Андрей Шляхов
Доктор Данилов в госпитале МВД
Глава пятая
Квартирный вопрос
Работа в «ведомственной медицине» имеет ряд преимуществ.
Первое, и самое главное, самое значимое преимущество – отсутствие «перегрузок». В ведомственных стационарах редко можно увидеть пациентов, лежащих в коридоре. И не потому, что там избыток мест, а потому, что загрузившись под завязку, ведомственный стационар больше никого не принимает. Всех, кому не хватило ведомственных мест, принимает обычное, городское здравоохранение, безотказное и безразмерное.
Данилов помнил, как в сто тридцать третьей больнице, где он проходил интернатуру, во время авралов закатывали в реанимацию позаимствованные из отделений койки и расставляли их так, чтобы места боком пройти хватило. Отдел госпитализации на вопли о перегрузе стандартно отвечал: «Что вы хотите – везде такая ситуация! У всех «перегруз»! Что ж теперь – больных дома или на улице оставлять? Крутитесь!» Причин для «перегруза» много – эпидемия, ремонт или карантин в одном из соседних стационаров, а однажды зимой, в разгул гриппа, когда обостряются все болячки и забиваются все больницы, какие-то идиоты позвонили по «ноль два» и сообщили, что в сто тридцать шестую городскую больницу подложена бомба. Всех больных, а было их около полутора тысяч да еще немного сверх того, срочно распихали по соседним стационарам и в той же сто тридцать третьей выкатывали в коридор из ординаторских диваны, связывали бинтами, чтобы не разъезжались, стулья, позабирали откуда только можно кушетки и банкетки… Что делать, раз такая ситуация? Тебе везут, а ты клади, другого не дано.
Бомбу, кстати говоря, так и не нашли, а вот горе-шутников нашли и наказали как положено. «Дали бы мне на часок этих уродов! – мечтал один из врачей приемного отделения сто тридцать третьей больницы, дежуривший в тот самый злополучный день. – Ох, я бы показал им, как надо шутить». И показал бы, если бы дали – возможности медицины поистине безграничны.
Второе преимущество – административное. Нигде так сильно не достают персонал приказами, указами, требованиями и придирками, как в общей лечебной сети системы здравоохранения. В ведомственных учреждениях обычно работается спокойнее, если, конечно, между высшими и местными начальниками нет каких-либо непримиримых противоречий.
Третье преимущество – чисто психологического плана. Всегда приятно ощущать свою избранность, принадлежность к какой-то особой группе, выделяться из, как однажды выразился Роман Константинович, «серой толпы в белых халатах». Впрочем, и из избранности можно извлечь определенную пользу.
– Вова, я сказала агенту, что ты работаешь в системе МВД! – предупредила Елена, паркуясь около делового центра на проспекте Мира, в котором арендовало офис агентство недвижимости «Комком-риэлти». – Без уточнений.
– Зачем? – удивился Данилов.
– Так, на всякий случай, – улыбнулась Елена, – пусть имеет в виду, что с нами шутки плохи.
Квартира, полностью или почти полностью удовлетворявшая требованиям Елены, наконец-то нашлась. В Кузьминках, в десяти минутах неспешной прогулочной ходьбы от метро. Трехкомнатная, с большой остекленной лоджией, окна на юг и восток, в новом доме, построенном всего два года назад.
– Самый оптимальный вариант! – радовалась Елена. – Новый дом и девяносто процентов жильцов уже сделали ремонт, поэтому шума и грязи не будет.
– Если только один из оставшихся десяти процентов не будет жить наверху, а второй через стенку на одной лестничной площадке, – пошутил Данилов.
Шутки шутками, а ведь в жизни невозможного нет.
– Можешь не волноваться! – успокоила Елена. – Сверху чердак, а две соседние квартиры отремонтированы. Только из-за последнего этажа эта квартира и зависла…
– Ой ли? – усомнился Данилов, наслышавшийся о том, как дурят клиентов на рынке недвижимости.
– Я уже вникла в историю квартиры, там все просто и чисто. Молодожены получили эту квартиру в качестве свадебного подарка от родителей с обеих сторон. Вселились, начали делать ремонт, к концу ремонта развелись и теперь мечтают разъехаться. Ремонт, кстати, неплохой, с размахом и фантазией…
Данилову, не присутствовавшему на просмотре, Елена предъявила фотографии, в том числе и виды из всех окон, план квартиры и показала расположение дома на карте. Данилов подумал с минуту и сказал, что его все устраивает. Если, конечно, они успеют продать две свои квартиры…
– Успеем! – ответила Елена. – Агентство берется продать их довольно быстро, при условии, что мы не станем задирать цену выше среднерыночной. Но мы же не станем, правда? Мы же разумные люди?
– Разумные, – подтвердил Данилов.
– И нам ничего не будут стоить услуги – только за оформление бумажек заплатим около семисот долларов! Разве не выгодно?
– Бесплатный сыр…
– Вова, тут нет никакого бесплатного сыра! Они явно имеют хороший барыш с этой «трешки» и потому так хотят продать ее поскорее! А для нас – это идеальный вариант! По всем параметрам! И в метраже мы практически не теряем – там девяносто четыре метра, и на обстановку нам немного должно остаться, и на ремонт сильно тратиться не надо, и расположение классное, и вообще – надо же когда-то, наконец, закончить с обменом!
Преимущества и выгоды просто подавляли своей массой, а заодно и настораживали. С другой стороны, если стремиться к недостижимому идеалу, всегда есть риск потратить на подбор подходящего варианта всю оставшуюся жизнь, да так ничего и не найти.
Елена работала пять, а то и шесть дней в неделю с утра до позднего вечера. Данилов был посвободнее, но регулярно «выпадал из жизни» на целые сутки. Было очень кстати, что агентство берет на себя не только подбор покупателей, но и сбор документов, необходимых для обмена.
– Если хочешь, то можешь отдать агенту ключи от своей квартиры и не ездить на просмотры, – предложила Елена.
Квартира Данилова давно стояла пустой – не везло с жильцами. Вселилась поначалу приличная семья – папа-бизнесмен, мама-журналист, двое детей. Пожили немного и съехали, потому что дела у папы пошли плохо и съем «двушки» в Москве стал ему не по средствам. После них приличных кандидатов в жильцы как-то не находилось, попадались или «обещалкины», ударявшие по рукам со словами «деньги будут завтра, клянусь мамой! (как вариант – маминой могилой)», и исчезавшие навсегда или какие-то скользкие, прячущие глаза личности, с которыми Данилов связываться не собирался. Промаявшись с поиском квартирантов некоторое время, Данилов махнул на эту затею рукой, рассудив, что в преддверии грядущего переезда нет большого смысла сдавать квартиру. Сдашь – а тут сразу вариант подвернется.
Предъявив документы охраннику, Данилов с Еленой поднялись на лифте на четвертый этаж.
– Тебе не кажется странным название «Комком-риэлти»? – спросил Данилов, рассматривая большой бело-зеленый логотип агентства. – На что они намекают? На то, что все комком? Или на то, что первый блин комом? Или они коммунисты в квадрате?
– Зато название звучное и запоминающееся, – ответила Елена.
– Это сокращение от фамилий владельцев компании, – сказала девушка, сидевшая на ресепшн. – Комендантов и Комендантов.
– Отец и сын? – зачем-то уточнил Данилов.
– Братья.
– Мы к Ольге Николаевне, – сказала Елена.
– Вам повезло, – проникновенно сказала девушка, – Ольга Николаевна – наш лучший агент. Три года лидирует по числу заключенных сделок!
«Никогда нельзя связываться с девушками из риэлторских контор, – утверждал приятель Данилова Игорь Полянский. – Хорошие, но крайне редкие выплаты по итогам сделок делают их заносчивыми истеричками. На окружающих они смотрят свысока, мол, то, за что вы два-три месяца корячитесь, я с одной сделки имею, а грызня за эти самые сделки капитально портит характер и расшатывает нервную систему».
Агент Ольга Николаевна Данилову понравилась. Спокойная, не дерганая, говорит по существу, не грузит и не давит. Возможно, в этом-то и заключался секрет ее профессионального успеха, ведь клиента в первую очередь надо расположить к себе.
– Я уже знаю, что вы работаете в системе МВД, – сказала она Данилову, пока нотариус (Данилов сразу же оценил великое удобство нахождения нотариуса на одном этаже с агентством) заверяла доверенности на сбор документов, выписанные им и Еленой. – А можно узнать, чем вы там занимаетесь? Если это не государственная тайна.
– Скажем так – в сферу моей деятельности входят допросы и контроль, – ответил Данилов и тут же удостоился восхищенного взгляда Елены.
– Ну, ты, Вова, и мастер! – похвалила Елена, когда они, закончив все дела в агентстве, спускались в лифте на первый этаж.
– Ты, кажется, этого и хотела! – рассмеялся Данилов. – А разве я сказал неправду? Я расспрашиваю, то есть допрашиваю пациентов или тех, кто их сопровождает, и контролирую их состояние. Все по чесноку!
– Как тебе Оля? – спросила Елена.
– Оля как Оля. – Данилов пожал плечами. – Первое впечатление хорошее, но о человеке судят по его делам.
– Выгорит – хорошо, не выгорит – мы все равно ничего не теряем, – ответила Елена. – Ну, разве только те полторы тысячи, что сейчас заплатили нотариусу.
Они подошли к машине.
– Какая хорошая сегодня суббота! – Данилов посмотрел вокруг и даже зажмурился от удовольствия. – Настоящая весенняя.
– Люблю, когда все зеленеет, – согласилась Елена. – Возрождается…
– Реанимируется, ты хотела сказать, – пошутил Данилов. – Может, оставим здесь машину и пройдемся пешком?
– Давай лучше доедем до Бульварного кольца и там погуляем.
– Тогда поехали к Чистым прудам, знаю я там одно злачное местечко.
Они сели в машину.
– Что за злачное местечко? – Елена посмотрела на себя в зеркало заднего вида и вставила ключ в замок зажигания.
– Кафе, в котором подают обалденно вкусную самсу и не менее вкусный плов.
– А почему злачное?
Машина тронулась с места, но Елене пришлось сразу же нажать на тормоз, чтобы не задавить метнувшуюся под колеса кошку.
– Вот зараза! – возмутилась она.
– Наверное, она решила покончить с собой по причине несчастной любви, – предположил Данилов. – А злачное, потому что простецкое, без всяких наворотов и накруток. И публика там совершенно не гламурная.
– Короче говоря – дешево и сердито!
– Недорого и вкусно, – поправил Данилов.
Увы – кафе, как говорится, приказало долго жить, уступив место сетевой аптеке, четвертой по счету на пятачке возле станции метро.
– Какой-то перебор у нас с аптеками и мобильными салонами, – проворчал Данилов. – А еще совсем недавно, лет двадцать назад, на всю Москву было две сотни аптек, не больше.
– Мрачные были времена, – посочувствовала Елена. – Двести аптек и ни одного мобильного салона.
– Обходились как-то, – усмехнулся Данилов. – Не жаловались. По мне – так лучше бы кафе осталось.
– Если бы да кабы. – Елена взяла Данилова под руку. – Давай прогуляемся, а вместо твоей самсы поедим чебуреков или чего другого.
– Давай, – согласился Данилов, и они пошли по направлению к Трубной площади.
Само собой разговор зашел о предстоящем переезде.
– Я так хочу эту квартиру, прямо вожделею, – начала Елена. – Бывает так: увидишь дом – и от него повеет чем-то родным. Как раз тот самый случай. И квартира чудесная. Наша спальня, комната Никиты и гостиная. И еще лоджия… Что мы будем делать с лоджией?
– Давай сначала переедем, а потом решим.
– А помечтать? – Елена прижалась к Данилову.
– Ну, если помечтать, то тогда устроим на лоджии оранжерею.
– Хорошая идея! А в оранжерею можно поставить аквариум!
– А еще мы купим парочку попугаев, обезьянку и хомячка.
– Зачем?!
– Не знаю. Но мы же мечтаем, верно? Так почему бы не помечтать о попугаях и обезьянке?
– Данилов! Я серьезно!
– Я тоже.
– Ты в своем амплуа!
На бульваре кипела светская жизнь. Матери выгуливали детей, скамейки с чинно беседующими пожилыми дамами перемежались скамейками с самозабвенно целующимися влюбленными парочками.
– Амплуа бывает у актеров, а я – врач.
– Я не о профессиональном, а о бытовом. В быту у тебя амплуа умудренного жизнью циника.
– Это плохо?
– Нормально, но иногда напрягает. Вот сейчас мне хочется обсудить с тобой планы!
– Как только дело сладится – мы непременно обсудим планы, – пообещал Данилов. – Ты слегка ошиблась в оценках, я не циник, а прагматик. Умудренный жизнью прагматик. Но квартирка хорошая, заочно мне понравилась.
– А очно понравится еще больше, – пообещала Елена. – Мне вообще кажется, что я там родилась.
– Да ну! – не поверил Данилов. – Неужели все настолько серьезно?
– Выходит, что так. Там действительно очень приятное место. А тебе как, нравятся Кузьминки?
– Я никогда об этом не задумывался, но ничего против Кузьминок не имею. Только давай не будем сейчас обсуждать расстановку мебели, ладно? Не люблю делить шкуры неубитых медведей. Давай лучше о погоде поговорим. Или о работе.
– Только не о работе! В кои-то веки выдалась свободная суббота, и нечего портить ее разговорами о работе! Тем более что ничего интересного у меня за неделю не произошло. Так, обычная рабочая неделя, без достижений и потрясений. Слава богу – ни одного серьезного ЧП по региону.
– И это здорово!
– Здорово – это когда за квартал ни одного ЧП, – вздохнула Елена.
– Что, разве возможно такое? – Хорошо зная реалии «Скорой помощи», Данилов и представить не мог, что за три месяца хотя бы на одной из подстанций региона кто-то да что-то не натворил. Когда он работал на «Скорой», у них на подстанции раз в месяц непременно что-то случалось – крупный скандал, крупный косяк или же комплект замечаний от линейного контроля.
– Было как-то раз, – улыбнулась Елена, – я даже сама удивилась. Мелких происшествий было пруд пруди, а крупных, с выносом в департамент – ни одного.
– Тяжело вам, руководителям, – посочувствовал Данилов. – Нам, рядовым врачам, не в пример проще. Отвечаем только за свои прегрешения, да и то не за все, а только за те, про которые начальство узнает.
– Последняя жалоба, спущенная из департамента, была просто смешной, – вспомнила Елена. – Бригада приехала к женщине, принявшей чуть ли не половину домашней аптечки с целью суицида. Начали мыть («мыть» – то есть делать промывание желудка через зонд), а в процессе немного запачкали какой-то белоснежный и очень дорогой ковер. Сразу жалоба в департамент, так, мол, и так, кто нам возместит?
– И что ты ответила?
– Бригада написала объяснительные. Промывали над тазиком, никаких ковров не пачкали. На этом все и закончилось. Хотя кто их знает, такие могут и в суд подать.
– Ну это еще доказать надо, что ковер испачкала именно бригада, а не хозяева, – заметил Данилов. – Интересно, а правило форс-мажора в таких случаях не действует? Спасали человека, и некогда было обращать внимание на мелочи вроде бесценных белоснежных ковров?
– Это пожарные, когда пожар тушат, не отвечают за ущерб, причиненный их действиями. На врачей такая «льгота» не распространяется.
– Ковров пачкать не доводилось, а вот из-за разрезанных при переломе штанов я многого наслышался. Однажды… – Данилов увидел впереди свободную скамейку. – Присядем?
– Присядем.
Данилов склонился над скамейкой и провел по ней рукой – не грязно ли? Его джинсам пыль была не страшна, чего нельзя было сказать о Еленином белом плаще. Скамейка оказалась чистой, и они сели.
– Так вот, однажды с меня за разрезанные на переломе джинсы триста долларов пытались слупить, – продолжил Данилов. – Причем в такой… нагловатой форме.
При переломах одежду чаще всего не снимают с пострадавшей конечности, а разрезают, чтобы не причинять лишней боли и не вызвать лишнего смещения костных отломков.
– А как именно?
– Точно не помню уже, но что-то вроде: «Ну, ты, лошара, конкретно попал на бабки, ты знаешь, сколько я за штаны платил?» Выступал всю дорогу, пока я его в больницу вез. Оклемался в машине, увидел разрезанную штанину и погнал на меня.
– Он остался жив?
– Конечно. Я просто сказал, что не буду ничего ему платить, потому что, во-первых, штанину я разрезал в его же интересах, а во-вторых, джинсам его красная цена пятьсот рублей. Он на это ответил, что я… ну, в общем, плохой человек и что как только он выздоровеет, так сразу же получит с меня все причитающееся, да еще с процентами. Так до сих пор и жду, не знаю, сколько там уже процентов набежало.
Данилов подмигнул карапузу, который усердно сосал большой палец, пока его мать отвлеклась, обсуждая с подругой личную жизнь какой-то Даши. Голоса у обеих молодых женщин были громкие, так что в курсе Дашиных обстоятельств невольно оказался весь бульвар.
– Странно, нормальные пациенты быстро забываются, а вот таких законченных придурков, которых мы называли актерами анатомического театра, помню так, будто только вчера с ними общался.
– Почему анатомического театра? Они же вроде были живыми.
– Не знаю, выражение прикольное. Виталик Сафонов разок так выразился про какого-то перца, а народ подхватил.
Некоторое время сидели молча, рассматривая гуляющую публику.
– Все-таки жизнь в центре имеет определенные преимущества, – нарушила молчание Елена. – Есть здесь какая-то своя аура, и вообще приятно.
– Так в чем же дело? – поддел ее Данилов. – Комнату с видом на бульвар мы себе вполне можем позволить!
– Комнату! – фыркнула Елена. – Ты, наверное, хотел сказать «чуланчик»? Странно, конечно, получается – все, кто живет в центре, жалуются, как им неудобно тут живется, а разница между стоимостью «центрального» и «окраинного» квадратного метра жилья только увеличивается.
– Парадокс. Точно так же, как все жалуются на тяжелую московскую жизнь и не хотят никуда уезжать из Москвы. А по большому счету важно не то, где жить, а как жить. И с кем жить.
– Я что-то не поняла – это был завуалированный комплимент или тонкий намек? – Елена склонила голову набок и с улыбкой смотрела на Данилова. – Уточни, пожалуйста.
– Это была житейская мудрость, – изрек Данилов. – Ты запиши, чтобы не забыть!
Глава шестая
Атака любовью
Когда требовалось, начальник отделения мог быть резким и суровым.
– Ростислав Александрович, если у вас с памятью совсем плохо, то перечитывайте приказы на каждом дежурстве! Чтобы мне не звонили домой и не просили, передаю дословно: «Уймите вашего придурка, а то он нас всех достал!»
Медсестры переглянулись, Миранда едва слышно хихикнула и тут же залилась краской под строгим взглядом начальника. Данилов смотрел в потолок, думая о том, что Кочерыжкина можно было бы отругать и келейно, не на отделенческой пятиминутке. Но видать, допекло Романа Константиновича.
– Это кто назвал меня «придурком»?! – попробовал возмутиться Кочерыжкин.
С точки зрения тактики ход был правильный. Тушат же лесные пожары встречным огнем, отчего бы не попробовать погасить начальственное возмущение своим?
– Бритвин! Он как раз звонил в блок узнать, как дела, и заодно узнал о твоих подвигах…
– А причину моего возмущения он не узнал?
– Узнал, потому и позвонил мне…
Вчера, в шестом часу, когда большинство сотрудников уже ушли, передав пациентов дежурной смене, шестидесятидвухлетний мужчина, лечивший в первом терапевтическом отделении букет своих хронических заболеваний, вдруг «уронил» давление. Падение артериального давления может вызываться разными причинами, от перебора таблеток до инфаркта миокарда.
Разумеется, пациенты, у которых давление стремится к нулям, срочно переводятся в реанимацию, дело-то ведь такое, серьезное, с «нулевым» давлением долго не живут. Пациента срочно доставили в первое реанимационное отделение к доктору Кочерыжкину.
В связи с имевшейся у пациента блокадой левой ножки пучка Гиса[1], судить по кардиограмме о наличии «свежего» инфаркта или его отсутствии было нельзя. Для подтверждения диагноза инфаркта следовало провести кое-какие анализы и сделать эхокардиографию, иначе говоря – УЗИ сердца.
Кочерыжкин почему-то счел, что у пациента, «уронившего» давление, непременно должен быть острый инфаркт, и начал требовать у дежурного врача блока кардиореанимации, чтобы та забрала «перевод» к себе.
Дежурный врач резонно ответила:
– Сначала подтвердите инфаркт, а потом уже поговорим о переводе.
Имелся соответствующий приказ начальника госпиталя, согласно которому переводу в блок кардиореанимации подлежали только лица с подтвержденным «профильным» диагнозом.
Кочерыжкин, руководствуясь своей великой интуицией (а если честно, то принципом, призывающим спихивать все, что спихивается), начал настаивать. Врач блока повесила трубку. Кочерыжкин перезвонил. Потом он позвонил ответственному дежурному врачу по госпиталю. Тот тоже посоветовал вначале подтвердить диагноз. Кочерыжкин сделал перерыв в переговорах, худо-бедно стабилизировал пациента на давлении девяносто на шестьдесят и снова позвонил в блок.
– Каждый должен заниматься своим делом! – кричал он в трубку. – Что вы мне тычете в лицо приказом? Здесь свежий инфаркт, явный инфаркт! Ну и что, что КФК[2] в пределах нормы? – Анализ взятой у пациента крови не подтвердил диагноз инфаркта, но «интуиция» Кочерыжкина была выше каких-то там анализов. – Она просто еще не успела подняться, ведь ее активность возрастает с четвертого часа! Я сейчас возьму кровь повторно, а завтра на конференции размажу вас по стенке! Недаром же говорят, что ваш блок – самое тупое из всех отделений!
Дежурный кардиореаниматолог пожаловалась своему шефу, тот позвонил Роману Константиновичу, Роман Константинович перезвонил Кочерыжкину и, не вдаваясь в оценку и подробности, велел «прекратить трепыхаться», а сейчас, на пятиминутке, дал волю своему гневу.
– Чтобы больше никогда я не видел в моем отделении примеров подобного базарного поведения! Причем базар ваш, Ростислав Александрович, был пустым – повторный анализ на ферменты тоже в норме.
– Но клиника, Роман Константинович, клиника!
– Это называется – умру, но ошибок своих не признаю, – вздохнул Роман Константинович и встал. – Пора на конференцию. Если мои слова до вас не дошли, то Борис Алексеевич объяснит все более доходчиво.
Начмед госпиталя, полковник внутренней службы Саватеев, умел объяснять образно, ярко и доходчиво. Данилов уже успел в этом убедиться, правда, не на своем, а на чужом опыте. А еще Саватеев мог ввернуть в свою экспрессивную и порой весьма экспансивную речь что-нибудь такое, от чего все, кроме получавшего внушение, просто сползали на пол от смеха. Если бы Кочерыжкин был приятным человеком, то Данилов непременно бы ему посочувствовал – размажут сейчас по стене, как есть размажут. Да еще носом в собственную лужицу ткнут, чтобы не устраивал скандалов коллегам на ночь глядя.
Самое главное преступление Кочерыжкина заключалось в том, что он продолжил звонить в кардиореанимацию и настаивать на переводе после того, как ответственный по госпиталю велел ему оставить идею с переводом и разбираться с пациентом самостоятельно. За подобную самодеятельность и в обычных больницах убивают, а в госпитале, где дисциплине традиционно придают большее значение, тем более.
Свой «предварительный» обход Данилов начал с «камня преткновения», того самого, так и не переведенного мужика. Пока в отделении тихо, можно подробнее расспросить его о том, что он делал в часы, предшествующие снижению давления.
Пациент уже проснулся и, судя по умоляющему взгляду, прямо-таки горел желанием пообщаться с доктором. Ему даже наводящих вопросов задавать не потребовалось. Стоило только Данилову подойти, как мужчина спросил:
– Скажите, доктор, а от снотворного давление может падать?
– Смотря от какого, Сергей Антонович, – ответил Данилов, снимая с шеи фонендоскоп.
– От гимедорма. – Пациент попытался сесть, но Данилов придержал его, покачав головой – мол, не надо вставать, лежите, как лежали.
– От гимедорма может, особенно если принять несколько таблеток или же запить его алкоголем.
– Алкоголем я уже седьмой год не балуюсь, – Сергей Антонович постучал указательным пальцем по левой стороне грудной клетки, намекая на свое больное сердце, – но вот сон у меня, доктор, чуткий. А в палате нас трое, и оба моих соседа храпят так, что заснуть нет никакой возможности. То снотворное, что назначали мне в отделении, не помогало совершенно, вот сестра и принесла мне упаковочку гимедорма.
– Так вот взяла и принесла? – удивился Данилов. – Гимедорм же относится к сильнодействующим учетным препаратам.
– Она… имеет возможность, – замялся пациент.
– А вы никогда его раньше не принимали, Сергей Антонович?
– Нет, но сестра порекомендовала, сказала, что гимедорм очень хорошо действует. Я перед тихим часом выпил таблетку…
– Обедали? На сытый желудок выпили?
– Нет, не обедал, аппетита не было, так, в салатике поковырялся, и все. Выпил, значит, прилег, поворочался минут пять с боку на бок и принял еще одну таблетку. Рассосал ее под языком, чтобы скорее подействовало.
– И что?
– Подействовало, – Сергей Антонович поморщился, – очнулся уже у вас.
– Значит, гимедорм, говорите…
– Гимедорм, доктор, он у меня в тумбочке лежит.
– В тумбочке – это хорошо, – одобрил Данилов, прикидывая, как ему лучше поступить. – Значит так, Сергей Антонович, насколько я понимаю, про гимедорм вы сказали мне первому.
– Да, вам первому. Другой доктор больше про сердце спрашивал, когда болело, чего и как. Да и сам я только утром вспомнил, что принимал снотворное.
– Тогда сделаем так, Сергей Антонович. – «В конце концов, врач всегда должен действовать в интересах больного», – подумал Данилов. – Про гимедорм вы больше никому не рассказывайте, а когда вернетесь в палату, тайком, так, чтобы никто не видел, отдадите его вашей сестре. А докторам говорите… Вы дома от давления что пили?
– Капотен.
– А докторам говорите, что самовольно приняли две, или нет, лучше три таблетки капотена из личных запасов, потому что у вас болела голова, и вы решили, что поднялось давление, а врача или сестру беспокоить постеснялись. Так будет лучше, а то запишут в историю про гимедорм, и рано или поздно информация докатится куда следует.
– Этого нам не надо.
– Вот и я об этом. Скоро будет обход начальника отделения, обдумайте в деталях, что вы будете говорить. А сейчас давайте осторожно присядем, чтобы я смог послушать, как вы дышите.
– Спасибо, доктор. А как вас…
– Владимир Александрович.
– Если какие проблемы водительского плана будут, Владимир Александрович, права, не дай бог, отберут или что другое, то всегда обращайтесь ко мне. Я хоть и на пенсии, но связи остались.
– Спасибо за предложение, но у меня нет машины.
Данилов выслушал легкие и сердце Сергея Антоновича, пропальпировал живот, посмотрел, нет ли отеков на голенях, и сказал:
– Сейчас снимем контрольную кардиограмму, потом сделаем «эхо» и, если все будет хорошо, к вечеру переведем вас обратно. Кровь у вас утром брали?
– Брали. Только можно не в мою старую палату, а в другую!
– Это уже не в моей власти, я перевожу в отделение, а уж в какую конкретно палату вас положить, решают там. А затыкать уши вы не пробовали?
– Нет, не пробовал, все больше на снотворное надеялся.
Два перевода, три поступления, одна смерть. День выдался довольно хлопотным, в каком-то смысле и тяжелым (даже ожидаемая, спрогнозированная, можно сказать – обоснованная, смерть все равно остается смертью), тем более что работать пришлось одному Данилову. Роман Константинович сразу же по завершении обхода уехал в управление на разбор какого-то случая трехмесячной давности и предупредил, что сегодня уже не вернется.
Лишь в восьмом часу вечера Данилов добрался до дивана и развалился на нем с чашкой кофе в одной руке и бутербродом в другой. «Ах, какое блаженство!» – подумал он, делая первый глоток. Плеваться кофе через левое плечо было несподручно, стучать по дереву тоже – обе руки как-никак заняты, вот и сглазил Данилов свой покой. Он еще не успел доесть первый бутерброд, как послышались знакомые стремительные шаги, и в ординаторскую влетела (просто войти – это так скучно!) доктор Половникова. В рабочей форме – пижама плюс халат.
– Добрый вечер!
– Добрый, – ответил Данилов, машинально глядя на часы – уж не перепутал ли он, заработавшись, утро с вечером.
Половникова поставила сумку на подоконник, схватила без спросу один из лежавших на столе даниловских бутербродов, плюхнулась на диван, откусила, прожевала и сказала:
– Не хватает тонко порезанного соленого огурца! Не маринованного, а именно – соленого.
И тут же откусила по новой.
– Меня устраивает. – Данилов отправил в рот остаток бутерброда и привстал за следующим.
– Ты не гурман! – Половникова владела умением довольно членораздельно говорить с открытым ртом.
Они уже успели перейти на «ты», как-то незаметно, само собой.
От предложенного Даниловым последнего, четвертого бутерброда, Половникова отказываться не стала.
– Я оставлю его на завтрак, – сказала она, убирая бутерброд в холодильник и рассматривая его содержимое. – А баклажанная икра твоя?
– Нет.
– И булочки не твои?
– И булочки не мои.
– Прекрасно! – Половникова наконец захлопнула дверцу. – Значит, обед у меня тоже есть, а на ужин я съем чью-нибудь запеканку.
На пациентов, находящихся в реанимации, независимо от их состояния ежедневно отпускаются завтраки, обеды и ужины. Так положено. Часть пациентов не может есть ввиду отсутствия сознания, другая часть не имеет аппетита, поэтому разжиться чьей-нибудь ненужной порцией в реанимации не проблема.
– Что, подумал – время перепутала? – Половникова обернулась к Данилову, продолжавшему сидеть на диване.
– В первый момент так и подумал, – признался Данилов.
– Зря, не такая я дура, чтобы путать день с ночью. – Половникова включила чайник и достала из шкафчика свою чашку и пакетик с чаем. – У меня трагедия семейного масштаба.
Она замолчала, явно ожидая вопросов от Данилова, но Данилова не интересовали чужие трагедии, тем более семейные.
– Я с мужем поссорилась, психанула и ушла из дома, – продолжила Половникова. – Сначала хотела поехать к сестре, а потом вспомнила, что завтра мне на дежурство, и решила: «А поеду-ка я на работу, хоть один раз не опоздаю». Вот и приехала. А ты что, не рад мне?
– Мне все равно, – не стал лгать из вежливости Данилов, – приехала так приехала. Бокс пустует, можешь там спокойно поспать за двумя дверьми.
– Я не буду спать в боксе! – Половникова налила в чашку кипяток и присела на край стола. – Там жутко. Я начну вспоминать всех, кто там умер, и так и не смогу заснуть. Лучше уж я лягу в Ромином кабинете, он не станет возражать.
Запасной ключ от кабинета начальника отделения хранился на сестринском посту.
– Была бы честь предложена, – сказал Данилов. – В боксе, на мой взгляд, удобнее.
Он прикрыл глаза и некоторое время просидел так, намекая Половниковой, чтобы та поскорее допивала свой чай и шла в кабинет Романа Константиновича. Сказать по-свойски: «Чеши отсюда, не мешай мне расслабляться» – Данилов не мог, не позволяло воспитание.
