Андрей Колесников
Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара
Но не менее важный памятник, а может, самый важный – в атриуме Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы. Он поставлен благодаря подруге Егора – Екатерине Юрьевне Гениевой, директору библиотеки, наследнице Маргариты Рудомино, которая превратила «Иностранку» в культовое место. Гениева проработала здесь 43 года, из них почти четверть века директором.
Атриум – особое место, здесь собраны памятники важным для Екатерины Юрьевны людям. Поскольку это территория библиотеки, разрешений на установку того или иного памятника испрашивать вроде бы не было нужды. «У меня во дворике, – говорила Гениева, – дети играют на коленях Джеймса Джойса». Но почти всякий раз установка памятников превращалась в демонстрацию в защиту либеральных ценностей с попутным сопротивлением их продвижению. Например, Екатерина Юрьевна устанавливала памятник Раулю Валленбергу, спасителю венгерских евреев, праведнику мира. Поскольку НКВД – МГБ – КГБ – ФСБ так и не дали возможности официально установить причину, место и время убийства шведского дипломата, выкраденного из Будапешта Смершем, Гениева оставила на памятнике только дату рождения Валленберга и тире – без даты смерти. Это вызвало претензии отдельных представителей власти. Но нужно было знать «Катюшу», как ее звали близкие, – это была абсолютно железная леди, хотя и с каким-то беспомощным детским взглядом. Памятник так и остался без второй даты.
Настоящее чудо – установка памятника Иоанну Павлу II по инициативе режиссера Григория Амнуэля. «Мне помогло простое правило: „не спрашивай – не услышишь „нет“», – говорила Екатерина Юрьевна, поскромничав. Сопротивление было чудовищное – включая прямые указания высоких чиновников отменить открытие памятника. Информация ушла в польские медиа. Тогда, в 2011 году, это еще имело значение. Памятник был открыт – единственный в России. С Каролем Войтылой Гениева не просто встречалась – он, зная миротворческую силу книг и ценивший библиотеку как институт диалога, дважды приглашал ее на ужин в Ватикан.
В 2016-м, через несколько месяцев после кончины Екатерины Юрьевны, и ей был установлен памятник – в том же атриуме, при входе в библиотеку. Так она и встречает читателей в хорошей, вполне «диссидентской», не нравящейся власти компании – вместе с отцом Александром Менем, чьей духовной дочерью она была, Иоанном Павлом II, Раулем Валленбергом, академиком Дмитрием Лихачевым, Юрием Лотманом, Джеймсом Джойсом. И Егором Гайдаром.
Прочитанные и написанные Гайдаром книги – такая же часть биографии, как и политические события и личная жизнь. Логично, что он был членом попечительского совета самой передовой библиотеки страны – «Иностранки» времен Екатерины Гениевой, которая говорила: «Мы состоим из прочитанных нами книг». Овальный зал «Иностранки» – в отдельном флигеле, со скрипящими половицами, книжными шкафами с антикварными немецкими книгами по периметру – был любимым местом Гайдара, тут он был дома. Здесь он презентовал свои последние работы.
В какой-то момент, в самом конце 1990-х, сформировался своего рода квартет: Ирина Иловайская, главный редактор парижской «Русской мысли», католический, точнее, экуменический журналист и подруга Иоанна Павла II, Екатерина Гениева, друг Гайдара журналист Виктор Ярошенко, сам Егор. Ярошенко познакомил Иловайскую с Гайдаром, Гайдар и Иловайская настаивали на том, чтобы Ярошенко познакомился с Гениевой. Из этого интеллектуального бульона возникла большая дружба и восстановленный в 2000 году знаменитый журнал Николая Карамзина «Вестник Европы». Однажды, после тяжелой операции Виктор Афанасьевич дал себе зарок: выживу – займусь журналом. Гайдар идею поддержал – вместо партийного демократического журнала «Открытая политика», сугубо политического, выпускавшегося на злобу дня, был затеян настоящий толстый журнал. «Если раньше ты делал издание – штурмовик ближнего боя, то теперь настало время космической станции», – говорил Егор с энтузиазмом.
Учредителями журнала – и это тоже было необычно – стали три физических лица: Ярошенко, Гениева, Гайдар.
Ранним утром 9 сентября 1990 года варварски и трусливо, ударом топора, был убит отец Александр Мень, символ отечественного православия не с официозным или националистическим, а с человеческим лицом.
Истекая кровью, отец Александр искал в траве свой портфель и на вопрос прохожего, кто его так покалечил, ответил: «Никто, я сам».
В этом ответе заключена правда. Александр Мень привлекал к себе чрезмерное внимание – в одинаковой мере и любовь, и ненависть. Градус этой ненависти был таков, что священнослужитель-экуменист действительно имел право сказать, что это он сам навел на себя топор фанатиков-фундаменталистов.
Вспоминая об этом важном для нее эпизоде – портрет отца Александра всегда стоял в кабинете Гениевой в библиотеке, – Екатерина Юрьевна задумчиво спросила саму себя: «Не так ли Гайдар?»
«Кто вас так?» – «Я сам».
Гениева все время сравнивала Гайдара и Меня. Истории Егора и отца Александра – разные. Но у них есть общий знаменатель – цена поступка. Чрезмерно высокая цена.
Гайдар, во всяком случае пока, не понят. С одной стороны, его эпоха новым поколениям кажется далеким прошлым, а жизнь в обстоятельствах рыночной экономики им представляется нормой. Большинство или не в курсе, что это достижение реформ Гайдара, или не связывают окружающую их действительность с тем, что сделал Егор в 1992 году. Есть и такие, кому в принципе имя Егора Гайдара незнакомо.
С другой стороны, те, кто помнят обстоятельства времени и свои ощущения, не простили Гайдару того, что он сделал. А в вину иной раз ставят то, чего он не делал.
В 2015 году «Левада-центр» исследовал отношение респондентов к гайдаровским преобразованиям. К тому времени сильно упали показатели негативного отношения к реформам. Но, во-первых, за счет того, что выросло поколение, которое не знает, как к ним относиться, – затруднились с ответом 31 % респондентов. И, во-вторых, доля плохо относящихся («скорее отрицательно» и «резко отрицательно») составляла впечатляющие 58 %. Совсем обескураживающий результат – в зоне позитивных оценок. Целиком положительно к реформам Гайдара относился 1 % опрошенных, скорее положительно – 10 %. Более подробные исследования проводились до 2012 года, они показывали схожие результаты и динамику. Основные претензии – реформы были разрушительными, не учитывали интересы простых людей, реформаторы сами не знали, что делали, двигались без программы и вообще проводили их в собственных интересах.
В 2019 году похожий опрос провел «ВЦИОМ-Спутник». 1 % респондентов сообщил, что реформы оказали положительное влияние на экономику. Правда, 32 % опрошенных оговорились, что Гайдар и его команда «действовали в правильном направлении», но не смогли достичь поставленных целей. Реформы были необходимы, хотя и болезненны – 15 %.
Каждую из этих претензий можно разобрать до последнего болта. В личной и «общественной» биографии Гайдара, в его интеллектуальном наследии есть ответы на все вопросы. Если, конечно, хотеть получить ответы.
Каково это – всю жизнь нести на себе и в себе бремя чужой вины. Отвечать за чужие долги, нерешительность, просчеты, растраты, за храм, «разрушенный до нас».
Когда правительству Гайдара сравнялся месяц или два, его обвинили в падении рождаемости. Рациональный тезис, в соответствии с которым невозможно добиться столь заметного результата спустя один-два месяца, а не хотя бы девять, как задумано природой, ни на кого особого впечатления не производил.
Все последующие годы с разных трибун, в том числе самых высоких, твердили – в 1990-х был спад рождаемости из-за реформ. Демограф Анатолий Вишневский говорил, объясняя особенности половозрастной пирамиды, сформированные гигантскими человеческими потерями Великой Отечественной: «Возьмем, скажем, появление естественной убыли населения в начале 90-х. Его часто объясняют шоком от реформ Гайдара, вредоносным действием „лихих 90-х“ и т. п. Но это совершенно неверное объяснение… К началу 90-х 60-летнего возраста стали достигать невоевавшие поколения, появившиеся на свет в 1927-м и в последующие годы, когда рождаемость в России была еще высокой, они были более многочисленными, соответственно было большим и число смертей – умирают все же в основном пожилые люди. А на числе рождений сказалось второе эхо войны: низкое число рождений в военные годы первый раз напомнило о себе малым числом потенциальных матерей через четверть века, в конце 1960-х, а второй раз – еще через четверть века, в начале 90-х». Это всего лишь один пример.
Все это не так уж сложно понять. Если стремиться понять.
Для этого и написана эта интеллектуальная и политическая биография российских либеральных реформ, совпавшая с интеллектуальной и политической биографией Гайдара. Хотелось объяснить логику реформ, поступки Гайдара, его жизнь. Хотелось, чтобы и реформы, и Гайдар были поняты.
Первая пятилетка, 1980–1985
Библиотечные дни
Банкет в связи с успешной защитой 24-летним ученым кандидатской диссертации завершился в два часа ночи. Научный руководитель Егора Гайдара Виталий Исаевич Кошкин позвонил домой своему подопечному в девять утра. Трубку взяла Ариадна Павловна. Она сообщила, что ее сын уже уехал работать в библиотеку.
«Вселенная – некоторые называют ее Библиотекой… Я утверждаю, что библиотека беспредельна». Библиотека – пусть и, по Хорхе Луису Борхесу, бесконечная – была тем местом, где Егор Гайдар не мог потеряться. Она была его убежищем, где он ориентировался совершенно свободно и откуда уходил весьма неохотно. Его увлекала бесконечность Библиотеки, но в то же время его мозг каталогизировал ее. Здесь – Античность, там – восточные цивилизации, тут – марксизм, в той стороне – теории современного экономического роста. Усматривая связи между разными и, казалось бы, далекими углами Библиотеки, можно было строить теории и делать выводы. Не на основе, точнее, не только на основе эмпирических данных и формул, но и на прочной почве самых разнообразных и неожиданных знаний о человеческой истории и человеческом поведении.
Так – на бесконечной Библиотеке – построен фундамент главной книги, opus magnum, которую Егор писал в голове много лет, пересказывал друзьям за стаканом виски, надиктовывал своим сотрудникам. Она и называется так, что бесконечность присутствует где-то рядом: «Долгое время».
Повествование Гайдара свободно скользит по Библиотеке, по гигантскому массиву информации из экономической, социальной, политической истории. Переплетаются и сопоставляются примеры из разных периодов истории и разных отраслей, подкрепленные теоретическими выводами из книг начала XX века и свежей научной литературы, ксероксы которой только что принесли из ИНИОНа. Мозг Гайдара – фабрика по производству пространственно-временных связок. Если связок слишком много, часть из них уходит в сноски – длинные, иногда занимающие больше половины страницы, но столь же занимательные, как и основной текст.
Свою личную среду обитания Гайдар тоже превращал в библиотеку. Летом 1985-го Сергей Васильев навестил Егора в его квартире в Строгино: «Семья была на даче, мы общались практически целый день, ходили купаться на пляж напротив Серебряного бора. Меня поразил кабинет Егора, по периметру застроенный книжными стеллажами – эта конструкция была повторена потом во всех его домах». В частности, в доме в Крылатском, куда переехала библиотека из квартиры на Мясницкой, фактически – библиотека, принадлежавшая (как и сама квартира номер 75 на Мясницкой, 21, бывшая столовая Вхутемаса) мужу бабушки Лии Лазаревны Самсону Вольфовичу Глязеру, известному тренеру по фигурному катанию и автору шарад, книг для детей, популяризатору спорта. Его книга «Ларчик с играми» была издана в издательстве «Детская литература» в 1975-м тиражом 100 тысяч экземпляров и была невероятно популярна.
В этой же логике построен и кабинет Гайдара в Институте экономической политики – 7 тысяч единиц хранения (по свидетельству его помощника Елены Мозговой), книги и ксероксы из библиотек, в основном из ИНИОНа. Когда Егора уламывали сделать ремонт в институтском кабинете, он активно сопротивлялся, согласившись лишь на радикальную переделку книжных шкафов – книги и ксероксы не помещались на старых полках.
Такой же интерьер – в его кабинете на даче в Дунино. Хотя в принципе весь первый этаж дунинского убежища приспособлен для работы – здесь Гайдар раскладывал свои наброски, записи и ксероксы книг. Здесь он ходил из комнаты в комнату, размышляя. Писал, иногда стоя за классической конторкой.
Гайдар окружен книгами по периметру, это – его крепость.
«Книжное знание» – сколько презрения в этом словосочетании. Но некнижного знания не бывает – реальность переплавляется в книгу, и тогда появляется возможность ее изучать. Гайдар занимался анализом реальности, причем еще студентом, специализируясь по кафедре экономики промышленности: он наблюдал за экспериментами в системе Минэлектротехпрома и изучал живьем работу предприятий. Трогал руками производство, из этого рождались статьи, книги – и знания. Для себя и для других.
Эти первые книги были по-социалистически сдержанными и по-научному сухими. Статьи второй половины 1980-х были прагматически-критическими – как само время. Книги 1990-х были первыми подступами к большим полотнам 2000-х, где было написано о главном – крахе империи и экономической истории, вторгающейся в сегодняшний день.
Гайдар был из одного из последних поколений экономистов, которые знали Маркса, включая прежде всего его «Капитал», едва ли не наизусть. «Капитал» – затертые тома студенческих лет, знаменитый бледно-серый трехтомник 1970–1974 годов издания, с самым зачитанным первым томом – стоял (и стоит) на полке в том самом рабочем кабинете Гайдара в Институте экономической политики в Газетном переулке. Газетный – очень подходящее название для структуры, созданной Гайдаром: он никогда не был чистым «академиком», его «академия» была близка публицистике и действию. В газеты и журналы он писал именно для того, чтобы сподвигнуть кого-то к действию. Записки и речи для верхних людей – чтобы они, руководители страны, действовали. В библиотеке Гайдара в Институте «Капитал» стоит рядом с «Анти-Дюрингом» Энгельса, несколькими работами Михаила Туган-Барановского в дореволюционных изданиях и современной литературой о марксизме.
Собственно, с «Капитала» началась научная карьера Егора. Точнее, с задиристого спора о Марксе с преподавателем, который вел спецсеминар по проблемам хозрасчетной деятельности предприятий. Молодой доцент Виталий Кошкин увидел поднятую руку. Круглолицый юноша вежливо, но твердо заявил, что преподаватель неправильно трактует положение Маркса о соединении науки с производством. Кошкин предложил второкурснику Гайдару встретиться неделю спустя на том же семинаре и сверить точность цитат и мыслей. Доцент прибежал домой сильно обеспокоенный – не хватало еще опозориться перед студентами. Открыл «Капитал», нашел цитату – выдохнул: все правильно. Спустя неделю Гайдар признал свою ошибку, но, исписывая доску формулами, стал доказывать, что «Маркс был не прав».
Кошкин пригласил Гайдара в студенческий кружок, а затем предложил писать курсовую по кафедре экономики промышленности. Именно по этой кафедре Егор и специализировался, а потом писал и дипломную работу.
Стандартная претензия к экономистам гайдаровского призыва состоит в том, что они не знали реального устройства экономики, того, что называется «практикой». Все обстоит с точностью до наоборот: именно практикой – на основе эмпирического анализа и оценки данных предприятий – лидеры команды реформаторов и занимались. Сергей Васильев, например, со студенческих лет в Ленинградском финансово-экономическом институте работал в институтской научно-исследовательской лаборатории, а затем возглавлял большую «взрослую» лабораторию региональных исследований, размером с НИИ, где выполнялись практические хоздоговорные работы (так называемая Проблемная лаборатория). Точно так же строилась биография Анатолия Чубайса, чьей специальностью в Ленинградском инженерно-экономическом институте была организация машиностроительного производства (а трудился он на кафедре экономики исследований и разработок). Гайдар же изучал реальную работу и реальное устройство организаций и предприятий, входивших в Министерство электротехнической промышленности, еще студентом принимал участие в хоздоговорных работах и со своим научным руководителем Кошкиным объездил пол-Союза.
Уже на третьем курсе Гайдар выиграл конкурс студенческих работ, диплом защитил по оценочным показателям хозрасчетных механизмов работы предприятий, затем, поступив в аспирантуру экономфака, за год (вместо положенных трех) написал диссертацию примерно по той же тематике. И в 1980 году, как раз тогда, когда диссертация под названием «Оценочные показатели в механизме хозяйственного расчета производственных объединений (предприятий)» была защищена, вышла первая большая книга Егора, написанная в соавторстве с В. Кошкиным и Ф. Ковалевым. Большинство расчетов делал Гайдар.
Среди прочего в книге можно было между строк прочитать о причинах провалов некоторых опытов косыгинской реформы. Точнее, даже провалов успехов – нераспространения результатов смелых экспериментов на всю страну. Или формального, то есть фиктивного, с обратным эффектом, распространения. Например, так называемого щекинского метода, в соответствии с которым на Щекинском химкомбинате с 1967 года был установлен стабильный фонд заработной платы, а экономия, полученная благодаря росту производительности труда и высвобождению части персонала, могла использоваться на повышение заработков оставшихся работников. Уж слишком «рыночной» была эта мера, которая неизбежным образом рассыпалась от соприкосновения с советской самовоспроизводящейся реальностью. Газета «Правда» в 1982 году констатировала: «Щекинцы, имея лучшие в отрасли производственные показатели, оказались в крайне затруднительном финансовом положении. Достигнутая к концу года экономия фонда зарплаты сокращала „базу“ для нового плана, и фонд на каждый последующий год оказывался урезанным. Это привело к тому, что при введении в 1975 г. новых окладов и тарифных ставок комбинат был вынужден из-за недостатка средств отменить 1700 работникам положенные надбавки и доплаты».
Даже в это самое глухое застойное время и в главных газетах, и в узкопрофессиональной книге можно было иногда привести вопиющие примеры того, как в реальности устроена советская экономика. Вот характерный и впечатляющий фрагмент из статьи Гайдара: «В условиях дефицитности продукции производители способны навязать потребителям более дорогую продукцию еще на стадии заключения договоров о поставках. Так, Харьковский электроаппаратный завод снял с производства выключатели и предложил Гомельскому, Липецкому и Ереванскому станкозаводам заключить договор на новые, более тяжелые и дорогие выключатели, оснащенные дополнительными, ненужными данным заводам деталями. Станкозаводы, чтобы не остаться без комплектующих изделий, вынуждены были заключить договор, хотя им было невыгодно – ведь после удорожания выключателя цена на станки не пересматривалась. В результате станкозаводы при получении новых выключателей вынуждены их разбирать, лишние части выбрасывать, а необходимые детали ставить на станки».
Егор пытался разобрать механизм работы предприятий до последней шестерни – на основе живых исследований, теоретических знаний, математических расчетов – и найти слабые звенья, чтобы понять причины торможения и неэффективности.
То, чем занимался Гайдар в первые годы своего становления – детальным изучением функционирования социалистических предприятий и попытками понять, математически и практически, какие именно стимулы могли бы их заставить работать сколько-нибудь продуктивно, напоминало «игру в бисер» в придуманной Германом Гессе стране интеллектуалов Касталии. Эта «игра» оставалась самодостаточной, потому что выход из тупика, в том числе интеллектуального, лежал только через рынок.
В 1984 году в том же издательстве «Экономика» выйдет еще одна книга Гайдара и Кошкина все о том же – «Хозрасчет и развитие хозяйственной самостоятельности предприятий». Но там уже можно будет найти следы совместных штудий ленинградцев и москвичей, выходивших на новый виток понимания проблем реформирования социализма, – сравнительный анализ советской и передовых для того времени югославских, чехословацких, венгерских, польских практик. А также цитаты из некоторых культовых для молодых экономистов сочинений, разрешенных к чтению по недосмотру властей: венгерского экономиста Яноша Корнаи и венгерского же журнала на английском языке Acta oeconomica, ставшего самым важным чтением в продвинутой экономической среде и в Ленинграде, и в Москве.
Здесь потребуются некоторые пояснения. Эпоха была, возможно, самой мрачной в развитии постсталинского Советского Союза. Этап тоскливой безысходности и в то же время излучения реликтового страха – Сталина не было, страх оставался. Как писал классик советской литературы Вениамин Каверин в своих мемуарах, «это был прочно устоявшийся страх, как бы гордившийся своей стабильностью, сжимавший в своей огромной лапе любую новую мысль, любую, даже робкую, попытку что-либо изменить. Это был страх, останавливающий руку писателя, кисть художника, открытие изобретателя, предложение экономиста». Страх, усугубленный танками в Праге в 1968-м, и безысходность, усиленная вторжением в Афганистан в 1979-м.
Главное, что отличало молодых людей, которые потом войдут в команду Гайдара и Чубайса, от экономистов-практиков советской формации и инженеров, – это попытка преодолеть страх. И первым шагом к этому было самообразование. Поиски альтернативного, неортодоксального знания.
Из библиотек они уходили последними, ближе к десяти вечера. А вот чего им не хватало в аспирантские годы конца 1970-х – так это единомышленников, с которыми можно было бы обмениваться информацией и книгами и дискутировать о действительно важных вещах, не теряя время на фасадные обсуждения материалов очередного съезда.
Можно назвать этот период временем интеллектуальной изоляции, хотя удивительным образом и москвич Гайдар, и его будущие ленинградские друзья, еще не зная друг о друге, нащупывали одну и ту же колею. Многие читали Мансура Олсона и, в частности, его классическую работу «Логика коллективных действий». Но главное – знакомились в английском переводе с «Антиравновесием» (1971) и «Экономикой дефицита» (1980) Яноша Корнаи. Собственно, ключевая мысль Корнаи – не только в этих работах – состояла в том, что экономика дефицита органически присуща социализму и избавиться от нее в рамках социалистической системы нельзя. Можно только перейти к экономике избытка, которая, в свою очередь, органически присуща капитализму. О том, как происходило это знакомство с анализом сути и содержания дефицитной и внутренне неравновесной советской экономики, рассказал Сергей Васильев – на своем примере: «Фамилия Корнаи нам была хорошо известна, в институте мы проходили так называемый метод Корнаи – Липтака, позволявший находить оптимальные решения в задачах линейного программирования с большой размерностью. Тут, однако, выяснилось, что Корнаи не только сильный экономист-математик, но и крупный специалист в экономической теории… я загорелся идеей найти саму книгу («Антиравновесие». – А. К.). Нашел ее через полгода (в 1979 году. – А. К.) в библиотеке Ленинградского отделения ЦЭМИ и прочел залпом… А „Экономику дефицита“ впервые увидел в ксерокопии на руках у Сергея Коковкина весной 1982 года, когда я в числе большой группы финэковских (из ленинградского Финансово-экономического института. – А. К.) молодых экономистов участвовал в семинаре в Академгородке». Вячеслав Широнин, коллега Гайдара по лаборатории в Институте системных исследований, вспоминал, что впервые прочитал Корнаи в ксерокопированном виде в 1982-м, Олег Ананьин, основной соавтор Егора по статьям начала-середины 1980-х, ознакомился с основными трудами венгра существенно раньше, в чешском переводе с венгерского.
У венгерского профессора был странный, какой-то полуофициальный статус – например, до определенного момента ему было запрещено преподавать, однако научной работой он мог заниматься. Корнаи, изгнанного из Академии наук Венгрии, вернул в академические структуры лично генеральный секретарь Венгерской социалистической рабочей партии товарищ Янош Кадар. Будучи неортодоксальным экономистом, к тому же открытым немарксистом, Корнаи после 1956-го публично против властей не выступал, потому что считал важным для себя сохранить возможность заниматься экономическими исследованиями. И с конца 1960-х работал в Стэнфорде, Принстоне, Стокгольме, а затем и в Гарварде, но неизменно при этом возвращался в Венгрию.
Для него это было важно. Как писал британский экономист Роберт Скидельски, «если бы Корнаи последовал за 250 тысячами венгерских эмигрантов, он был бы отрезан от предмета своих исследований». Было и нечто очень личное, удерживавшее Корнаи на родине. «Мы – венгры», – говорил его отец, когда не отпустил старшего брата Яноша в эмиграцию в Британию во время оккупации Венгрии. Брат был убит нацистами, сам Корнаи-старший отправлен в Аушвиц. А Янош Корнаи оказался одним из тех венгерских евреев, кто был спасен Раулем Валленбергом. Для скрывавшегося от нацистов в иезуитском монастыре еврейского юноши вступление в коммунистическую партию после войны было абсолютно естественным.
Но уже в начале 1950-х Янош расстался с коммунистическими иллюзиями. За месяц до событий 1956 года Корнаи опубликовал свою диссертацию с очень точным, как и все его ключевые книги, названием – «Сверхцентрализация в экономическом управлении». Молодой экономист пришел к выводу о том, что дефекты социалистического хозяйствования – системные, единственный настоящий стимул в этой сверхцентрализованной структуре – насилие. В преддверии революции такой вывод выглядел попавшим в точку в нужное время в нужном месте.
Для погружения в экономику молодой журналист, не имевший экономического и математического образования, выбрал нейтральный язык математики. Корнаи был очарован красотой математической экономики и особенно моделью Василия Леонтьева «затраты – выпуск», специалистом по которой была его будущая жена Жужа. Без «затрат – выпуска» Янош не обрел бы личное счастье.
Соавтором Корнаи стал Тамаш Липтак. Сам Корнаи описывал его как этакого Дон Кихота, гениального математика, слегка не от мира сего, что, впрочем, оборачивалось для Липтака вполне земными последствиями – после событий 1956 года он дважды арестовывался. В западных академических изданиях стали появляться статьи двух венгров – один был только что выпущен из тюрьмы, другой – изгнан из Академии.
Как и большинство экономистов-математиков, соавторы искали священный Грааль – оптимальную модель функционирования социалистической экономики. Это была все та же игра в бисер. Возникала, по выражению венгерского экономиста Ласло Антала, «иллюзия регулирования». Впоследствии Корнаи говорил о том, что механическое использование математических моделей «наносит серьезный ущерб нашей дисциплине», то есть экономике. Модели не отражали реального состояния экономической системы, данные были недостоверными, равновесия никак не удавалось достичь. «В условиях экономики дефицита, – писал Корнаи в книге, подытоживавшей его научный опыт, «Размышления о капитализме» (2011), – незадачливые покупатели покупают не то, что хотели изначально, не тогда и не там, где планировали… приходится довольствоваться покупкой с горьким сознанием того, что любые последующие попытки могут закончиться еще хуже. Этот момент можно назвать точкой покоя, или состоянием равновесия». Но ведь не такое равновесие нужно потребителю.
С 1960-х годов Корнаи пришел к выводу о том, что есть более совершенная система институтов и, главное, стимулов – рынок, гораздо более эффективно заменяющий безуспешно пытающегося учесть все входящие данные плановика, утонувшего в равновесных моделях. Даже если имя этого плановика Василий Леонтьев. Капитализм, писал Корнаи, «получает мощнейший толчок благодаря комбинации децентрализованной информации и децентрализованных стимулов».
«Экономику дефицита», увидевшую свет в 1980-м, в СССР журнал ЦК КПСС «Диалог» решится печатать фрагментами только на рубеже 1989–1990 годов, когда с социализмом уже все было ясно. И становилось все яснее с каждым месяцем, когда экономика дефицита являла себя во всей сомнительной красе, да еще в сочетании с инфляцией, переходящей из латентной в открытую форму.
Ключевая мысль Корнаи состояла в том, что экономика дефицита органически присуща социализму и избавиться от нее в рамках социалистической системы, в отсутствие частной собственности и децентрализованных стимулов, нельзя. Можно только перейти к экономике избытка, которая, в свою очередь, органически присуща капитализму. «Экономику избытка… я бы мог назвать экономикой избыточного предложения, точно так же как экономику дефицита мы могли бы окрестить экономикой избыточного или чрезмерного спроса», – писал Корнаи. Напоминает формулу одного из персонажей гайдаевской «Кавказской пленницы»: «Есть желание – нет возможности!»
Корнаи ввел понятие «мягких бюджетных ограничений», описывающее спасение при социализме «фирм», даже тех, которые неэффективны. В результате неэффективными становятся почти все. Однако этот феномен проявляет себя и при капитализме, особенно если этот капитализм государственный: «При наличии шансов на помощь со стороны государства, в случае банкротства и кредитодатель, и инвестор склонны вести себя легкомысленно. В условиях классического капитализма тормозом для стремления к расширению служит жесткость бюджетных ограничений. Когда, при нынешнем капитализме, эти ограничения смягчаются, капиталистические предприятия начинают участвовать в рискованных инвестиционных проектах с тем же энтузиазмом, с каким это делали руководители при социализме». Вполне узнаваемая картина!
В работе 1989 года «Путь к свободной экономике» Корнаи отмечал, что бессмысленно ждать от государственного предприятия поведения, которое свойственно частному. Это были иллюзии косыгинской, а затем горбачевской реформы предприятий, но в том числе и венгерских преобразований 1968 года. Государственный производственный сектор – часть государственной бюрократии, настаивал Корнаи, и предупреждал, что директор и собственник – это разные функции: «Руководитель не имеет права продавать предприятие». Это предупреждение по поводу краснодиректорской, или стихийной, приватизации в полной мере и учли реформаторы, когда в 1992-м началось противостояние с мощнейшим краснодиректорским лобби.
