Андрей Кивинов
Пурга
© Андрей Кивинов, 2011
© Кирилл Гарин, иллюстрации, 2011
© ООО «Астрель-СПб», 2011
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Повесть напечатана в формате 4D.
Требуйте у продавца специальные очки.
Автор объявляет благодарность отечественной эстраде за неоценимую помощь при создании данного произведения
«Жуткая информация, на днях всколыхнувшая Интернет, подтвердилась – в лесном массиве, расположенном буквально в километре от городских окраин, свирепствует медведь-людоед.
По мнению зоологов, появление кровожадного хищника в зимний период – явление не частое, но вполне реальное. Вероятно, к жилищу человека его привел банальный, но вполне естественный повод – голод. Случайному свидетелю удалось заснять на камеру мобильного телефона, как бурый медведь гигантских размеров гонится за мужчиной вдоль опушки леса. Следы крови и обрывки одежды, обнаруженные впоследствии на месте трагедии, доказывают, что зверь все-таки нагнал несчастного. Личность пострадавшего и его местонахождение установить пока не удалось – не исключено, медведь-шатун утащил растерзанное тело в глубь леса. Ролик вызвал бурную реакцию у городских жителей, МЧС срочно отрядило на поиски лесного чудовища целый отряд охотников. Но пока безрезультатно. Тем временем медведь был замечен возле мусорных баков в Пушкинском переулке. В городе нарастает паника, жители микрорайона опасаются покидать дома и отпускать в школу детей.
Мы настоятельно рекомендуем не выходить без нужды на улицу в темное время суток, не оставлять без присмотра детей и приобрести охотничье оружие в магазине „Русское сафари“ по адресу: улица Белинского, дом 8…»
Из материалов газеты «Житуха».
Начало
Все проблемы внутри человека, все остальное – стихийные бедствия.
Игорь Рыбинский
– Ты, Кефир Александрович, благополучный человек.
– Почему?
– Чем человек благополучнее, тем мельче неприятности, которые его расстраивают. Это не моя мысль, но Шопенгауэра.
– Ни черта себе мелочь… Шопенгауэру легко говорить – у него пистолет не пропадал! Да еще накануне переаттестации!
Благополучный человек по-военному четким и резким движением опрокинул остатки кальвадоса в широченный рот и шарахнул пустой рюмкой по столу так, что опытные бармены за стойкой на всякий случай выполнили команду «смирно». Закусывать не стал, хотя закуска имелась и далеко не постная. Просто на той стадии застолья, когда речь заходит о Шопенгауэре, потребность в пище уже отпадает и организм остается один на один с алкогольным демоном.
Организм выпившего мужа отличался тренированностью и закалкой – третья поллитровка яблочного бренди ушла в историю, а никаких признаков упадничества под стол и потери разума. Издали муж напоминал постаревшего Стивена Сигала, продолжавшего суперменить на экране в образе неподкупного легавого, несмотря на брюшко и одутловатую харизму. Прозвище Кефир происходило от родовой фамилии Никифоров. Звали же мужа Евгений Александрович, и, согласно служебной характеристике, он тоже отличался неподкупностью и физической крепостью, что делало сходство с героями Сигала еще более разительным. Правда, лично он давно уже не крушил челюсти и не таранил лбом грудные клетки преступного элемента. Сии следственные действа теперь являлись прерогативой низшего состава. Никифоров же просто заседал в кабинете районного управления внутренних дел Великобельска и руководил охраной конституционных прав граждан по телефону, таская на погонах подполковничьи звезды, а на кителе – медаль «Десять лет безупречной службы». Сейчас он, разумеется, был без кителя и, как можно понять из контекста, без пистолета. Темно-фисташковый костюм-двойка турецкого покроя дополняли клетчатый джемпер с окатышами и бледно-розовая рубашка. Да еще однотонный галстук с подразвязавшимся узлом.
– Аккуратно. Стол не сверни, – мягко предупредил второй собутыльник, помянувший всуе Шопенгауэра.
Ему тоже было чуть за сорок, клинообразная бородка, круглые очки и ранняя седина придавали ему сходство со всесоюзным старостой Калининым. Да и имя совпадало. Михаил. А полностью – Михаил Геннадьевич Шурупов с ударением в фамилии на первом «у», что, впрочем, не помогало. Все по привычке ставили ударение на втором слоге. Прозвище Шуруп, заработанное еще в детские годы, больше подходило какому-нибудь уркагану, нежели интеллигентному человеку. Залатанный на локтях свитерок с оленьим орнаментом, часы с символикой московской Олимпиады, университетский значок, да не первой починки ботинки подсказывали наблюдательному взгляду, что материальный достаток не является для их владельца жизненным приоритетом. И действительно, разве мог хранитель, он же директор краеведческого музея – единственного в городе культурного очага – радеть о собственном кармане, когда экспозиция нуждалась в пополнении, а уже имеющаяся – в реставрации.
А экспозиция, к слову, радовала глаз. Один камень со скрижалями древних землепашцев чего стоил. Недаром бывший выпускник исторического факультета Ленинградского университета потратил на коллекцию лучшие годы и все выделенные бюджетные деньги, не взяв себе ни копейки. Увы, Великобельский краеведческий музей – не Лувр и не Эрмитаж, лишнего рублика из городской казны не доклянчишься. Про прибыль от очага вообще лучше не говорить. Гробами бэушными выгоднее торговать, чем культурой. Пришлось два зала сдать в аренду предприимчивым горожанам, прорубив в музейной стене отдельный вход. Горожане поначалу решили обустроить в культурном заведении найт-клуб, но Михаил Геннадьевич встал в позу кота, загнанного собаками в угол. «Не допущу кощунства и глумления! В лучшем случае – книжный магазин. И не суйте мне своих денег!»
Предприниматели пытались пробить защиту – все-таки алкогольные коктейли, подпольный кокаин и женские прелести на шестах гораздо рентабельнее книжного окультуривания масс. Но в итоге нехотя согласились. Однако спустя месяц после открытия торговой точки книголюб имел удовольствие наткнуться на стоящую между Донцовой и Акуниным бутылочку коньячного напитка производства Кизлярского ликероводочного завода. И мало того – мог купить ее вместе с упомянутыми изданиями. Так сказать, для лучшей усвояемости чтива. Михаил Геннадьевич про эти тонкости книготорговли не знал, ибо был человеком порядочным и в силу этого по-детски доверчивым. Главный жизненный принцип – не создавай проблем другим, увы, создавал проблемы для него самого. Безжалостный закон сохранения энергии. Если его нечаянно толкали в автобусе, он извинялся, а когда отнимали в темной подворотне мобильный, пытался объяснить грабителям особенности данной модели. Правда, едва дело касалось защиты музея, он превращался в зеленого монстра Халка из одноименного комикса. И, к примеру, узнав, что власти урезали расходы на содержание очага культуры, мог пристыдить любого чиновника, применяя слова с крестообразной буквой. В других же обстоятельствах никто и никогда не слышал от него бранных оборотов. «Матерый представитель великобельской интеллигенщины» – как когда-то сказал о Шурупове бывший ведущий местной аналитической программы «Час Белки» Родион Панфилов.
Родион, к слову, был третьим и последним участником застолья в небольшой арт-харчевне «Белка и Стрелка», приютившейся на западной окраине города, в двух верстах от лесопарковой зоны. Он сидел напротив Никифорова, нацепив на нос огромные солнцезащитные очки, совершенно неактуальные в текущий момент. На дворе конец декабря, вечернее время… Но ничего не поделать – издержки популярности. Несмотря на предпринятые предосторожности, официантка, облаченная в картонный космический скафандр, узнала телезвезду: едва он сел за стол, подскочила с мобильником и попросила сфоткаться на память. Родион милостиво позволил, известность не переформатировала его положительных душевных качеств.
– Моя дочка вас так любит, так любит! – застрекотала дамочка, пряча мобильник в скафандр. – Вы не могли бы для нее расписаться?
– С удовольствием… Передайте дочке, что я ее тоже люблю.
– Ей еще пять лет.
– Любви все возрасты прикольны, – пошутил Родион, ставя божественный автограф на салфетке.
– Ой, она будет просто счастлива!
– Как, порой, не много надо человеку для счастья… У меня просьба – не говорите никому, что я здесь. Мы хотим посидеть спокойно.
– Конечно, конечно! – Официантка приложила к большой материнской груди драгоценную салфетку с корявым росчерком, и, повизгивая от восторга, умчалась в директорский кабинет выкладывать фотку в социальных сетях.
– А она могла бы помочь мне пережить последствия семейного разрыва, – оценивающим взглядом проводил Родион служительницу кулинарных муз, – хотя бы временно.
Как человек публичный, он жестоко страдал от повышенного женского внимания. Хотя слово «страдал» здесь неуместно. Скорее, наоборот – жестоко получал удовольствие. Что не могло не сказаться на семейных узах. Третья по счету и младшая по возрасту жена, точнее, сожительница, не выдержав популярности телезвезды, на прошлой неделе оставила его трехкомнатную жилую площадь, вернувшись в коммуналку к предыдущему супругу – неизвестному, но верному дальнобойщику. Слова, которыми она сопровождала означенное действие, редкость даже в колониях усиленного режима. Именно эта ее тирада больше всего огорчила Панфилова. Ведь все можно решить по-человечески, без угроз плеснуть серной кислотой ниже ватерлинии. И было бы из-за чего? Страдавшая от хронической ревности избранница проникла в форум поклонников популярнейшей детской программы «Волшебный посох», где муж звездил два последних года в качестве ведущего. И восприняла все слишком серьезно. Ну как можно серьезно относиться к фразам типа «Любимый Родя, я назвала нашего малышку Рюриком в честь дедушки». Да хоть Шариком назови! Кричать-то в сети об этом зачем?
Собственных официальных детей Родион пока не нажил, из-за чего порядком переживал. Все-таки пятый десяток разменял, а отцовский инстинкт так и не реализован. По молодости думал, что еще успеет, а потом закрутил веселый гламур, женщины, с которыми вальсировал по жизни, категорически не желали сидеть дома подле люльки, предпочитая зажигать на тусовках и курортах. Понимая, что звезда в любой момент может подцепить новую свободную от проблем спутницу, и есть риск оказаться за порогом с кричащим свертком на руках. А звезда, между прочим, как все, ходит по земле и просит у судьбы счастья. И ревет, и грустит иногда. Звезды – они такие же люди. Только светятся в темноте.
Последний брачный дефолт его, конечно, огорчил, но организм уже выработал некий иммунитет, поэтому бросаться с крыши, лезть в петлю или вливаться в ряды «несогласных» любимец телезрителей не торопился.
– Все мы, в общем, благополучные люди, – поддержал он Шурупова, – хотя бы потому, что опять сидим здесь целые, невредимые и без исполнительных листов в кармане.
– А не взять ли нам, други, в силу сказанного еще по двести? – как-то обреченно предложил Никифоров, словно озвучив последнее желание приговоренного.
– Не возражаю, – согласился Родион, кинув взгляд на вторую официантку, – как эмпирическим путем выявил Пастер – в бутылке вина заключено больше философии, чем во всех книгах мира.
– Мне хватит, – отказался директор музея, – завтра важная встреча, надо быть в форме.
– Какая у тебя встреча? – поморщился подполковник. – Червь музейный.
– Француз приезжает. Фонд содействия культурному наследию России.
– Французам есть дело до нашего культурного наследия? У них своего не хватает? – не отрывая глаз от официантки, уточнил ведущий «Волшебного посоха».
– Дело в том, что глава фонда – бывший русский, сорок лет назад уехавший в Париж. Но корни не отпускают. Создал фонд, агитирует местный зажиточный контингент на пожертвования, ездит по российским музеям и помогает наиболее нуждающимся. Завтра наша очередь на подаяние.
– Фонды создаются не затем, чтобы помогать кому-то. Они нужны, чтобы помочь себе, – показал знание жизни Евгений (Кефир) Александрович, похлопав дланью по богатому подполковничьему животу, – видать, у мужика совсем плохи дела.
– Ну, я этого не знаю… Главное, предлагает… Хотя, боюсь, нам ничего не светит. Во-первых, ни одного по-настоящему ценного артефакта, а во-вторых…
– Ты не сможешь предложить откат, – продолжил подполковник, – увы, Шуруп Геннадьевич, ты никогда не был практичным человеком.
Призывным жестом он подозвал женщину-космонавта.
– Еще бутылочку кальвадоса… Хорошая, кстати, штука. Не знал.
– Может, освежить салатики?
– Да они, вроде, еще не стухли.
– Хорошо. – Официантка умчалась на орбиту выполнять приказ центра управления полетами.
Директор музея виновато пожал плечами.
– Не в откате дело. Просто… Я же не Никита Михалков. Французу выгодно ту же Третьяковку отспонсировать – реклама на весь мир. А какая с нас реклама? Он сюда для галочки приезжает, вроде как – объективность соблюсти.
– Ну, я ж говорю – откат!.. Эх, Мишаня, мне б твои заботы…
Женщина-космонавт вернулась со скоростью падающей ракеты, неся на борту-подносе очередной сосуд в виде первого в мире спутника – шарика на ножках, только с горлышком.
Харчевня, как следовало из названия, в качестве антуража предлагала космическую тематику – когда-то в здании располагалась часть местной обсерватории. Но специальная комиссия признала помещение непригодным для наблюдения за звездами по санитарным нормам и передала в ведение рестораторам. Те не стали ломать старое, добавив нового. На стенах и потолке – виды открытого космоса, на полу, под пуленепробиваемым стеклом – лунная поверхность. Кратеры, песок, следы лунохода, хабарики. Земля в иллюминаторе, зеленая трава у дома, крошит метеоритами простор, космическая музыка, вступающая в деловой разговор… Летные кресла для гостей – словно вырваны из кабины пилотируемой станции, официантки в легких скафандрах, но с обязательным декольте, глубина которого не превышает установленные сертификатом нормы. Предупреждение на дверях туалета: «Осторожно, невесомость!» Портреты героических собачек, рискнувших шкурами на благо прогресса. Фото Хрущева, дарящего Жаклин Кеннеди щенка Белки. В соседнем зале – квадратный бассейн, куда со звездного потолка спускался шест. В разгар вечера по нему через дырку в потолке соскальзывали специально нанятые синхронные пловчихи и радовали своим искусством и формами гостей. Гостям, кстати, тоже не возбранялось нырнуть в воды за дополнительную плату, что многие и делали, дойдя до состояния невесомости. Как правило, не раздеваясь. Правда, сейчас, в канун новогодних праздников, вместо шеста из бассейна торчала наряженная искусственная елка. За дизайнерские изыски расплачивались те же гости – ценники за блюда космической кухни приближались к звездным высотам. Кто истинный хозяин заведения, не знали даже бармены и официантки, которые, согласно закону о барменно-официантской деятельности, должны знать все. Поговаривали, что это недавно перебравшийся в Великобельск из Новоблудска храбрый авторитет Гена Бетон, мечтавший в детстве стать космонавтом. А, может, зам. главы администрации по вопросам науки. Да и какая в принципе разница? Главное, заведение приносило людям неземную радость.
Идея остановиться именно в харчевне принадлежала Родиону, получившему здесь тридцатипроцентный дисконт за то, что пару раз упомянул в прямом эфире адрес «Белки и Стрелки». Причем сделал это так искусно, что коммерческий отдел канала не заметил рекламного подвоха. Зато Родион получил в подарок кусочек пластика, оберегающий кошелек от укуса цен. К тому же в харчевне, даже сейчас, в пору новогодних корпоративов практически никогда не наблюдалось избытка гостей, можно посидеть спокойно, не думая о пьяных соседях.
Сегодняшнее мероприятие тоже с определенной натяжкой можно было назвать корпоративом, хотя все трудились в различных местах. Но у собутыльников имелся связующий момент – двор, в котором они когда-то родились и созрели. Обычный великобельский двор на тенистой Абрикосовой улице, не являющийся памятником, охраняемым ЮНЕСКО, где первые семнадцать лет молодые люди были вынуждены терпеть присутствие друг друга. А когда пути-дорожки разошлись, то вдруг поняли, что этого присутствия им теперь и не хватает. Поняли не сразу, а лет через пятнадцать. Встретились, посидели, выпили, поплакались. Понравилось. Детские прозвища «Кефир» или «Шуруп» переросли в уважительные «Кефир Александрович» и «Шуруп Геннадьевич». Решили продолжить. У кого еще можно свободно порыдать на груди, как не у друга детства, которому ничего не надо объяснять? Здесь не было ни званий, ни регалий, ни чинов, ни рейтингов. Двор уравнивал всех.
Время встреч выбрали осознанно – в конце года. Дабы подводить символическую черту. Вроде как отчитаться за плановый период – что сделано, сколько выпито, какие возникли проблемы и каковы возможные пути их решения. Нынешнее застолье в «Белке и Стрелке» было уже традиционным. В восемь вечера сели в космические кресла и отправились в полет.
Увы, человек гораздо охотней рассказывает о своих несчастьях, нежели делится радостью. Какой смысл делиться радостью? Только зависть вызывать да должников плодить. А тут посочувствовать могут, сигареткой угостить и коньячком. И денег точно никто не попросит.
Поэтому после традиционной «За встречу» и легких сплетен об общих знакомых друзья детства перешли к жалобам на жизнь-жестянку. Больше всего накопилось у Кефира Александровича. В основном, служебных. Что закономерно – чем выше кресло, тем оно неудобнее. Слишком многие хотят тебя с него несправедливо столкнуть. И приходится балансировать, словно девочке на шаре. Соответственно, иногда забываешь поздравить жену с днем рождения, а у сына проверить дневник и содержимое карманов. В итоге, папироску с травкой у наследника находишь не ты, а соответствующие службы, которые заглянули в кармашек не случайно, а потому, что на папу нужна управа… Конечно, папа ситуацию разрулит, наследнику по юной жопе настучит, но осадочек в виде пары газетных статеек и обсуждений в сети останется.
Родион по количеству жалоб занимал вторую позицию. Его проблемы крутились, в основном, вокруг личной жизни. Женщины ведущему «Волшебного посоха» попадались какие-то ущербные, эгоистичные и не способные простить даже мелкую, чисто формальную измену. Хотя сами!.. Друзья предлагали посильную помощь – Кефир Александрович пообещал свести его с симпатичной незамужней дознавательницей из райуправления – девушкой, не бравшей взяток, то есть потенциально честной. А раз честна на службе, будет честна и в любви. Родион от предложения не отказался, но предупредил, что сначала должен человека узнать. Он вообще зарекся приглашать кого-либо в постель, не расспросив перед этим о жизненных идеалах и планах. Самое обидное, что женщин было много, но планы у всех примерно одинаково глобальные. И это настораживало.
Меньше всего очков в рейтинге неприятностей набрал Михаил Геннадьевич. Женат никогда не был, сожительствует с кошкой, завистников и кровных врагов не имеет, здоровье, тьфу-тьфу, не подводит. Ну, да, в музее прохудился потолок, и по весне экспозицию затопит, но разве ж это неприятность? К лету все высохнет. Какой-то сумасшедший плеснул кислотой в самую монументальную картину экспозиции «Купание в первом снегу». Пришлось отправлять полотно в Москву на реставрацию, в Великобельске восстановливать шедевр никто не взялся. Сумасшедшего признали вменяемым и дали два года условно за хулиганство, а «Купание», тьфу-тьфу, вернули к жизни. В общем, без катаклизмов. Поэтому директор меньше всех и пил.
Евгений (Кефир) Александрович, несмотря на протесты Шурупова, наполнил все три космические рюмки, кашлянул в здоровенный кулак и провозгласил актуальный для себя тост:
– Ну, чтоб без потерь.
Как уже говорилось, мужчиной он был крупным, статным и выпить мог много. В юности занимался боксом и навыков не растерял. В комнате отдыха висела груша, с помощью которой снимались стрессы. Иногда на грушу приклеивались фотографии недругов из числа руководства. А когда груша не спасала, приходилось прибегать к более надежному средству. Но без злоупотреблений. Особенно после случая в первой чеченской командировке, куда он отправился в составе сводного отряда. Собственно, сама командировка прошла без экстрима и даже стрельбы. Можно сказать, скучно и неинтересно. А какое развлечение в подобной ситуации? Конечно, местная бодяжная водка, покупаемая у дружественного населения. Пили много, закусывая в основном тушенкой. Организм, тьфу-тьфу, выдержал, сбоя не дал.
Когда вахта благополучно завершилась, Евгений Александрович обнял однополчан, вылил в себя последние двести фронтовых граммов и сел в поезд, идущий домой, в родной Великобельск, названный так не в честь кобелей, как почему-то считали некоторые, а в честь аномально крупных белочек, водившихся здесь некогда в огромных количествах. В вагоне догнался с сослуживцем самопальным коньяком, закусил тушенкой и, помолившись, лег спать на верхнюю полку. Ночью, когда состав притормозил на какой-то крупной станции, Никифоров проснулся, выглянул в окно и чуть не свалился. По перрону бежали зверушки. Слоны, жирафы, львы…
Вывод был один. Допился, бля, чеченской водки! Черная горячка! Дал, все-таки, организм сбой!
Зажмурился, открыл глаза – та же фигня. Бегут, скачут звери по перрону, словно по саванне. Спрыгнул с полки, растолкал сослуживца, молча показал в окно. Тот чуть не подавился.
– Чего это, блин?!
Евгения Александровича немного отпустило. Вместе с ума не сходят. Натянули штаны, бросились из вагона. А к ним женщины незнакомые подбегают. «Купите, купите, нам детей кормить надо!» И суют им в лицо тех самых жирафов, львов, слоников. Плюшевых, здоровых, в человеческий рост.
– Мы на фабрике игрушечной трудимся, – продолжали объяснять дамы, – а зарплату игрушками дают. Здесь не продать, у всех уже есть. Купите Христа ради, дай вам Бог здоровья и счастья.
– Товарищи женщины, – мягко упрекнул успокоившийся Евгений Александрович, – вы же так честных, непьющих людей до инфаркта доведете! Предупреждать надо.
Слоника, однако, купил. Зеленого. Сыну подарил. Не водку ж ему вести паленую и не патроны из командировки.
– Так что ты там, Шурупик, насчет Шопенгауэра? – вспомнил он, подцепив вилкой вареную креветку.
– Шопенгауэр сказал, что ты, Евгений, счастливый человек.
– А откуда он знает? Я ему, вроде, не докладывал.
– Это диалектика… Не обязательно знать о каждом, улавливаешь? Достаточно понимать природу отношений в целом. Гении это умеют.
Наверное, последняя рюмка была пограничной, отделяющей предельно-допустимые нормы от критических, после которых произнесенные слова не являются осмысленными носителями информации. А просто напоминают, что собеседники не разучились говорить.
– Не усложняй нам жизнь. Она и так сложная, – Никифоров не любил малопонятных слов типа «диалектика».
– Да, да, Мишаня прав, – вновь поддержал музейщика Панфилов, – мы слишком зациклены на мелочах. Ну что такое пропавший пистолет на фоне того, что мы вообще появились на свет белый? Радоваться должны, что повезло, что дышим.
– Жизнь состоит из мелочей, – хмуро возразил подполковник, – и, как правило, из неприятных.
– Через год ты про этот пистолет и не вспомнишь, а сейчас сидишь, словно завтра на плаху! – неожиданно громко воскликнул директор музея. – Друзья, мы стали замечать только плохое! Но это же неправильно! Мы состоялись как личности, нас не сбила машина, не покалечила случайная пуля, не свалил сердечный приступ или рак!
Шурупов постучал указательным пальцем по космическому столу, официантка тут же подлетела.
– Это я не вам… Мы счастливые люди! Вы посмотрите… Прекрасный зимний вечер, скоро Новый год, мы сыты, пьяны, не замерзаем в каком-нибудь подвале, а сидим в фантастическом ресторане!
– Еще не хватало замерзать, – буркнул подполковник.
– Да, неприятности неизбежны, но это всего лишь неприятности. А не катастрофа!.. Пойдемте, пойдемте на улицу! Вдохнем полной грудью запах этих полей, посмотрим на небо! Умоемся первым снегом! Ну, ей-Богу, так же нельзя! Уныние – смертный грех!
Алкоголь, как известно, действует на всех по-разному. Кто-то поет и танцует, а кто-то дышит полной грудью и умывается снегом.
Михаил (Шуруп) Геннадьевич вскочил из-за стола и устремился к дверям космического корабля, забыв свой потертый полушубок из козлиного меха на вешалке.
– На воздух, на воздух!
Сидящие за столом переглянулись, пожали плечами, затем последовали за другом детства.
– Мы вернемся и доедим, – мимоходом предупредил Родион официантку, – не убирайте.
Директор музея таращился на небо возле обвешанной гирляндами елочки.
– Смотрите, смотрите, как прекрасен этот мир!
Вечер действительно радовал. Осень в этом году выдалась затяжная, слякотная, и только сегодня утром выпал снег. Но зато какой снег! Настоящий, новогодний! Чистый и мягкий, как дорогая туалетная бумага! Циклон, накрывший снегом половину Европы, добрался наконец и до здешних широт. Сугробы выросли буквально за пару часов. Белые хлопья не переставая сыпались с неба, искрясь в свете ресторанных огней. Такие снегопады в Великобельске редко случаются. Раз в двадцать лет. Даже дома словно нахохлились под белыми шапками.
Холодный, но не морозный воздух устремился в легкие, наполняя дыханье свежестью, будто из кислородной подушки. Ощущение, что после душного восточного зиндана ты окунулся в прохладу родного отечественного карцера. Михаил Геннадьевич стащил с себя свитер, снял очки, зачерпнул горсть снега и обтер им лицо и шею.
– Такой снегопад! Такой снегопад! Вспомните, когда наши места видели такой снегопад?! Давайте, мужики, давайте! Смотрите, как кружится снег! А как летает, летает! И поземка клубится! Сейчас все заметет!
– А завтра в сети появится телега, что начальник райуправления, директор музея и телеведущий в пьяном угаре валялись в сугробе, – предположил бдительный Панфилов.
– Ну и что?! Тебя это беспокоит?! – крикнул Шуруп. – Да хоть десять угаров! Мужики, перестаньте смотреть на жизнь через жалюзи! Кому какое дело?! Это касается только нас! Да я специально в сугроб упаду! Пускай все смотрят и завидуют!
Слова не разошлись с делом. Директор раскинул руки и грохнулся лицом в снег.
– Шуруп. Простынешь. Кончай дурить.
– Господи, да что вы такие зашоренные?! Расслабьтесь и получайте удовольствие!
Он вынырнул из сугроба, слепил снежок и метнул в Никифорова. Не попал, но положение дел изменил. Кефир Александрович махнул рукой и тоже зачерпнул горсть свежего снега. Осторожно макнул лицо, словно в родниковую воду. Хо-ро-шо…
– Это же чудо! Настоящее чудо! – продолжал восторгаться Шурупов. – Сидим как крысы канцелярские по своим кабинетам и студиям и ничего, кроме негатива, не видим! Радоваться разучились! А жизнь – вот она! Настоящая!
Он зачерпнул еще снежка и швырнул вверх. Родион, сняв темные очки, подошел к сугробу.
– Не очень холодный?
– Как в Анапе! Теплее не бывает!.. Хоть купайся! Кстати, мужики! А это идея! – Михаил Геннадьевич выпрямился и посмотрел на друзей игривым взглядом дембеля, попавшего на дамский пляж.
– Еще выпить? – попытался угадать подполковник.
– Это можно по ходу… Помните, я про картину говорил, которую сумасшедший кислотой облил? «Купание в первом снегу». Там три барышни барахтаются…
– Видел. Барышни голые, – уточнил любвеобильный ведущий «Волшебного посоха», – совсем. Ничего такие. Грудастые.
– Обнаженные… Картина, между прочим, конца девятнадцатого века. Художник, увы, не известен, но полотно подлинное.
– Конечно подлинное, раз неизвестен.
– Суть не в этом… Я покопался в истории и выяснил, что на Руси купание в первом снегу было традиционной забавой! Даже, можно сказать, обычаем. Особенно в сельской местности.
– Конечно, тогда ни ти-ви, ни Интернета, ни ночных клубов. Что еще людям делать?
– Существовало поверье: тот, кто искупается в первом снегу, может загадать желание, и оно сбудется!
– Подобные байки я слышу в любой туристической зоне, – скептически ухмыльнулся Родион, – обойдите священный дуб триста раз и ударьте по нему лбом. Потрите член каменного идола, омочите ноги в священном фонтане и попейте из него… И все, блин, сбудется! Вот и бьемся лбами. А кроме грибка и поноса никаких чудес.
– Тут совсем другое! Люди просто снимали усталость, стресс. Радость жизни вкушали! Это полезно даже с медицинской точки зрения. А чудеса – так, для рекламы… Но! Что мешает нам проверить?!
– Ты предлагаешь тоже искупаться? – спросил подполковник.
– Конечно! Это же дело трех минут! Загадаем по желанию, разденемся, окунемся и назад! А вдруг действительно сбудутся?
– Ну, тогда в сеть завтра вообще лучше не заходить.
– Родя, ну что ты со своей сетью?! Параноик какой-то! Кому мы нужны?! И потом, я ж не здесь предлагаю купаться. Вон, в парке можно. Там ни души сейчас.
– А чего, кстати? – неожиданно поддержал Кефир Александрович. – Я бы искупнулся. Никогда в снегу не купался.
– А в новом году сразу к урологу.
– Я ледяной водой каждый день обливаюсь и в прорубь ныряю, – похвастался директор музея, – и никаких урологов! За три минуты ничего с тобой не случится, звезда экрана.
– До парка два километра, не меньше.
– Тачку поймаем! Цивилизация!
– Я готов! – подтвердил подполковник. – Но сначала вкусим радости еще по сто. Для контраста!
– Не вопрос! А лучше взять с собой!
Михаил Геннадьевич вылез из сугроба, размахивая свитером, как флагом, и, притоптывая ногами, устремился обратно на космический корабль.
– Снег с бороды стряхни, купальщик, – крикнул вслед Родион.
Вообще-то ему уже тоже хотелось искупаться, но, как истинная звезда, он должен был хоть для вида поломаться. Имидж.
Такси решили не вызывать. Пока доедет, весь задор пропадет. Кальвадос из графина-«спутника» перелили в пластиковую бутылку, очень кстати оказавшуюся в портфеле директора музея, – он постоянно таскал с собой воду, чтобы запивать витамины для глаз – зрение садилось. Без окуляров Шуруп Геннадьевич уже не различал предметов и лиц, находящихся дальше трех метров.
Машину поймали сразу же, возле «Белки и Стрелки», – харчевня располагалась на оживленной трассе. Водитель «девятки», с виду благополучный молодой человек лет двадцати пяти, практически не торговался. Всего за две сотни согласился отвезти до парка, подождать десять минут и вернуть пассажиров обратно.
