Андрей Лушников
Опрокинутый жертвенник

© Лушников А. Е., автор, 2018

© Издательство «Инфра-Инженерия», 2018

Пространство романа: время, место, герои

«Мы не можем изменить прошлого, но прошлое может изменить нас». Эти слова героя романа «Опрокинутый жертвенник» можно назвать ключом к пониманию идеи произведения. Если мы способны меняться, то надо быть к прошлому повнимательней.

На переломе эпох взгляды писателей в историю становятся более пристальными. Они словно выискивают в истории подтверждения того образа грядущего, который виден теперь как бы сквозь тусклое стекло, гадательно. Или же ищут в истории некий спасательный плотик Одиссея, видя вокруг бушующие стихии. Как это происходит в России сейчас, в XXI веке. Что ждет Россию в скором грядущем – золотой век или распад и хаос?

Церковный писатель митрополит Тихон (Шевкунов) в своем публицистическом фильме «Гибель империи. Византийский урок» прочертил четкие параллели истории Византийской империи (395-1453 гг.) и истории России. Его взгляд, сблизивший в пространстве и времени Византию и Россию, оказался настолько убедительным, что в контексте публицистического пафоса фильма стала вполне очевидной более глубокая историческая параллель: «предви-зантийский» IV век Римской империи и XXI век России.

Еще в конце III века и в начале IV века, при императорах Диоклетиане, Галерии и Максимине Дазе, жестоко преследовали христиан, в цирках кричали: «Христиан – зверям!» А в 312 году при битве у Мульвийского моста император Константин увидел в небе видение Пылающего Креста в виде монограммы «X», скрещенной с «Р», уверовал в Иисуса Христа, украсил этой монограммой свой штандарт и победил своего врага. И уже на следующий год он издал Миланский эдикт о веротерпимости, по сути возведя христианство в ранг государственной религии.

Еще в конце XX века и вплоть до 1987 года в России преследовали за православные взгляды, а уже через несколько лет начали массово возвращать церковное имущество и восстанавливать разрушенные храмы. А в 2013 году был принят федеральный закон, увеличивающий ответственность за оскорбление чувств верующих. Если в советские годы в России было всего два действующих монастыря, то теперь их более тысячи.

В переломный IV и переломный XXI века идут похожие процессы централизации власти вокруг единого духовного центра. Происходит качественное изменение в сознании правящей элиты и народа. Если первые три века христианство крепло с мученичеством учеников Христа, то с официальным признанием его в 313 году появляется новый вид подвижничества – монашество. В начале IV века возникают первые обители, к концу века они становятся Лаврами с тысячами монахов. В Египте – Нитрия, Скит, Келлии, в Палестине – Лавра Харитона, Фаранская, Суккийская. В 325 году проходит Первый Вселенский собор патриархов. Наследники Константина Великого императоры Запада и Востока Римской империи Констант, Константин Младший, Констанций, Галл, Юлиан принимают христианство. В Иерусалиме строится храм Гроба Господня. Константин закладывает в Константинополе храмы Софии, Двенадцати апостолов, в Антиохии – Золотую церковь. Сын Константина Констанций освобождает клириков от налогов, начинает преследовать язычников за жертвоприношения и прорицания. В 356 году он приказывает закрыть храмы и под страхом смерти запрещает поклонение старым богам Рима. По всей Римской империи возводятся церкви, христианство медленно, но верно оттесняет язычество на периферию.

Но язычество без боя не сдается. На Востоке империи еще живы философские школы неоплатоников Плотина, Порфирия и Ямвлиха, впитавшие в себя все культы Рима, Греции, Персии и Египта. Неоплатоники хотят создать новую языческую религию и противопоставить ее наступающему христианству. В середине IV века история вдруг оборачивается вспять – христианин Юлиан, став в 361 году единоличным императором, отрекся от Иисуса и предпринял широкомасштабную реставрацию язычества. Да и внутри христианства завелась ересь бывшего православного священника Ария, который отказал Иисусу Христу в полной божественности.

Ариане наполняют главные города Империи, занимают епископские кафедры. Получив поддержку римских правителей Констанция и Галла, они всюду преследуют православных. В Александрии вспыхивает восстание язычников. В Антиохии кипят политические страсти. Магия и многобожие в святилище Дафны близ Антиохии. Наветы и предательства. Поиск любви, Истины и разочарование в эллинских богах. Неудачная реставрация старой веры и символическая смерть императора Юлиана Отступника.

На этом историческом фоне разворачивается действие романа «Опрокинутый жертвенник». Роман охватывает полвека истории Римской империи с 314 по 365 год в географическом треугольнике Антиохия – Константинополь – Александрия.

Основные места действия романа – столица римской провинции Сирии Антиохия, ее пригород, святилище Дафны, приморский город Селевкия, небольшой город Гадара, а также Александрия Египетская. Древний город Антиохия стоял в живописном месте на реке Оронт. Его основал в 300 году до н. э. соратник Александра Македонского Селевк Никатор. Здесь, как свидетельствуют «Деяния апостолов», ученикам Христа было дано имя «христиане».

Магия и теургия, уроки об иерархии богов неоплатоника Ямвлиха составляют основу мировоззрения героя романа Элпидия. Народная магия, всевозможные гадания и заговоры очень крепко сидели в сознании античного человека. Еще в III веке до н. э. поэт Феокрит так описывал любовную магию: «Кисть от плаща своего обронил эту Дельфис когда-то; Мелко ее расщипав, я в жгучее пламя бросаю… Я разотру саламандру, и завтра же выпьет он зелье. Травы теперь, Фестилида, возьми, и прижми их к порогу двери его, и дави, но смотри – пока ночь не минула! Плюнувши после, ты молви: “Давлю я здесь Дельфиса кости!”». И современник героя романа, учитель риторики и оратор Либаний (314–393 гг.), живший в то время в Антиохии, упоминает в своих «Речах» о найденном в его школе мертвом хамелеоне, как об атрибуте чьей-то магии против него. Но если суеверия оставались прочны, то народная вера в пантеон богов уже ослабла. К IV веку в своей массе народ все меньше видел смысла в ритуалах поклонения многочисленным божествам империи. Вера в старых богов истаивала. Либаний в «Речах» сокрушается, что его сограждане уже и забыли, как надо приносить богам жертву.

В центре исторического повествования романа находится так называемая «школа неоплатоника Ямвлиха», одного из наиболее загадочных мыслителей поздней античности. Ямвлих Халкидский (около 245 г. – около 325 г.) родился в Халкиде на севере Сирии (Нижняя Сирия, или Келесирия). Происходил он из богатого и знатного арабского рода. Учился у философов Порфирия в Риме и Анатолия в Александрии, где проникнул в глубины египетских таинств. В 90-е годы III века возвратился в Сирию. В 306–312 гг. Ямвлих переселился в предместье Антиохии Дафну, где основал свою школу. У Ямвлиха Халкидского учились Сопатр Апамейский, Феодор Асинский, Эдесий и Евстафий из Каппадокии, Евфрасий.

Об учениках Ямвлиха до нас дошли очень скудные сведения. Сопатр Апамейский (? – 330/331 г.) после смерти Ямвлиха около 325 года стал советником императора Константина. Его казнили по приказу императора.

Феодор Асинский родился в последней трети III века, умер, предположительно, в начале второй половины IV века. Неясно даже, где родина Феодора, под именем его родного города Асины только в одном Пелопоннесе известны целых три города – в Арголиде, в Спарте и в Мессении. Феодор учился у Порфирия, а после его смерти перешел к Ямвлиху. Феодор был довольно строптивым учеником Ямвлиха и критиковал его в пользу Порфирия. Из его 302 сочинений не сохранилось ничего, кроме названий двух его работ: «Об именах» и «О том, что душа является всеми эйдосами».

Эдесий (? – около 355 г.) после смерти Ямвлиха основал школу в Пергаме, имел много учеников, им восхищался император Юлиан Отступник.

Евстафий (? – после 363 г.) отличался красноречием, в 358 году по поручению императора Констанция был послом у персидского царя Шапура II.

О главном герое романа Элпидии нет в источниках каких-либо определенных сведений. Из писем Либания известно, что в 350 году префектом Востока был некий христианин Элпидий. О некоем монахе Элпидии пишет в «Лавсаике» Палладий. Но в романе философ Элпидий – язычник.

Что тут можно домысливать, если и дошедшие до нас свидетельства о школе Ямвлиха изобилуют всякими небылицами? Историк Евнапий (347–420 гг.) в книге «Жизни философов и софистов» писал, что во время молитвы Ямвлих поднимался над землей на десять локтей и что с помощью магии вызывал из источников богов Эрота и Антэрота.

Вслед за неоплатониками Плотином и Порфирием, Ямвлих Халкидский пытался объединить множество культов в единой новой религии. И трагедия его школы, как писал Михаил Корелин в работе «Падение античного миросозерцания», заключалась в том, что это учение «…никогда не могло сделаться достоянием не только массы, но и образованного общества… неоплатонизм не имел шансов на будущее, он не мог дать общепризнанного единства для религиозного учения… у них не было Библии, как у христиан, которая могла бы служить основой и критерием для богословских построений».

Хотя герой романа, философ Элпидий, судя по всему, знаком с Библией, но его знание не приносит до поры до времени достойного плода, он подобен сановному Эфиопу из «Деяний Апостолов», который читает книгу пророка Исайи и ничего в ней не разумеет. Читает без разумения Элпидий Книгу Жизни долго, пока не появляется на страницах романа бывший сенатор, христианин Датиан, как в «Деяниях апостолов» рядом с Эфиопом – апостол Филипп.

Астрология, гадания, заговоры, любовная магия, культы Митры, Сераписа, Гелиоса – все идет в дело при строительстве вавилонской башни новой религии, которую строит Ямвлих со своими учениками в священной роще Дафны около Антиохии. Ямвлих называет эту новую религию теургией.

Замечательный русский философ Алексей Лосев дал сдержанное, но ясное определение теургии. Теургия, по словам Лосева, «есть приобщение к самой природе божества, когда человек сам становится демиургом и творит то, что творится только божеством, то есть прямые чудеса».

То, что Ямвлих и его ученики именовали теургией, Лосев называл практической мифологией.

Но насколько действенна эта практическая мифология Ямвлиха? Вызывание из воды Эрота и левитация, как пишет Евнапий, – это теургия? На фоне полной драматизма жизни людей, описанной в романе, – христиан и язычников, бедняков, царедворцев, императоров – теургия Ямвлиха и Элпидия выглядит детской забавой. И только личная трагедия, поиск любящего сердца и истинного Пути возвращает философа из пассивной мечтательности в реальную жизнь.

«Иисус Христос вчера, и сегодня, и вовеки Тот же», – повторяет вслед за апостолом Павлом герой романа, язычник Элпидий. А если это так, то что тогда значит для истории триста лет, отделяющие героя от исторического Иисуса? Если Бог христиан – Творец всему, неизменен и сущ вовеки, то тогда уже и сама история – полова, думает Элпидий. Тогда уже, наверное, и две тысячи лет после Рождества Христова в Свете Вечного – одно мгновение. Тогда уже и для нас, ныне живущих, как и для героя романа, прошлое становится настоящим, прорастающим ростком надежды в грядущее.

Алексей Григорьев

Пир у Ямвлиха Халкидского, 19 июля 314 года

Через тернии – к звездам, или через терние – и к терновому венцу? Или же вырастет терние и заглушит посеянное в сердце твоем, человек? Что ты выберешь в настоящем, которое есть непреходящее прошлое? И что ты выберешь в прошлом, которое есть бесконечное сегодня?

Сегодня на востоке в дрожащем утреннем эфире ранние пташки сирийской Антиохии увидели яркую звезду. И это блистал Сириус – звезда волхвователей и магов. Наступало урочное время для пиров и жертвоприношений. Божественный Ямвлих Халкидский, великий магистр учений Востока, теург и философ, велел рабам приготовить все для жертвы в его загородном доме, куда пригласил он на пир всех своих лучших учеников.

Ямвлих был аккуратно стрижен, с жесткой седой бородой со следами от частого гребня, как будто он только что вышел от дорогого цирюльника. Как вяз – высокий и сухой, в длинной льняной тунике с широкими рукавами, с некой лукавой тайной в карих глазах, с черными, будто горелые зерна кунжута, крапинками, он шествовал к себе в предместье в святилище Дафны, окруженный преданными эпигонами. А шли на пир к теургу любомудрью Сопатр Апамейский и Феодор Асинский, братья Эдесий и Евстафий из Каппадокии, афинянин Евфрасий и сын красильщика Элпидий из приморской Селевкии – самый юный его ученик, едва расставшийся с отроческой беспечностью. Ямвлих относился к нему по-отечески, как Сократ к Алкивиаду.

Сопатр Апамейский, видать, в знак того, что уже вкусил таинства восточных мистерий, красовался рядом с Ямвлихом в высокой персидской шапке-тиаре. Каппадокийские братья были в одинаковых потертых плащах странствующих философов. Евфрасий – в длинном украшенном египетскими узорами одеянии, а юный Элпидий, сохранивший еще между густыми черными бровями детское удивление, – в короткой алой тунике, выкрашенной краппом в его фамильной красильне.

Выйдя рано утром из Антиохии, Ямвлих неторопливо шествовал по проселку среди виноградников между горой Сильфий и высоким берегом полноводного Оронта и беседовал с учениками о магии и теургии. Тон беседе задавал желчный Феодор Асинский. Он двигал острыми выскобленными скулами так, как будто колол зубами орехи:

– Учитель, как ты отнесешься к тому суждению, что магия – сомнительное дело? Не глупцы же говорят, что приворот замужней, или заговор стрелы убийцы – все это принуждение богов делать зло.

Ямвлих поморщился, услышав в словах Феодора отголоски своего давнего спора с философом Порфирием о символизме жертв и тайнах боговедения. Феодор прежде учился у спорщика и, хотя уже немало утекло воды, он до сих пор в пику великому магистру частенько взвешивал все на весах Порфирия.

– Я верю, друг Феодор, что зерна моего учения дали в твоей душе верные всходы.

Великий маг сделал многозначительную паузу и продолжил:

– И сам ты, я уверен, не думаешь о богах дурно. Благие – причина благих предметов, и во зле они не участвуют.

Феодор нетерпеливо дернул себя за мочку уха:

– Но если не боги, то что тогда злое в магии? Что толкает мага привораживать замужнюю и освящать стрелу убийцы?

Глаза теурга с черными крапинами блеснули темными молниями из-под век.

– Как я уже говорил, друг Феодор, маг получает великий дар использовать в заклинаниях силы мироздания. Дар этот согласуется с гармонией космоса и соединяет в нем то, что разъято. Дар его благ, потому что он – от благих богов. И я бы сказал тебе, Феодор, что это не боги, а истечения их сил не благи. Но и это не так. Маг получает их свободными от зла. Боги, как я уже сказал, – суть благо. Так вот, – Ямвлих посмотрел строго в лицо ученику, – это сами заклинатели направляют божественные силы на злые дела.

Элпидий хотел идти поближе к учителю, но его оттирали – то широкоплечий Сопатр, то грузный Евфрасий, и поэтому он постоянно забегал на два-три шага вперед, выворачивал до хруста позвоночника шею и, как птенец, жадно ловил каждое слово изо рта учителя.

Феодор поставил вопрос иначе:

– А отказ от благой магии, когда она нужна во спасение города? Не зло ли это?

Феодор начал горячиться:

– Вот можно ли назвать злом отказ воеводы Феотекна принести кровавую жертву? Помните, в прошлом году, когда враг стоял у наших ворот и весь город, и стар и млад, приносил богам кровавые жертвы. А христианин Феотекн взял, да и отказался!

– Его поступок не зол, – парировал сухо учитель.

– Как? Но именно за это его и казнили! – горячо выпалил Феодор.

– Феотекн исполнил предначертанное и знал, чем для него все кончится, – не повышая голоса, ответил теург.

– Учитель, ты этим хочешь сказать, что всякий посвященный в тайны может предсказать и собственное будущее? Даже день смерти? – вставил осторожно Элпидий.

– Ты догадлив, мой юный друг, – грустно улыбнулся ему Ямвлих.

– Но коль посвященный все предвидит, то тогда уж и приближается к богам. И становится богоравным. Не так ли? – не унимался Феодор, еще одержимый призраком Порфирия.

Ямвлих вздохнул, вспомнив хитринки в глазах Порфирия, и пошел медленнее.

– Знание о богах идет рядом с нами всю жизнь, с раннего детства и до дряхлой старости. Но знание это превыше всякого рассуждения о них. Можем ли мы, будучи перед лицами богов детьми, встать в своих суждениях с ними вровень? – Ямвлих усмехнулся. – Наш лепет они просто сочтут смешным. Знание о богах – это не то знание, о котором мы привыкли говорить на собраниях и в банях. Оно является через призывание богов, через восходящую к богам теургическую связь, которая превыше всякого суждения. И это неизреченное божественное призывание, эту невидимую нить Ариадны надо всячески чтить и хранить в чистоте. – У Ямвлиха дрогнули ресницы. – Потому что благодаря ей мы и наполняемся смыслами, как светильники маслом. Эта ариаднова нить и позволяет душам теургов гореть к богам. Ибо боги сами обладают своим бытием, и сами открывают двери для нашего познания. И поэтому пусть трепетные души посвященных радуются касаниям божественного бытия, как радуются зыбкие облака скалистым кручам. Но ни в коем случае пусть не исследуют его при помощи своих несостоятельных суждений. Все суждения получают начало во времени, а боги выше времени, они вечны.

Ямвлих остановился и посмотрел в сизое прокаленное небо. Там, высоко-высоко, еле различимой точкой парил одинокий орел. Теург, увидев его, нахмурился и прикрыл глаза.

– Пусть души касаются богов своими самыми чистыми помыслами, которые они получают от них в дар. Ибо познание божественного не подчинено мирским законам, как, к примеру, колокольный звон во время торговли рыбой на базаре, а существует в душе изначально. Боги же обязательно дадут о себе знамение. Как вот этого орла, который явно нам что-то хочет сказать. – Ямвлих взмахнул белым рукавом туники.

Феодор проследил за движением руки учителя, но так и не смог ничего разглядеть в толще эфира.

– Я не вижу орла, учитель. Но в Риме и в Медиолане я участвовал в общественных гаданиях, на которых жрецы удивительно точно предсказывали не только по полету птиц, но и по звуку их крыльев.

– И что ты скажешь? – прищурил карие глаза великий теург.

Феодор смутился:

– Я думаю, что боги примут наши жертвы благосклонно.

– А я вижу иное. – Ямвлих еще раз посмотрел пристально в небо, опустил взгляд долу и отступил в сторону. – Эта нечистая дорога, – сказал он с расстановкой, внимательно смотря себе под ноги. – По ней только что провезли покойника. Нам надо поискать другую.

Все его ученики недоуменно уставились на каменистую дорогу, как будто на ней могло быть написано, что вот здесь, в этом самом месте недавно провезли мертвеца. Ямвлих посмотрел по сторонам и, увидев между виноградниками другой проселок, перешел на него и зашагал уверенно дальше. Пристыженный Феодор, Евфрасий и Элпидий послушно двинулись за ним, однако Эдесий удержал за плащ брата Евстафия и сказал:

– Учитель, наверное, неосмотрительно доверился столь легкокрылому оракулу. Он так высоко воспарил к богам, что его не увидел даже искусный в гаданиях Феодор. Я уверен, что мы пройдем в Дафну этой дорогой и не встретим по пути ни могильщиков, ни плакальщиц.

Юный Элпидий прислушался к словам Эдесия и встал в нерешительности на полдороге. Сам он бывал в Дафне до этого только дважды, но тогда он ехал с отцом не по этому проселку, а по мощеной дороге стороной. Ямвлих же совсем недавно переехал в Антиохию из Апамеи и еще плохо знал ее окрестности. Юноша посмотрел вслед учителю. Философ шел не оглядываясь. Элпидий подумал: «А все же интересно, кто же окажется прав, учитель или Эдесий?» Его красивые брови сдвинулись, он еще постоял с минуту в нерешительности и побежал догонять друзей-философов. Юношеское любопытство победило, он заспешил по «нечистой» дороге вслед за братьями-каппадокийцами.

Отойдя от учителя совсем недалеко, ученики теурга увидели возницу, который вел им навстречу под уздцы мула, впряженного в пустую повозку. Следом шли несколько мужчин и женщин в темных траурных одеждах, они несли нехитрый поминальный скарб и твердили заупокойные молитвы. За ними с изможденными лицами плелись уставшие флейтисты.

– Эта дорога ведет на кладбище? – спросил Эдесий у возницы, поравнявшись с его повозкой.

– Здесь только один путь к праотцам. И вы идете верной дорогой, – ответил тот невозмутимо.

Элпидий зябко передернул плечами. Слова возницы прозвучали слишком зловеще, совсем как шутка самого Харона. Он глянул в небо, как бы ища в нем ямвлихова орла, и вдруг вспомнил рассказ учителя о гении Сократа. Тогда с Сократом произошло именно так, как сейчас с Ямвлихом: он услышал голос гения, каким путем надо идти, но ученики не послушались его и пошли неверной дорогой, а в конце ее вывалялись в грязи со свиньями. Юноша хотел напомнить этот случай Эдесию, но тот в своем упрямстве оставался неумолим.

– Что, друзья, пойдем скажем умершему «Спи с миром»? – обратился к спутникам Эдесий.

Евстафий неуверенно пожал плечами. Элпидий во избежание несчастия поплевал себе за пазуху и нащупал под туникой яшмовый амулет, на котором с одной стороны был вырезан бог Серапис с таинственной полуулыбкой и хлебной мерой на голове, а на другой – магическая формула: «Серапис Защитник от стрел». Юноша мысленно обратился с молитвой к Серапису и, резко повернувшись, чуть ли не бегом пустился в обратный путь. А Эдесий напротив, не боясь оскверниться и посмеявшись удачной шутке погонщика, начал расспрашивать его о том, как звали покойного, своей ли смертью он умер, или ему кто помог? И это означало, что Эдесию пошло в прок знакомство с философией киников в Афинах.

Когда запыхавшийся Элпидий нагнал неторопливо идущую четверку, Ямвлих по-прежнему вел неспешную беседу. Юный ученик, опустив голову, зашагал рядом с учителем. Ямвлих по-отечески похлопал его по плечу и, как будто на самом деле ничего не произошло, пустился дальше в разговор с Феодором, Сопатром и Евфрасием о сути магической практики. Феодор хитро подмигнул Элпидию, в глазах Евфрасия возник немой вопрос. Юноша, отвернувшись от великого магистра, незаметно кивнул ему.

За беседой о магии они не заметили, как вошли в священную рощу Дафны – рощу Зевса Олимпия и Пифийского Аполлона, окруженную роскошными виллами сановников, и приблизились к скромному дому теурга. Дом Ямвлиха стоял, оттененный лаврами Дафны, на равном расстоянии и от вычурного роскошества вилл, и от блестящей на солнце брусчатой дороги, разрезающей долину за излучиной Оронта. Тень под священными лаврами темнела, словно глубокий грот, и из нее вытекал широкий ручей. Он делал у дома теурга резкий поворот и рушился в водопад высотой в три локтя, разбиваясь внизу о круглые позеленевшие камни. У дверей гостей уже ожидал раб-смотритель ямвлихова дома Евтих, коротконогий и улыбчивый. Гости магистра медленно проследовали за ним в полутемную прохладу дома.

Сноп света падал сквозь квадратное отверстие в потолке на фреску на стене. Он ослеплял на ней Стреловержца Аполлона, стоящего во всей полноте божественного сияния, и из-за этого солнечный бог казался еще более светоносным.

Элпидий заметил, как в лучах света в квадратном проеме блеснула паутинка и медленно опустилась в бассейн с дождевой водой. В доме царила тишина, пахло благовониями и кухней. За тяжелыми шерстяными занавесями угадывались входы в соседние комнаты.

В это время в вестибюле послышался стук дверного молотка, Евтих отворил дверь и впустил отставших. Эдесий сразу же оживленно о чем-то разговорился со смотрителем. Раб провел каппадокийцев через атриум и что-то прошептал на ухо своевольному ученику Ямвлиха. Эдесий удивленно взглянул на Евтиха, достал из прорех плаща монету и незаметно для хозяина сунул ему в ладонь. И, будто ни в чем не бывало, подошел к сирийскому Сократу.

– Учитель, ты оказался прав, это оказалась нечистая дорога. Сегодня похоронили горшечника Прокопия, который лепил горшки пятьдесят лет кряду. Но это я узнал уже не через орла, – сказал Эдесий с плохо скрываемой иронией.

– Нам все же сдается, что ты, божественный, узнал о покойнике благодаря своему тонкому обонянию, – добавил, осмелев, Евстафий.

Ямвлих насупился, повернулся и повел, молча, учеников в обеденный зал. Здесь было все уже приготовлено для пира. В углах, тихо потрескивая, горели светильники, пиршественные ложа были покрыты орнаментными покрывалами и маленькими подушечками, набитыми верблюжьей шерстью.

Палисандровый столик упирался львиными лапами в мозаику, красиво выложенную из тысяч крохотных агатов, мелких кусочков яшмы и стекла. Это красовались три сюжета из подвигов и страстей Аполлона: Стреловержец, поражающий из серебряного лука змея Пифона, Дафна, бегущая от влюбленного в нее бога, и Феб, склоненный в горе над телом Гиацинта. Элпидий обвел взглядом зал и восхитился тем, с каким тщанием, но, однако, без роскоши подобраны одна к другой вещи в доме учителя.

Рабы принесли воду для омовения, Ямвлих и ученики смыли с ног пыль антиохийского предместья. Учитель, согласно ритуалу, надел белые одежды и возлег в центре, на самом высоком ложе. Сопатр, Феодор и Евфрасий легли по правую руку от теурга, каппадокийцы – по левую. Элпидий, как самый молодой участник пира, разместился в конце ложа у дверей.

Не глядя на гостей, два мальчика внесли закуски, поставили на стол полный кратер вина и тихо удалились. Остался один Евтих, выполняющий обязанности виночерпия. И свое дело он выполнял легко и быстро. Опершись левой рукой о подушки, ученики теурга подняли чаши и выжидающе посмотрели на учителя. Ямвлих прочитал гимн Аполлону и пролил из чаши вино на мозаику, все последовали его примеру и затем залпом допили оставшееся. Чтобы не оставались на полу винные лужи, Евтих положил под каждым ложем большие сплетенные куски губки. Ямвлих протянул руку к столу, призывая друзей к трапезе, и ученики сдержанно, не выказывая признаков чревоугодия, как и подобает настоящим философам, придвинулись к яствам.

Хлебосольный Ямвлих принимал гостей так, как сенаторы принимают новых префектов претория. Ученики великого мага ели выловленных из Оронта угрей, устриц из приморской Селевкии, перепелиные яйца и грибы, лучшие изделия антиохийских колбасников, фрукты и сирийские сладости. Сам же Ямвлих, вскормленный идеями Плотина быть непритязательным в пище, практически ничего не ел, лишь время от времени подставлял Евтиху свою чашу.

Когда те же мальчики принесли на длинном блюде зажаренного барашка, Эдесий, глядя на его аппетитную тушу, затеял разговор о кровавом жертвоприношении.

– Неужели, учитель, боги нуждаются в том, чтобы им приносили в жертву животных? Может быть, им достаточно наших возлияний и благовоний?

Ямвлих обвел взглядом своих учеников и увидел в их глазах этот же вопрос. Он отставил чашу:

– Ты же не станешь отрицать, друг Эдесий, что богов почитать надо? А почитать мы их можем как материально, так и нематериально. Материально богам мы возносим молитвы в виде кровавых жертв и сами через эти жертвы им уподобляемся. А нематериально – приносим жертвы в виде неизреченных символов и знаков и также приобщаемся к сонму богов. – Ямвлих помолчал и добавил. – Такие соприкосновения светлых душ с богами очень редки. Плотин за всю свою жизнь достигал этого четырежды, Порфирий всего лишь раз.

– А ты, учитель? – подал голос из своего угла Элпидий, – разве ты не такой же очищенный, как и они? Разве благодать Плотина и Порфирия не перешла к тебе по наследству?

Ученики Ямвлиха стали возбужденно переглядываться.

– Божественный, наш юный Элпидий выдал всех нас с головой, – подхватил Эдесий. – Неужели ты что-то скрываешь от нас? Разве мы недостойны всей полноты твоего учения? Мы узнали кой от кого, что иногда, в теургической молитве, ты озаряешься золотым сиянием и поднимаешься над землей на несколько локтей.

Ямвлих на эти слова улыбнулся и сказал:

– Что ж, у кого длинен язык, у того короток ум, – он бросил колкий взгляд на Евтиха. Раб, уже предчувствуя гнев хозяина, робко выглядывал из-за дверного проема. – Хотя не все то правда, но я обещаю, что впредь я ничего не буду делать от вас втайне. Я полагаю, что в богопознании вы достигли многого и уже способны не только ушами воспринимать мое учение, но и душами – сами божественные силы. Если желаете, то оставайтесь у меня до утра, яств и вина у меня хватит, а завтра на рассвете мы вместе вознесемся молитвой к Гелиосу в моем саду.

Все ученики радостными возгласами встретили последние слова. Эдесий тут же предложил за это тост. Пирующие выпили за учителя и за его школу, за божественные силы, и еще за что-то. Элпидий, впервые бывший на пире у Ямвлиха как взрослый и как равный среди равных, на радостях немного перебрал и уже клевал носом. Ямвлих, заметив это, дал знак Евтиху, и раб, как заботливая няня, приобняв нестойкого юношу, проводил его в темноту спален, положил его на ложе и укрыл одеялом.

Засыпая, Элпидий вообразил себя триумфатором, въезжающим в Рим через арку Константина навстречу ликующей толпе. В легкой шелковой тунике, опоясанный парчовым поясом с вытканными на нем магическими заклинаниями, в небрежно наброшенном на плечо пурпурном плаще, он стоял в колеснице, запряженной четверкой оленей. Олени цеплялись рогами и дико косили большие, будто подведенные глаза. На голове Элпидия сиял золотой венок, в руках он держал свиток с диалогами Платона и хрустальный модий бога Сераписа, полный свежих лепестков роз.

Его тонкие пальцы блистали перстнями, на запястьях отливали золотом и серебром изящные браслеты. Колесницей, украшенной широкими гирляндами из алых и белых роз, управлял сам Великий магистр, одетый в свои магические одежды. Теург озорно посматривал по сторонам, размахивал серебряным бичом, и кричал по-молодецки:

– Эвоэ! Эвоэ!

За колесницей Элпидия шествовали все маги и философы Востока и Запада. Самодовольные грамматики и софисты, выхоленные риторы с брезгливо поджатыми губами, киники в нарочно разодранных плащах, размахивающие, как дубинами, суковатыми палками. Шли среди них и изнеженные адепты Бела и Митры, хранители тайн Сераписа, и несшие изображения священных животных смуглые жрецы Нильской долины с белыми повязками на головах и с амулетами на черепашьих шеях. Семенили персидские маги в желто-черных полосатых одеждах и плоских тиарах, халдейские мудрецы, белые, как снег Антиливана, иерофанты, понтифики в тогах с красным подбоем, тщательно уложенных на их больших животах, и первые римские авгуры в своих просторных одеждах, с жезлами и священными предметами из храма Весты. Далее, за золотой колесницей с бубнами, тарелками, флейтами и треугольными арфами ритмично двигались девушки, одетые в прозрачные розовые пеплосы. Они, радостные, танцевали, выставляя всем напоказ свои точеные ножки, и, как наяды, распевали гимны в честь триумфа Элпидия. С гепардами и молодыми львами на цепях, опоясанные шкурами, проходили суровые мускулистые эфиопы. Дикие кошки утробно рычали, обнажая клыки, и рвались в толпу, но эфиопы били их по бокам посохами и так же, как и звери, показывали свои крепкие белые зубы.