Андрей Кивинов
Русская угроза (сборник)
С плакатов я перешел на фотографии труппы. О! И еще один знакомый персонаж. Правда, в отличие от Карлсона, заметно постаревший.
Олег. Только с бородкой и залысинами, как у Ленина. Еще не народный, но уже заслуженный… Лет десять назад, когда я увидел его в каком-то милицейском сериале, не поверил своим глазам. Но титры не обманули, это был именно он.
Он все-таки вышел на сцену. По слухам, удачно кого-то подменил. Потом засветился на экране… Закончил актерские курсы… Лицемер. Кричал, что это баловство, и запал быстро пройдет. Не прошел.
Не то что у меня. Я, конечно, попробовал поступить на следующий год, но председателем приемной комиссии назначили Михайлова… По слухам, после того спектакля его вызывали в горком партии, потом в Большой дом и даже хотели привлечь. Удивительно, но он не сдал меня, а всю вину взял на себя. Мол, хотел развеселить иностранных и столичных гостей. Великие были люди! Но через три дня умер Брежнев, и органам стало не до режиссера… Надеюсь, умер не из-за происшествия в ленинградском театре. Могли ведь доложить, и не выдержало сердце у старика. От смеха. Это было бы чересчур. Вот так нажмешь не ту кнопочку и поменяешь ход истории. А то и настоящую революцию совершишь.
А я великим так и не стал.
Спектакль закончился. Детвора, словно разноцветная снежная лавина, повалила из зала.
– Понравилось? – спросил я раскрасневшегося внука, вышедшего будто из парилки.
– Так себе… Я уже мультик видел. Ты обещал купить мороженого.
– А горло?
– Прошло.
– Хорошо, пойдем…
Я купил в буфете сахарную трубочку, предупредил, чтобы Игорек ел осторожно. Он плюхнулся на скамейку, развернул мороженое и, несмотря на предупреждение, стал поглощать его большими кусками, болтая при этом ногами. Смешной пацан. Похож на бабушку, мою жену.
– Дед, хочешь? – Он протянул мне трубочку.
– Спасибо. Ешь… Мне нельзя сладкого.
Нет, все-таки я нажал правильную кнопку. Иначе бы не вернулся в жилконтору, не поступил в электротехнический техникум, не сошелся бы вновь с Ириной и ее Рикардо Фольи. И мы бы не поженились, и у нас не родилась бы дочь. А у дочери не родился бы этот смешной пацан. Не ел бы сейчас мороженое и не махал ногами. Может, махал кто-нибудь другой, но не он. Ни о чем нельзя сожалеть.
А кто знает, как бы все сложилось, поступи я в театральный. Да, электрик, конечно, не очень романтично, но чинить проводку тоже кто-то должен. И среди жильцов нашего микрорайона я очень даже популярен и востребован.
Еще раз повторюсь. Ни о чем нельзя сожалеть.
Игорек доел мороженое, мы взяли в гардеробе его куртку и вышли на улицу.
На Невском я оглянулся и подмигнул вечно молодому Аполлону, как и тридцать лет назад гнавшему свою колесницу сквозь время.
Он подмигнул мне в ответ и прокричал:
– Жми кнопку, Макс! Не ошибешься!
Русская угроза
Автор выражает признательность Александру Борисовичу Цветкову
Говорят, каждый четвертый человек на земле страдает той или иной фобией. Даже самый смелый с виду супермен кого-нибудь да побаивается. Темноты или пауков, оживших мертвецов или женитьбы. Храбрая с виду Николь Кидман, к примеру, убегает от бабочек. А мой покойный дядюшка панически боялся быков и, уходя на работу, просил тетушку посмотреть – не пасется ли, случайно, перед подъездом рогатая скотина. «Да откуда в городе быки?!» «А ты на всякий случай – посмотри. Вдруг приблудился?»
У каждой известной науке фобии, говорят, есть свое смешное название. Думаю, что моя фобия науке пока неизвестна, и имя ей не придумали.
Я боюсь канареек. Даже при одном упоминании этой вроде бы безобидной птички вздрагиваю, словно рядом с головой просвистела шальная пуля, выпущенная пьяным полицейским. Фобия эта, к счастью, не врожденная, не переданная по наследству, а приобретенная лет пятнадцать назад – в ту славную пору, когда в моду входили совместные предприятия, а многие ныне открытые города жили под грифом «секретно». Поэтому я не оставляю надежды от нее избавиться.
Но сейчас, стоя перед клеткой с упомянутой тварью, якобы привезенной с Канарских островов, я чувствую легкую слабость в ногах, учащение пульса, и рука автоматически тянется к коробочке со спасительным анаприлином, несущим бессменную вахту в кармане пиджака.
– Вы в порядке? – не без искренности в голосе интересуется продавец птичьего рынка, видимо заметив мою бледность и дрожь в пальцах.
– Да… Жарковато сегодня. Спасибо.
Конечно, до такого странного состояния довела меня не птичка. Это ведь всего лишь маленькое невинное создание, клюющее корм и радующее нас, людей, своим переливистым пением. У некоторых птицелюбов их по два десятка на пятнадцать квадратных метров жилплощади. И ничего. Никаких инфарктов, стрессов и телесных повреждений. Ну разве что уши иногда закладывает.
Я запихиваю под язык горькую таблетку, пульс успокаивается, но слабость еще есть. Прошу разрешения у продавца присесть на его складной стульчик и, увидев положительный кивок, опускаюсь в тень навеса, закрывающего клетки с пернатыми от прямых солнечных лучей. Надо немного перевести дух.
Я закрываю глаза и вместо рынка оказываюсь в относительно недалеком прошлом за рулем нового черного «Ниссана», несущегося по трассе в направлении российско-эстонской границы. Встречный ветер врывается в приоткрытое окно – словно ладошка любимой женщины гладит мое, еще свежее, не морщинистое лицо. Оркестр Поля Мориа услаждает слух через превосходную акустическую систему, а солнечный пейзаж за окном радует пока еще зоркие очи. Сзади любуются российскими видами мои финские компаньоны – Арви и Микко, солидные мужи примерно сорока лет от роду, серьезные и уважаемые в Суоми люди, чьи фамилии никогда не всплывут в СМИ из-за какого-нибудь скандала. Вся их капиталистическая жизнь пронизана богобоязненностью и законопослушанием. Как-то раз, будучи в Хельсинки, в присутствии Микко я хотел купить у уличного торговца пиратский СD. Продавец, к слову, был из Питера, своих пиратов у них не водится. Микко, увидев это, отвел меня в сторону и стал абсолютно серьезно доказывать, что делать подобного не стоит – мол, диски не лицензионные, авторы несут убытки, а государство лишается налогов. «Микко, успокойся! Никто не увидит! – улыбаясь, возразил я. – А от одного диска ни автор, ни ваше государство не обеднеет». «Какая разница?! Это незаконно!» Конечно, не все финские господа такие задвинутые, я говорю только о Микко и Арви. Предложить им дать взятку дорожному полицейскому так же бесполезно, как уговаривать лезвие гильотины падать не вниз, а вверх.
Господа уже выучили несколько русских слов, необходимых для установления контакта: «Привет», «Как дела», «Хорошо», «Спасибо» – и произносят их практически без акцента. Мало того, не собираются останавливаться на достигнутом, а живо интересуются могучим языком добрых соседей. Например, десять минут назад Арви спросил, что означает одно слово, которое он регулярно слышит в разговорах русских, но не может отыскать его в словарях. Слово, как вы догадались, и не могло попасть в нормальный словарь. А только в специальный, предназначенный для исследователей ненормативной лексики. Обычно оно хорошо сочетается с прилагательным «полный» и глаголом «пришел». Мой финский, разумеется, тоже далек от совершенства, но я не комплексую и не нервничаю.
– Видишь ли, Арви… Это слово не имеет буквального перевода. А выражает крайнюю степень человеческих эмоций. Отрицательных или положительных. В зависимости от контекста. Понимаешь?
– Нет, Алекс… Как можно и радость и горе оценивать одним словом?
– У нас можно… Представь, что ты провел ночь с прекрасной девушкой в шикарном отеле… Утром выходишь на балкон, видишь синее море, пальмы, солнышко. Блаженство. Ты потягиваешься и непроизвольно произносишь это самое слово. Но когда ты выходишь из отеля, а нерадивая горничная роняет тебе с балкона на башку цветочный горшок, ты опять-таки непроизвольно говоришь его же. Теперь понял?
– Значит, если я увижу тебя случайно на улице, я могу его сказать?
– Сказать, конечно, можешь, но тебя неправильно поймут да еще дадут пятнадцать суток, если рядом окажется милиционер.
– Но почему? Мне же приятно тебя видеть! И все в России его открыто говорят, я сам слышал! Даже в эфире!
– Друг мой, есть те, кому можно говорить, и те, кому нельзя. У нас за плечами восемь веков тоталитаризма.
При чем здесь тоталитаризм, я уточнять не стал, но Арви нашел этот аргумент убедительным и больше ко мне с расспросами не приставал. Лишь шевеление его губ подсказывало, что идет напряженный мыслительный процесс.
– А кто такой «Екарный бабай»? – вступает в разговор Микко.
– Это очень страшный человек. Тебе лучше не знать.
Общаемся мы, само собой, по-фински, благо я довольно прилично им владею. С того исторического момента, когда моя родная Эстония объявила себя независимой, я понял, что надо срочно учить какой-нибудь язык и вовсе не обязательно английский. Ибо деловые контакты придется наводить с ближайшими соседями. И как в воду глядел. Зато теперь я, простой русский парень, родившийся под Курском и проживший почти всю сознательную жизнь в эстонской Нарве, ощущал себя настоящим европейцем, для которого чужды понятия «расизм» и «ксенофобия», но близко популярное слово «толерантность». Хотя тридцать лет жизни под пятой империи дают о себе знать. Нет-нет да и промелькнет в сознании какое-нибудь словечко типа «пидоры»… Но только в сознании.
Едва пали тяжкие оковы оккупации, я понял, что теперь придется выживать: Европа, хоть и поманила сладким калачом инвестиций, но угощать им не торопилась. Разве что предложила банковские кредиты. Моя основная профессия – технолог машиностроительного предприятия – быстренько накрылась вместе с самим предприятием. Запчасти для военных самолетов оккупантов, выпускаемые нарвским «режимным объектом», по идеологическим причинам оказались невостребованными. «Объект» продали то ли датчанам, то ли немцам, а всех угнетенных работников наконец-то освободили от советского ига. Правда, ничего не предоставив взамен. Но речь не о том…
Подрастающие детки, несмотря на свободу, требовали регулярной пищи, широко, по-птичьи открывая рты, и единственным способом унять их аппетит, а заодно и свой оказалась спекуляция товарами народного потребления. И финский язык оказался весьма кстати: без него хоть ложись на асфальт и пропадай.
Разбил свинью-кубышку, обменял старорежимные рубли на валюту и рванул к скандинавам, предварительно найдя связных. Тех, кто мог познакомить и отрекомендовать. Вояж удался, вернулся я с визитками в кармане, выхлопом изо рта и надеждой подняться с колен.
Прикинул, что спекулировать ядерными боеголовками или самолетными двигателями не стоит. Так же, как и автомобилями. Выбрал тему попроще и понадежней. Краски, бытовая химия и сопутствующие товары. То, чего у богатого соседа полным-полно, да еще и по оптовым ценам.
И все вроде бы хорошо, но оказалось, что спекулировать в независимой Эстонии – все равно что торговать квадратными колесами. Как говорит старая мудрость: для того чтобы купить что-нибудь ненужное, надо продать что-нибудь ненужное. Или хотя бы произвести. А когда все хотят продать, ничего не производя, наступает состояние, обозначаемое словом, вызвавшим столь живое любопытство у Арви.
То ли дело Россия! Там с производством тоже не сахар, но зато есть что предложить взамен. Те же углеводороды или древесинка, например. И, соответственно, ее население хочет раскрасить свою жизнь. И хорошая, качественная краска не кажется им предметом роскоши. И чистящие средства не вызывают пренебрежительной ухмылки.
После продажи первой партии я наполовину погасил взятый в банке кредит, после второй накормил детей, а после третьей купил в рассрочку новый «Ниссан». А теперь подумываю, не пора ли открыть в Северной столице России собственный магазин, а не распихивать товар по чужим торговым точкам. Питер я выбрал из двух кандидатур исключительно из географического положения. Но речь не о том.
Товар для спекуляции, как вы поняли, я покупаю у Арви и Микко, у кого покупают они, я не в курсе. Короче, вот такая у меня жизнь. Русский по крови, эстонец по гражданству, финн по бизнесу, испанец по духу. Дядюшка, боявшийся бычков, имел испанские корни. Что-то перепало и мне. А по паспорту – вообще человек без отчества. Если раньше, до освобождения, меня звали Алексей Викторович, то теперь просто Алексей. Алекс. Как принято на Западе. Хорошо, что я сохранил старый паспорт, в котором я по-прежнему Викторович.
Мы возвращаемся из Питера, куда я вывозил партнеров для закрепления деловых отношений. А заодно показать помещение, которое планирую взять в аренду. Партнерам ведь не все равно, где будет продаваться их красочка. В Россию, несмотря на солидный возраст, они выбрались впервые, всего боялись и ходили, держась за руки, словно пионеры в музее Ленина. В каждом прохожем видели бандита, а в каждой собачке – медведя. И только в ресторане, испив водочки, немного успокоились.
Три дня назад я встретил их на российско-финской границе, отвез, устроил в отель, накормил и напоил. Помещение будущего магазина им понравилось, и они сказали волшебное слово «Я», что переводится с финского, как «о’кей». Для закрепления успеха и дальнейшего духовного сближения я предложил им ознакомительный тур в Нарву, на свою новую старую родину. Познакомить, так сказать, и впечатлить. Оттуда Арви с Микко доедут до Таллина, сядут на паром и уплывут домой. Господа не отказались, благо все расходы, как гостеприимный хозяин, я взял на себя.
И вот мы катим в направлении Ивангорода, где находится пограничный пункт, таможня и, разумеется, дьюти-фри. На часах четыре, я надеюсь, что очереди из машин не будет – народ пока предпочитает автобус и пеший ход.
На сиденье, между обширными животами поставщиков, зажата клетка размером с обувную коробку. А в ней маленькая желтая птичка. Живая. По фамилии канарейка. Вещь в хозяйстве практичного, делового человека абсолютно бесполезная. Ни поджарить, ни подушку из перьев набить. Птичка не моя и не финская. Мой старинный питерский приятель, оказавший помощь с гостиницей, узнав, что на днях я еду в Нарву, попросил передать его племяннице небольшой подарок. На день рождения. Я, как благодарный человек, в таком пустяке отказать не мог. Этим подарком и была канарейка. Мол, девочка любит птиц, но специально из-за этого тащиться за рубеж не хочется.
– Не вопрос! Передам в лучшем виде! Это же не автоматы и не героин!
Птичка, как и мы, слушает оркестр Поля Мориа и не чирикает. По совету приятеля я накрыл клетку большим носовым платком, чтобы не вызвать у пернатого стресс и панику, связанные с переменой мест.
А сам я, несмотря на убитую дорогу, как могу, пытаюсь сломать стереотипы в отношении русского народа, убеждаю, что не такие мы и страшные, а наоборот, несем миру тепло и свет.
– Ты говоришь о нефти и электричестве? – уточняет Арви, поправляя свои изящные очки, которые стоят как подержанные «Жигули».
– Нет, Арви… Я говорю о том, что тоталитаризм не смог до конца убить в нас тягу к добру. Тянем и тянем…
Когда бортовые часы зафиксировали половину пятого по Москве, мы въезжаем в Ивангород, знакомый любому цивилизованному человеку как стратегический приграничный объект. Я ведь не случайно помянул так называемые «закрытые» города. Ивангород входил в их число. А это значит, что на въезде в него надо купить за деньги специальный талон и дальше следовать исключительно по одной улице до границы, никуда не сворачивая. Шаг влево, шаг вправо – сами догадываетесь что. Большие финансовые потери.
Купив талончик, я уверенно веду «японца» в сторону паспортного контроля. Как и предполагалось, очереди почти нет. Перед нами всего две машины. Мы покидаем салон и топаем к пограничной будке.
– Привет! – здоровается Арви с пограничной девушкой, выражением лица напоминающей васнецовскую Аленушку. – Как дела?
– Как сажа бела, – мрачно отвечает та, потом сличает фото в паспорте с оригиналом и ставит колотушку, подтверждающую, что финский гражданин формально покинул пределы России.
Такие же штампики спустя минуту украшают и наши с Микко паспорта. У девушки явно плохое настроение – штампики поставила крайне неаккуратно и криво.
Зато у таможенника настроение что надо. У них, как я заметил, всегда хорошее настроение. Я подгоняю «Ниссан» к пункту досмотра и открываю багажник и капот, как требуют строгие правила, написанные на специальной табличке аж на трех языках. Арви с Микко законопослушно стоят в сторонке и ждут разрешения на проезд.
Бояться нам нечего, контрабанды и оружия мы не везем, а денежные средства находятся на пластиковых карточках, которые укрывают их от сглаза.
Таможенник – улыбчивый блондин с лицом ребенка – профессионально сличает номера агрегатов машины с техпаспортом и декларацией, затем перемещается к багажнику и кивает на чемоданы.
– Что здесь?
– Так… Кое-что национальное, – отвечаю я за компаньонов, – белье, бритвы, игрушки…
– Алкоголь, сигареты?
– Не употребляем и не торгуем.
Видимо, ему не понравился мой иронический тон. Настроение должно быть хорошим только у него. Я слышал, с таможней вообще шутки плохи. Один знакомый на вопрос «Есть ли что запрещенное?» сдуру брякнул: «Да. Кокаин, экстази и пара стволов с глушителями». Пошутил. Ну и получил по полной. У ботинок даже каблуки оторвали.
– Национальное, значит?
Он расстегнул чемодан Микко, не глядя пошарил внутри рукой. Ничего запретного не нащупал. Да и что запретного может быть у славного Микко? Это ж не араб с зеленой банданой на голове.
– Закрывайте.
В салон он даже не заглядывал. Опыт подсказал, что искать там нечего.
– Можете ехать, – он занес колотушку над декларацией.
И тут…
Майский ветерок ворвался в раскрытую дверь «Ниссана» и сорвал платок с птичьей клетки. Канарейка мгновенно отреагировала приветственной трелью, которую услышал бы и глухой с противоположного берега речки Наровы.
Естественно, услышал и таможенник.
– Минуточку…
Он опустил колотушку мимо декларации и заглянул в салон. Канарейка взмахнула крыльями, дав понять, что она не китайская игрушка, а реальная живая и гордая птица.
– Это что? – Перст чиновника упирается в клетку.
– Птица. Породы канарейка… Приятель передал для племянницы. На день рождения.
– А документы на нее есть?
– Какие документы?
– Магазинный чек и сертификат от ветеринара. Что птица здорова, привита и не представляет угрозы населению Европы.
Про население Европы было сказано без тени иронии, из чего я сделал вывод, что таможенник не прикалывается, а если прикалывается, то очень натурально. Само собой, ни про какой чек, ни про какого ветеринара приятель и не заикался.
– Ну, она здорова, разве так не видно? – Я пальцем постучал по клетке. – Эй, птичка. Скажи-ка…
Канарейка на сей раз не ответила. Как специально. Подлая тварь.
– Мне не видно… А вдруг у нее птичий грипп?
Птичий грипп, надо же… Он бы еще сказал – птичий насморк. Или птичий СПИД.
– Послушайте, вам-то не все ли равно? Пускай это беспокоит сопредельную сторону. В конце концов, это не национальное достояние и не животное из Красной книги.
– Порядок есть порядок… Должен быть сертификат, что птица здорова. Иначе я ее не выпущу…
Отлично!
Я поднял палец вверх и показал на пролетающих голубей.
– Посмотрите – голуби спокойно пересекают границу. И что-то ни у одного в клюве я не вижу никакого сертификата.
Таможенник бросил тревожный взгляд в небо, изменился в лице и сделал два шага по направлению к посту, но вовремя одумался.
– Что вы мне голову морочите? Они летят сами по себе, их никто не перевозит через границу. Поэтому им и не нужен сертификат.
– Тогда я выпущу канарейку, – я приоткрыл клетку, – а на той стороне поймаю. Формальности будут соблюдены.
Шутка вновь не нашла понимания.
– Вы нарушите законы Российской Федерации.
– И что?
– Будете привлечены к ответственности.
Блин, да он робот какой-то. Сказал бы прямо, что денег хочет, так нет – сыплет казенными фразами, словно автоответчик запрограммированный. А с такими крайне тяжело общаться. И на русском, и на английском, и на финском.
Можно, конечно, позвонить приятелю, но я уверен, это не выход. Справку он вряд ли подвезет, а если и подвезет, то не скоро. А у нас паром.
– И что нам делать?
– Вернитесь в Ивангород, найдите ветеринара, пусть осмотрит птицу и выдаст хоть какую-нибудь бумагу. Без нее я вас не выпущу.
Сказано тоном инквизитора, отказавшего еретику в помиловании. «Костер! Только костер!»
– Но мы же уже покинули Россию! – Я демонстрирую паспорт со штампиком.
– Я могу позвонить пограничникам, они вас выпустят.
Ну на все у них есть ответ! Чувствую, спорить с наследником Верещагина из «Белого солнца пустыни» так же бесполезно, как смывать со стены его будки солнечный зайчик.
Арни с Микко терпеливо ждут, пока не догадываясь, о чем идет речь.
Наверно, не будь их, я бы смог решить вопрос на месте. Но намекать таможеннику на мзду в их присутствии я не решился. В финском языке нет слова «коррупция». А если и есть, то очень короткое и малоупотребляемое. Еще разорвут партнерские отношения, увидев мое истинное лицо.
Интересно, сколько эта канарейка стоит? Может, оставить эту на таможне, а в Нарве купить другую? Правда, я не уверен, что найду точно такую же…
В принципе, можно и сгонять в Ивангород. Это же не Москва, за пять минут по периметру объедешь.
– Хорошо! Звоните! Мы возвращаемся!
Таможенник уходит в свою будку, а я объясняю компаньонам причину задержки.
– Конечно-конечно! – хором соглашаются те, узнав, что на птичку нет бумаги. – Закон есть закон… Но нам же уже поставили выездные штампы.
– Нас выпустят обратно под честное слово.
Под честное слово, однако, не выпустили. Знакомая пограничница, все еще пребывавшая в дурном настроении, прервала мои объяснения ударом колотушки в паспорт. «Прибыл». То же самое сотворила и с паспортами Микко и Арви. Получилось, что мы выбыли из России, никуда не въехали, а затем вернулись обратно. Паспорта наши, к слову, – общегражданские, и нам с ними жить. И все теперь будут интересоваться – а где это вы болтались полчаса? И не шпионы ли вы? Придется врать, что искупались под пограничным мостом, перемахнув через колючую проволоку, и вернулись. Не про канарейку же рассказывать.
Финны удивлены, но не протестуют. Человек в униформе – представитель власти, это святое. Знает, что делает.
– Простите, а вы не знаете, где здесь ветеринар? – задаю я вполне логичный вопрос грустной девушке.
Девушка наверняка знает, я ведь не единственный человек без птичьего сертификата. Но в силу плохого настроения отвечает уклончиво:
– Без понятия.
– А вы не могли бы у кого-нибудь узнать? Сами мы не местные…
– Спросите в городе… Не задерживайте.
Ну в городе, так в городе… Улыбнуться-то можно?
Я заметил одну закономерность. Если предприятие частное, тебе улыбаются так, что виден кариес на коренных зубах, а если бюджетное, кроме «не задерживайте!», ничего не дождешься. Хотя, казалось бы, – какая разница? Во втором случае пенсия вроде даже больше… Да и вообще стабильность.
Мы погружаемся обратно в «Ниссан» и отправляемся на поиски ветеринара. Увы, его визитки у нас нет, поэтому приходится прибегнуть к опросу местного населения.
Первый респондент, у которого мы притормозили, на житейский вопрос «Мужчина, а где у вас тут ветеринар?» испуганно огляделся и, вытянув шею, спросил: «Чо?» И, не дождавшись ответа, предложил купить у него женские сережки 583-й пробы. Хорошо еще, не вместе с ушами.
Второй оказалась пенсионерка, продававшая возле дома петрушку и лук на деревянном ящичке. Не знаю, может, в Ивангороде какой-нибудь другой язык вместо русского? Иначе чем объяснить, что на вполне житейский вопрос про ветеринара она стала рассказывать, какая сволочь у нее невестка. И что с таким поколением в 2012 году наступит конец света.
– Женщина, где ветеринар, спрашиваю?
– Да зачем вам ветеринар? Лучше лука купите. Лук хороший, этого года, только из парника. Сама растила… Не то что эта тунеядка проклятущая, пол лишний раз не подметет…
– Нам не нужен лук. Нам нужен ветеринар.
– Тогда укроп возьмите.
– До свидания…
Я понял, что местному населению нет никакого дела до нашей проблемы. И, кстати, еще не факт, что в режимном Ивангороде вообще имеется ветеринар.
И тут меня осенило! Надо просто найти тех, кто точно все знает.
– Минутку… А милиция у вас где?
– Да вон будка в двух кварталах. Сейчас налево, потом еще раз налево. Укроп будете брать?
Вот это другой разговор. А уж в органах точно подскажут, где принимает ветеринар.
Следуя полученным инструкциям, мы двигаемся в левом направлении и действительно через три минуты оказываемся у домика, напоминающего скворечник. Только вместо дерева он покоится на четырех сваях, словно Ивангород находится в зоне возможного затопления. Вдруг на Нарове цунами случится? То, что это здание милиции, подсказывает вывеска «Опорный пункт охраны общественного порядка». Ну понятно, почему опорный. Потому что опирается на сваи.
Притормаживаем, я предлагаю партнерам подождать.
– Это полиция? – кивает на «скворечник» Арни.
– Милиция. Высоко сидит, далеко глядит.
– Алекс, мой отец работал в полиции. Я хочу посмотреть на русских полицейских. Можно?
– Конечно. Возможно, им будет приятно.
Микко тоже пошел. За компанию. На всякий случай я взял с собой канарейку.
Мы поднялись по металлическим ступенькам, я постучал в оцинкованную дверь и дернул ручку.
Опорный пункт состоял из небольшого предбанника и комнаты площадью метров двадцать. В ближнем углу металлическая клетка со скамеечкой внутри, вроде той, что для канарейки, только гораздо больше – пара человек поместится спокойно. В дальнем – фанерный закуток с приоткрытой дверцей. Я узнаю очертания напольного унитаза. Чугунная воронка и две бетонные ступни. Судя по запаху, смыв отсутствует. Все основано на законах притяжения, как в Нарвской крепости, где вместо канализации пристройка на высоте сорока метров с дыркой в полу. В центре милицейского кабинетика два рабочих места. Столы, стулья, сейф, бюстик Дзержинского, вымпел за отличные показатели, забитая мусорка, несвежий пол, завеса из табачного дыма, мухи, кактус на подоконнике. Шансон из кассетника. Госучреждение.
За столами двое. Офицеры. В рубашках и галстуках. Лейтенант и майор. Молодой и не очень. Худой и полный. Лысый и волосатый. Сплошные антагонизмы. Кто они по должности, нигде не написано, но нам это и не интересно. У молодого на пальце печатка размером с таможенную печать, а на висящем на спинке стула кителе старшего – орденские планки за выслугу лет и боевые заслуги.
Пока я прикидывал, к кому лучше обратиться, Арви по привычке улыбнулся и почти без акцента выдал:
– Привет. Как дела?
– Дела в прокуратуре. А у нас протоколы и пятнадцать суток.
Ответил лейтенант. Как человек, работающий на государство, он нам тоже не рад. Взгляд словно у Анки из фильма «Чапаев». Когда она косит из пулемета бедных каппелевцев. Хорошо, что Арви не успел выучить русский. И не смотрел «Чапаева».
– Какие проблемы? – более миролюбивым тоном поинтересовался майор, видимо угадавший в нас заморских гостей, а не просто местных шаромыжников.
Я смело выступил вперед и в двух словах поведал о проблеме. Так и так, нужен ветеринар, чтобы получить сертификат для канарейки. Не подскажете ли адрес?
На несколько секунд после моего вопроса в помещении повисла тишина. Не сулящая ничего хорошего. Такая бывает перед смертельным номером в цирке. Разобьется – не разобьется?
– Так, я не понял… Вы на тачке? – наконец отозвался лейтенант.
– Да, – без утайки отвечаю я, – из Питера едем.
Лейтенант со скоростью футболиста, выбегающего из офсайда, выскакивает из-за стола и устремляется к зарешеченному окну.
– Эта? «Ниссан»?
– Да…
– А ничего машинка… Добрая…
Не нравятся мне что-то подобные гаишные эпитеты, ох, не нравятся.
Лейтенант вернулся к столу, но на стул не сел.
– Вы получили талончик на въезде в город?
– Купили, – подтверждаю и одновременно уточняю я.
– Неважно… А вы в курсе, что находитесь в пограничной территории и имеете право передвигаться только по одной улице.
– Разумеется. Не первый раз, так сказать…
– И почему же вы свернули?
Действительно ведь свернули. Метров на двести выскочили за контрольную полосу.
– Я же объяснил. Таможня попросила привезти сертификат для канарейки. А как, не свернув, нам найти ветеринара? Поэтому мы открыто и обратились к вам. Никаких государственных секретов выведывать не собираемся. Нам нужна просто бумажка, что вот эта птичка здорова.
– Меня абсолютно не волнуют ваши шпионские планы. Есть факт – нарушение установленного порядка прохождения пограничных территорий. Административное правонарушение. Если выяснится, что не просто нарушение, возможно уголовное…
– Но таможня… Можете им позвонить…
– У таможни свои задачи, у нас свои… А канарейка у вас или гонорейка, мне без разницы.
Да он, блин, поэт…
– Короче, нарушение серьезное, но, учитывая обстоятельства, могу пойти навстречу.
По опыту знаю, что шаги навстречу никогда не бывают безвозмездными. Особенно когда у провинившегося новая иномарка. Значит, есть чем загладить вину.
– Оформим все без протокола. С меньшими потерями.
Потерями, видимо, для меня.
– На сколько меньшими?
– В два раза.
– А нельзя ли уточнить итоговую сумму?
Лейтенант как закаленный коррупцией боец щелкнул авторучкой, вывел сумму на клочке, оторванном от газеты «На страже порядка», и издалека показал нам. Сумма не показалась мне такой уж запредельной, и я полез уже было за бумажником, как вспомнил про своих финских корешей. Они внимательно наблюдали за происходящим и, судя по выражениям лиц, врубились в происходящее. И если я сейчас решу вопрос малой кровью, потом рискую потерять всю кровь. Они же, как дети, не умеют жить по-взрослому. Обидно. Надо было оставить их в машине.
– Мы предпочитаем разобраться по закону. И готовы заплатить штраф, – твердо чеканю я, словно верный муж, отвергающий домогательства случайно встреченной в бане продажной женщины.
Помните личико упомянутой Анки, когда у нее кончились патроны? У лейтенанта примерно такое же. Если не трагичнее.
– Екарный бабай! Вы чего?! Я ж по-человечески…
При словах «Екарный бабай» Микко вздрагивает. Не от испуга. Просто узнал знакомое имя и фамилию.
– Составляйте протокол. Оплата через кассу.
Пускай и в Европе знают, что мы, эстонские парни, живем по законам. Не то что эти русские, в смысле российские. Хотя денег жалко. Но ничего, деньги заработаем, зато сохраним честь и достоинство. А эти «екарные бабаи» так дикарями и останутся.
– Правда протокол хотите? – жалобно задает контрольный вопрос лейтенант, точно оконфузившийся любовник, предлагающий партнерше попробовать еще раз.
