Андрей Но
Субъект. Часть первая
Пролог
Лейтенант приподнял оградительную ленту, освобождая проход. Прибывший осмотрелся. Участок был на удивление хорош, просторен. Высокие стены усадьбы озаряли проблесковые маячки полицейских машин. Вечерний воздух был приправлен копотью. Холеное лицо сморщилось и будто с мольбой обратилось к небу. Небо неодобрительно хмурилось в ответ.
– Не… Сюда Господь точно не заглядывает, – понимающе ухмыльнулся оперативник.
Прибывший покосился на него, как на душевнобольного. Было видно, как он с трудом сдержался от колкости.
– А мне казалось, ему нет места там, куда приходим мы.
– Ах да, да… Вы ж люди науки, – осклабился оперативник, – не то что мы, холопы верующие…
Ученый дипломатично кашлянул.
– Надо полагать, вашим экспертам пока не удалось установить предположительные…
– О, там настоящая бойня… Так сразу и не скажешь. Некоторые выглядят так, будто в аварию попали. Даже не знаю, чем их… Пойдемте, глянете сами. Вот, кстати, – полицейский протянул ему пачку салфеток. Тот свысока уставился на них.
– Салфетки? И что же я, по-вашему, должен с ними делать?
Лейтенант пожал плечами и спрятал их обратно в жилетку. В прихожей до сих пор витала пыль, а на дорогом, узорчатом ковре рядом с треснувшей стеной поскрипывала под ногами бетонная крошка. Люстра, старомодная и увесистая, каким-то чудом горела, озаряя разрушения и лица вошедших. Лейтенант только сейчас исподлобья заметил, что у прибывшего белая, как снег, не только кожа, но и волосы, брови, ресницы, и только глаза отдавали слабым багрянцем. Впрочем, такими ученых он себе и представлял.
– Там граната жахнула, – объяснил лейтенант, глядя на то, как тот с брезгливостью провел рукой по своим белым прядям. – Ничего интересного. А вот что выше, м-м…
На втором этаже бесшумно сновали судмедэксперты с линейками и лазерными дальномерами, светя ими в пулевые отверстия на стенах. Безостановочно щелкали фотоаппараты, освещая застывшие в неестественных положениях тела. Альбиноса передернуло – один из трупов был сложен пополам, как скрепка. А еще одного, в дверях, будто зажевало металлорежущим станком.
– А я про что, – довольно протянул оперативник, заметив реакцию, – но это еще ничего.
Он приотворил висящий на петлях огрызок, чтобы человек науки смог проскользнуть в проем, не наступив случайно на останки. Крови было разбрызгано так много, что даже томно-малиновый цвет обоев не мог этого скрыть. С кричащим бахвальством нависала над камином медвежья пасть, раскрытая в беззвучном и навсегда застывшем крике. Под обломками шифоньера угадывалась чья-то мясистая рука. Скривившись, альбинос демонстративно отвел взгляд.
– Глядите, – весело окликнул его оперативник, – походу, этому тоже не захотелось на все это смотреть.
Он указывал на труп в домашнем халате, у которого голова заканчивалась там, где начинались зубы. В руке символично был зажат револьвер.
– Что скажете? Или это уже не ваш пациент? Вы же на мозгах специализируетесь, ха-ха…
– Скорее, на мозгах того, кто это предположительно сделал.
– А что, думаете, этому помогли? – удивился полицейский.
– Посмотрите на кисть, – зажав нос, ученый склонился над телом. Закоченевшие пальцы, посмертно сжавшиеся на рукояти, выглядели как-то анатомически неправильно.
– Вас ничего не смущает?
Оперативник впервые нахмурился и задумчиво навис над его плечом. Тем временем, в прихожей послышались разгоряченные голоса, что быстро приближались. В зал шагнул человек в деловой форме и головой, похожей на фундук.
– Лейтенант. Мы договаривались держать друг друга в курсе, – менторским тоном заявил он с порога.
Оперативник выпрямился, смерив зашедшего недовольным взглядом.
– Вы не из нашей части. Что вы здесь забыли?
– А я думал, пара лишних извилин тут явно не будут лишними, – рассеянно сказал тот, уже поглощенный изучением огромного настенного пятна крови. – Тем более, у вас тут их явно недостает, – бросил он ироничный взгляд куда-то между оперативником и трупом в халате.
Оперативник усмехнулся.
– Вам, следакам, на месте что ли не сидится? Здесь вам не обычная разборка местных группировок…
– А с некоторых пор, я как раз и специализируюсь на необычном, – отчеканил следователь и замер напротив медвежьей головы. С его губ ворчливо слетело нечто похожее на слово «самоутверждение».
Полицейский тоже что-то пробормотал, но решил не продолжать спор. Вместо этого он повернулся к застывшему ученому.
– А вообще, справедливости ради… Мы ведь давно искали на них управу.
Лицо следователя вмиг ощетинилось.
– То есть, вы находите подобное стечение обстоятельств… удачным?
– Чего уж скрывать… Кто-то сделал нашу работу.
– На то она и наша, чтобы ее не делал кто-то другой, – строго возвестил он и принялся ощупывать расколотую столешницу. Оперативник закатил глаза и повлек за собой беловласого ученого на выход, в дальнюю комнату, где все еще толпились судмедэксперты. Судя по всему, когда-то она была домашней библиотекой, но сейчас тут были опрокинутые шкафы, раскиданные по полу фолианты, запачканное кровью кресло…
– Господи, а с этим то что?
Еще один труп с зажатым в руке пистолетом выглядел вполне невредимым. Разве что на лице застыла мука, а остекленевшие глаза закатились так, будто последнее, что он попытался увидеть, это собственный затылок.
– Предположительная причина смерти пока не выявлена, – развел руками специалист в желтом комбинезоне, – и да, рядом всего одна гильза, но самой пули здесь пока не нашли.
– Любопытно, – пробормотал альбинос и, изъяв из кармана фонарик, сел рядом с телом и начал светить тому под одубевшие веки. В комнату неслышно, как приведение, скользнул следователь.
– Ну? Что скажете? – спросил полицейский у альбиноса.
– Я, конечно, не уверен. Но состояние глазных яблок указывает на сильнейший ушиб головного мозга.
– А внешних следов его нанесения нет, так? – влез следователь.
– Как видите.
В глазах следователя мелькнуло мрачное торжество. Он повернулся к оперативнику.
– Лейтенант, вы не представляете с чем имеете дело.
Все присутствующие переглянулись и разразились истерическим хохотом. Лейтенант толкнул в бок одного из сотрудников.
– Ты это, ха-ха… Подключи его к заполнению протокола. Он мастер подводить итоги, ха-ха…
И только альбинос не смеялся. Он исподлобья посматривал на того, кто всех рассмешил.
Глава 1. Раздражитель
Тремя месяцами ранее.
Город лихорадило. Кругом мелькали неприветливые лица. Противно моросил дождь. По тесным улочкам сновали машины, не пожелавшие стоять в пробках. А в скорости, с которой они мчались по непригодным для этого задворкам улиц, читалось пренебрежение к пешеходам, которые само собой уступят, увидев быстро надвигающийся автомобиль.
Кулаки невольно сжались, когда сзади требовательно просигналили, веля отступить, но отступать было некуда. Обочина была сплошь заставлена рядом других забрызганных грязью машин. Пришлось протискиваться.
Мимо неторопливо проехал внедорожник. На его отполированном до зеркального блеска крыле мелькнул темноволосый парень с худым лицом и недоверчиво сошедшимися на переносице бровями. Хмуро оглядевшись по сторонам, он стер автомобильную сажу со своей кожанки и продолжил свой путь.
Роста он был невысокого, но при этом все равно как-то умудрялся не теряться в толпе. Наверное, потому что между ним и другими людьми прослеживалась непримечательная, но все же усердно соблюдаемая дистанция. Она обособляла и по-своему выделяла его на фоне других. И все же, выдерживать ее удавалось не всегда…
Широченный зад пожилой женщины, еле волочащийся, закупоривал узкий проход тропинки, словно холестериновая бляшка – капилляр. На его покашливание и нарочито громкое шарканье подошвой женщина не реагировала. На слова, как выяснилось следом – тоже.
Попробовав было проскользнуть по краю обочины, паренек врезался в нее, потому что именно в этот момент широкой женщине вдруг захотелось всем телом посмотреть куда-то влево.
– Извиняюсь, – буркнул я, сдвигая ее со своего пути.
– Ну куда?! Куда прешь-то?!.. Места ему мало, – мгновенно завелась она, наливаясь дурной кровью. Но я уже был вдалеке от нее как в метрах, так и в мыслях. Глаза то и дело нервно поглядывали на наручные часы. На лекцию нового преподавателя по нейрофизиологии я опаздывал уже не в первый раз. Тот пока что ограничивался лишь неодобрительными, многообещающими взглядами, но мне страшно было думать, что однажды это перерастет в нечто большее, и за взглядами последуют действия, к которым я не был готов… Как и любой другой, уважающий себя студент.
Но как же сложно было не опаздывать. Я еле заставлял себя вставать, одеваться, завтракать… Стоп!
Мне пришлось еще раз внимательно глянуть на часы с чувством некоего подвоха. Да у меня же нет, и никогда не было наручных часов!.. Я продолжаю лежать у себя в кровати…
Подорвавшись в этот раз на кровати по-настоящему, я дико осмотрелся. В ногах застряли джинсы, а стрелка настенных часов переваливала за цифру девять. Запах глазуньи крался через щель комнатной двери и щекотал ноздрю. Сосед по коммунальной квартире уже вовсю собирался на работу.
Мышцы отказывали мыслям, а сами мысли – того же свинцового оттенка, что и небо – сомневались в себе же, в своей целесообразности, желая снова уступить место благостным снам. Проклиная все вокруг, я таки натянул джинсы до конца, застегнул рубашку, прихватил с собой контейнер с едой и голодным побежал на лекцию.
На ходу я прокручивал в уме наспех выдуманную, невразумительную причину, что задержала. На входе в учебное заведение вахтерша, обычно переоценивающая свои незначительные полномочия, на удивление вежливо поприветствовала меня и даже не стала задерживать с предъявлением студенческого билета. Уже поднимаясь по ступенькам, я старательно нагнетал дыхание, чтобы мои усилия противостоять выдуманной ситуации казались убедительней.
Простояв некоторое время в нерешительности у двери, я уже было занес руку, чтобы постучать, как та неожиданно открылась. На пороге возвышалась лектор – очень высокая женщина лет тридцати, с тяжелой челюстью, короткой, мальчишеской стрижкой и выраженной гетерохромией[1], – и молча смотрела на меня. С ней полсотни пар глаз из аудитории тут же уставились на неожиданно возникший раздражитель. От такого избытка сосредоточенного на мне внимания и без того неровная дорожка мыслей, приготовленных в качестве оправдания, скомкалась и застряла на языке.
– Ваша фамилия? – вполголоса поинтересовалась преподавательница, – впрочем, неважно, – перебив меня на полуслове, она посторонилась. – Надеюсь, впредь будете пунктуальней.
Вклинившись в предпоследний ряд, я уселся рядом с похрапывающей жертвой ночной смены. Стараясь не шуметь, достал все необходимое. Однако мысль о том, что я способен перекрыть своей возней вещание преподавателя, была опрометчивой. Ее голос гулко разносился по залу, заставляя подпрыгивать клюющих носом учеников.
– Нейроны, проводящая поверхность которых выстлана миелинизированной оболочкой, имеют преимущество над теми нервными волокнами, которые не содержат миелин. Кто мне скажет, чем обусловлено преимущество? – спросила она, пройдясь взглядом по тут же понурившимся головам. – В обоих случаях происходит деполяризация мембраны, однако, с изолирующей оболочкой миелина она проистекает быстрее? Почему же?
Какая-то студентка шумно выдохнула, пряча лицо в ладони.
– В чем дело? – напряженно поинтересовалась лектор.
– Зачем это нам? – сдавленно спросила девушка. – Нас и без того на других предметах душат. Так еще и здесь! Где же нам пригодится знать, как проходит эта мембрана, не понимаю?! – в ее голосе зарождались истерические нотки. – Мой мозг и так перегружен!
– Купи ноотропов, – со смешком посоветовал кто-то студентке с соседнего ряда. – Включишь мозг с десяти до ста процентов.
– Какие еще проценты? – услышала лектор. – Что за чушь?
– Ну, это же… Фильмы ведь про это есть, документалки всякие… Научпопы…
– Нет никаких десяти и ста процентов, – выплюнула лектор. – И супергероические фильмы, повествующие о неких дремлющих отделах человеческого мозга, вам тоже врут. Все отделы мозга без исключения работают по мере необходимости. Другое дело, что биологическая ткань – это не медный провод, так что связи между отделами имеют свойство ослабевать, если их периодически не нагружают. И даже необратимо исчезать, утаскивая с собой саму личность… Так что, – ее разноцветные глаза насмешливо блеснули из-под очков с хищно заостренными углами оправы, – бояться надо вовсе не перегрузки мозга…
– Ага, так и скажу диспетчеру подстанции в следующий раз, – хрипло забормотал рядом со мной жертва ночной смены. – При всем уважении… Но зачем нагружать мозг знаниями, которые не пригодятся на работе? Мне ж не в профессоры идти…
– По-вашему, эта информация никчемна? – вскинула бровь лектор.
– В моей работе – да…
– А с чего вы взяли, что она ваша?
Жертва ночной смены раздраженно закатил глаза и снова завалился на парту.
– Слушайте, – изменившимся тоном произнесла лектор, – вы можете вызубрить весь материал, все эти механизмы, разглядев их лишь издалека, удачно отчеканить на сессии то, о чем не имеете представления, а через неделю выкинуть из головы. А можете погрузиться в суть, – в ее зеленом глазу вспыхнул фанатичный огонек ученого, – проникнуть в глубинные детали, найти инициаторов этих необычных явлений. Поняв, как это работает, вы уже не сможете быть прежними. Ваше любопытство будет расти в поисках все новых ответов, впоследствии чего ваш статус зарекомендует себя как настоящего специалиста. Востребованного и уважаемого.
Аудитория замолкла. Те, кто пытался оправдать свою неуспеваемость, пристыженно поникли, и даже отъявленные бездельники сделали серьезное лицо.
– Мне кажется, это то, зачем вы пришли сюда, – промолвила лектор, – поэтому соберитесь и сосредоточьте внимание на моих словах. На словах, а не на иконе его величества Павлова, вы меня слышите? – повысила она голос на студентку. Та, дернулась, будто проснулась.
– Слышу, да.
– О чем-то замечтались? – понимающе усмехнулась лектор. – Не имею ничего против игр воображения… Но так ли уж в нем много правды? Есть ли смысл погружаться в собственные мысли, когда вокруг столько чужих?..
Само собой есть, – хотелось возразить мне, но в то же время не хотелось лишний раз заострять на себе внимание преподавателя.
Собственные мысли мне всегда казались предпочтительнее чужих… А игры воображения в моем случае вообще были чем-то повсеместным. Правды в них было мало, это так. Но так ли уж она важна, если все было по-моему, все устраивало…
Воображение представляло собой утопию, в которой любой сюжет, действие и даже момент я был способен обдумывать сколько угодно, выверяя тонкость произнесенных мною слов… Я мог писать сценарий моим и чужим движениям, отточенным вплоть до сотой доли градуса, чтобы потом, смакуя, наблюдать за этим всем со стороны…
Но это лишь тень той настоящей привлекательности, которой обладало воображение. Его главным козырем являлись возможности… Какие угодно, даже абсолютно неадекватные.
В воображении мир мог выстраиваться не только на общепринятых законах. В нем могли царить только мои идеи, и лишь иногда рядом с ними шло в ногу что-то привычное, но только для контраста, для самоутверждения бесконечно превосходящего над ограниченным. В конце концов, только в воображении я мог по-настоящему быть самим собой…
Я окончательно абстрагировался, засмотревшись на самого себя, совершавшего некий зрелищный и эпический подвиг. Переливающийся тонами голос профессора нейрофизиологии я слышал, но не воспринимал, все это стало блеклым и вторичным. Течение событий в моем воображении заело, как пластинку, поставив фрагмент выдуманного кинофильма на повтор…
Я проваливался в теплые объятия сна. Тело цепенело, а среда, которую заполоняло мышление, стала ледяной и студенистой, как вода в проруби, отчего мысли обледеневали и, потеряв способность летать, шли на дно и, дойдя до него, беззвучно разбивались… Водопад убаюкивающих воспоминаний, шум которого упал почти до нуля… Но одно из них мне показалось…
– …его повреждения приводят к антероградной амнезии, – гаркнула лектор где-то совсем рядом, заставив меня подпрыгнуть. – Кто скажет, что опосредует нам связь с миром?
– Глаза, уши, – тут же среагировал какой-то парень.
– Обоняние, – поддакнул кто-то еще.
– Органы чувств, – выразился некто более точно.
– Точнее! – потребовала лектор.
На этом узкоспециализированные знания у аудитории закончились.
– Ре… – запоздало начало зарождаться у меня в горле.
– Рецепторы! – воскликнула лектор, не дождавшись. – Именно они оповещают о событиях, творящихся вокруг нас, включая то, что творится внутри нашего же тела. Самыми наглядными рецепторными органами являются ухо, глаза, нос… Мой монолог, – она развела руки в стороны, – не более чем волна колебаний воздуха самой разной амплитуды, частоты и тембра. Мы дифференцируем ее, превращая физическое явление в смысл, в речь… В музыку…
То же можно сказать и про электромагнитное излучение видимого спектра, которое, попадая в глаз, преобразуется в пейзажи, в произведения искусства, в захватывающий текст… Однако между зрением, слухом и другими органами чувств есть нечто общее – это электрохимический импульс… Переведенное на нейромедиаторный язык сообщение из внешнего мира…
Это электрохимическое сообщение поступает в мозг на обработку для последующей интерпретации, для переваривания услышанного, увиденного, унюханного на свой лад, и тут нам снова нужен импульс… Естественно, никаких шаров, фракталов и прочих движущихся фигур, что вы видите в процессе визуализации, в действительности внутри вас нет. Это все те же электросигналы, что гоняют по нейронам, как состязающиеся гоночные автомобили на Формуле-1…
Какой бы сложной ни была информация, и каким бы многоступенчатым ни было умозаключение на нее в ответ – это те же кодировки, облаченные в ряд электрохимических потенциалов. Сами мысли, эмоции и воспоминания – туда же… И тут, возможно, некоторые из вас, – с сомнением посмотрев на откровенно скучающую половину класса, лектор понизила голос, – зададутся вопросом… А что же тогда способствует возникновению случайной мысли? Скажем, толчку к внезапному воспоминанию?
– Затрещина! – осенено воскликнул парень, звучно хлопнув по хребту своего спящего соседа по парте. Многие тут же оживились, загоготав над шуткой. От такого юмора мне всегда хотелось прикрывать лицо ладонью.
Сама преподаватель тоже скривилась, словно от зубной боли.
– Допустим на одно мгновение, – молвила она, подплывая к парте с шутником. – Что на это вас толкнул внутренний голос – не иначе, как самой души. Между делом, она якобы диктует вам как жить, как поступать в щекотливых ситуациях в соответствии с выдвинутыми ею моральными принципами… Но ведь, как мы уже выяснили, чтобы зародилась мысль, даже столь внезапная, как в вашем случае, необходима генерация импульса, что обеспечил бы ее возникновение, так?..
Лектор замерла напротив его стола.
– Так позвольте же узнать, что, в свою очередь, сгенерировало ваше смелое предположение?
Парень беспомощно заозирался и, неуверенно скривив губу, с насмешкой выдал:
– Пошутить захотел, что же тут такого…
– А что предшествовало этому желанию?
– Ну… – он вызывающе поднял взгляд, – скука.
– А за этим?
– Ваше… ваше, м… позерство.
Лектор жахнула ладонью по столу, заставив студента испуганно откинуться на спинку стула.
– Именно! – она довольно направила на него палец. – Внешний раздражитель.
Парень недоуменно повел плечами, но лектор уже заложила руки за свою гордо выпрямившуюся спину и, отвернувшись, обратно прошествовала к доске.
– Мысль, сама по себе, без повода, возникнуть не может. Она нуждается в толчке извне. А что им может быть? Правильно! Раздражитель… И пресловутой душе для осознания себя тоже нужен раздражитель, а соответственно, и рецептор, способный его принять и немедленно отреагировать мыслью. Понимаете, к чему веду?
Аудитория не понимала.
– Инстинкты и подсознание – те же самые раздражители, только внутренние. Они подсказывают, как нам существовать под влиянием чужеродных раздражителей, расположившихся вне тела. Но нет раздражителей – значит, нет и повода для отклика рецепторов, соответственно, нет и мыслей, что представляют собой реакцию и только реакцию на воздействие извне!..
Повисла тишина, от которой повеяло бесстрастным холодом космических просторов. Лектор понизила голос до едва различимого шепота, тем не менее, отчетливо звенящего у каждого в ушах.
– Вся наша сущность – это адаптация к условиям, в которых мы живем. Без условий нет смысла, как и нас самих. Чистой, самопроизвольной и существующей независимо от тела мысли не существует. Стало быть, и души, покинувшей тело – а значит, и лишенной живых рецепторов, – тоже нет, и быть не должно…
В аудитории было настолько тихо, что мне почудились скрипы шариковых ручек на соседних этажах.
– Да-а-а… – глаза лектора зажмурились, будто она услышала любимую музыку, – вот так звучит когнитивный диссонанс[2]. Конфликт мировоззрения с чем-то новым, опровергающим и заставляющим его трещать.
– Вы хотите сказать, что и Бога нет? – вызывающе спросила какая-то девушка. Я мельком оценил ее вид. Закрытый пиджак цвета черно-белой ряби в телевизоре. Круглая спина, черные брюки, туго сплетенный отросток неухоженных волос. Нецепляющие взгляд черты лица, что уже скривились от неприязни и безудержного желания спорить. Я закатил глаза в ожидании очередной словесной перепалки о религии, которые в университетах последнее время зачастили.
– Я хочу сказать, что наша лекция подходит к концу, – глянув на часы и убедившись в этом, отозвалась лектор. – Встретимся во вторник. И не забудьте сдать доклад о преимуществах человеческого вида. Вы! – она резко окликнула молоденькую, робкую студентку, которая тут же вспыхнула до самых корней своих светло-русых волос. Голос преподавателя стал необычайно мягким. – Останьтесь. Вашу зачетную… Следует обсудить отдельно.
