Андрей Никонов
Шофёр
Машинистка кивнула, чуть прокрутила лист бумаги и резко дёрнула кареткой пишущей машинки. «Ремингтон» решительно звякнул, означая начало допроса. Панов вскользь поинтересовался дореволюционным прошлым Травина и его учёбой, потом расспрашивал о Карельском фронте, контузии и психиатрической лечебнице. Сергею скрывать было нечего, свою вымышленную частично биографию он много раз повторял и врачам, и другим заинтересованным лицам, наградной значок висел на рубахе, подтверждая его слова – Травин носил его в кармане на всякий случай и всегда надевал, когда приходилось общаться с представителями власти, настрой разговора сразу становился легче и позитивнее. Но в этот раз знак отличия не сработал, субинспектор недоверчиво поджимал губы, хлебал чай из безмерного стакана, что-то помечал карандашом на листе бумаги, кроша туда же печенье, и наконец перешёл к делу.
– Так значит, не знаете гражданина Пилявского Льва Иосифовича? – он сделал знак машинистке, та стукнула по клавишам.
– Нет, – Сергей спокойно сидел на неудобном стуле. – Хозяйка комнаты, которую я снимаю, служила у него прислугой, но лично этого товарища я не встречал. Да и надобности не было, я музыкой не увлекаюсь, в чужие дела не лезу.
– И где были в среду, шестнадцатого июля, начиная с полудня, расскажете?
– Конечно. Часов до трёх я отсыпался, потому что в ночную смену до этого работал, вот как сегодня, потом пообедал, могу адрес заведения назвать, погулял и к восьми вечера был на товарной станции Николаевской дороги.
– Уезжали куда-то? – участливо спросил Панов.
– Нет, я там подрабатываю грузчиком, в свободное время. Если надо, и свидетелей перечислю.
Субинспектор кивнул. Травин продиктовал машинистке адрес столовой Нарпита, имена бригадира, конторщика, который с ними рассчитывался, и даже номер поезда сказал.
– И много платят? – поинтересовался собеседник.
– Это как попадёт. Если мелкий предмет, что даже дама поднимет, то по рублю на рыло за полночи, желающих много сейчас. Ну а если мешки тяжёлые, зерно там или бакалейный товар, что не каждый поднимет, то и по три целковых выходит, а то и пять, и покормят бесплатно.
– Хорошо, – субинспектор выложил на стол два листа бумаги, пододвинул молодому человеку. – Вот из этого узнаёте что-то?
Сергей взял листочки – на первом была нарисована шкатулка с ангелочком и монетами, хорошо нарисована, словно настоящая. А на второй солонка в виде слона, стоящего на панцире черепахи, и ложечка серая с синей эмалью на ручке, с выдавленным гербом. От Панова не ускользнуло, что Травин задержался на ней взглядом, он было занёс над своими записями карандаш, чтобы сделать пометку, но Сергей его опередил.
– Вот эту ложку узнаю, – сказал он.
– А ну-ка, – оживился работник органов, – где видели?
– Так у хозяйки моей, Пахомовой Анны Степановны. Ложки Пилявскому принадлежат, она их домой чистить брала два раза. Первый раз начала, так эмаль испортила, серебро – металл нежный, просто так не поправишь, а уже во второй раз я сам почистил, потому и помню хорошо. Двенадцать штук их было.
– У Пахомовой, значит? А шкатулку?
– Нет, не приходилось.
– Хорошо, гражданин Травин, вы в коридоре подождите, Майя Михайловна вам протокол вынесет, распишетесь, и свободны. Если вопросы ещё и будут, то уже у следователя Введенского.
Глава 5
Выйдя на улицу, Сергей кинул гривенник беспризорному с обувным ящиком, который присматривал за велосипедом в отсутствие хозяина, забрался на седло и закрутил педали. Итальянский велосипед шёл мягко, без рывков, не чета дуксовским или харьковским, но и обслуживания требовал регулярного. Травин купил его год назад в кредит в Автопромторге за сто тридцать рублей и до сих пор жалел, что не взял два. До дома от пожарной каланчи было рукой подать, по 2-й Сокольничьей, а там мимо казарм и Владимирской больницы. Прохладный ветер норовил залезть под рубаху, лужи взрывались радужными каплями, яблони во дворах были усыпаны наливающимися плодами, красноармейцы на плацу маршировали, подбадривая себя революционным маршем. Пахомова хлопотала на кухне, при виде Травина сделала страдальческое лицо.
– Митрий совсем плох, – сказала она, – доктор приходил, уж и не знает, сколько осталось, попа бы позвать, да он денег запросит. Ты его не беспокой сейчас, Семён Петрович укол сделал, спит.
Сергей вздохнул, достал кошелёк, выложил на стол пять рублей. Потом добавил ещё столько же.
– Вот спасибо, Серёженька, – Нюра быстрым движением смахнула бумажки себе в передник, – что бы мы без тебя делали.
– Я сейчас в милиции был, – сказал Травин как бы между делом.
– И что ты там забыл, соколик?
– О Пилявском расспрашивали, ну который помер. Ты вот скажи, куда ложки делись? – молодой человек подошёл к Пахомовой поближе.
Та аж перекрестилась.
– Какие ложки?
– Те, что ты у покойника вынесла.
– Бог с тобой, Серёжа, ничего я не брала, – Пахомова бочком отошла к окну, к трём огромным тазам, в которых было замочено бельё.
– Может, и не брала, только в милиции мне их показывали, сказали, что пропал набор, а вещи приметные, с рисунком. Моё дело – сторона, но, если кто прознает, повесят на этого человека не кражу, а убийство. Небось растрепала уже кому-нибудь? Скупщику носила?
– Издали показала, так хорошую цену не дал, жид проклятый, по весу хотел забрать, а там всего по целковому за штуку выходит. Что же делать? – Нюра горестно вздохнула, подставила табуретку, открыла дверцу верхнего ящика и достала свёрток. – Может, сказать, что Лев Иосифович сам мне их отдал?
Травин смотрел на неё, но ничего не говорил.
– Почистить велел, – Пахомова поправилась.
– Уже лучше, так и говори, если спросят. Ты, тётя Нюра, жадность поумерь, сама посуди, серебро сейчас дешёвое, цена им в лучшем случае два червонца, а проблем наживёшь гораздо больше, чем они стоят. Тут два варианта есть, или ты их в милицию сдаёшь, или родственникам этого Пилявского. Остался кто у него?
– Ох и правда, Серёжа, бес попутал, – женщина развернула свёрток, ложки тускло блеснули, – племянница у него была, ей подкинуть можно.
– А шкатулка и солонка? Мне ещё шкатулку показали с монетами и солонку с перламутром.
– Вот этого не было, вот те крест, только ложки взяла, он-то там мёртвый валялся, я и прибралась на кухне чуток. А потом ночь после заснуть не могла, приснился мне он, манил рукой, пришлось поутру в церковь бежать. Так сам он виноват, помер, а кто мне платить будет? Пока новых хозяев найдёшь, время-то идёт, вот я и подумала, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Ты уж устрой, Серёженька, чтобы никакие следователи сюда не шастали. Я баба тёмная, а ты вон какой смышлёный, забери их с глаз долой, а адресок я тебе напишу. Или, может, в дом к Льву Иосифовичу подкинуть?
– Нет, в дом не получится, там уже обыски были.
При слове «обыск» Пахомова слегка побледнела и со вздохом подвинула свёрток Травину.
– Хорошо, побудут пока у меня, – сказал тот, – на днях занесу, скажи только, куда и кому.
* * *
В 1885 году на Оленьем валу по заказу купца Овчинникова архитектор Ушаков построил одноэтажный кирпичный корпус ювелирной фабрики. Через шесть лет фабрика переехала по другому адресу, а пустующее помещение вскоре переоборудовали под ресторан. Дела в заведении шли так себе, но перед войной помещение расширили за счёт пристроек, левую часть надстроили вторым этажом, а со стороны главного фасада сделали три входа, два из которых выделили козырьками и пилястрами. Появилась новая вывеска – «Ресторан-варьете „Тиволи“».
«Тиволи» имел бешеный успех, внизу, за столиками, сидели ведущие артисты московских театров, ложи облюбовала городская знать, присматривавшая себе содержанок из танцовщиц, а Иосиф Ермольев, один из первых российских режиссёров, снимал в ресторане свои фильмы.
Революция на время разогнала публику, превратив ресторацию в площадку для коммунистических собраний, в двадцатом здесь даже выступал Ленин, но, когда новая экономическая политика набрала обороты, «Тиволи» передали в аренду коммерсантам, и всё вернулось – и полуголые танцовщицы, и шампанское рекой, и новая знать. На кругу стояли рысаки с повозками, поджидая богатых клиентов, и те не скупились, брали самое лучшее.
Ковров подъехал к зданию варьете на извозчике и торопливо забежал в подъезд. Моросил мелкий дождь, в лужах отражались электрические фонари и яркая вывеска, швейцар в ливрее и с красным бантом на груди распахнул дверь, кланяясь клиенту. Николай кинул ему серебряный рубль, отдал гардеробщику плащ и прошёл в залу.
– Нижние столики все заняты, товарищ, – подскочил к нему метрдотель, – прошу, в бельэтаже есть несколько свободных мест.
– Меня тут, братец, ждёт господин Гершин. Я – Ковров.
На лицо метрдотеля наползла слащавая улыбка.
– Как же, Борис Михайлович предупреждали-с, только они наверху, вниз не спускаются. Эй, ты, проводи уважаемого товарища в пятую ложу.
Проходивший мимо официант кивнул и направился к лестнице, краем глаза следя, чтобы гость не отстал. Они поднялись на второй этаж, от лестничной площадки начинался коридор, шедший полукругом, с дверьми, ведущими в ложи. Рядом с дверью, на которой висела бронзовая цифра «5», официант остановился, поклонился, получил рубль и отправился обратно.
– Это ж сколько мелочи с собой таскать приходится, – вздохнул Ковров и распахнул дверь.
В небольшом помещении открытый проём выходил в сторону сцены, на которой под аккомпанемент скрипки и фортепьяно какой-то человек с лицом, измазанным белой краской, пел высоким неестественным голосом. Перед проёмом стоял столик на шесть персон, уставленный бутылками и закусками, за ним сидели Шпуля и Радкевич.
– Прошу, милостивый государь, – Гершин показал Коврову на свободный стул, – не стесняйтесь, всё оплачено, так сказать. У нас здесь по-простому, угощайтесь.
Николай не заставил себя ждать, уселся, налил вина. Повисло молчание, Шпуля смотрел на сцену через пенсне, Радкевич ожесточённо расправлялся с куском окорока, отрезая большие куски. Ковров есть не хотел, тем не менее он положил на тарелку тарталетку с икрой, подметил, что у бывшего офицера бокал наполнен сельтерской, хотя выглядел Радкевич так, словно выпил. Белолицый на сцене наконец прекратил завывать, раскланялся, сорвав овации, и ушёл. Заиграл канкан, из-за кулис выпорхнули женщины в чулках с подвязками и голой грудью, затрясли ногами, Радкевич оживился, отвлёкся от еды.
– Хороши, – сказал он. – Не желаете, господин Ковров?
– Такого добра рядом с «Пассажем» пруд пруди, – Николай наконец положил тарталетку в рот, прожевал, белужья икра была свежей и в меру солёной, тесто песочным и пресным, – и куда здоровее прежних. При большевиках гигиена поднялась на новую высоту, хоть в чём-то они преуспели.
– И не говорите, – поддержал Гершин, – тут не отнимешь, больницы открыты для трудящихся масс. Кстати о них, точнее, о вас. Надолго в Москве решили осесть?
– На год, – не раздумывая ответил Ковров. – Помещение оплатил, на обустройство потратился, у здешней милиции пока что претензий ко мне нет, а в Петрограде примелькался, интерес ненужный возник. Я с тонким товаром работаю, он доверия между покупателем и продавцом требует, а его, кроме посредника, никто обеспечить не может. Главное – репутация.
– Отлично сказано, – Гершин налил себе ещё вина, выпил залпом. – Ещё год назад здешние оценщики нарасхват были, но сейчас к ним доверие упало. Кого-то замели по пустяку, а есть которые стучат, к ним только если случайный человек придёт.
– Мои расценки простые. Если товар обычный, ходовой, то два процента беру за осмотр и удостоверение, с картинами и гобеленами сам не работаю – слишком много фальшивок, специалистов со стороны привлекаю, из галереи Третьякова, к примеру. Ну а если вещички действительно ценные, которые в аукцион не понесёшь, то тут уж зависит от того, с кем сговорюсь. Лучше с покупателем, у кого деньги, тот и музыку заказывает. Если у вас сомнения есть, могу нескольких в Харькове и Петрограде назвать, они подтвердят, что работаю я честно, интерес клиента выше своего ставлю.
– Спросили уже, – сказал Радкевич, – иначе не встречались бы.
– Тогда, господа, за чем дело встало? Пустые разговоры – дело хорошее, на баб голых поглазеть, вина выпить завсегда готов, но денег на этом не заработаешь. Сегодня отдохнём, а потом и к делу перейти надобно.
– Пойду освежусь, – Гершин поднялся, чуть покачнулся, – а как вернусь, обо всём сговоримся.
Он вышел, тяжёлая дверь на секунду впустила из коридора женский визг и хохот. Радкевич отпил воды, побарабанил пальцами по столу.
– Значит, Ковров? – спросил он.
– Как есть, – Николай слегка поклонился.
– Ты мне арапа не гони, – Радкевич опёрся ладонями на стол, – помню по шестнадцатому году, в штабе Литовского полка в Гатчине банчик метали. Был там один фраер фартовый, вроде лопух лопухом, а всё себе сгребал, как звали только, позабыл, но портрет твой прямо один в один.
– Везение – штука переменчивая, господин Азалов, если не ошибаюсь? Шрама тогда у вас не было, но на лица у меня тоже отличная память. Имя своё я напомню, Гизингер Николай Леопольдович, – Ковров чуть приподнялся, – только оно в прошлом осталось, полагаю, шантажировать этим меня не будете? А то ведь это процесс обоюдный, у всех у нас грешки перед новой властью имеются. И если захотите спросить, чего это я из Советской России не сбежал, так наперёд отвечу – мне и здесь неплохо живётся.
– Ладно, – Азалов-Радкевич слегка расслабился, – ты уж извини, я привык за эти годы по-простому, без расшаркиваний, предупредить сразу хочу, если в какой организации из бывших состоишь, меня агитировать не надо.
– И не подумаю, сам эти компании стороной обхожу. Нас, Герман, большевики пока что терпят, волю дали деньги заработать, но тех, кто в политику полез, уничтожат, и глазом не моргнут. Новая власть всегда на костях старой строится. Поэтому лучше займёмся, как говорят в Североамериканских Штатах, бизнесом, а о прошлом вспоминать не станем. Скажи, из нашего разговора толк какой будет? А то кузина мне наобещала, что вы люди серьёзные и с возможностями, но она женщина возвышенная, мало чего в голове придумает.
– Торговыми делами у нас Шпуля ведает, ты ему вроде приглянулся, почует гешефт – будет у вас бизнес, моё дело маленькое, проследить и предупредить. Но сегодня только приглядываемся. Будешь?
Он достал из кармана крохотную металлическую фляжку, насыпал на серебряную тарелку белый порошок, протянул Коврову блестящую трубочку. Тот отделил небольшую часть, втянул в нос, вернул трубочку Радкевичу.
– Завтра сам подойду к обеду, – сказал тот, делая себе порцию раза в три больше, – есть у меня одна вещица, посмотришь, скажешь, что она собой представляет.
* * *
Радкевич не обманул, появился в почти обустроенном магазине на следующий день в два часа. Старенький «студебеккер» подкатил ко входу, бывший офицер вылез с заднего дивана, вместе с ним из салона авто бодро выскочили два крепыша в кожаных куртках, они, в отличие от Радкевича, далеко проходить не стали, заняли позиции у входа. Ковров как раз показывал новенькой продавщице пришедший товар – перчатки и шляпки. Продавщицу прислала Мальцева, ей Николай доложился с утра о встрече, но про то, что он и бывший офицер друг друга узнали, рассказывать не стал. Мальцева была недовольна, посчитала, что Ковров уж больно сильно на Шпулю и его компаньона давит, и приказала дальше на рожон не лезть.
– Разложи перчатки по витринам, и как уборщица придёт, пусть хорошенько всё почистит, чтобы блестело, – распорядился Николай, – а мы с товарищем пока побеседуем. Прошу, товарищ Радкевич, ко мне.
За стенкой из комнаты прислуги Ковров оборудовал себе гостиную, двери из небольшого общего зала вели в подсобку и ванную, по центру стены стоял массивный шкаф с вензелями, купленный за двадцать пять рублей у треста, дубовый круглый стол расположился под зелёным абажуром с электрической лампочкой. Стол был застелен бильярдным сукном, на нём даже следы мела сохранились, вокруг расставили стулья с гнутыми ножками, сиденьями из гобелена и резьбой. Радкевич одобрительно хмыкнул, уселся за стол, положил на сукно свёрток, развернул.
– Занимательная вещица, – Ковров повертел тяжёлую шкатулку в руках, достал из кармана окуляр, вставил в глаз, – ага, вот. Видишь клеймо, корабельный якорь? Ювелирная фирма Мальцей из Варшавы, по датировкам монет – где-то восемьсот тридцать пятый год. Фамильная реликвия?
– Друга моего покойного, – собеседник качнул головой, – всё, что осталось от него. Как думаешь, цена какая ей?
Ковров откинул крышку, внутренности шкатулки блеснули золотом.
– Снаружи, – сказал он, – монеты вставлены нарочито мелкие, подчёркивается, что настоящая ценность сокрыта внутри. Ангел, если не ошибусь, наверху из золочёной бронзы, орнамент и ножки – тоже. Герб Пилава, с подобным польских родов множество, знавал я графа Потоцкого, так у него такой же был, только с подковой понизу, ну да тебе лучше известно, какая у друга фамилия. Больше сорока червонцев за неё не выручить, и то если на ценителя попадёшь – мастер хороший, но из средних, к весу металла столько же прибавляется. Это, увы, не Фаберже.
– Мне Станислав говорил, с потайным отделением она, – Радкевич наклонился поближе, – вот только как открыть, не знаю, ножки вертятся в разные стороны, а ничего не происходит. Выламывать жалко.
– Раз вертятся, значит, хитрость есть, – Николай закрыл крышку, подвигал ножки, прислушиваясь, – Карл Филипп Мальц родился в 1797-м, все его шкатулки с секретом открываются одинаково. Первая цифра – левая передняя ножка, один щелчок по часовой стрелке, потом дальняя левая, семь щелчков против, и так доходим до последней, поворачиваем ангела так, чтобы от тебя смотрел. Главный секрет, крышку, пока набираешь код, трогать нельзя. Вуаля!
Он снова открыл шкатулку и потянул золотую коробочку на себя. Та легко пошла вверх, открывая потайное отделение, в котором лежал исчерканный карандашом лист писчей бумаги. Антиквар продемонстрировал закладку собеседнику, Радкевич стремительно схватил лист, развернул, быстро проглядел, потом спрятал в карман.
– А ещё секреты у этой вещицы есть?
– Как не быть.
Ковров тяжёлую золотую вкладку вернул на место, поставил ножки в исходное положение, а потом завертел их в обратную сторону, с последним щелчком монета на боковой стенке отвалилась, в углублении лежала матово блестевшая игральная кость, которая вывалилась на стол, но упасть на сукно не успела, Радкевич её ловко поймал и в карман спрятал.
– На этом всё, – Николай аккуратно вставил монету обратно, вдавив большими пальцами.
– Значит, сорок червонцев? – сказал гость. – Нет, пожалуй, себе оставлю, как память. Слишком дёшево за дружбу, так ведь?
– Как скажешь, – согласился Ковров, – а что по нашему делу?
– Первый товар через неделю привезут, надо будет посмотреть, что ценность имеет, – Радкевич поднялся, – а что и даром не нужно. За день-два предупрежу, чтобы окончательно всё обговорить, до тех пор беспокоить не буду.
Ковров проводил бывшего офицера, проследил, чтобы товар на витринах лежал ровно и со смыслом, кожаные изделия там, где темнее, те, что со стекляшками – рядом с окнами, вернулся в комнату. Достал из рукава лист бумаги, развернул и погрузился в чтение. Потом взял блокнот, аккуратно переписал то, что было написано на листке, достал ступку, остывший уголёк из печи, тщательно его размял в порошок, посыпал на бумагу с обратной, неисписанной стороны и аккуратно сдул. На почти гладкой поверхности проступили контуры рисунка, его он тоже перенёс в блокнот, лист бумаги убрал в комод, а блокнот засунул в карман.
– Не знаешь, где клад отыщешь, – сказал он сам себе и отправился обедать.
Глава 6
Племянница Пилявского жила в бывшем доходном доме Анны Егоровны Альберт. Травин сверился с адресом – Варсонофьевский переулок, дом номер 4, поискал глазами нужную дверь. Прохожие сновали туда-сюда, погружённые в собственные проблемы и мысли, в конце улицы собрались беспризорники, они играли в биток, и особой надежды на то, что оставленный внизу велосипед дождётся хозяина, не было. Сергей вздохнул, взвалил железного коня на плечо, зашёл во второй подъезд. В просторном вестибюле нижнего этажа, возле лестницы, на табурете сидел милиционер, мужчина лет сорока с шикарными фельдфебельскими усами.
– Вам кого, гражданин? – спросил он.
– Кольцова Елена Станиславовна, – прочитал по бумажке Сергей. – Сказали, здесь живёт.
– Кольцовы, – милиционер задумался, – нет, не слыхал. Может, ошиблись вы?
– Тринадцатая квартира.
– Так это ж Лацисов, третий этаж, а Кольцова верно племянница ихняя, девчушка молодая, шастает здесь, – обрадовался страж порядка. – Так вы ей кем приходитесь?
– Я работник таксомоторного гаража, – Травин встал так, чтобы значок честного воина Карельского фронта был хорошо виден, – забыла, понимаешь, в машине вещи свои, растеряха, вот и поручили мне отдать. Еле нашёл, хорошо, открытка там с обратным адресом. Так я оставлю свой самокат здесь?
Милиционер важно кивнул, Сергей прислонил велосипед к стене и поднялся на третий этаж по широкой гранитной лестнице. Дверь с бронзовыми цифрами 1 и 3 находилась справа, на стене тускло блестела кнопка электрического звонка. Ждать пришлось недолго, тяжёлая створка приоткрылась, и в образовавшуюся щель высунулась растрёпанная женская голова.
– Я к Кольцовой, – не дожидаясь вопроса, сказал Травин.
– К Леночке? Вытирайте ноги и проходите, – распорядилась женщина, – только они ужинают.
– Ничего, я подожду.
Молодой человек зашёл в большую прихожую, где стояли высокий красного дерева комод и вешалка, на которой висела шинель. На полу лежал восточный ковёр, с картины на стене на Травина грустно смотрела пухлая полуголая дама.
– Глаша, кто пришёл? – раздался густой мужской голос откуда-то из глубины квартиры.
– К Лене, Генрих Янович, – закричала женщина, – молодой человек.
Там же, откуда исходил голос Генриха Яновича, раздалась перебранка, два женских голоса спорили, стоит ли Лене выходить, или она должна сначала доесть десерт и продемонстрировать женскую гордость, но любопытство и молодость победили, в коридоре показалась Кольцова.
Сергей сразу узнал девушку, которую недавно видел в тридцатом отделении, и девушка тоже его узнала, судя по тому, как широко распахнула глаза.
– Вы, – сказала она.
– Я, – Травин кивнул.
– Вы меня преследуете? – Кольцова хотела было вспылить, но съеденный ужин давил на диафрагму, не давая ярости хорошенько разгореться, она упёрлась в Травина руками, выталкивая за дверь. – Кто вы такой? Тётя Яна, сидите, я разберусь сама. А ну-ка, товарищ, стойте здесь. И имейте в виду, внизу дежурит милиционер, одно моё слово, и он вас арестует.
– Не сможет, – Сергей прислонился к перилам.
– Почему это? – слегка оторопела Лена.
– Он за моим велосипедом приглядывает, и вообще хороший человек.
Снизу послышалось покашливание, Кольцова невольно улыбнулась.
– Ладно, – сказала она, – вы меня выследили, что дальше?
– Вот, – Травин протянул ей свёрток.
Лена развернула ткань, уставилась на ложечки.
– Анна Пахомова, бывшая прислуга вашего дяди, брала чистить, а как его убили, милиции сказать побоялась, подумала, что в краже обвинят. Адрес она ваш знает, попросила меня найти и отдать, это ведь вам теперь принадлежит?
– Ну да, – растерялась девушка, – так вы меня не преследовали?
– Совсем немного, вы так быстро сбежали, что у меня и шансов не было. Меня зовут Сергей, я у Пахомовой комнату снимаю.
– Так вы потому в отделение приходили, что могли что-то знать? – догадалась Кольцова. – А я уж себе придумала. Вид у вас такой, товарищ Сергей, что вечером в темноте встретишь, заикаться начнёшь, да и днём тоже, вылитый преступный элемент.
– Уж какой есть, – нахмурился Травин, – извините, что побеспокоил, гражданочка.
– А вы обидчивый, – Лена хитро прищурилась, – знаете что, а пойдёмте-ка со мной. Фамилия какая ваша?
– Травин.
Кольцова потянула его за рукав обратно в квартиру и дальше по коридору. В большой комнате за круглым столом сидели двое, низенький толстый мужчина с лысиной, покрытой редкой прядью, в военной гимнастёрке, и полная высокая женщина с мощными плечами и такими же мощными стёклами очков в роговой оправе. Они ели и о чём-то разговаривали, при виде Сергея прервались.
– Познакомьтесь, – сказала Лена, положив ложечки на буфет, – это Серёжа Травин, мы с ним встречаемся. А это моя тётя, Ядвига Иосифовна, и дядя Генрих Янович. Нет, тётя, Серёжа с нами не останется, мы срочно должны идти.
– Куда это вы на ночь глядя собрались? – обладатель густого баса смотрел на гостя, как на помеху между ним и пирогом с вареньем.
– В кинотеатр, – ответил Травин за Кольцову, – на «Крест и маузер».
Афиша фильма украшала фасад Главкино, когда он проезжал на велосипеде по Тверской.
– Это хорошая картина, – неожиданно одобрила Ядвига Иосифовна, – Геня, я тебе о ней говорила давеча, её товарищ Благонравов снял по актуальнейшим проблемам низости и ханжества религии, проблематика архисовременная. Наркомпрос Луначарский очень хвалил, сказал, мол, нужный стране фильм, не то что мелкобуржуазные поделки. Юноша, вы комсомолец?
– Нет, но готовлюсь им стать, – деликатно ответил Сергей.
Кольцова, чтобы прервать расспросы, утащила его за рукав обратно в прихожую, точнее, пыталась тащить – при такой разнице габаритов это смотрелось самонадеянно, но Травин дал себя увлечь, вновь вытолкать обратно к лестнице, и через минуту они стояли у подъезда. Племянница покойника Пилявского Сергею понравилась – стройная, с пропорционально небольшой грудью и изящной шеей, пронзительными голубыми глазами и приятным высоким голосом. Даже шрамик над пухлой верхней губой не портил вид, а наоборот, притягивал взгляд. Молодой человек прикидывал, что делать дальше, отделаться от неожиданной знакомой или всё-таки знакомство продолжить.
Но всё уже решили за него.
– На «Крест и маузер» я не пойду, – сказала Лена, – скука смертная, а вот «Багдадский вор» с Фэрбенксом для первого свидания сгодится. Ваш Боливар, товарищ Травин, двоих выдержит?
– Кто? – не понял молодой человек.
– Ну велосипед же. Ты что, О’Генри не читал?
Проснулся утром Сергей от звона будильника, хотя вставать ему так рано было незачем – весь этот день до обеда он был свободен. Кольцова откинула одеяло, потянулась и начала быстро одеваться. Спала она совершенно голой и пристального мужского взгляда не смущалась.
– На лекцию опоздаю, мне Кольцов устроит весёлую жизнь, – сказала она, натягивая блузку.
– Какой Кольцов? – не понял молодой человек.
– Пашка Кольцов, доцент, читает нам сегодня государственное право.
– Родственник твой?
– Какой там родственник, – Лена подтянула брюки, поставила ногу на стул, шнуруя ботинок, – муж.
К такому повороту событий Травин был не готов. Вечером они и вправду доехали на велосипеде до кинотеатра «Колизей», что на Чистых Прудах, но билетов на вечерний сеанс не осталось, и Лена предложила просто прогуляться по темнеющему городу. А потом, слово за слово, попросила, а точнее, потребовала показать, где Сергей живёт, и уже в комнате они быстро оказались в одной постели. Отношения развивались стремительно, муж Пашка в них никак не вписывался.
– Бывший практически, – сжалилась девушка над Сергеем. – Мы с ним два года прожили и разбежались, уж больно ревнивец был, только и бубнил, с кем пошла, на кого поглядела. Одна от него польза была, родство со Станиславским, я за эти два года все спектакли в Москве пересмотрела. Если хочешь, он и нам билеты достанет, в Малый или Художественный.
– Да я больше по кино.
– Это я поняла, – Кольцова наклонилась, чмокнула Сергея в нос, – всё, побежала. Позвоню.
– Куда позвонишь?
– В гараж, плакаты-то ваши по всей Москве висят. «Такси не роскошь, а культурная необходимость, телефон два пять один пять шесть», – процитировала она. – Ты тоже не пропадай, номер наш домашний я черканула.
Она помахала бумажкой, положила на стол и выбежала из комнаты. Сергей вздохнул, накрыл голову подушкой, спасаясь от утренних солнечных лучей, и почти сразу снова уснул.
На работу он отправился в два часа, его смена начиналась только в девять вечера, но Коробейников попросил съездить за запчастями в «Дукс». Новые французские «рено» ремонта практически не требовали, а вот прокатные машины, которых в гараже было три десятка, ломались часто и с фантазией. Детали для них собирали где могли, а что не удавалось найти, заказывали через Автопромторг за золотые червонцы, так что машины эти, как мрачно шутил Коробейников, сами уже на вес золота были.
Сергей забрал в гараже грузовик «фиат», уселся за руль, на пассажирское кресло забрался кладовщик Забелин.
– Ну что, в путь, Пахом Кузьмич? – Травин выехал на Каланчёвскую улицу.
– Богом прошу, не гони, – Забелин вцепился в кресло, – вот как с Пасечником или Семаго соберусь, они аккуратно едут, чинно и благородно, а ты словно бес несёшься.
– Так не кобыла это, – на повороте на Горохольский им дорогу преградила повозка, Сергей аккуратно выжал клаксон, лошадь повела в сторону, отодвигая телегу, извозчик погрозил им кулаком, – она ж не сено жрёт, а натуральный бензин. Да и ты в гараже работаешь, не на конюшне, так ведь?
– Я с деталями дело имею, – кладовщик перекрестился на крест часовни Серафима Саровского, – а не с этими адскими машинами. Сколько, говоришь, лошадей в этом драндулете?
– Тридцать. А куда деваться, товарищ кладовщик, повозка столько железа не увезёт, – Травин снизил скорость до разрешённых семнадцати километров в час, теперь машина тащилась, словно черепаха.
– Это да, – вздохнул Кузьмич и до самого авиационного поля молчал.
Завод Авиахим № 1 раньше назывался «Дукс» и до революции принадлежал Юлиусу Александровичу Брежневу. В девятнадцатом «Дукс» национализировали, переименовали, и на месте ангаров возвели фабричные корпуса, в которых инженер Поликарпов строил первые советские самолёты. Травину, а тем более Кузьмичу, воздухоплавательные агрегаты нужны не были, их интересовали запасные части к автомобилям, которые Автопромторг хранил на складах. Сергей высадил кладовщика возле ангара, а сам прошёл в конструкторский цех.
– Успенский где? – спросил он у рабочего, перекладывавшего стружку в ящик.
– Вон, – рабочий махнул рукой куда-то вдаль, – там они все.
Молодой человек пошёл вдоль токарных и фрезерных станков, на которых точили и шлифовали составные части для новых моделей, упёрся в стену, огляделся, выбирая, в какую дверь сначала заглянуть, выбрал левую и не прогадал. За створкой, в хорошо освещённом зале, небольшая группа людей собралась вокруг полуразобранного мотоцикла. Они шумно спорили, размахивая руками и тыча друг в друга пальцами.
