Андрей Никонов
Почтальон
От почтамта, где работал Сергей, до клуба было триста с небольшим шагов по мощённой булыжником мостовой. Клуб Урицкого находился в здании бывшей духовной семинарии рядом с церковью Николая Чудотворца, внутренние помещения, перестроенные новой властью, пытались изгнать из себя религиозное наследие, но оно то тут, то там себя проявляло – ангелами под потолками, крестами на дубовых дверях, изречениями на старославянском и древнегреческом вперемешку с силуэтами голых женщин, вырезанными на скамьях и партах.
Мероприятия, отрицающие Пасху, начались в полдень, комсомольцы и прочая молодежь из разных учреждений, которых здесь было в избытке, набились в бывшую семинарию битком. И не только молодёжь, хватало начальников средней руки, вышедших из комсомольского возраста, для которых это собрание было поводом провести день культурно. Сначала перед пёстрой аудиторией выступил секретарь Псковского окркома партии Баузе, уложившийся в десять минут – ёмко, образно и с латышским акцентом он рассказал о партийной работе на местах и о борьбе пролетариата за мировую революцию. Точно такую же речь он произнёс за полчаса до этого в центральном клубе ВЛКСМ, в час дня с ней же его ждали в клубе железнодорожников, там организацией угощения занимался пивной завод. Вслед за Баузе начальник окр финотдела Смирнов минут двадцать пытался связать один революционный тезис с другим, зрители было приуныли и хлопали вяло, но потом на сцену, затянутую кумачом, поднялся комсомольский секретарь Мирошкин и рассказал несколько анекдотов антирелигиозного содержания.
– Пусть они там празднуют свою Пасху, – заявил он в конце, – у нас своя есть, комсомольская. Старые порядки нам как корове седло и собаке пятая нога, поэтому, товарищи, будем есть, пить, веселиться и ниспровергать устои. Да? И не забывайте, ночью крестный ход, все комсомольцы должны быть на улицах возле учреждений культа и вести разъяснительную работу. Брошюры раздавайте, которые в коридорах лежат, проводите беседы, но чтобы никаких драк и бороды служителям культа не драть. Ясно?
Зал дружно согласился, Мирошкина сменили артисты из театра имени Пушкина с куплетами, в бывшей трапезной с утра расставили столы и открыли общественный буфет, самовары слегка подустали кипеть, завод искусственных минеральных вод прислал свою продукцию, а кондитерская фабрика – свою, ну и нехитрая мясная закуска от охотобщества на деревянных досках в самый строгий день поста вроде как бросала вызов религии, равно как и предстоящие танцы. Высокое начальство уехало, и веселью уже ничто не могло помешать.
Травин появился аккурат к тому моменту, когда артисты раскланялись, к слегка поредевшей аудитории вышли ребята из кружка самодеятельности завода напитков и бодро запели частушки на антирелигиозную тематику. Народ по одному-два человека потянулся из зала к кренделям и чаю, на первом этаже в платном буфете торговали водкой и пивом, многие принесли с собой натуральный продукт – жидкость разной степени мутности и крепости, и градус праздника подскочил на порядок. Комсомольцы старались как могли, в трапезной тренькала балалайка, в соборном зале стучали ложки, кто-то пытался подобрать на рояле что-то подходящее моменту, в просторном фойе на первом этаже трое сотрудников окрпросвета играли джаз на саксофоне, трубе и ударных.
Работники и особенно работницы почтамта тоже не обошли антипасху стороной, присутствия Травина они поначалу стеснялись и прятали стаканы, но потом одна из сотрудниц, бойкая Риточка, раскраснелась и потребовала выпить с ней на брудершафт.
– Как так можно, Сергей Олегович, – возмутилась она, когда тот взял стакан с лимонадом местного завода напитков. – Может, хоть сегодня?
– Нет, сегодня не получится, – Сергей подмигнул, выпил лимонад, поцеловал Риту в губы, та с готовностью ответила, потом побежала к подружкам, они хихикали и пытались на него не смотреть.
Сергей прошёлся по этажам, почти отбился от студенток педучилища, стайками шнырявших по коридорам, налил себе чаю в стакан, примерился к бублику с маком. Народу было много, и он спустился к буфету на первый этаж.
– Товарищ почтмейстер, – директор станции связи Соколов занял позицию у буфета ещё в полдень. – Вы избегаете! Па-апрашу!
– Ты же знаешь, Егор Кузьмич, – Сергей вздохнул, – я крепче кваса ничего не пью.
– Возражения не принимаются, – главный телефонист попытался чмокнуть Травина в щеку, но промахнулся, незлобиво махнул рукой и переключился на знакомого из окрстатуправления.
– Вот ведь черти, набрались изрядно, – послышался голос сзади. – Куда только влезает.
Травин обернулся – инженер типографии «Псковский набат» подобрался почти незаметно. Вадим Петрович Леднёв переехал в Псков из Ленинграда в начале февраля и жил неподалёку. Инженер, по его собственным словам, воевал на германском фронте, был отравлен хлором, комиссован в чине поручика, и изо всех сил старался выглядеть видавшим виды отставным офицером. Идеально ровный пробор чёрных с сединой волос, строгая, с иголочки одежда, едва заметная хромота, нарочитая скупость и отточенность движений портились излишней суетливостью и болтливостью. Алкоголь Леднёв не употреблял, это их с Травиным сблизило.
– Выходной, отчего не выпить рабочему человеку, – пожал Травин плечами. – Вас-то как сюда занесло, в этот безбожный вертеп?
– Теперь, мой дорогой Сергей Олегович, модно быть атеистом, а христианином даже вроде как неприлично, к тому же мои подчинённые здесь, не стану же я их бросать одних, так сказать, на амбразуру зелёного змия. Да и супружница моя решила развеяться, разогнать тоску, буквально днями в город вернулась из экспедиции. Вы ведь не знакомы? Дарья Павловна, душа моя, позволь познакомить тебя с чудесным человеком.
Услышав имя, Травин вздрогнул. Воспоминания попытались нахлынуть, но ударившись о жёсткий самоконтроль, отступили. Жена Леднёва ничем не напоминала исчезнувшую Белову, невысокая, полноватая, с грубыми чертами лица, завитыми в локоны чёрными волосами и заметными усиками над верхней губой.
– Мы ведь в Ленинграде, в старой столице обитали, Дарья Павловна в театре служила, так бросила всё и примчалась за мной, как жена декабриста, – гордо сказал Вадим Петрович. – Смотрите, Сергей, не влюбитесь, я жутко ревнив.
– Постараюсь сдержаться, – пообещал Травин, заработав заинтересованный взгляд женщины.
– Сергей Олегович у нас по учебной части, – пояснил Леднёв. – Его дама сердца учит детей в школе, очаровательная девушка из бывших, большая умница. Вы ведь с собой её привели?
– Нет, – Сергей равнодушно пожал плечами, – мы расстались.
– Как же так? – инженер, казалось, разволновался, даже руками всплеснул. – Такая чудесная пара. Жаль, очень жаль.
– Обычное дело, – жена Леднёва презрительно усмехнулась. Голос женщины совершенно не подходил к тому, что она говорила и как выглядела – бархатный, терпкий, затягивающий в себя, он мигом перекрывал все недостатки внешности, у Травина даже мурашки по спине пробежали. – Одумается и вернётся, не переживайте, молодой человек. У нас, женщин, в голове черт-те что творится, иногда нужен хороший пинок, чтобы всё правильно улеглось. Верно, Ва-адюша?
– Да, – восторженно подтвердил Вадим Петрович. – Ох, Сергей, смотрите, не упустите счастье своё, хватайте, как я схватил.
Травин пообещал именно так и поступить и решил, что пора с весельями заканчивать. Глаша, которая сюда его так зазывала, сама не появилась, не то чтобы Сергей на что-то надеялся или планы строил, но был слегка разочарован. К тому же рабочий день ещё не закончился, съёжившийся коллектив требовал присмотра, мало что там Циммерману в голову взбредёт, устроит революцию в отдельно взятом почтамте.
Он вышел на улицу, застёгивая кожаную куртку на тёплой подстёжке.
– Травин? – невысокий человек средних лет стоял на углу почтамта, чуть покачиваясь. От него разило спиртным.
– Да.
– Сволочь ты, Травин, – незнакомец говорил с южным акцентом.
– Ещё раз такое скажешь, ударю, – предупредил Сергей. – Подумай, может, спросить чего хочешь полезное?
Тот вместо ответа икнул, опёрся о стену. У него был нос с выраженной горбинкой и густые сросшиеся брови, в сочетании с низкой верхней губой и широким выдающимся подбородком они выдавали уроженца одной из закавказских республик.
Травин обошёл его и направился к крыльцу.
– Погоди, – вдруг крикнул кавказец. – Стой.
– Что? – Сергей повернулся с предпоследней ступеньки.
Незнакомец стоял метрах в десяти, расставив но ги для равновесия, в руке у него чернел револьвер.
Глава 2
Травин открыл глаза, сознание было ясным и чистым, он отлично помнил всё до того момента, когда из дула пистолета вылетела пуля. Недавно, буквально прошлым летом, его уже пытались убить, после чего он очнулся, зафиксированный в кровати сотрудниками милиции.
– Тогда я тоже был потерпевшим, – пробормотал Сергей, усаживаясь на слишком мягком матрасе, тот вместе с пружинным основанием провисал, словно гамак. На этот раз его не привязали. – Вот что значит другой город и другие правила.
Кровати с никелированными шишечками стояли в два ряда, по шесть в каждом, широкий проход между ними был покрыт красной ковровой дорожкой. Возможно, это весна действовала на жителей Псковского округа оздоравливающе, но кроме Травина, в палате лежал только один пациент, точнее говоря, сидел и хлебал из тарелки.
– Здорово, браток, – радостно поприветствовал он Сергея, подняв ложку. Капли супа упали на заляпанную майку. – Ты как?
– Нормально, – Сергей не торопясь встал. В правом боку чуть тянуло, аккурат в том месте, куда летом бандит ножиком попал, дышалось тяжело, толстая повязка на лбу норовила сползти вниз. – Вроде в грудь стрелял, а болит живот.
– Это с голодухи, видать, – жизнерадостный пациент часто закивал головой. – Меня тоже крутило, как бревном завалило на распилке, а сейчас вона, жив-здоров. Эй, ты ложись, я сестричку сейчас позову.
– Я сам, – Травин покачал головой, слегка надавил на печень. Острой боли не было, неприятные ощущения чуть усилились, да и только. Залез пальцем под повязку, нащупал ссадину. – Где она, твоя сестра?
– Комната ихняя справа по коридору, – сосед отставил пустую тарелку и пододвинул другую, с пшённой кашей, отломил от хлебной краюхи кусок. – А то я мигом.
– Справлюсь. День какой сегодня?
– Так ведь эта, светлый вторник, – охотно ответил пациент. – Значитца вот, разговляемся, понимаешь, пост кончился, можно и пожрать. Но лепила сказал, тебе пока нельзя.
– Придётся с ним серьёзно побеседовать, – Травин подошёл к двери, потянул её на себя. – Я без пропитания оставаться не могу.
На самом деле есть Сергею не хотелось до лёгкого чувства тошноты. Голова внезапно начала кружиться, используя стену коридора как опору, он кое-как добрался к полуоткрытой двери. В сестринской было пусто, на сколоченном из обструганных досок верстаке стояли подносы с марлевыми бинтами и бутылочки с прозрачной жидкостью, на письменном столе, покрытом тёмным лаком, две чашки в горошек соседствовали с тарелкой, на которой лежали нарезанный маленькими кусочками серый хлеб и почти целый бублик.
– Не вовремя я, – Травин развернулся, чтобы уйти, но тут к горлу подступил комок, в груди что-то сжалось, он опустился на стул. Сознание норовило ускользнуть и только напряжением воли держалось, перед глазами поплыли мушки, перекрываемые чернотой. – Что со мной творится?
Страха смерти он не ощущал, и не из таких передряг выбирался, хотя и в его будущее время медицина тоже была не ахти какой, а уж в первой трети двадцатого века загнуться можно было от любой болячки.
В комнату не торопясь вошла совсем молодая девушка в белом халате, увидев бледного, держащегося за грудь больного, она выбежала и вернулась почти тотчас с высокой женщиной постарше. Та быстро проверила у Травина пульс, осмотрела глаза, сунула в уши дужки стетоскопа и приложила металлический кружок к груди пациента.
– Нашатырь.
Сергей аж голову вздёрнул, когда ему сунули под нос пузырёк с запахом аммиака.
– Ну вот, сейчас станет лучше.
И вправду, голова чуть прояснилась, комок за грудиной начал исчезать, темнота от глаз отступила, он сжал и разжал кулаки, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.
– Так и помереть недолго, – наставительно сказала врач. Она с трудом затянула на плече Травина резиновую манжету. – Кто вам разрешил по коридорам разгуливать? За такое, товарищ больной, мы вас быстро выпишем и отправим домой, здесь надо соблюдать порядки.
Говорила женщина громко, каждое слово било молоточком по голове, голос у неё был низкий и хрипловатый, в нём слышались командные нотки.
– Домой, значит, домой, – просипел Сергей.
– Смотри, Наденька, какой шустрый, – женщина холодно улыбнулась, проверяя показания манометра, вернула стетоскоп на шею. – Домой он рвётся. Нет уж, товарищ… Как зовут больного?
– Сергей Олегович Травин, – без запинки произнесла Наденька.
– Нет, товарищ Травин, – непоследовательно сказала женщина, – домой вы не пойдёте. С таким давлением не ходят, а ползают. Кто его врач?
– Сергей Павлович.
– Доктор Иноземцев сегодня отдыхает по причине бурных праздников, лечить вас буду я. Где бумаги пациента?
– Сейчас принесу, – Наденька выпорхнула из комнаты.
– Спасибо, доктор, – Сергей попытался встать. – Если бы не вы, то всё, конец мне окончательный. Но теперь я полностью здоров.
– Не люблю таких больных, себе на уме, – женщина нахмурилась, на высоком лбу появилась вертикальная складочка. На вид ей было за тридцать, лицо с высокими скулами, крупным носом и пухлой нижней губой, большие чёрные глаза чуть косили, густые тёмные волосы доктор завязывала в пучок. – Я – Елена Михайловна Черницкая, с этой минуты ваш лечащий врач. А это значит, Сергей Олегович, что слушаться вы должны меня беспрекословно, если хотите выйти отсюда живым и здоровым. Ясно?
– Вы, похоже, пока не знаете, чем я болен, – Травин встал, голова всё ещё кружилась, но на ногах он мог стоять и медленно ходить.
В комнату вбежала Надя, сунула докторше папку.
– Обожди, – Елена Михайловна резко хлопнула рукой по столу, от этого жеста Сергей остановился, настолько он был неожиданным. – А ну сядь, сейчас выясню, что с тобой.
Травин усмехнулся и подождал, пока женщина быстро просмотрит несколько исписанных листов, но садиться не стал. Читала доктор, почти не двигая глазами и держа лист на вытянутой руке, словно охватывала текст целиком.
– Давайте сделаем так, – предложил он, когда Елена Михайловна принялась за записи по второму разу, – вы тут пока почитайте, а я пойду домой, и если вдруг мне станет плохо, вернусь.
– А давай, – женщина решительно мотнула головой. – Надя, готовь документы гражданина к выписке, видишь, он практически здоров. Ничего, что у него сотрясение мозга и сердце останавливалось два раза, еле с того света вернули, наблюдение необходимо, но пусть он лучше идёт и помирает. Так, товарищ Травин?
– Так, – Сергей кивнул. – Того света нет. И с чего бы это у меня сердце остановилось?
Вместо ответа женщина встала, подошла к нему со спины и ткнула кулаком в лопатку. Травина от боли аж качнуло.
– Это меня пулей так? – предположил он. – Странное место, вроде в грудь стреляли.
– Это вы так о ступеньку приложились, хоть и спиной, но ушиб миокарда налицо, шутить с этим не советую, а мозг, – сказала врач, – можно не проверять, нет его у вас, товарищ пациент.
– Вы у нас знаменитость, – Наденька принесла Травину тарелку с пшённой кашей и кусок хлеба с маслом, задержалась в палате, уселась на краешек кровати и смотрела, как Травин ест, – как же, из-за любви пострадали.
– Давай на «ты», – предложил ей Сергей, – а то каким-то пережитком буржуазного прошлого себя чувствую. Из-за какой любви?
– Так этот, кто в вас… в тебя стрелял, он же думал, что ты невесту у него увёл.
– Невесту? – С Варенькой Лапиной, учительницей Лизы, они расстались не очень хорошо, но это произошло буквально на днях, и никакого жениха у неё не было.
– Глашу.
– Какую Глашу? – тут уж Сергей ничего не понимал.
– Почтальоншу вашу, ну или кем она работает.
– Кассиршу.
– Да. В общем, она пропала.
– Так, – Травин внимательно посмотрел на Наденьку. – Ты с чего взяла, что Глаша пропала? Это раз. И второе, раз уж ты всё знаешь, расскажи-ка, почему в меня кто-то стрелял?
– Вот ты непонятливый, – Наденька прыснула, сморщила носик. – Сильно головой ударился о колонну, видать. Я же сказала, у Глаши был жених, который в тебя стрелял, потому что думал, что она с тобой сбежала. А потом оказалось, что не с тобой, и Лакоба уже два раза приходил извиняться, очень беспокоился, что ты помер.
– Лакоба – это жених? – уточнил Сергей.
Наденька кивнула.
– И следователь приходил, но только один раз. И ещё Фомич из второй городской заходил, санитар, очень они с доктором ругались, мол, лечат тебя неправильно.
– Так ты Фомича знаешь?
– Когда на курсах в морг ходили, там он нам показывал всё. Ой, и девочка твоя как узнала, что тебя ранили, так отсюда только на занятия и уходила.
– Лиза?
– Она.
– Я ей всыплю, – пообещал Травин. – Так что, ревнивец этот Глашу-то нашёл?
– Так нет же, пропала она. Следователь потому ещё и приходил, что ищут.
– Погоди, – Сергей отставил тарелку. – Как фамилия следователя?
– Матюшин Ваня. Иван Сергеевич. Он мой старший брат, – видно было, что Наденька своим братом очень гордится. – Только это секрет, ну про то, что Глашу ищут, никому не говори.
Травин улыбнулся – второй пациент лежал на кровати и храпел.
– Могила, – пообещал он. – А у брата твоего в здании окружного суда кабинет или в прокуратуре?
Из больницы Травин вышел только следующим утром, от Черницкой даже здоровые люди так просто не уходили. В кармане у него лежали выписной эпикриз и рекомендации на двух страницах. Пуля прошла по касательной, при падении Сергей ударился головой и потерял сознание, а потом, на следующий день, сердце начало работать с перебоями. Аритмия, по мнению докторши, могла вернуться в любой момент, Травину запрещалось резко двигаться, приседать, поднимать тяжести и волноваться. Есть полагалось сливочное масло, хлеб и каши, а мясо и рыбу ограничивать. Когда Сергей рассказал врачу про свою контузию, Черницкая вздохнула.
– Вам, Сергей Олегович, вообще надо вести себя очень осторожно. Повреждения мозга иногда даже на рентгеновских пластинах трудно заметить, но они есть и никуда не денутся, а ушибы сердца – ещё опаснее. Так и быть, отпущу вас, но чтобы в эту пятницу непременно пришли ко мне на обследование. И если в груди колоть будет, боли, даже стеснение обычное, круги перед глазами – мигом к нам, не раздумывая.
Травин согласился, только чтобы поскорее из больницы выбраться, и решил, что вполне может своё обещание не сдержать. Но Елена Михайловна так не считала, она сделала пометку в тетради с красной дерматиновой обложкой, обвела запись красным карандашом и поставила восклицательный знак.
Окружная больница стояла между Красноармейской набережной и Интернациональной улицей, Сергей подумал было взять извозчика, но на улице потеплело, солнце припекало так, что он вспотел, добравшись до моста через Великую, а там до почтамта было рукой подать.
Сергей заглянул на работу и убедился, что Циммерман всё держит под контролем.
– Мы уж думали, всё, новое начальство ждём, а ты вон, жив-здоров, – Семён был всё в той же привычной кофте, он читал журнал «Звезда» с последней главой романа Юрия Тынянова, но ради такого случая его отложил, хоть и с неохотой. – Следователь к нам приходил вчера, Глашей интересовался. Что с ней?
– Да вот сам хочу выяснить.
– Загуляла Глашка, – авторитетно припечатала Марфа Абзякина. Женщине было за сорок, она пережила трёх мужей и всё про всех знала. – Не в первый раз, с Покрова, считай, держалась, но своё природа взяла. Ох и слаба она по мужской части, как нагуляется, объявится.
Остальные с интересом прислушивались, видно было, что в версию Абзякиной они хотят верить больше, чем в то, что с их коллегой что-то случилось.
– Вон, Зойка знает. Зойка, где твоя подруженция гулящая?
Зоя Липкина заявила, что тоже не знает, где Глаша, но с Марфой согласна, есть за её подругой такой грешок, хотя с тех пор, как она с видным мужчиной из таможни связалась, вроде за ум взялась. Сам факт пропажи сотрудницы почтамта отошёл на второй план, все дружно начали обсуждать её моральные качества, Травин решил, что в этом он им не помощник.
– Забегу к следователю, потом домой – отлежусь, – сказал он Семёну. – А вам на разговоры даю десять минут, потом – за работу. И если жирное пятно опять в журнале поставишь, деньги подписчику возместишь.
Небольшие города удобны тем, что все солидные учреждения располагаются друг от друга в нескольких шагах. Выйдя из почтамта, Травин за две минуты дошёл до здания бывшего дворянского собрания, которое теперь занимал окрсуд, и выяснил, что следователь находится на очень важном и особо ответственном задании, а потому принять посетителя не может.
– Не положено, – заявил служащий суда, старичок с тонким горбатым носом и оттопыренными ушами, сидящий за конторкой при входе. – Это каждый начнёт от дела отрывать, а тут события государственной важности. Вы, гражданин, запишитесь, а потом являйтесь в назначенное время.
Травин спорить не стал, остался стоять, глядя на конторского сверху вниз. Служащий сначала уткнулся в бумаги, потом занервничал, украдкой бросал на Сергея тревожные взгляды, а когда тот осторожно опустил кулак на стол, сдался.
– Обедает Матюшин.
– Я подожду, – Сергей уселся на край стола. – У меня времени много.
Массивная, царских времён мебель угрожающе заскрипела. Мимо проходили другие судебные работники, на отчаянные взгляды конторщика они не реагировали, Травину показалось, что служащие специально отворачиваются, а если и поглядывают на них, то со злорадством, искоса и по возможности незаметно. Милиционер, дежурящий у входа, вышел на улицу и обратно возвращаться не спешил. Служащего хватило на полторы минуты.
– Лучше не ждать, – сказал он, вытирая серым платком внезапно выступивший пот. – Вижу, гражданин, дело у вас срочное. Мало ли куда сразу поедет потом Иван Сергеевич, вы, если поспешите, то найдёте его в чайной, в Перовском доме.
Этот дом жителям Пскова был отлично известен. В одноэтажном деревянном строении с мезонином в середине прошлого века проживали псковский вице-губернатор Лев Перовский и его дочь Софья, убившая императора Александра Освободителя. Теперь в доме революционерки торговали продуктами и мануфактурой, в мезонине жил хозяин лавки с семьёй, а в правом крыле готовили еду из торговых остатков. Матюшину, несмотря на солидную должность, не было и двадцати, он сидел спиной к выходу, и Травина увидел только тогда, когда тот появился прямо перед ним.
– Искали меня, – Сергей уселся на свободный стул. Тот скрипнул, но выдержал.
– Вы же только что при смерти лежали, – следователь ел бутерброды с колбасой, отхлёбывая крепкий чай из стакана в металлическом подстаканнике. При виде Сергея есть он перестал, смахнул крошки со стола. – Простите, лучше бы в кабинете поговорили.
– Ничего.
– Может, возьмёте что?
– Не голоден. Что с моим делом?
– В принципе, дело почти закрыто, – Матюшин пригладил русые вихры, – осталось только вас допросить. Лакоба написал объяснительную, свидетелей произошедшего много, мы их почти всех опросили. Если бы вы умерли, то, конечно, легко он бы не отделался, но при сложившихся обстоятельствах прокурор максимум может потребовать 142-ю, а суд может и её не принять, потому что ранения не было фактически.
– Не было? – Травин усмехнулся.
– По всему выходит, что вы в момент выстрела отступили на шаг, поскользнулись, ударились головой о колонну, спиной о ступеньку и потеряли сознание. Пулевого ранения нет, куртка, то есть имущество, испорчена, ну и сам факт выстрела, а то, что головой вы ударились, это, конечно, отягчающее статью обстоятельство, но не решающее. Тут скорее вина коммунхоза, что песком поленились посыпать, а не Лакобы, хотя то, что он – причина вашего падения, никто не отрицает. Если вреда существенного здоровью нет, то штрафом ограничатся, суд во внимание ситуацию примет, да по партийной линии, наверное, его пропесочат, выговор вроде как обещались влепить.
– Хорошо. А с Екимовой что?
– Да с ней всё ясно, говорил же Наде, чтобы язык свой за зубами держала, – сокрушённо вздохнул Матюшин. – Загуляла ваша сотрудница, дело молодое.
Травин улыбнулся.
– А как узнали, что загуляла?
– Так оставила записку, что уходит, вот этот Лакоба и взбеленился – в записке-то не указано, к кому, решил, что вы её увели. Родственников у неё здесь нет, все давно померли или уехали, живёт одна, точнее, с этим Лакобой, по его просьбе расследовали. Но в официальных отношениях они не состоят, Екимова сама за свои поступки отвечает, у следствия нет оснований её разыскивать.
– Значит, записку оставила? Сама написала?
Матюшин важно кивнул.
– Евсей Венедиктович, криминалист наш, уверяет, что сама, почерк сличили с ордером на вселение. Вы уж извините, товарищ, это дело следствия, я понимаю, вы лицо пострадавшее, но больше рассказать ничего не могу. Жду вас завтра в девять, вот повестка, – он вытащил из папки бланк, вписал дату и время, – много времени это не займёт.
– Хорошо, – Травин встал. – Вы же понимаете, что я за прогулы уволить её могу? А если человек и вправду в обстоятельства попал, пострадает впустую.
Следователь виновато улыбнулся, развёл руками.
Матюшин ни по каким особо важным делам после обеда не поехал, вернулся в суд, кабинет молодому следователю достался тесный и без окон, сделанный из бывшей кладовой, тусклая лампа на потолке давала обманчивое ощущение света, выручала настольная, с синим абажуром. Дело Травина за несколько дней переросло в увесистую папку, восемь свидетелей были опрошены, один подозреваемый – допрошен, к допросу прикололись пять листов характеристик из партийной ячейки, псковского таможенного отделения Наркомвнешторга, погранотряда и окркомхоза. Все как одна, словно под копирку, утверждали, что Леонтий Зосимович Лакоба был и остаётся верным ленинцем и отличным специалистом. Потерпевший Травин умудрился упасть возле почтамта, одиннадцать фотографий, на которых он выглядел совершеннейшим покойником, были сделаны телеграфистом до приезда кареты «скорой помощи». Опять же, у потерпевшего тоже были характеристики, и тоже такие, что хоть сегодня в окрсовет его и на доску почёта.
Рядом с делом Травина следователь положил другое, намного тоньше – Глафира Прохоровна Екимова, девяносто восьмого года рождения, русская, из мещан, работница Псковского почтамта. В папке не было хвалебных характеристик, берущих за душу протоколов и жутких фотографий, только лист допроса Лакобы, записка, оставленная женщиной, и приколотый к ней отчёт криминалиста. Матюшин прикрыл глаза, с минуту сидел, откинувшись на спинку стула, а потом решительно положил одну папку на другую. Словно соединил судьбы двух людей.
– Когда мне сказали, Серёжа, что ты почти умер, я почувствовала, словно и во мне что-то умерло, словно частичку меня положили в сырую землю. Иногда я думаю, что нас судьба связала, понимаешь?
Варвара Лапина стояла у окна, глядя куда-то вдаль, по мнению Травина, там ничего интересного не было, обычный деревенский пейзаж. Сам он сидел за столом и смотрел на неё. Тонкие черты лица с брызгами веснушек, большие густо-зелёные глаза притягивали к себе взгляд, платье по последней моде скрывало большую часть изгибов фигуры, но они были, это он точно знал. Несмотря на то что Варе было уже за тридцать, выглядела она гораздо моложе.
– Не драматизируй, – сказал он, – сейчас я жив и здоров.
– Но этот человек, который в тебя стрелял, жуткий, ужасный тип, он в следующий раз может не промахнуться, и тогда я тоже умру, – гнула свою линию Варя. – Если себя не жалко, подумай обо мне.
Последний раз, когда они виделись, она заявила, что между ними нет ничего общего и быть не может. Правда, это происходило не единожды, и обычно примирение заканчивалось в постели, после чего они снова терпели друг друга какое-то время. Такие отношения Сергея устраивали, несмотря на вздорный характер, Варя была умной и начитанной, они отлично проводили выходные – ходили в местный академический театр, где часто давала представление ленинградская труппа с Вивьеном и Меркурьевым, гуляли по городу – Лапина, которая родилась под Псковом, знала здесь каждый уголок и отлично умела рассказывать, ели блины на улице Троцкого и очень вкусные пельмени в небольшой чайной возле вокзала, смотрели фильмы в кинотеатре «Коммуна». Там же они в первый раз поцеловались, на картине Фридриха Эмлера «Парижский сапожник». Но прожить с ней всю жизнь – этого Сергей делать не собирался.
Варвара наконец отвернулась от окна, тряхнула рыжей шевелюрой, поводила глазами по комнате, следя за Сергеем и думая, что тот в этот момент решает, что должен сделать – упасть на колени и попросить прощения, или схватить в охапку и поцеловать. Обычно происходило второе, но она всё-таки надеялась на первое.
– О своей Глашке думаешь? – неожиданно грубо сказала она. Переход от экзальтированной барышни к циничной, видавшей виды женщине произошёл мгновенно.
Сергей встал, молча посмотрел на неё.
– Прости, – сказал он, – у меня дела. Спасибо, что зашла проведать.
– Ты ещё пожалеешь, – Лапина схватила меховой полушубок, выбежала из избы.
– Ага, – вслед ей сказал Травин. – Вот сейчас и начну. А ты, пигалица, слезай с чердака, ещё раз будешь подслушивать, уши надеру.
Варю он встретил зимой в коридоре школы, куда пришёл устраивать Лизу, учительница математики была привлекательна, мужским вниманием не обделена, но причина их отношений была в другом, хотя Лапина об этом не догадывалась. Она была очень похожа на совсем другую женщину, с которой Сергея Травина, ещё того, настоящего, когда-то действительно связывала судьба. Или то, что её заменяет.
