Андрей Посняков
Вещий князь: Ладожский ярл. Властелин Руси. Зов Чернобога. Щит на вратах
– А что это ты, гостюшка, про Конди выспрашиваешь?
Ну, Лютша тоже не лыком шит:
– А думаю, может, заночевать там?
– Что ты, что ты, господине! – Келагаст как будто расстроился, озабоченный удобством пути. – Тебе ж там сперва все по Паше-реке, вон, челн у тебя, смотрю, ходкий. А от реки усадьба не близка! Там лесом, да лугом, да через озеро. Легче у Палуйцы заночевать, чай, знаешь, речку… Там уж тебе прямая дорога. Нет, гостюшка, не советую я тебе ходить на усадьбу Конди, изрядный крюк сотворишь!
Лютша лишь плечами пожал:
– Ну, как скажешь, дядько.
Так и поплыл, почти мимо, соглядатаев Келагастовых опасаясь. И не зря – те его, почитай, до самой Палуйцы проводили, не особо и таясь. Рыбачки типа. Потом повернули в обрат, к ночи ближе. Лютша выждал немного – и тоже поворотил челн. Вот и подзадержался… Там день да тут. Около недели уж набежало. За такое рассердится вождь, а уж на расправу он крут. Плетей запросто можно отведать, да как бы не хуже.
Лютша прибавил шагу. Среднего роста, худой, белобрысый, с оттопыренными ушами, он мало чем выделялся среди местных. Ну, то и понятно – весь да меря одного корня. Сколь ему лет, тоже с первого взгляда не скажешь. Издалека посмотришь – ну, совсем молодой вьюнош, а подойдешь поближе – сразу годков с десяток накинешь.
Выйдя на луг, мерянин осторожно осмотрелся. Вокруг было тихо, покойно, лишь ухала где-то сова, да изредка стучал в лесу дятел. От озера струился туман, густой и холодный, где-то там, на том берегу, скрывалась за камышами невидная из-за тумана усадьба старика Конди. Убитого старика. Остановившись посреди луга, Лютша повернул налево, тщательно отсчитал несколько шагов, затем остановился и, поискав глазами, обнаружил наконец пень. Увидел вырезанную руну и облегченно перевел дух. Вроде бы все в порядке. Оглянувшись по сторонам, мерянин вдруг резко упал на колени и, выхватив нож, принялся рыть под корнями… Ага! Нащупал руками что-то… Удовлетворенно кивнул и, забросав землю обратно, прикрыл корни дерном, про себя подивившись мудрости вождя… или того из местных, кто ему подсказывал. Место для тайника было выбрано с толком. Приметное – не где-нибудь в чаще, что сто лет ищи – не найдешь, – да и подозрения никакого не вызывает: пень и пень. Руна-то только вблизи видна. И ходить сюда никому нет надобности. Ничего тут полезного на лугу нет, кроме травы да желтых цветков-одуванчиков. Коровам траву запасать не будут – нет в ближайшей усадьбе коров, охотники на луг тоже не сунутся – незачем, разве что девы забредут за цветами, так ведь нет здесь никаких дев. Лютша усмехнулся – мудро. Зато тот, кто знает, случись что – вот оно, серебришко, вот и оружие, даже вяленое мясо – мало ли? Про мясо, конечно, вождь не подумал – а вдруг собаки рядом случатся? Разроют тайник. Ну а не собаки, так какой зверь лесной – барсук или куница. Нет, с мясом – это не дело, хоть и завернуто оно в мешочек кожаный.
Оглянувшись на клубящееся туманом озеро, мерянин прибавил шагу. По левую руку его, за лесистым холмом, розовело небо. Лютша улыбнулся. Если и осерчает вождь – теперь всегда уйти можно. Есть куда. Нежданно-негаданно встретил вдруг Лютша в Ладоге одного знакомца, из тех, кого лучше и не встречать, Вельведа-волхва, по чьему умыслу и извел когда-то Лютша князя Миронега. С тех пор не так уж много воды утекло, он, Лютша, – изгой, кабы не вождь – так помер бы уж, поди, – а Вельвед богат и процветает! Даже усадебку свою имеет – Лютша проследил, не поленился. Богато живет Вельвед, только про волхвовство свое, похоже, не очень-то вспоминает. И про Миронега, мерянского князя. Ну, так про то можно и напомнить. Ну, Вельвед, Вельвед…
Дивьян потянулся, спрыгнул с крыши. Вот и прошла ночка! Схватив бадейки, побежал к озеру, пройдя по скрипучим мосткам, черпнул водицы да, скинув рубаху, ополоснулся до пояса, прогоняя сон. Над светлой озерной гладью таяли клочья тумана. Солнышко еще не показалось над лесом, но чувствовалось уже: вот-вот объявится, полыхнет в соснах, растопит остатки тумана, вспыхнет в росной траве маленькими разноцветными радугами. Еще один погожий денек. На охоту бы надо… Или лучше за рыбой? После закоптить над костром, покуда есть время. Хорошо б еще лыка надрать для корзин да сплести лапти на зиму, не одну пару – несколько, чтоб износил – не жалко. Хороший день… Дивьян улыбнулся, потрогал босой ногою воду. А не так и холодна! Сняв порты, бросился с мостков. Опп-ля!!! Нырнул, ушел с головою, достал илистое дно, вынырнув, глотнул воздуха, подплыл к мосткам, взобрался… и снова – головой вниз, чувствуя кожей приятный холодок прозрачной водицы… Да уж и холодка-то почти не было. Хорошо! Дивьян вдруг испуганно отпрянул – чье-то сильное тело вихрем пронеслось мимо него. Русалка! Сейчас поднырнет, схватит за ноги, утащит под воду, как рассказывал когда-то старик Конди. Ай, не надо! Вот и оберег на шее в виде бронзовой уточки… цел ли? Отрок схватился рукой и облегченно перевел дух – цел. И в этот момент кто-то сильно шлепнул его по спине:
– Что скуксился, Дишка?
Лада! Названая сестрица. Ишь как ловко плывет, пожалуй, и не угонишься.
– А я думал – русалка.
– Конечно, русалка, – брызгаясь, засмеялась девушка. – Не похожа разве?
Она вылезла на мостки, стряхивая воду, – нагая длинноволосая нимфа. Дивьян восхищенно смотрел на нее, чувствуя, что краснеет. Отвернулся, нырнул поглубже и впервые подумал, как плохо, что эта девчонка – его названая сестра.
Стоя на мосточке, Ладислава сглотнула слюну, почувствовав вдруг знакомое томленье… как тогда, в объятиях ярла. Показалось вдруг на миг: вот выйдет из-за излучины большой варяжский корабль-драккар, взмахнет веслами, а на носу – Хельги-ярл в темно-голубом знакомом плаще, сильный, красивый, родной…
– Что уставился? – Увидев вынырнувшего парня, Ладислава показала ему язык и, прихватив с мостков брошенную рубаху, побежала к усадьбе.
За лыком решили пойти к Чистому Мху – тому самому болотцу, где они по зиме и встретились в избушке.
– Лип там много, и дубки молодые, – пояснял по пути отрок. – А помнишь, тебя там волк чуть не съел?
– Это тебя чуть не съел! – засмеялась девчонка. Светлые, стянутые тонким ремешком волосы ее горели золотом только что взошедшего солнца. Вокруг тянулись леса да болота, перемежающиеся небольшими озерками и ручьями. Тропки почитай что и не было. Как ориентировался здесь Дивьян, Ладиславе было не очень понятно. Впрочем, чего понимать-то? Одно слово – местный. Весянин. Не заплутает.
– А чего здесь плутать-то? – удивленно пожал плечами отрок. – Вон, Черный ручей, а за ним – видишь, блестит за деревьями? – Койвуйозеро, а дальше уже и знакомые тебе озерца – Глубокое да Светленькое… Там и липы. А за болотом – дубки. Ужо надерем лыка!
– Да уж, надерем, – кивнула девушка. Ей почему-то все больше хотелось обратно, в Ладогу, к подружкам, к родным… к ярлу. Убежать захотела, дщерь? От себя не убежишь! Хотя, наверное, и надо бы.
Лыка надрали быстро. Уже к полудню наполнили заплечные мешки и корзины. Эх, кабы лошадь! А так уж придется на себе тащить. Дивьян стрельнул глазами:
– Выдюжишь, чижа?
– Кто бы сомневался!
Поначалу шли ходко, потом притомились. Уселись под деревьями, вытирая едкий пот, – да чуть ли не в муравейник. Поползли по ногам юркие рыжие мураши. Ладислава ойкнула.
– Давай туда перейдем! – Она указала на излучину ручья.
– Туда? – недоуменно обернулся Дивьян. – Так там же мокро. Да и комары…
– Комаров и здесь хватает. А там зато цветов – глянь сколько! – Девушка просительно улыбнулась. – Ну, Диша, ну, пошли туда, а? Я ведь венок на нашем лугу так вчера и не сплела.
Отрок махнул рукой: хочешь ноги мочить – идем. На излучине и в самом деле оказалось чуть сыровато, но вполне терпимо, к тому же можно было вдоволь напиться из ручья чистой прохладной водицы, что оба и проделали тут же, черпая воду ладонями.
– Уфф! Хорошо. – Отдуваясь, Дивьян повалился на спину, подложив под голову руки. Предупредил строго: – Полежим немножко, и в путь.
Не слушая его, Ладислава уже собирала одуванчики. Потом присела у большого серого камня. Странный был камень, серый, угловатый, поросший седым мхом. Его словно бы поставили здесь специально, подняв из густой травищи.
Пойдем, девоньки,
Завивать веночки! —
сплетая венок, вполголоса напевала девушка:
Завьем веночки,
Завьем зеленые.
Надев на голову желтый венец, она обошла камень, направляясь к спящему отроку… И вдруг, замерев, тихонько позвала:
– Диша!
Дивьян отозвался сразу, словно и не спал вовсе. Встав, подошел к камню. Ладислава кивнула:
– Смотри.
На обращенной к лесу стороне камня были выбиты три линии. Две шли параллельно – левая подлиннее, правая покороче, верхушки их были соединены третьей.
– Руна? – шепотом спросил Дивьян.
– Не знаю, – честно призналась девушка. – Та, что на озерном лугу, точно руна, я такие видала. А эта… Не знаю. Но кто-то же ее зачем-то выбил? Была раньше?
– А леший ее знает, – отрок пожал плечами. – Я тут, почитай, зимой только и бывал, а зимой и камня-то не видать. Ну что, пошли?
– Пошли, – задумчиво кивнула Ладислава. – Срисовать бы ее, да нечем.
– И так запомним, – усмехнулся Дивьян, вскидывая на плечо котомку с лыком. – Что тут запоминать-то? Одни палки какие-то.
Девчонка поежилась:
– Непонятно все это. Та руна – на пути от реки к нам, а эта… этот путь куда?
– К Куневичским погостам, к Капше-реке.
Дивьян шел впереди, стараясь не очень спешить, чтобы зря не утомлять Ладиславу. Понимая это, та старательно скрывала усталость и шла молча, экономя силы. В принципе, не так уж много и оставалось. Вон уже знакомая березка, вот тропа, речушка, а там, за холмом, озеро.
– Шуйга-река, – кивнул на речушку отрок. – Так и сестрицу мою звали – Шуйга… Которую… – Он вздохнул и остаток пути вообще ничего не говорил, только остервенело сбивал обломанной веткой попадавшийся по пути репейник.
Когда за деревьями замаячила усадьба, Ладислава вдруг осознала, что уже привязалась к этому месту, как к чему-то до боли знакомому, родному. Старый, чуть покосившийся – так и не сумели пока толком поправить – частокол, старая береза у ворот, колодец, мостки, крыши.
– Пришли наконец-то…
Войдя во двор, девушка скинула с плеч тяжелую ношу и только сейчас почувствовала, как сильно устала. Уселась у колодца, привалившись к срубу. Немножко посидела так, прикрыв глаза, – понимала, работы в усадьбе хватит. Вычесать старый лен, сварить похлебку, закоптить пойманную вчера рыбу, испечь ржаные, с кашей, лепешки – калитки – да мало ли дел? Рассиживать-сидеть некогда.
Ладислава встала и вошла в избу. Усмехнулась, увидев, как Дивьян старательно чертит на стене у лавки линии взятым из очага кусочком угля:
– Похоже.
– Не похоже, а в точности так, – обиженно откликнулся отрок. – У меня глаз памятлив.
– Памятлив-то памятлив, – засмеялась девчонка. – А вторую руну ты уж совсем не так изобразил. Ну, которая на лугу. У нее вовсе вверх веточки, а не вниз.
– Нет, вниз! Я же помню.
– Нет, вверх. Если по-моему, вытащишь для меня старый мед из дупла.
– А там же пчелы!
– Боишься? А если по-твоему выйдет, я тебе буду песни петь, пока не уснешь.
– Жалостливые?
– Всякие. Согласен?
– Согласен. Поплыли, посмотрим!
Ладислава оказалась права – крайние линии руны действительно смотрели вверх, а не вниз, как предполагал Дивьян. Он, кстати, и носом не повел по поводу собственного проигрыша, стоял у пня, словно пес, принюхивался. Лада-чижа даже засомневалась – может, ну его, не посылать за медом?
– Земля, – обернувшись к ней, произнес отрок.
Девчонка не врубилась.
– Что – земля?
– Вот, здесь, под ногами. – Дивьян кивнул на пень. – Вчера не было. А ну-ка…
– Осторожно, там змеи могут…
– Знаю.
Быстро раскопав корень со стороны руны, он засунул под пень руки, пошарил и с торжествующей улыбкой на лице извлек на поверхность несколько небольших кожаных мешочков. В мешочках оказались слитки серебра, железные наконечники стрел, разноцветные бусины, пара хорошо заточенных ножей и вяленое мясо.
– Схрон, – кивнул отрок. – Кто-то припас зачем-то.
– А там? Под камнем?
– Завтра пойдем. Сегодня уж поздно…
Под камнем тоже обнаружился схрон. Почти с тем же самым. Оружие Дивьян с Ладиславой забрали себе, а остальное закопали, как и было.
– Теперь опасаться надобно, – предупреждал на обратном пути Дивьян. – Опасаться. Чувствую, не к добру все эти руны!
Глава 7
Гости
На лютыя козни победителя явишася,
На крепкого ратника ополчившееся
Твоею силою языки все научивше,
Во единомышление совокупивше.
Стихотворные подписи к «Соборнику» 1647 г.
Май-июнь 865 г. Ладога
Приближался к концу веселый месяц травень, давно сошел лед с Волхова, зеленели берега, дули с юга теплые ветры, принося долгожданное тепло, пахнущее пряными травами. Ольха у ладожской пристани разрослась так, что почти не было видно покачивающихся на ласковых волнах ладей, не очень-то много их пока было, но ждали уже, ждали. Все чаще взбирался на крутой холм за мысом артельный староста Бутурля Окунь – высокий костистый мужик с худощавым лицом и бородою клочьями – высматривал корабли с юга, не идут ли… Не мелькнут ли за соснами паруса? А уж тогда пора… Пора бежать, засунув за пояс – чтоб не слетела – шапку, звать-собирать артельных – идет, идет караван, идут купцы-гости, хватит у очагов спины греть, пора и за работу. Попервости-то, пока не устоялось, можно и цены поднять, особенно если кто из гостей впервой в Ладоге, потом-то не разбежишься, постоянные-то гости цену за погрузку-разгрузку хорошо знали. Ну, платили не скупясь, главное было – перебить конкурентов, застолбить корабль первым. Хоть и меньше заработки, чем на волоке, да ненамного, к тому же многие из артельных мужики справные, с семьями не хотели расставаться, потому и прирабатывали в родном городе, не то – молодые парни. Этим-то все равно, эти и на волоке могут.
Взобравшись на холм, приложил Бутурля руку ко лбу, защищая глаза от солнца, глянул – пуста вода, не считая рыбацких челнов, зря пришел сегодня. Ну, делать нечего, посматривать все одно надо – первому углядеть. Уселся артельщик на пень, снял башмаки-постолы, развесив онучи на малиновых кустах, вытянул босые ноги – хорошо! Ветерок ласково дул с Волхова, солнечные зайчики скользили по синим волнам, покачивались челны. Пара рыбаков – было видно – пытались вытянуть сети, да что-то не ладилось у них – то ли рыба большая попалась, то ли зацепились за что. Долго наблюдал Бутурля Окунь за рыбаками, интересно было – вытянут али нет? Потом глянул на солнце – ух, высоко уже, оглянулся на излучину дальнюю… Кажись, белело что-то. Ну да, точно. Паруса! Бутурля хлопнул себя по лбу – чуть ведь не проглядел, лешак старый, – подхватив постолы и онучи, бегом спустился к реке, замахал руками, узнав в ближнем к берегу рыбаке знакомца – старика Нехряя, перевозчика:
– Нехряй, эй, Нехряюшко!
Дед недовольно покосился на него:
– Чего орешь? Всю рыбу распугаешь.
– Да леший с ней, с рыбой. Вези в город – резану получишь!
– Резану? – Нехряй недоверчиво прищурился. Что-то не очень верилось ему в подобную щедрость.
– Резану, – подтвердил Бутурля. Знал, для старика – сумма не малая, две резаны – куна, дирхем серебряный!
Нехряй задумался ненадолго, махнул рукой и, споро вытащив сеть, погреб к берегу.
– Быстрее, Нехряюшко, – возбужденным шепотом приговаривал артельщик. – Быстрее…
Хельги-ярл, правитель Альдегьюборга, верхом, с частью дружины, поспешал к пристани. Ходко шли кони, серебрились на воинах кольчуги, развевался за плечами ярла богатый темно-голубой плащ. Спешил ярл.
Караван! Гости-купцы из Киева, а то и из самого Царьграда. Хотя, конечно, для царьградских еще рановато. Значит – киевские. Видно, решили опередить царьградцев, распродать побыстрее ромейский, оставшийся еще с прошлого года, товар. Что ж… Милости просим! Если цены не зашибать, так и разберут, ромеев не дожидаясь. Вино, утварь знатная, оружие с узорочьем, ткани – на эдакий-то товар много охотников. И главное – у многих есть, чем платить. Накопили за зиму беличьих шкурок, а кто и куньих, и собольих даже. У кое-кого и мед с прошлого лета остался, не съели – почему б не обменять на бусы зеленые, на золоченое блюдо, на яркую, шитую золотой ниткой ткань – супруге на загляденье?
Прослышав про купцов – и откуда только? – сбегался к Волхову люд. Мальчишки, молодые парни, мужики – те шествовали спокойно; девки-бабы неслись во всю прыть, уж им-то от заморских диковин самая радость. Многие принарядились – разноцветные пояса, ожерелья, подвески – медные, бронзовые, а у кого и золотые. Словно праздник какой, право слово! Так ведь, если подумать, и вправду – праздник. Первые гости. Примета такая есть – удачно пойдет с ними торговлишка, так и весь сезон так же будет. Потому и радовались, надеялись. Да и соскучились за зиму по новым людям.
Корабли – несколько глубоко сидящих насадов, видно перегруженных, пара юрких моноксилов для охраны – медленно, с достоинством, разворачивались к берегу. Вот уже были убраны паруса, вспенили воду весла, загребли правым бортом, затабанили левым, миг – и насады уже у мостков. Там уж распоряжался Бутурля Окунь, довольный, в праздничной красной рубахе, застолбил, видать, первенство. Артельщики – сильные молодые парни – ловко ловили канаты, привязывали корабли к мосткам.
Хельги подъехал ближе. Увидев князя, с первого судна проворно спустили сходни. Вышел на берег толстый чернобородый купец в накинутом наспех дорогом ромейском плаще, поклонился низенько:
– Здраве будь, князь ладожский.
– И ты здрав будь, – не слезая с коня – не по чину, приветствовал ярл. – С каких краев будешь?
– С киевских. Велимиром кличут, впервой у вас.
– Удачи тебе, Велимир-гость. Посейчас тиунов пришлю – заплатишь пошлину, потом торгуй себе.
Хельги поворотил коня. Купец обернулся, незаметно мигнул кому-то:
– Не спеши уезжать, княже!
Юркий мужичок в серой посконной рубахе проворно пробежал по сходням, передал купцу сверток. Велимир развернул, повернулся к Хельги:
– Не побрезгуй подарком, Олег-князь. – Он протянул ярлу усыпанный драгоценностями кинжал.
Хельги кивнул гридям. Один из отроков, подхватив подарок, передал его ярлу, которого ни с того ни с сего вдруг разобрал смех, и странная фраза закрутилась в мозгу.
– Дача взятки должностному лицу, – вслух повторил ее ярл и засмеялся. Подарок ему понравился – изящный, удобный, с массивным булатным лезвием – под слоем светлого металла проступал узор, знать, ковали внахлест, из разного железа – остер такой клинок, прочен, гнется, да не ломается. Так франки-оружейники делали, и восточные мастера… и давно умерший кузнец-колдун Велунд.
– Благодарю за подарок, гость, – улыбнулся Хельги. – Теперь жди. Тиунов быстро пришлю.
Ярл с дружиной понеслись прочь, к детинцу.
Быстро восстановилась после страшного пожара Ладога, да и чего б не восстановиться, леса-то вокруг – море разливанное! За лето рубили избы, ставили частоколы, крыли камышом и дранкой крыши. Все вокруг – дома, амбары, ограды – стояли молодые, чистые, недавно срубленные, в воздухе вкусно пахло смолой.
Белобрысый лохматый парень на последнем насаде с удовольствием втянул в легкие воздух. Обернулся:
– У нас так не пахнет, дядько Ятибор.
– Смотри, не привыкни, Яриле. – Ятибор – пожилой рыжебородый мужик – кормщик, ухмыльнулся в усы. Ему и самому нравился этот запах. Ярил привстал на цыпочки, ухватился за края борта, вытянул шею. Переднюю ладью видно было плоховато – скрывали ольховые заросли и гнущиеся к самой воде ивы. Тем не менее Ярил углядел князя… Давнего своего знакомца – варяга Хельги. Может, чем в артельщики, так лучше к нему в дружину? А возьмет ли? Да и не хотелось бы здесь оставаться надолго. Поутихнет все в Киеве, поуляжется, тогда и возвращаться пора – ждет ведь Любима. Любима… Ярил Зевота вздохнул – вот уж никогда раньше не думал, что полюбит так крепко деву. Да и как не полюбить такую красу? Черноглаза, черноброва, волосы – как вороново крыло, посмотрит – словно солнце встанет, а уж ежели улыбнется… Казалось, все отдал бы Ярил за одну лишь ее улыбку. Любима… Хорошо б ей отсюда подарок привезть. Хорошо бы…
– Эй, малый! – крикнул с берега какой-то мужик. – Чего сидишь? Спускай сходни!
Ярил оглянулся. Кормщик, дядько Ятибор, кивнул – спускайте, мол. Поднимая брызги, полетели в мелководье тяжелые доски, не хватило причала, ну да и так хорошо – немножко и не достали до берега, перепрыгнуть можно, а товары носить – оно и по воде приятно.
Пока не разгружались – ждали тиунов. Те появились скоро – не соврал князь – двое: темноглазый морщинистый мужик с кустистыми бровями и молодой светловолосый парень, по виду чуть старше Ярила. Подойдя к насадам, тиуны переговорили с Велимиром и разделились. Бровастый остался у первого судна, а молодой парень направился к последнему – к насаду кормщика Ятибора.
– Идет, идет, – зашептал гунявый Евсил, купецкий ярыжка. – Эх, что ж вы сходни-то этак сбросили? Да что ж вы стоите-то, олухи? Кланяйтесь, не то ужо обскажу Велимиру.
Завидев подошедшего к самым сходням тиуна, гребцы поклонились. Евсил – мелкий, пронырливый мужичонка – разулыбался, словно встретил любимого родича. Кланялся:
– Пожалуй-ко сюда, батюшка. Осторожно, не замочи ножки…
Молодой тиун в свою очередь поклонился корабельщикам и вслед за Евсилом подошел к укрытым рогожкой товарам:
– Ну, друже, показывай!
Дальше Ярил к ним не прислушивался, все смотрел на берег, ожидая разрешения пойти в город. Многие уже сошли с насада, прыгали на берегу, разминая ноги. Где-то уж запалили и костерок – сварганить к обеду ушицы. Вообще-то Ярил мог уйти и не спросясь, да опасался – как оно там еще все обернется, в чужом-то городе? Потому выжидал и сам боялся признаться себе – страшновато было. Краем уже слышал бормотанье ярыжки:
– Тут ткань аксамитная по две штуки, эвон – вино ромейское в бочонках, там чаши да блюда… Не, батюшка, две гривны дороговато будет. Прямо скажу – в убыток. Не хочешь ли винца хлебнуть? Знатное… А вот, глянь, какой плащ! Из самого Царьграда. Ишь как на солнце играет… А ну-ка… Ну, батюшка, как для тебя выделан! Бери… Бери, бери, не стесняйся, не то обидишь…
Сойдя на берег, Ярил лениво попинал камни, осмотрелся… и едва успел спрятаться в кусты, завидев тощего жукоглазого мужика – врага своего Истому… Истома Мозгляк – да, так, кажется, его имя. Раньше еще увидал его в караване Зевота. Таился, да то и легко было сделать – Истома-то на главном судне был. Ярил вдруг рассмеялся – и чего он сейчас-то в кусты полез? Что этот Мозгляк ему здесь сделает? В реке утопит? Так это еще – кто кого. А больше что? Чай, не Киев. Хотел уж было Зевота выбраться нагло на видное место. Да что-то удержало его. Не страх, нет, видно – привычка к осторожности, недаром ведь лиходейничал с малолетства в шайке Мечислава-людина. Истома, кстати, тоже с Мечиславом якшался.
Дождавшись, когда Мозгляк скрылся из виду, Ярил уселся у разложенного корабельными костерка, напротив насада, с которого по-прежнему доносилось гугнивое бормотанье ярыжки:
– Вино ромейское – восемь бочек, медь – четырнадцать криц, бусы сердоликовые – десяток…
– А там что, у борта?
– Где? А, так это… это для себя, мясцо да огурцы в бочонках – пища… Да что их открывать, уж, поди, стухло все…
Ярил походил немного вокруг костра и направился вдоль пристани, так, без всякой цели. Прогуляться. Любовался, как ярко желтеют городские стены, сложенные из крепких бревен, не успели еще потемнеть, смолой пахли. Видел, как кучковались невдалеке местные, молодые мужики и парни, по виду – артельщики. Вот бы к ним прибиться… Ярил подошел ближе и вдруг почувствовал, как кто-то тянет его за рукав. Оглянулся: морщинистый бровастый мужик, нос крючком, глазки маленькие, пронзительные, темные. Одет скромно, плащик линялый, черникой-ягодой крашенный, но пояс дорогой, узорчатый.
– С насадов?
Ярил кивнул.
Оглянувшись по сторонам, мужик раскрыл ладонь, показал мелкий медный кружочек:
– Что такое – знаешь?
– Еще бы, – усмехнулся Зевота. – Обол ромейский.
Бровастый недовольно крякнул, видно, не ожидал таких познаний от босяка. Тем не менее предложил:
– Хочешь – твой будет?
– Что делать велишь? – вопросом на вопрос ответил Ярил.
– Сверток я с мостков кину. А ты отнесешь за ворота, к амбарам. Там меня и дождешься. Да, смотри, не сбеги, – пригрозил мужик. – Ведаю, с какого ты насада, плохо тебе тогда будет, паря.
– Не пугай, – Ярил прищурился. – Одного обола маловато будет. Медяха-то мелкая. Давай два.
– Окстись, паря! Я эвон, кого другого найду.
– Ищи. – Зевота нарочито небрежно сплюнул. – Только оболы тут все знают, не невидаль.
Бровастый засопел, задумался. Потом махнул рукой:
– Согласен. Только монеты – потом, как сделаешь.
– Ин, ладно…
Как и условились, Ярил дождался свертка – кстати, довольно тяжелого – и, прихватив его, быстро пошел к амбарам, тянувшимся вдоль всей пристани. Возле них толпились уже какие-то люди, ругались, бросая шапки наземь, и о чем-то азартно спорили. Усевшись невдалеке на пригорок, Зевота спрятал сверток под березой и, насвистывая, прислонился к стволу. Красиво было вокруг – ну, может, и не так красиво, как в Киеве, но тоже ничего – холмы, покрытые зеленой травой, желтые одуванчики, бревенчатый кремль с мощными воротами из крепкого, обитого железными полосками дуба, блестевшая на солнце река, а за нею – темная полоса леса, уходившего в бесконечность. Бровастый что-то задерживался, и Ярил осторожно развязал сверток: узорчатая ткань, голубоватые бусы, золотое блюдо. Украл это, что ли, бровастый? Ишь таится… А вот, кстати, и он. Ярил поспешно завязал сверток и, напустив на себя самый беспечный вид, с деланым равнодушием отвернулся в сторону, краем глаза наблюдая, как от пристани к городским воротам поднимаются двое – бровастый и молодой парень – тиун. Ха! Так бровастый-то, похоже, тоже тиун-проверяльщик! Вот откуда у него сверток – не иначе подарочек от Велимира-купца. Ну, хитер. А этот-то, молодой, простота, так ничего и не прихватил с насада, а ведь Евсил предлагал… Ну, его дело. У амбаров тиуны распрощались. Молодой пошел в город, а бровастый – к амбарам. Заранее еще углядел сидевшего под березой Ярила, ощерился, рассупонил сверток, пересчитал все, потом оглянулся, протянул монеты:
– На.
– Вот, благодарствую, не обманул, – усмехнулся Ярил. – Может, и еще какие порученьица будут?
– Разоришься с тобой, – буркнул бровастый. – Хотя… – Он задумался. – Может, и пригодишься на что. Так сделаем: ты – пока будете торговать – приходи сюда, к березе, через вечер. Понадобишься, я тогда вон ту ветку обломаю, видишь?
Зевота кивнул.
– Вот как такое увидишь, явишься к вечеру в корчму Ермила Кобылы, где найти – спросишь.
Ярил обрадовался:
– Так заработаю, дядько?
– Может быть, – хитро сощурился Огнищанин. – Ишь какой прыткий. Ну, жди, паря… Да на березу не забудь посматривать.
– Уж не забуду.
Проводив взглядом бровастого тиуна, Ярил быстро пошел к насаду – судя по крикам, уже начиналась разгрузка. Кроме насадных, работали и местные артельщики под началом длинного костистого мужика со свалявшейся клочковатой бородой. Бегая по мосткам, мужик деловито распоряжался артельными, успевая громко ругаться с кормщиком и ярыжкой.
– Мать твою за ногу! Да я ж просил сперва тяжелое подавать да сукно! А ты куда бочки тащишь?
– Так тяжелые ж!
– А вдруг протечет какая? Их отдельно поставим, у ворот самых.
Подбежав, Ярил включился в веселый артельный труд. Во время короткого перерыва подсел ближе к кормщику, улыбнулся хитро:
– Дядько Ятибор, хорошо б Велимир нам посейчас заплатил. Может, чего в Ладоге прикупили б.
– А чего тебе тут прикупать-то?
– Да гостинцев любе.
– Гостинцев ему… Не один ты хочешь, многие уж спрашивали. Ладно, поговорю с Велимиром, может, и заплатит часть…
В следующий перерыв Ярил уселся рядом с артельными. Слово за слово – разговорились. Вызнал все – и об оплате (не очень), и об условиях (так себе). Пригорюнился. Выходит, у купца-то побольше заработок будет! Так ведь нельзя пока обратно в Киев. Нельзя… Но и тут заработки не ахти.
– А ты, коли дело лодейное знаешь, к порогам подайся, – надоумил один из артельных. – Вверх по Волхову, недалече. Там все лодейки стоят, руки знающей требуют – где подсмолить, где досточки перебрать, где чего… И платят – не в пример к нашему.
Ярил задумался. Вроде бы – неплохое дело. На пороги и свалить! Вот только оплаты от Велимира дождаться. Зря, что ли, во время пути за двоих робил?
Так, в задумчивости, и уснул Ярил, накрывшись старой кошмою. Снилась ему Любима, танцующая у костра с распущенными волосами, славный Киев-град, Подол и почему-то бровастый мздоимец тиун. Может, и с него чего слупить удастся?
Сняв сапоги, Хельги вытянул ноги. Тяжелый денек был, утомительный. И караван нужно было встретить, и переговорить с купцами – те в Киев плыть хотели – и потом беседовал со строителями и старцами градскими – людьми знатными с веча. Новую стену замыслили строить, эта-то низковата вышла – и чем думали, когда строили?
– Думали, батюшка, как бы скорей до зимы управиться, – признался зодчий – давно уже ославянившийся ромей Акинфий. С белым, в отличие от обычно смуглых ромеев, лицом, мускулистый, подтянутый, он больше напоминал воина, нежели зодчего. Однако строитель был знатный. Вот только со стенами опростоволосился.
– Вообще же, князь, лучше строить из камня, – оглядывая городские холмы, советовал он. – Знатный здесь камень, крепкий, надежный, увесистый. Каменная крепость, она не то, что из дерева.
Хельги кивал, соглашаясь, и подсчитывал расходы в уме: подвоз камня, строительство, растворы, умельцы каменщики… дорого выходило. Из дерева-то крепостица куда как дешевле. Так и не договорились ведь. Вместе со старцами решили еще раз все тщательно обсчитать, а уж потом думать.
– Устал, аки пес, – пожаловался ярл Сельме.
Та, в длинном синем сарафане, заколотом золотыми фибулами, с волосами, уложенными на макушке в затейливый узор, улыбнулась, присела на скамью рядом. Сквозь небольшое оконце хмурилась уже светлая северная ночь, надоедливо зудел комар – Хельги прихлопнул его на шее, прикрыл ставней оконце. Обернулся к супруге, обнял, чувствуя под сарафаном молодое горячее тело, прошептал:
– По нраву ли подарок?
Сельма кивнула.
– Что надела?
– Надену, – шепнув, супруга исчезла за дверью. Ярл улыбнулся, довольный домашним уютом – смертью для настоящего викинга, чей дом – корабль-драккар, а ложе – холодные волны. Впрочем, Хельги давно уже поступал так, как хотел, лишь для вида учитывая обычаи, от которых нельзя было совсем отмахнуться – не поняли бы его люди. Приходилось сдерживаться….
