Андрей Шляхов
Криминальные будни психиатра
6
– Я догоняю ее, хватаю за волосы, рывком притягиваю к себе и ножом по шейке – чик! Шейка у нее тоненькая… Видели бы вы ее шейку, это же не шейка, а что-то! Раритет, шедевр… Нежная, алебастровая, нет – мраморная, да – мраморная, с прожилочками… Она вся вообще как мраморная статуэтка, моя Иришка… Я ее поначалу «ириской» называл, когда что-то ласковое хотел сказать, она так злилась прикольно, глазками сверкала бесстыжими…
Надо же – «шейка», «раритет», «мраморная», да еще и «с прожилочками»! В любой душе, даже самой суровой, казалось бы, огрубевшей до предела (красивее звучало бы «огрубевшей до беспредела», красивее, но неверно, потому что предел есть всему и всегда), так вот, в любой душе всегда таится искорка нежности. И много чего еще таится…
– А откуда взялся нож, Сергей Леонидович?
– Из кармана, – немного удивленно ответил пациент. – Я, знаете ли, в рабочем поселке вырос, там без ножа – никуда. Зачморят, загнобят. Поселок наш снесли давно, а привычка ходить с ножом осталась…
Не вставая с кушетки, Сергей Леонидович сунул правую руку в карман брюк.
– Вот! Ручная работа.
Резкий щелчок заставил Савелия вздрогнуть.
– Мастер делал, – уважительно сказал Сергей Леонидович, касаясь выскочившего лезвия подушечкой большого пальца. – Штучная работа. Жало гибкое, на ребро наткнется – не сломается, точится в два взмаха, заточку держит долго. Я им как-то раз побрился на спор…
Сергей Леонидович – бизнесмен средней руки. Из тех, кто слово «деньги» произносит с оттенком пренебрежения, а слово «олигарх» – с придыханием. Бизнес у него какой-то мутный, в духе современности. То ли торговля буровым оборудованием, то ли сдача этого оборудования в аренду, то ли его обслуживание, короче говоря – при доходном, нефтяном, деле человек, можно только позавидовать. К Савелию он попал по рекомендации одного давнего пациента, знакомого еще по Корсаковке. Без рекомендации Савелий с таким гамадрилом ни за что бы не согласился работать, сославшись на занятость, и отправил к участковому психиатру. Одним из главных преимуществ врача кабинета социально-психологической помощи при кризисных состояниях является относительная свобода выбора пациентов. Относительная, ограниченная определенными рамками, но все же – свобода.
Савелий предпочитал иметь дело не столько с перспективными (как ее наперед оценишь, перспективу-то?), сколько с интересными случаями. На интересных случаях и совершенствуется мастерство. Интересный пациент подобен лабиринту с множеством дверей. Подобрал не торопясь (спешка и психиатрия совместимы примерно так же, как лед и пламень) ключик, открыл одну дверь и начал примериваться к другой. И так до тех пор, пока все двери не будут открыты. Или пока пациентам не надоест и у них не иссякнет желание общаться.
Сергей Леонидович относился к числу не очень интересных пациентов. Не лабиринтом с дверями был он, а тяжелым, грубо сработанным, но крепко сколоченным сундуком, запертым на большой амбарный замок. Вроде бы на первый взгляд и не подступишься, а на самом деле здесь и ключ подбирать не надо, время попусту тратить, потому что такие примитивные замки легко открываются любой отверткой. Разогнутая канцелярская скрепка тоже подойдет. Одно слово – гамадрил. Узколобый, плосколицый, звезд с неба не хватающий, но при всем том донельзя самодовольный. Сразу же после знакомства предложил «посидеть в неформальной обстановке», чтобы «расслабиться и получше узнать друг друга». Обычное дело – пациенты часто пытаются завести дружеские, а то и любовные отношения с докторами. Савелий тактично, чтобы не обидеть явно склонного обижаться человека, объяснил вред подобного развития отношений между врачом и пациентом. Табу распространяется не только на секс, но и на неформальные встречи, приятельство, дружбу. Сергей Леонидович вроде как понял или только притворился, что понял, но больше попыток к «сближению» не делал.
– Разрешите?
Савелий не стал протягивать руку первым, потому что тогда бы просьба выглядела как приказ. Сергей Леонидович подал нож галантно – рукояткой вперед, перехватив за лезвие.
Нож был красив. На рукоятке – деревянные накладки в виде оскалившегося барса, по отполированному до зеркального блеска лезвию вытравлен узор, навевающий мысли о томных изгибах женского тела. Действительно – штучная работа и сразу видно, что мастер делал. Не ремесленник, художник.
– А механизм-то какой! – продолжал нахваливать пациент. – Качественная «выкидуха» – это большая редкость, их мало кто делать умеет. Нажмите кнопочку…
Кнопочку Савелий нажимать не стал, вернул нож владельцу. Так же галантно, как и получил, – рукояткой вперед. Тот подышал на лезвие, протер его галстуком (для чего еще нужны шелковые галстуки ручной работы, как не для протирки лезвий?), осмотрел, повторил процесс, еще раз осмотрел… Савелий терпеливо ждал, заодно и кое в каких выводах окончательно утвердился. Когда же нож наконец-то был убран, доктор мягко напомнил:
– Сергей Леонидович, во время первой встречи мы говорили о правилах нашего общения, в том числе и об откровенности…
«Я с тобой предельно откровенен, – читалось во взгляде пациента. – Самым, можно сказать, интимным делюсь. Куда уж дальше?»
– Наше общение строится на принципе взаимного доверия и взаимной открытости, иначе в нем нет никакого смысла. Если вы хотите, чтобы я вам помог, вы должны говорить мне все, иначе у меня сложится неправильное представление о вас и ваших проблемах и никакой помощи не получится. Говорить все означает действительно говорить все, Сергей Леонидович…
Пациент слушал не перебивая, а поначалу, помнится, обрывал едва ли не на каждой фразе. Савелий не делал замечаний, замечания – это непрофессионально, не способствуют они взаимопониманию, скорее наоборот, осложняют. С готовностью умолкал, внимательно слушал пациента, давая тому выговориться по полной, затем продолжал, если, конечно, оставалась необходимость договорить недосказанное. Пациенту должно быть комфортно. Раз кому-то из пациентов нравится перебивать врача – пусть перебивает на здоровье, главное, чтобы не молчал. Молчащий пациент, которому якобы нечего сказать, – вот это кошмар, ужас, летящий на крыльях мрака. Избавиться от проблемы нам хочется, а рассказать о ней мы не можем, то есть не хотим. Дохлый номер с выходом на нулевой результат.
– …а вы мне про нож ничего не сказали, несмотря на то что я просил ни в коем случае не приходить на прием с оружием.
Человек с оружием в кармане имеет преимущество перед безоружным собеседником. Оружие дает своему владельцу чувство некоей защищенности, а пациент с психиатром должны общаться на равных. Строго на равных. Да и вообще, всякое во время сеанса может случиться, иной раз бессознательное может так откликнуться, что рука сама к спусковому крючку потянется. Долго ли до греха. В прошлом году в шестом диспансере пациент так разволновался во время приема, что выхватил из подмышечной кобуры травматический пистолет и выстрелил врачу в лицо, можно сказать в упор. Был доктор – и нет доктора. Поэтому некоторых пациентов лучше сразу предупреждать о запрете на оружие. Не всех, конечно, а именно некоторых, таких вот энергичных мужчин, как Сергей Леонидович.
В белесых, каких-то совсем стариковских глазах Сергея Леонидовича мелькнуло изумление.
– Оружие? – Тонкие губы растянулись в улыбке, отчего рот стал похож на длинную ровную прорезь. – Вы шутите, доктор? Это же так, сувенир, мальчишечья радость. Годится только карандаши точить…
Лезвие у «сувенира» было совсем не сувенирным, сантиметров пятнадцать, если не больше. Многовато для заточки карандашей.
– Есть ли смысл грузить вас такими мелочами, отнимать драгоценное время?
Молодец, Сергей Леонидович, хорошо изворачивается. Чувствуется старая закалка. Как говорится – «из обвиняемых, да сразу в прокуроры».
– В нашем с вами общении нет мелочей, Сергей Леонидович, – напомнил Савелий, – и об этом мы уже говорили. Ваша задача – рассказывать мне все, что вас беспокоит. Все-все, без исключения. Только так я смогу разобраться в вашем внутреннем мире и помочь вам. И не пытайтесь судить о том, что важно и что не важно, выкладывайте все, как есть. Вы помните, о чем мы договаривались?
– Помню.
– Тогда давайте будем впредь придерживаться политики максимальной откровенности, договорились?
– Договорились, – пробурчал Сергей Леонидович.
– Если вы не хотите мне о чем-то рассказывать, то вас, разумеется, никто не обязывает это делать. Но тогда мы просто прекращаем работать. Прошу понять меня правильно. С моей стороны было бы аморально продолжать вести вас, заведомо зная, что помочь я вам ничем не смогу…
О сопротивлении еще дедушка Фрейд[3] писал. Он почти обо всем успел написать, хотя бы понемногу. Казалось бы, парадокс – пациент добровольно обращается к психоаналитику или психиатру, разница не очень существенная, просит помощи, тратит на лечение свое силы, время и деньги, всячески демонстрирует заинтересованность в успехе и… на протяжении всего цикла упорно этому самому лечению сопротивляется.
На самом деле в сопротивлении пациента нет ничего парадоксального. Он действует в интересах своей болезни. У каждого свои резоны – кто-то «убегает» в свою болезнь, свыкается с ней, кто-то шантажирует болезнью близких или как-то иначе извлекает из нее выгоду. «И хочется, и колется», – говорят о подобных ситуациях в народе. С одной стороны, надо бы избавиться от болезни, а с другой – она дает кое-какие преимущества. Опять же есть вещи, которые не хочется затрагивать даже в самом откровенном общении. Подобное раздвоение крайне отрицательно сказывается на психике, иначе и быть не может.
– Если мы продолжаем, то я прошу вас впредь приходить на сеансы без какого-либо оружия. Вы можете оставить нож в машине…
– Но мне без него некомфортно, – перебил Сергей Леонидович.
– Плохо, – вздохнул Савелий. – Плохо у нас с вами все складывается. Сами посудите, ну что это за контакт, если вы ко мне в кабинет без ножа в кармане зайти не можете?
– Привычка, как известно, вторая натура.
Чем меньше ума у человека, тем с большим апломбом изрекает он прописные истины.
– Я понимаю, – кивнул Савелий. – А что, если мы поступим так – во время следующей встречи поговорим об этой вашей привычке? Приносите нож, мы положим его вот сюда на стол, – Савелий постучал пальцем по столешнице, – и поговорим о нем. Ведь есть же какие-то страхи, побуждающие вас постоянно иметь при себе нож. А сейчас, если вы не против, давайте вернемся к вашему сну. Итак, вы догнали убегавшую от вас супругу и перерезали ей горло. А что было дальше?
Семейные неурядицы и послужили причиной обращения Сергея Леонидовича к Савелию. Неладно как-то получилось – сменил Сергей Леонидович старую, давно опостылевшую ворчунью на юную хохотушку, а все проблемы остались теми же. Будто и не менял жен. Те же самые претензии, те же самые упреки, те же самые скандалы, та же, как выразился Сергей Леонидович, «тоска зеленая», то есть стойкое депрессивное состояние. И это вместо ожидаемой радости! Когда депрессия усилилась настолько, что начали появляться суицидальные мысли «а нужна ли она, такая безрадостная жизнь?», Сергей Леонидович заволновался (вот он, классический пример двойственности – и жизнь не радует, и смерть пугает) и обратился за помощью. И правильно сделал – без квалифицированного психиатра-психотерапевта ситуация вряд ли бы разрулилась сама собой. Скорее – наоборот.
В депрессии не было ничего удивительного. Меняя жен, сам Сергей Леонидович оставался прежним, вот все и повторялось по принципу «там же, тогда же». Пациенту, желавшему перемен в своей жизни, в первую очередь следует измениться самому. Савелий это понимал, оставалось сделать так, чтобы необходимость перемен осознал Сергей Леонидович. Это довольно долгий процесс, психотерапия вообще дело долгое, а Сергей Леонидович торопился, жаждал немедленных результатов, уже на второй прием собрался прийти с женой, наверное, ожидал, что Савелий, как это принято говорить, «вправит ей мозги». Пришлось разочаровать, до беседы с обоими супругами было еще далеко. С глазу на глаз Савелий бы пообщался с женой Сергея Леонидовича, было что спросить у нее, но против этого стал возражать пациент. Что ж, хозяин – барин.
Во время прошлой, пятой по счету, встречи Сергей Леонидович дважды поинтересовался, «когда закончится вся эта бодяга», как будто Савелий мог ответить на этот вопрос. Сегодня пациент выдал домашнюю заготовку про сон. По поведению, по манере изложения видно было, что сон выдуман от начала до конца. Савелий давно уже научился понимать, когда пациенты врут, а когда говорят правду. Научиться бы еще определять истину по лжи.
Заготовка явно была предназначена для того, чтобы «подстегнуть» Савелия. «Смотри, ты тут из пустого в порожнее переливаешь, про давно позабытое детство меня расспрашиваешь, а я ведь до крайности уже дошел, если мне такие сны снятся. Еще немного, еще чуть-чуть – и я ее наяву прирежу! Грех разделим пополам».
Не самый приятный пациент Сергей Леонидович, увы.
– Сначала меня охватила радость, – забубнил Сергей Леонидович. – мол, на этот раз я победил, оставил за собой последнее слово, как положено мужику. Но очень быстро радость сменилась ужасом. Как же, думаю, я мог так поступить? Просыпаюсь, а она рядом лежит, губками чмокает. Такая милая. Она, когда спит, очень милая, аж дух захватывает. И когда молчит, тоже милая… иногда мне кажется, что в ней живут два человека.
– А в вас?
– Во мне всегда один, что я, шизофреник, чтобы раздвоением личности страдать?
Если пациент уходит в глухую оборону, общение пора прекращать. Пусть отдохнет, осмыслит, определится… А тут и время очень удачно подошло к концу. Простились ровно, можно сказать – дружелюбно. Сергей Леонидович, правда, поинтересовался, почему Савелий не дает ему никаких тестов. Савелий ответил, что это совсем ни к чему, но в объяснения пускаться не стал.
Проводив Сергея Леонидовича, Савелий подошел к распахнутому окну – освежиться. Кондиционеры были установлены только в кабинетах администрации диспансера, до прочих то ли руки не доходили, то ли средств было мало. Думая о своем, он равнодушно созерцал привычный городской вид, который благодаря росшему перед окном раскидистому клену, был городским не на все сто процентов. Мысль обозначила себя, но никак не хотела додумываться до конца. То обстоятельство, что пациент Сергей Леонидович привык расхаживать с ножом в кармане, не имело никакого отношения к убийствам на складском комплексе (Сергей Леонидович скорее всего и не знал о таком складе), но какая-то неуловимая связь здесь все-таки присутствовала.
– Устали? – участливо спросила медсестра Зинаида Александровна.
– Не очень, – ответил Савелий, слегка досадуя на то, что его отвлекли от размышлений.
– А я страшно устала! – прочувственно сказала медсестра. – Страшно! В такую жару при моей комплекции…
Дальше Савелий уже не слушал, уцепился за ключевое слово и додумал мысль до конца. Страх может жить в каждом из нас. Собственно говоря, у каждого человека есть какие-то страхи, всяк чего-то да боится. Сам Савелий боялся прожить жизнь в одиночестве, боялся тяжелых болезней, боялся лихачей на мотоциклах, не опасался, а именно – боялся. А у Сергея Леонидовича немного другие страхи – он носит нож для самообороны. Не так уж и глупо, как кажется на первый взгляд. Пистолет, конечно, посерьезнее, но он тяжелее, заметнее, шумнее и не всегда может помочь на очень близком расстоянии. А так – пырнул противника ножом и убежал.
«Я ужасно несчастен, ибо ужасно боюсь, – говорит Кириллов у Достоевского и добавляет: – Страх есть проклятие человека»[4]. Да, проклятие, лучше и не скажешь.
И на складе у кого-то может быть Страх. Огромный, но тщательно скрываемый. Есть тайна, которую человек тщательно скрывает, но тем не менее кому-то из окружающих она становится известна. Скорее всего – совершенно случайно, больно уж разный статус у убитых. Сын совладельца, офисная труженица, водитель погрузчика – эти люди никогда не объединялись в рамках одной компании, одного круга. Склад – вот все, что их объединяет.
А ведь это не так уж и сложно – ограничить круг людей, с которыми преимущественно контактировали убитые… Нет, не пойдет. А вдруг они что-то заметили мимоходом? Тут никакого круга не ограничишь. Вот если бы можно было побывать на складе… Например, устроиться на работу грузчиком и… Мечтать не вредно, но грузчик из Савелия никакой, это раз, отпуск ему сейчас главный врач не даст, это два, и вообще главное можно понять и на расстоянии, оперируя теми данными, которые в состоянии предоставить и Виталик. Стоит догадаться, почему убийца поступает именно так, зачем он оставляет рецепты из старой кулинарной книги, стоит понять систему и ход его мыслей, как полдела можно считать сделанным. А начинать надо с того, что убийца чего-то боится.
В отношении психического здоровья убийцы у Савелия имелись определенные сомнения. Тот с равной вероятностью мог быть нездоров психически или здоров, «кулинарное» оформление убийств могло оказаться простой маскировкой, попыткой направить следствие по ложному пути. Однако убивал он не кого придется, а явно тех, кого хотел убить, тех, кто мешал или представлял какую-то опасность. Сын замдиректора и водитель погрузчика были убиты в относительно малолюдных местах, «удобных» с точки зрения убийцы. А вот убийство сотрудницы отдела персонала было сопряжено с огромным риском быть замеченным. Что это все-таки? Наглость? Вызов обществу? Запугивание? Или же просто необходимость срочно избавиться от Луковской, но за пределами склада убийце было бы сложнее это сделать. А почему сложнее?
– Голову сломать можно, – вырвалось у Савелия по пути от окна к столу.
– Это точно, доктор, – подхватила Зинаида Александровна. – С народом тяжело работать, с одними бумажками куда легче.
…– Какие пробки!.. И день сегодня магнитный!.. Чуча даже проводить меня не вылезла!.. Я так боялась опоздать, а тут еще из поликлиники позвонили!.. Одно к одному!
Серафима Семеновна. Пятьдесят семь лет. Профессор кафедры всеобщей истории гуманитарного университета. Жизненные интересы вращаются вокруг сына-дипломата, йоркширского терьера Чучи (полное имя Чиччолина Жюли Бьютифул Дрим – вот как!) и бронхиальной астмы. С помощью Савелия Серафима Семеновна пыталась избавиться от склонности к переживаниям, точнее – от привычки вгонять себя в стойкую депрессию воображением всяких ужасов.
Хорошая пациентка Серафима Семеновна, «отзывчивая», контактная, проблем с ней никаких – одно удовольствие от работы. Уши, правда, слегка закладывает от такого удовольствия, но громогласие у Серафимы Семеновны профессиональное, лекторское, никуда его не денешь.
Последним на приеме был Борис Яковлевич, экономист по профессии и мятущаяся личность по жизни. Именно так он представился Савелию при знакомстве.
– Я себе плакатик сделал и над кроватью повесил. Написал черным по белому: «Я никому ничего не должен, и мне тоже никто ничего не должен. Я не обязан объяснять свое поведение. Я имею право на ошибки и сам отвечаю за свои ошибки. Мне безразлично, как ко мне относятся люди».
– Помогло?
– Как-то не очень, – признался пациент.
– И не могло помочь, потому что вы, Борис Яковлевич, писали плакат не для себя, а для жены и сына. А с ними лучше было бы поговорить, а не так вот, эпистолярно…
– Но ведь рекомендуют. В серьезном журнале. «Вестник нестандартной психологии» называется.
– Серьезный – это «Психологический журнал», издаваемый Институтом психологии. Или, скажем, «Вопросы психологии». А то, что вы, Борис Яковлевич, читаете, это, извините меня, белиберда и ересь.
– Но мне ж его специалист рекомендовал, который у нас тренинг по асс… ассе…
– Ассертивности[5], наверное.
– Да-да, ассертивности, слово такое, на «ассенизацию» похожее. Так вот он мне и рекомендовал этот самый «Вестник». Сказал, что сам там печатается. Такой представительный мужчина, академик…
Ага, станет вам настоящий академик по фирмам с тренингами бегать, делать ему больше нечего. Очередной самозванец, действительный член какой-нибудь Всемирной академии психического благополучия или же Астральной академии вселенского разума. Борис Яковлевич работает в кредитном отделе крупного банка. Работа не для легковерных, а для въедливых и здравомыслящих. И на тебе – академик, «Вестник», плакат над кроватью. Умора! Интересно бы посмотреть на тренинг по ассертивности, который проводит такой вот «академик». Хотя бы одним глазком…
