Андрей Мелехов
Большая война Сталина

Слово боевым генералам

Там же – в Одесском военном округе – накануне войны оказался и Н. И. Крылов, переведенный с Северного Кавказа в штаб Дунайского укрепрайона: «… перед войной у границы было не особенно спокойно. В июне обстановка на румынском берегу (а там – это не было секретом – находились и немецкие войска) стала настораживать…» («Не померкнет никогда», с. 14). «Пусть и не таким виделось начало будущей войны (прим. автора: интересно, а каким же оно виделось Н. И. Крылову?..), пусть не ждали мы ее сейчас (а когда?..). Но все равно ведь знали – смертельной схватки с черными силами фашизма не избежать» (там же, с. 18). Хотя войны вроде и не ждали «сейчас», но, пишет Н. И. Крылов, «надо отдать должное и командованию Одесского военного округа. Перед самым нападением врага оно успело… перевести на запасные аэродромы авиацию, избежавшую благодаря этому больших потерь… А управление войсками округа было к этому времени перенесено на заранее (!) оборудованный полевой КП» (там же, с. 15). Чуть позже тогдашний замнаркома обороны Мерецков подскажет нам, что в результате проведенных непосредственно накануне войны «учений» в укрепрайонах на границе с Румынией оказались практически все войска Одесского военного округа. Интересно отметить, что Н. И. Крылов – который в одном из этих укрепрайонов как раз и служил – ни словом не упомянул об этом факте. Не вызвало у него вопросов и то, что «полевой КП» являлся командным пунктом уже не округа, а созданной на его базе ударной 9-й армии…

А вот что говорит П. И. Батов, буквально перед самой войной поставленный командовать 9-м стрелковым корпусом, находившимся в Крыму. В Крым он попал с Северного Кавказа (через Москву, где его проинструктировал сам нарком обороны Тимошенко) «неожиданно, перед самым началом войны… 20-го июня»: «Мы располагали убедительными данными о том, что крупные ударные группировки немецко-фашистских войск сосредотачиваются у западных границ нашей страны. Как говорится, уже пахло грозой…» («В походах и боях», с. 7). Почему-то Батов нигде не упоминает о том, чем занимался вверенный ему 9-й корпус в самый канун войны. Позволю себе подсказать читателям: корпус Батова участвовал в крупномасштабных учениях по высадке десантов на чужих берегах. Поэтому, когда Батов утверждает, что во время московской встречи нарком Тимошенко «ни словом не обмолвился о том, каковы должны быть взаимоотношения с Черноморским флотом, что делать в первую очередь, если придется срочно приводить Крым в готовность как театр военных действий», он говорит правду. Вернее, ровно половинку правды: он вообще не говорит о второй половинке. Дело в том, что к обороне Крыма действительно никто и не думал готовиться. Все планы моряков, летчиков, пехотинцев и даже бойцов укрепрайонов Одесского военного округа (а также прочих приграничных округов) касались исключительно скорого начала наступательных действий на чужой территории. А все взаимодействие с моряками сводилось к усердной отработке, как вполне откровенно выразился тогдашний нарком ВМФ – адмирал Н. Г. Кузнецов, «более активных задач» – ведь «…предполагалось, что мы будем не только обороняться, но и наступать» («Курсом к победе», с. 334).

Бывший флотский замполит И. И. Азаров говорит об этих весьма интересных маневрах с участием корпуса Батова гораздо более откровенно. Процитирую первые строчки его мемуаров: «На Черноморском флоте предстояло большое учение. Корабли должны были высадить в расположении «противника» крупный десант – целую стрелковую дивизию. Обычно флотские учения проводились осенью и по существу подытоживали боевую учебу. Черноморцы в шутку называли их «мандариновыми походами», потому что курс эскадры был неизменным – из Севастополя к кавказским берегам, где в это время накапливались горы фруктов. В 1941 году привычный порядок был изменен. Учения начинались в первой половине июня. Откладывать их обстановка не позволяла (?)… Направляя на флотские учения группу политических работников, начальник Главного управления политической пропаганды Военно-Морского Флота армейский комиссар 2 ранга И. В. Рогов пояснил: «Обстановка не дает нам никаких отсрочек (прим. автора: что же за срочность такая была?! Торопились немцев с румынами спровоцировать?..). Подозрительно ведет себя фашистская Германия, хотя у нас с ней договор о ненападении. Для вашего сведения: германские войска сосредотачиваются у наших границ, немецкие самолеты все чаще вторгаются в наше воздушное пространство. Надо, чтобы моряки были готовы ко всему» («Осажденная Одесса», с. 3–4). Из этого краткого пассажа становится понятно, что руководство флота (и уж тем более руководство Вооруженных Сил и политическое руководство СССР) прекрасно знало о сосредоточении германских войск на советской границе. Поскольку «откладывать обстановка не позволяла», то и «привычный порядок был изменен», а «моряки были готовы ко всему». Вопросы появляются, когда туго соображающий читатель (вроде меня) пытается понять, а к чему именно готовились советские моряки?.. Да еще и под присмотром вышедшего с ними в море руководителя учений – замнаркома Военно-Морского Флота адмирала И. С. Исакова (см. там же, с. 11)? Скажем, почему атаки несуществующего германского черноморского флота огромный советский Черноморский флот собирался отражать высадкой целых стрелковых дивизий на чужих берегах? Ладно, предположим, что таким образом собирались претворять в жизнь известный постулат о том, что «нападение – это самая лучшая оборона». В конце концов, именно с помощью мастерски проведенной десантной операции американцы в начале 50-х сумели коренным образом переломить ход корейской войны… Но вот незадача: как только немцы напали, о советском морском десанте на чужие берега намертво забыли. Равно, впрочем, как и о воздушных десантах: помните мемуары Родимцева?.. Не найти ни слова в советской исторической литературе и о планах, которые отрабатывались во время этих загадочных предвоенных учений. Армейский комиссар Рогов назвал действия немцев «подозрительными». Позвольте, а как тогда могли назвать действия советских войск и флота испуганные румыны и встревоженные немцы?.. Они-то десятки тысяч человек по морю не возили… Да и самих немцев в Румынии было кот наплакал. Так или иначе, то, что Батов ни словом не упоминает о длительных морских прогулках своих подчиненных в самый канун войны, само по себе наводит на определенные мысли…

Что же происходило в других военных округах? И. И. Людников сообщает: «весной сорок первого года, за шесть месяцев до своей трагической гибели, Кирпонос (прим. автора: будущий командующий Юго-Западным фронтом, а тогда – недавно назначенный командующим Киевским Особым военным округом) вызвал меня из Житомира (прим. автора: там Людников командовал военным училищем) в Киев для назначения на должность командира дивизии. В мобилизационном (!) отделе штаба округа мне сказали: – Ваша дивизия вон в том углу, забирайте… Поднимаю с пола опечатанный мешок с надписью «200 сд. Почтовый ящик 1508». Содержимого в мешке немного. Кто-то даже пошутил: “Не шапка Мономаха…”… Срок формирования дивизии был жестким. Вместе с командным составом прибывало пополнение бойцов из переменного состава. Обычно их призывали на переподготовку после уборки урожая. Мы и этот факт расценили как признак приближающейся грозы» («Дорога длиною в жизнь», с. 5). Отметим, что дело происходило примерно в середине марта 1941 года и что вновь сформированная 200-я стрелковая дивизия Людникова (31-го стрелкового корпуса) относилась ко «второй линии» – иначе говоря, находилась во втором эшелоне войск округа. И что номер «200» взяли не с потолка: процесс развития Красной Армии еще ранней весной 1941 года достиг такого масштаба, что число стрелковых и горнострелковых дивизий перевалило за две сотни – и это без учета мотострелковых (моторизованных) дивизий! Сей бурный рост требовал опытных командиров, которых, естественно, не хватало. Нехватку восполняли ускоренным продвижением по службе вчерашних комбатов, возвращением репрессированных комбригов и комдивов, а также использованием кадров, осевших в многочисленных военных училищах. Интересно отметить, что во время немецкой оккупации здание житомирского училища Людникова использовал в качестве своего временного штаба начальник СС Генрих Гиммлер. Но вернемся к 200-й сд…

16 июня 1941 года этой тыловой дивизии директивой штаба округа предписали в полном составе, но без мобилизационных запасов 18 июня в двадцать часов (прим. автора: иными словами, скрытно, ночными маршами) выступить в поход и к утру 28 июня сосредоточиться в десяти километрах северо-восточнее Ковеля – то есть, в непосредственной близости от советско-германской границы (там же, с. 6). Надо сказать, что 31-й стрелковый корпус, в состав которого была включена дивизия Людникова, еще до начала войны был переброшен с Дальнего Востока на Украину, где перешел в подчинение располагавшейся у самой границы 5-й армии под командованием генерал-майора танковых войск М. И. Потапова – еще одного героя Халхин-Гола. Отметим, что полученный дивизией приказ не был связан с угрозой немецкого вторжения. Иначе она выступила бы в поход немедленно – 16 июня, и война не застигла бы ее на марше – во время четвертого ночного перехода (днем пехотинцы отдыхали, чтобы соблюсти скрытность выдвижения к границе). «Целуя жену и детишек, – вспоминает Людников, – я почти не сомневался, что ухожу на войну…». Не сомневались и сами домочадцы: «провожать дивизию вышло все население городка. Самые горячие заверения, что идем на учение, не могли утешить наших матерей и жен. Предчувствие близкой войны их не обмануло» (там же, с. 6). Удивительное дело: предчувствие не обмануло тысячи жителей украинского городка и членов семей офицеров, а вот у товарища Сталина, который и направил дивизию Людникова к границе, его, получается, и не было?..

Приведу еще одно наблюдение Людникова, касающееся первых боев дивизии: «Перед войной 200-я дивизия пополнилась призывниками из недавно освобожденной Ровенской области, где вражеские лазутчики распространяли панические слухи, пугая малодушных непобедимостью немецкого оружия. Полк Алесенкова показал всем частям дивизии, да и ее соседям, что не так страшен черт, как его малюют, что врага можно остановить, гнать и уничтожать» (там же, с. 8). Как видим, у командира 200-й дивизии и его «соседей» до первых боев имелись серьезные сомнения в надежности бойцов, являвшихся уроженцами Западной Украины. Позже мы увидим, что подобные сомнения в боеспособности собственных подчиненных мучили не только его и не только в отношении украинских новобранцев…

А. В. Горбатова за несколько месяцев до начала войны – вместе со многими другими репрессированными командирами – вдруг выпустили из концентрационного лагеря. Если верить бывшему генерал-лейтенанту НКВД П. А. Судоплатову – автору книги «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы», «…в общей сложности в строй вернулись около половины пострадавших от террора» (с. 181). Едва не умершему от голода Горбатову дают путевку в санаторий – подлечиться и набрать вес – и в апреле 1941 года назначают на должность заместителя командира 25-го стрелкового корпуса 19-й армии, тайно перебрасываемой на Западную Украину с Северного Кавказа. Вот что, провожая его, говорит нарком обороны Тимошенко: «Видимо, мы находимся в предвоенном периоде…» («Годы войны», с. 257). Вновь отметим уровень укомплектованности соединения: «я ознакомился с дивизиями. Они были полностью укомплектованы…». Как и все мемуаристы, Горбатов отмечает, что «ее (войну) ждали все, и не так уж много было среди военных людей, у которых теплилась еще надежда на то, что войны можно избежать. Однако, когда было объявлено о внезапном нападении… это сообщение всех поразило…». Надо же: «все ждали», но «всех поразило»!

Комбриг А. В. Горбатов в середине 1930-х годов

Как и у Людникова, у Горбатова еще до войны имелись нехорошие предчувствия в отношении слаженности и дисциплины его подчиненных. Правда, командира 200-й дивизии ждал приятный сюрприз: «западенцы» Людникова не только не удрали, но еще и разбили немцев. Горбатову повезло меньше: в первый же день боев (в середине июля) ему пришлось гоняться по полям за разбегающимися и бросающими оружие красноармейцами (которые тоже были призваны из запаса накануне войны) и ругать матом их растерявшихся командиров.

К. В. Крайников, который перед войной служил во Львове заместителем командира 2-го кавалерийского корпуса по политической части, сообщает в отношении «внезапности» войны нечто похожее. Весной 1941 года в округ из Москвы прибыл «с ответственными поручениями» его приятель, будущий выдающийся танкист П. С. Рыбалко (служивший в то грозное время в Разведупре – нынешнем ГРУ). Тот сумрачно сообщил: «На переднем крае, можно сказать, находишься, на боевом направлении… Не исключено, что фашистская Германия может напасть на нас…» («Оружие особого рода», с. 5). Правда, в бой кавалеристу Крайникову пришлось вступить гораздо южнее – на советско-румынской границе, «куда в самый канун войны перебросили наш 2-й… корпус». Заметим по ходу, что там же – на границе с Румынией – помимо двух воздушно-десантных корпусов и кавалерийского соединения, находились и два механизированных корпуса Красной Армии – 2-й и 18-й, вместе насчитывавшие около 1000 танков.

Вторит своим боевым товарищам и В. М. Шатилов, который перед войной занимал должность начальника штаба 196-й стрелковой (тоже вновь сформированной) дивизии: «Теперь, когда от войны нас отделяют многие годы… особенно явственно видишь: партия и правительство были уверены в неизбежности военного столкновения с фашизмом и готовили страну к этому (прим. автора: но, как показали события, «не доготовили»). У западных границ, вблизи будущего (!) театра военных действий, развертывались новые соединения Красной Армии. Одним из них и была 196-я Днепропетровская стрелковая дивизия» («На земле Украины», с. 4). Попутно отметим, что эта новая дивизия, находясь в Украине, входила в состав резерва Генштаба. И что бывший танкист Шатилов попал сюда на повышение из Прибалтики, из 28-й танковой дивизии 12-го мехкорпуса, где уже в мае «слухами о войне была полна приграничная Рига», а «определенность и конкретность» этих слухов «настораживала» (там же, с. 3). Кстати, о 28-й танковой мы еще поговорим…

Когда 196-я стрелковая дивизия ускоренным маршем прибыла на станцию Днепропетровск 23 июня, «там царило оживление. Почти непрерывно шли на запад эшелоны с войсками и боевой техникой». Мемуарист сообщает, что в вагонах пели песню – «Краснознаменная Дальневосточная». Это важное наблюдение: чтобы уже 23 июня через Днепропетровск «на запад шли эшелоны» с Дальнего Востока, их надо было сформировать, загрузить и отправить за несколько недель до этой даты. Это, впрочем, буквально в следующей строчке подтверждает и сам Шатилов: «Началась горячая подготовка частей дивизии к отправке на фронт. Мы потеряли счет времени, дни и ночи слились воедино, спали урывками, забывали порой поесть. Не простое и хлопотное это дело – сборы в дальнюю дорогу. Кажется, какое у солдата имущество: винтовка да вещевой мешок. А когда этих винтовок и мешков 17 тысяч, тогда как?» (там же, с. 6). Отметим в очередной раз: 17 тысяч вещмешков означали, что уже к началу войны еще одна тыловая – 196-я – стрелковая дивизия была полностью укомплектована по штатам (и даже сверх штатов!) военного времени. Попутно подчеркнем, что 196-я стрелковая дивизия входила в состав 7-го стрелкового корпуса, относившегося накануне войны к резерву Генштаба, и что она в составе этого корпуса была не единственная – в него входили также 116-я и 147-я стрелковые дивизии под командованием полковников Я. Ф. Еременко и К. И. Миронова. Эти дивизии – тоже из «вновь сформированных» в рамках программы скрытой мобилизации, о которой мы поговорим позже. Именно этот корпус под командованием генерал-майора К. Л. Добросердова в начале июля 1941 года оказал поддержку группе командарма Лукина.

А вот что говорит о «внезапности» в книге еще один пехотинец – И. И. Федюнинский: «вскоре… меня назначили командиром 15-го стрелкового корпуса. Но до вступления в должность послали на учебу в Москву, и в Ковель, где размещался штаб корпуса, я прибыл в апреле 1941 года, когда обстановка на нашей западной границе становилась все более напряженной… В начале мая я решил объехать части корпуса, познакомиться с командирами дивизий, полков, батальонов, проверить боевую готовность войск, уточнить на месте задачи частей и подразделений в случае развертывания боевых действий на границе. На эту поездку пришлось затратить около месяца (прим. автора: как свидетельствует в следующей главе данной работы его боевой товарищ – танкист Рокоссовский, в этой «ознакомительной поездке», являвшейся на самом деле рекогносцировкой, Федюнинский был далеко не одинок). Войска корпуса располагались в лагерях и военных городках километрах в сорока и более от границы… Дивизии содержались по штатам мирного времени. Подавляющее большинство солдат и младших командиров составляли старослужащие, неплохо подготовленные в военном отношении. Как раз в это время (!) проходили учебные сборы приписного состава – уроженцев западных областей Украины. Когда началась война, приписники были влиты в кадровые дивизии (прим. автора: так штаты мирного времени «легким движением руки» превратились в штаты времени военного)… Пока я объезжал части и подразделения корпуса (прим. автора: то есть, в течение мая), напряжение на границе нарастало. Вернувшись в штаб корпуса (прим. автора: в начале июня), я позвонил командующему 5-й армией генерал-майору танковых войск М. И. Потапову. Попросил разрешения по два стрелковых полка 45-й и 62-й дивизий… вывести из лагерей в леса, поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с полигона. В этом случае войска будут находиться в восьми километрах от границы, в густом лесу (!). Командарм, подумав, согласился» («На Востоке», с. 222).

Вчитайтесь, пожалуйста, в эти строки! Любой, кто когда-нибудь служил в армии, знает: если маневры закончены, а твою дивизию прячут в густых лесах у границы (кстати, как долго можно держать в этих самых лесах десятки тысяч военных со всем снаряжением и боевой техникой?), значит, происходит что-то экстраординарное. Даже если в армии вы не служили, но ходите в лес за грибами или на охоту, постарайтесь представить свою реакцию при обнаружении в этом лесу многих тысяч вооруженных до зубов, пахнущих костром и изгрызенных комарами военнослужащих! Обратите внимание и на то, как легко командарм разрешает подобные перемещения на расстоянии артиллерийского выстрела от границы с немцами, которых в то же время нельзя «провоцировать» под страхом сурового и неотвратимого наказания: «Подумав, согласился…». Смею вас заверить, читатель: если бы такое – несогласованное с вышестоящими штабами – перемещение войсковых соединений произошло в СССР даже в относительно мирное брежневское время, ответственных за это ждали бы скорый суд, лагеря, а то и кое-что похуже. То же самое, кстати, справедливо и в отношении любой другой армии мира. Служившие в армии, скажите: часто ваши части бросали насиженные места и прятались в лесах? Любое скрытное санкционированное передвижение воинской части в мирное время – это верный признак заблаговременной подготовки к войне. Любое несанкционированное – это начало военного переворота. Вспоминаю канун советского вторжения в Афганистан: тогда – за месяц до его начала – мой одноклассник шепнул на переменке, что его отец, служивший летчиком в части военно-транспортной авиации, базировавшейся под Тулой, зачем-то оказался на границе с упомянутой страной…

Может, две дивизии корпуса Федюнинского собирались «обрушиться» на вторгнувшихся фашистов? Предлагаю вернуться к засевшему в приграничных лесах 15-му стрелковому корпусу в следующей книге цикла – когда речь зайдет о планах советского командования…

Стальная гвардия «ордена меченосцев»^[1]

Ранее мы говорили о воспоминаниях десантников, кавалеристов и пехотинцев. Теперь обратимся к мемуарам представителей механизированных войск. К. К. Рокоссовского, как и А. В. Горбатова, «неожиданно» выпустили из концлагеря, подлечили в Сочи и в конце 1940 года назначили командиром формируемого все там же – в Украине – 9-го механизированного корпуса. «Откровенно говоря, – признается прославленный военачальник, тактично умалчивая о своем неприятном знакомстве с ГУЛАГом, – мы не верили, что Германия будет свято блюсти заключенный с Советским Союзом договор – было ясно, что она все равно нападет на нас… В мае новый командующий Киевским Особым военным округом М. П. Кирпонос провел полевую поездку фронтового масштаба. В ней принимал участие и наш мехкорпус, взаимодействуя с 5-й общевойсковой армией на направлении Ровно, Луцк, Ковель. В дни полевой поездки я ознакомился с приграничной местностью на направлениях вероятных действий корпуса и на других участках» («Солдатский долг», с. 8). Вновь заметим, что такие «поездки» у военных называются рекогносцировками, а производят их в районах предстоящих боевых действий. Запомним также, что каким-то чудесным образом начальники будущего выдающегося полководца уже в мае знали, на каких именно участках границы его корпусу придется «отражать» немцев, которые, как мы помним, «все равно нападут». Еще один важный факт – для тех, кто любит поговорить о недоукомплектованности советских мехкорпусов: даже недоформированный и находившийся в резерве фронта 9-й мехкорпус, располагавший на начало июня 300 танками (вместо 1031, положенных по штату), уже в мае планировал какие-то совместные действия со знакомой нам по воспоминаниям пехотного командира Федюнинского 5-й армией на западной границе. И в составе этой армии уже имелся один механизированный корпус – 22-й – под командованием генерал-майора С. М. Кондрусева, располагавшего на тот момент 746 танками. Вместе эти два соединения насчитывали бы 1046 танков – эквивалент полностью укомплектованного боевыми машинами мехкорпуса или полнокровной танковой армии завершающего периода войны. Кстати, именно из штаба 5-й армии Рокоссовский и получал приказы после начала войны.

«Еще во время окружной полевой поездки, – пишет он, – я беседовал с некоторыми товарищами из высшего командного состава. Это были генералы И. И. Федюнинский, С. М. Кондрусев, Ф. В. Камков (прим. автора: командиры соответственно стрелкового, механизированного и кавалерийского корпусов, входивших в состав 5-й армии). У них, как и у меня, сложилось мнение, что мы находимся накануне войны с гитлеровской Германией…» (там же, с. 9). Готов биться об заклад, что Кондрусев с Федюнинским и Камковым (а также командиры других переброшенных в Украину мехкорпусов – Власов, Рябышев, Карпезо, Фекленко, Соколов, Чистяков и пр.) после таких «поездок» тоже хорошо знали, на каких участках придется сражаться их корпусам!

«Броня крепка и танки наши быстры…». Первомайский парад на Красной площади. 1936 год

Рокоссовскому вторит и его коллега – Д. Д. Лелюшенко, которого в феврале 1941 года назначили командиром только что созданного 21-го механизированного корпуса Московского военного округа. Интересно, что формировали корпус не в центральной России, а почему-то в районе Идрицы – Опочки (Псковская область) – на линии старых укрепрайонов, где Лелюшенко с нетерпением ждал получения новой бронетанковой техники – «мощных КВ и Т-34». «Примерно за месяц до начала войны, – пишет Лелюшенко, – будучи в Главном автобронетанковом управлении Красной Армии, я спросил начальника: «Когда прибудут к нам танки? Ведь чувствуем, гитлеровцы готовятся…» («Москва-Сталинград-Берлин-Прага», с. 12). Его успокоили: «Не волнуйтесь, – сказал генерал-лейтенант Яков Николаевич Федоренко. – По плану ваш корпус должен быть укомплектован полностью в 1942 году» (там же). «И все же, – признается Лелюшенко (который, к слову, по должности должен был знать об официально установленной очередности формирования мехкорпусов. – Авт.), – среди командиров и политработников корпуса росло беспокойство. Поговаривали о неизбежности войны с фашистами, несмотря на успокаивающее сообщение ТАСС от 14 июня 1941 г. Многие из нас понимали, что это сообщение не для нас…» (там же). Совершенно верно: сообщение это было сочинено исключительно «на экспорт» – для внешнего, так сказать, употребления. Уже упоминавшийся ранее генерал-лейтенант НКВД П. Судоплатов в этой связи подчеркивает: «Интересно, что заявление ТАСС сначала было распространено в Германии и лишь на второй день опубликовано в «Правде» («Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы», с. 197).

Упомяну одну, на мой взгляд, показательную нестыковку в повествовании прославленного военачальника: на странице 12 своих мемуаров он жалуется, что у него в корпусе лишь «98 устаревших БТ-7 и Т-26», а на странице 13 уже говорит о том, что «красноармейцы и младший командный состав частей овладевали новой техникой: учились управлять танком, вести из него огонь, ремонтировать машину в полевых условиях, приближенных к боевым». Понятно, что «устаревшие» танки (кстати, БТ-7 был принят на вооружение Красной Армии в 1935 году) никак не могли за четыре недели, остававшиеся до войны, превратиться в новые. И что, таким образом, оказавшийся накануне войны за пределами своего «родного» Московского военного округа 21-й мехкорпус таки успел получить какое-то количество «мощных КВ и Т-34». По другим данным, уже на начало июня в корпусе имелось не 98 танков, а минимум 120. Вдобавок к ним он после начала войны получил 95 противотанковых орудий на механической тяге и два батальона БТ-7 с отборными экипажами, сформированными из преподавательских кадров Военной академии моторизации и механизации (позже Военная академия бронетанковых войск). Эти БТ-7, кстати, были ничем не хуже легких танков чешского производства – Pz-35(t) и Pz-38(t), которыми и были преимущественно вооружены противостоявшие им дивизии 4-й танковой группы немцев.

Важно отметить, что вышеупомянутые 105 БТ-7 и два Т-34 из военной академии с экипажами, состоявшими из опытнейших инструкторов, прибыли на подмогу 21-му мехкорпусу уже 24 июня 1941 года (см. с. 503 книги Е. Дрига «Механизированные корпуса РККА в бою»). Невиданная, скажу вам, оперативность: ведь война началась лишь два дня назад! Даже в Кремле во время погрузки двух вновь сформированных батальонов в эшелоны (самое раннее – утром 22 июня) никак не могли знать о ждавшей Красную Армию катастрофе. Соответственно, не могли там принять и столь спорное решение – кинуть в топку войны лучшие танкистские кадры. Это, кстати, не единственный случай подозрительно скорого появления в приграничных округах элитных по сути бронетанковых подразделений, созданных на базе преподавательских кадров танковых училищ, располагавшихся в глубине СССР. Лично у меня создается впечатление, что это было частью плана по резкому «одноразовому» количественному и качественному усилению ударных частей РККА. И что этот довольно радикальный план начал осуществляться еще до начала войны.

Танки БТ-7 советской 24-й легкотанковой бригады входят в город Львов. 19.09.1939 (источник: http://mihalchuk-1974.livejournal.com)

Думаю, что и директива наркома обороны СССР от 16 мая 1941 года об усилении дополнительным вооружением и техникой не успевших пока закончить формирование 19, 16, 24-го (КОВО), 20, 17, 13-го (ЗапОВО), 2-го, 18-го (ОдВО), 3-го, 12-го (ПрибОВО), 10-го (ЛВО), 23-го (ОрВО), 25-го (ХВО), 26-го (СКВО), 27-го (САВО) и 21-го (МВО) мехкорпусов до 1 июля 1941 года (с. 56 книги Е. Дрига) – часть того же плана. Согласно информации указанного автора, на усиление мехкорпусов, в частности, должны были направляться 1200 76-миллиметровых орудий, 1000 45-миллиметровых противотанковых орудий, 4000 пулеметов ДП, которых хватило бы на 50 полков (24 76-миллиметровых, 18 45-миллиметровых орудий и 80 пулеметов в каждом). Для перевозки всего этого вооружения предполагалось выделить 1200 машин ЗИС и 1500 автомобилей ГАЗ. Очевидно, что подобные мероприятия действительно должны были радикально повысить боеспособность мехкорпусов «второй очереди». Интересно, что закончиться они должны были к вполне определенной дате – 1 июля 1941 года. Прошу обратить внимание на этот день: на него, как будет показано далее, завязывалось выполнение и многих других похожих планов и директив РККА и РКВМФ. Подчеркнем также, что ни малейшего военного смысла в усилении, скажем, 27-го мехкорпуса, находившегося на тот момент в далекой Туркмении (Мары, Кизил-Арват, Самарканд) не было бы, не существуй планов его скорой переброски на западные границы СССР. А такие планы, как мы убедимся позже, претворялись в жизнь, начиная с первой декады мая 1941 года. Попутно отметим, что, имея в виду уже запланированное неблизкое путешествие 27-го мехкорпуса с границы южной на границу западную, не было никакого смысла в поставке новой техники на «старое место» – в Среднюю Азию. Причитавшиеся ему танки, противотанковые пушки и автомобили соединение наверняка получало бы уже по прибытии в пока неизвестный даже его командиру конечный пункт назначения.

А вот еще один интересный факт: оказывается, как и Рокоссовский, Лелюшенко «15 июня по плану, разработанному штабом корпуса» приступил вместе со своими командирами дивизий и полков «к рекогносцировке на даугавспилском направлении». По всей видимости, корпус уже тогда предполагалось использовать в составе тайно созданной за месяц до этого 27-й армии под командованием генерал-майора Н. Э. Берзарина (в будущем – первого советского военного коменданта Берлина). Во всяком случае, соединение Лелюшенко вряд ли смогло бы действовать в зоне ответственности упомянутой армии, если бы это было не так. «Карта полковника Воейкова (прим. автора: командир 42-й танковой дивизии), – делится Лелюшенко, – вся была испещрена пометками: районы сосредоточения, будущие рубежи развертывания, предполагаемые позиции батарей, пути движения…». Иными словами, в случае начала войны 21-й мехкорпус должен был действовать гораздо западнее назначенного ему района формирования. Подчеркнем, что начальники Лелюшенко тоже оказались «провидцами» и точно знали, где его бойцам придется отражать «готовившихся немцев». Тем более удивительно, что свое выдвижение к Даугавспилсу соединение Лелюшенко начало не 22 июня, а со значительным опозданием – в 16 часов 25 июня. Почему? Что такого изменилось в предвоенных планах? Ведь нападение немцев, как писал Лелюшенко на странице 13, считалось «неизбежным»…