том, что люди сохранили бодрость духа…
Скобелев поощрял эти невинные забавы. Иногда он сам отъезжал несколько в сторону и, улыбаясь, любовался на развеселившихся солдат.
– А ведь что, братцы, – говорили после в колоннах, со смехом пойдем, так и дороги не заметим!
– Уж такой командир! Знает, чем нашего брата подбодрить…
– У других этого нет: все всерьез!
И подбодрившиеся солдаты весело шагали по мертвой песчаной пустыне.
В Буссагу добрались поздно вечером. Весь пройденный путь по страшным безводным пространствам от колодцев Арт-Каунды до Сенеки был только преддверием к пустыне Устюрт. До сих пор колодцы довольно часто попадались, в Устюрте же их можно было встретить на расстоянии пятидесяти-семидесяти километров. Последняя жизнь исчезала в Буссаге. Далее по Устюрту уже не попадались на глаза ни тушканчики, ни полевые мыши, только змеи и ящерицы видны были здесь чуть ли не на каждом шагу. Пропадала даже скудная растительность. Кое-где попадались полынь да небольшие кусты саксаула.
Сухость воздуха поразительная. Дожди бывают очень редко, и дни стоят постоянно ясные. В раскаленном воздухе заметно легкое дрожание: это испарение земли. Миражи смущают путника постоянно. Раскаленный воздух придает чудные формы отражаемым им предметам. Путнику видятся то зеленые рощи, манящие его своей тенью, то великолепные замки, то широкие реки, катящие тихо свои воды. Истомленные жаждой и палящим зноем, несчастные напрягают последние силы, кидаются вперед, но мираж исчезает, и настают ужасные муки разочарования. Человека, вступившего сюда в первый раз, охватывает ужас. Ему кажется, что нет надежды выйти отсюда живому, потому что не для человека создано это проклятое место. Следы разрушений и уничтоженной жизни в виде белеющих костей людей или животных как бы подтверждают эти мрачные мысли путника.
В качестве начальника авангарда Скобелеву первому со своими людьми приходилось подходить к колодцам. Здесь каждая капля воды была драгоценностью. Живительную влагу нужно было беречь как зеницу ока. Воды в колодцах обыкновенно бывало мало, а между тем каждый в отряде должен был получить хотя бы по нескольку глотков ее, пополнить запасы, истраченные во время перехода; нужно было напоить животных: верблюдов и баранов.
Истомившиеся животные, приближаясь к колодцам и чуя воду, бросались к ним опрометью еще издали. Иногда нахлынувшие массой животные с разбегу попадали в ничем не огороженные колодцы и тонули там. Часто бывали также случаи, когда истомленные жаждой люди, забыв обо всем на свете, кидались к воде и, конечно, напрасно тратили ее, проливая из ведер, расплескивая при передаче ведра от одного солдата к другому. Порой люди вступали из-за воды в борьбу, словно обезумевшие животные. Случалось и так, что подолгу не удавалось восстановить порядок.
Однако Скобелев умел предусматривать даже случайности. При приближении к колодцу высылалась вперед команда надежных солдат, которые оцепляли его и никого не подпускали, пока добывалась драгоценная влага. Затем устанавливалась очередь. Вода раздавалась строго отмеренными порциями, и ни капли ее не пропадало напрасно.
Солдаты приметили, что их командир получает свою порцию воды всегда последним, и это невольно вызывало уважение и побуждало каждого быть терпеливым и строго соблюдать очередь.
Командир авангарда добился полного порядка, не прибегая ни к строгим приказаниям, ни к внушениям, а единственно силою своего личного примера.
Прошли по Устюрту мимо колодцев Каракин, Дюсембай, Черкезлы, Ак-Мечеть и отсюда по безводному на протяжении семидесяти пяти километров пространству к колодцам Ильтедже. Здесь отряду был дан продолжительный отдых. В колодцах вода имелась в изобилии, и вкус ее был вполне сносен.
Во время стоянки в Ильтедже получено было известие, что Красноводский отряд полковника Маркозова потерпел неудачу. Пройдя по пустыне около двух третей пути, этот отряд потерял почти всех животных и во избежание гибели людей должен был ни с чем возвратиться в Красноводск.
У Ильтедже Скобелеву снова пришлось стать во главе небольшого, но отдельного подразделения.
Дело в том, что весть о наступлении «белых рубах» – так звали русских – уже успела разнестись по всем кочевьям. Хивинцы видели, что русские почти прошли уже пустыню Устюрт, и «проклятое место» не защитило их оазиса от смелых пришельцев. Но они могли еще остановить движение и даже погубить весь отряд, достаточно испортить воду в колодцах на пути следования экспедиции.
И как ни закалены лишениями войска Ломакина, движение по пустыне стало бы для них невозможным, и отряду пришлось бы вернуться обратно. Следовало предупредить покушение на колодцы, и Ломакин поручил это трудное и ответственное дело Михаилу Дмитриевичу.
Скобелев охотно принял поручение и просил только одного: разрешить «действовать сообразно с обстоятельствами». Это ему было разрешено, и небольшой порученный Скобелеву отряд выступил в четвертом часу утра 1 (13) мая из Ильтедже.
До наступления зноя достигли колодцев Байлар, и здесь Скобелев дал своему отряду продолжительный отдых. Пробыли у Байлера, пока не стал спадать зной. Солнце пекло невыносимо, но скобелевцы держались стойко. Никто из них не метался по бивуаку, не слышно было ни стонов, ни жалоб. Напротив, истомленные люди шутками поддерживали бодрость духа. На всех действовал ободряюще пример начальника. Будто не из плоти и крови был этот человек! Джигиты-киргизы, находившиеся в его небольшом отряде в качестве проводников, выглядели истомленными, и их допекал палящий зной, а Михаил Дмитриевич держался так, как будто не было ни отвесно падавших с неба лучей, ни раскаленной пустыни.
Из Байлара перешли к колодцам Кизил-Ахир. Далее надо было пройти пятьдесят три километра до колодцев Байчагир. Спешить, во что бы то ни стало! В пустыне начали попадаться следы людей. Кое-где виднелись кости павших животных, были заметны протоптанные тысячеголовыми стадами тропинки, колеи от тяжелых колес арб местных жителей, следы конских копыт. Что стоило этим людям, покинув место стоянки, засыпать оставляемые колодцы?
Скобелев с двенадцатью казаками и десятью проводниками-киргизами, оставив остальных своих воинов на майора Аварского, на рысях помчался к Байчагиру. Колодцы, за участь которых так переживал Михаил Дмитриевич, оказались нетронутыми: он пришел к ним раньше, чем туркмены. Отряд был обеспечен водой, но русских так мало, что неприятель мог в любую минуту разбить эту жалкую горсточку самоотверженных удальцов. Приходилось сразу после утомительного перехода приниматься за тяжелую работу. Казаки и киргизы-проводники, едва утолив жажду, начали насыпать около колодца траншеи, за которыми они могли бы отсидеться в случае нападения неприятеля. Скобелев с поразительной неутомимостью руководил всеми работами. Быстро выросли завалы, и когда подошла остальная часть воинов, для них уже было готово надежное укрытие.
