Андрей Кайгородов
О.С.А. Роман
Глава 5
Семен сидел на диване, погруженный в думы, голова шла кувырком. Мужчина все не поднимался, хотя времени прошло уже больше часа с тех пор, как он спустился вниз. Дверь на первом этаже была закрыта на замок, и, стало быть, там выйти было невозможно. Бокалов встал и проследовал за мужчиной. Дошел до первого этажа, но в галерее никого не было. Семен поднялся и вновь занял свое рабочее место. Он сидел, смотрел на картины и размышлял над случившимся. В какой-то момент все произошедшее показалось ему обычным наваждением, бредом, розыгрышем.
– Сюрреализм какой-то, – произнес Семен вслух.
В это время в галерею вошла женщина в годах, она внимательно посмотрела на Семена, а затем переключилась на картины.
– Добрый день, – Семен поднялся и сделал шаг навстречу посетительнице.
Женщина проигнорировала и то, и другое. Она внимательно изучала шедевры мастеров современности. Видя незаинтересованность клиента в нем как в консультанте, Бокалов вновь уселся на диван. Женщина медленно продвигалась вдоль стены и, когда дошла до дивана, на котором сидел Семен, как-то небрежно обратилась к нему, без всякого «здрасьте» и подобных вещей.
– А как, вот, стать знаменитой? – выплеснула она на Семена.
– Что, простите? – не понял он вопроса.
– Понимаете, я тоже пишу картины, – в голосе женщины чувствовалось некоторое волнение, – и мне интересно, как стать известным художником, что для этого нужно?
Если бы этот вопрос прозвучал из уст молоденькой девушки, Семен, не задумываясь, подсказал бы ей один из самых популярных ответов на этот не такой простой вопрос. Но перед Бокаловым стояла женщина явно пенсионного возраста и просила открыть секрет, которого Семен не знал.
– Я не совсем Вас понимаю, – Бокалов не стал шутить на эту тему, – что значит знаменитым? У нас в стране нет знаменитых художников, ну, может, два или три, но назвать их художниками, у меня, по крайней мере, язык не поворачивается.
– Кого Вы имеете в виду? – явно провоцируя Бокалова на долгий разговор, спросила женщина.
После этого профессионального вопроса, Семен вдруг забыл, что с ним произошло несколько минут назад, и с головой окунулся в тему известности современных художников.
– Называть имена было бы неправильным просто по этическим соображениям. Но хочу Вам сказать, что для меня вся эта ситуация с успехом и популярностью выглядит подобным образом. У нас в России сложилось так, что есть своего рода высший свет, некая элита, шабаши которой постоянно транслируют по телевидению, при этом смакуя персонально каждую тусующуюся персону. Так вот, в этой самой тусовке все роли расписаны. Там каждый играет свою роль, у каждого есть своя ниша. Один – актер всеми любимый, другая – певица, третий – поэт, четвертая – писательница, и так далее. И есть человек, который в этой тусовке занимает свое место, нишу художника, и никого туда не пускает. К искусству это отношения никакого не имеет. А вот к бизнесу и популярности – да. Как сказал кто-то: «если зад лошади каждый день показывать по телевизору, то и он в скором времени станет знаменит», имеется в виду зад. Так и тут. Однако это вполне считается, для обывателя это катит, простите за столь вульгарную лексику. Сегодня, чтобы быть художником известным, – последнее слово Бокалов выделил особо, – не нужно быть ни Репиным, ни Левитаном. Но то, что они заняли свою нишу и назвали себя художниками, повторюсь – это считается. Ведь эти господа – они для обывателя художники. А само название художник – это не более, чем ярлык, опознавательная табличка, мандат или членский билет в этот элитарный клуб. По большому счету, всей этой элите и обывателям все равно, кто ты, если у тебя есть деньги – не важно, как ты их зарабатываешь. Главное – это наличие средств. Если ты можешь себе позволить жить с видом на Кремль, покупать бутылку шампанского за сто тысяч, то будь ты хоть кто, хоть Буратино, все будут хлопать тебе и петь осанну. Сложно туда войти. Редко кому удается с главного входа. По очень простой причине: слишком много желающих попасть в этот эдем, а дверь слишком узкая. Вот и стоят они в очередь и пихают друг друга локтями и бьются за теплое место под солнцем. А в это время кто-то занимает их место, войдя с заднего входа.
Вот Вам и весь секрет известности современного художника.
Женщина внимательно слушала Семена, то и дело кивая головой, словно соглашаясь с ним. За все время монолога она даже не попыталась перебить собеседника. И только когда он закончил, спросила.
– А как же выставки? В ЦДХ постоянно проходят различные биеннале современных художников.
– Проходят, – согласился с ней Бокалов, – но секрет очень прост, да и нет никакого секрета. Раньше, чтобы попасть на такую выставку, нужно было сначала представить картины на суд экспертов, профессионалов, понимающих в живописи, любящих и разбирающихся в ней. А теперь эксперт один – наличность. И не важно, что ты пишешь. Есть деньги – покупай место и развешивай, хоть, простите, свое нижнее белье на это место и говори всем, что это искусство, а ты – художник. Конечно, я слегка сгустил краски, и там бывает, что встречаются хорошие художники, настоящие живописцы с сильными произведениями. Но сегодня живопись никому не нужна. Понимаете, если раньше завскладом был уважаемый человек, то теперь он просто завскладом и все.
Женщина стояла и кивала. А затем, дождавшись, когда Бокалов закончит свою обвинительную речь, спросила:
– И что же мне делать?
– Не знаю, – улыбнулся Семен, – попробуйте себя в поэзии, хотя данный вид искусства еще менее востребован обществом.
– Вы смеетесь, – печально вздохнула женщина, – а мне не до смеха. Я на пенсии, а пенсия, сами знаете, небольшая. Думала, может стану известной художницей, буду писать, продавать свои работы. А можно я Вам принесу показать, а Вы мне скажете?
– Нет, не нужно, – отрезал Бокалов, – что я могу Вам сказать? У нас хватает и картин, и художников. Каждый божий день приходит по пять, а то и больше, великих гениев. Но у нас просто нет места, чтобы брать работы у всех. У нас, извините, не Лувр.
– Вы меня не так поняли, я просто принесу Вам показать, – попыталась разъяснить свою позицию женщина.
– Я понял, понял, но не нужно. У каждого творческого человека свое видение, и я не берусь судить, плохо это или хорошо. У меня есть свои пристрастия.
– А что Вам нравится из того, что у вас есть в галерее? Можете просто показать? – никак не хотела отставать от Семена женщина.
Ее назойливость потихоньку стала напрягать Бокалова.
– Да, конечно.
Семен показал ей пару картин, рассказал о художниках, которые эти картины написали, и многозначительно замолчал, давая понять, что аудиенция окончена.
Женщина покрутила головой, а затем раскланялась со словами:
– Спасибо Вам, извините, что отняла у Вас столько времени.
– Ну, что Вы, – выдавил из себя подобие улыбки Семен, – это моя работа.
Женщина ушла.
Семен открыл ноутбук и принялся писать. Просто, без цели, ни о чем.
Казалось, что строки сами появляются на экране монитора без лишних усилий с чьей-либо стороны.
«Что она за оса такая непонятная?» – подумал Бокалов, на мгновение перестав писать.
Он вдруг вспомнил, как однажды летом, когда он был еще маленьким и гостил у бабушки в частном доме, его укусила оса. Он играл во дворе в мяч, просто играл, никого не трогая, а противная мерзкая оса его тяпнула в ногу, и нога распухла. Семену было больно, но он не заплакал, он возмутился и стал ругать осу.
– Ты что меня кусаешь? Я тебя не трогал. Я просто играл в мяч. Зачем же ты меня укусила?
Услышав голос внука, во двор вышла бабушка.
– Что, оса укусила? – заботливо спросила она.
– Да, в ногу, вот, – и Семен показал место укуса.
– Ну, сейчас, схожу, принесу йод, надо помазать.
И бабушка ушла в дом. В скором времени она вернулась с маленьким темным бутыльком и клочком ватки. Бабушка открутила крышку и налила йод на ватку. Ватка в одно мгновение из снежно-белой превратилась в противную, пугающую темно-коричневую какашку.
– Давай-ка свою ногу, – приготовилась бабушка намазать внуку осиный укус.
– Да ладно, не надо, – отмахнулся Семен, – все уже, ничего не болит.
– Не «ладно», не надо ему. Давай, говорят тебе! – и бабушка намазала йодом укус.
– А, щиплет! – вскрикнул Бокалов. – Больно же!
– Ниче, терпи, щас пройдет. Пойдем-ка, чего покажу.
И бабушка пошла на задний двор, где были постройки – сарай и баня.
Семен зашагал следом. Они подошли к бане, зашли в предбанник.
– Смотри, – сказала бабушка, подняв голову вверх.
– Куда смотреть?
– Вон, на крышу смотри, туда, дальше.
И Бокалов увидел в дальнем углу, там, где один бок крыши упирается в другой, серое, словно из войлока, яйцо огромного размера.
– Что это? – испуганно спросил он, будто увидел неопознанный летающий объект.
– Это гнездо осиное, – спокойно произнесла бабушка, – как-то надо от него избавиться.
– А как?
– Сжигают их.
– А как же баня? – удивленно посмотрел на бабушку Семен, – она ведь сгорит вместе с этим яйцом!
– По осени они гнездо оставляют и в землю уходят зимовать. Вот гнездо сшибают да жгут. А весной осам лететь некуда, они новое место ищут и там гнездо вьют. Так что до осени придется ждать. Если сейчас сбить, то целый рой растревожишь, горя не оберешься. Но они безобидные, ты их не трогай, и они тебя не будут.
– Да слышал уже, – огрызнулся Семен, – я ее не трогал, а она…
– Ты руками, поди, махал, бегал. А она ведь неразумная, взяла, да и тяпнула тебя.
– И чего? Мне теперь и в мяч не поиграть, что ли? – еще больше возмутился Семен.
– Да играй ты себе в мяч, авось и не тронут тебя больше. А лучше бы взял банку да набрал малинки в огороде. Глядишь, поели бы с молочком. Да сахарком присыпать, вкуснятина. Пойди, набери баночку.
– Ладно уж, – нехотя согласился Семен, – давай свою банку.
Семен всегда с нежностью вспоминал бабушку, он любил ее. У нее было много внуков, и всех она любила особенной любовью, и каждому по секрету шептала на ушко, что он самый любимый ее внучек.
Бокалов взглянул на часы, до конца смены оставалось полчаса. Он практически не заметил, как пролетел этот сумасшедший день.
За его галерейную практику встречалось много разных сумасшедших, но так, чтобы пугали его смертью, не было. Семен бы и рад был выбросить из головы весь этот бред, но бред никак не хотел выбрасываться, а напротив, все глубже и глубже проникал в мозг, растекаясь змеиным ядом по всему организму.
Бокалов собрался, выключил свет, запер галерею и отправился домой.
Выйдя на улицу, он закурил, подождал, когда загорится зеленый свет светофора, перешел дорогу и, не торопясь, шаркая подошвой по асфальту, направился к метро. Было тепло и сухо, дул приносящий ночную прохладу легкий приятный ветерок. На небе ярко светила луна, то и дело ныряя в темный омут очередной серой тучки и вновь выныривая обратно.
Народу возле метро было немного, и потому никто не толкался у входа. Перед стеклянной дверью эмоционально беседовали о своем два пьяных бомжа, матеря и проклиная то ли жизнь, то ли правительство, то ли еще неведомо кого. Семен прошел мимо, делая вид, что не замечает их. Спустился по эскалатору вниз и прошел по длинной платформе в самый конец. Обычно возвращаясь домой, Бокалов садился в последний вагон метро и ехал до конечной станции. Раза два или три, будучи в состоянии крайнего алкогольного опьянения, Семен умудрялся проезжать мимо своей станции. Поезд со спящим Семеном заезжал в тупик и возвращался обратно.
Пьяным или трезвым, когда Семен ехал в вагоне метро, если удавалось сесть, он всегда дремал. А если все места были заняты, то Бокалов находил на что опереться, доставал мобильный телефон, открывал специальное приложение и читал. Последние год или два Семен читал немного, забыв про бумажные книги напрочь. А раньше он покупал дорогие его сердцу романы и сборники стихов пачками. В его квартире было десять огромных картонных коробок, полностью забитых книгами. Иногда, что случалось крайне редко, Семен брал тряпку и принимался протирать пыль. И когда он вытирал от пыли коробки с книгами, то неизменно открывал картонный сундук, вынимал одну книгу, листал ее, нюхал, читал несколько строк. Затем вынимал другую и проделывал с ней тоже самое. Бокалов любил нюхать книги, это был его маленький пунктик. Семен был уверен, что каждая книга имеет свой уникальный запах, который меняется на протяжении жизни книги. Как человек с годами приобретает опыт, так книга впитывает в себя различные ароматы, полагал Бокалов. Особенно ему нравился запах новых книг, еще никем не читанных. Этот аромат типографской краски просто сводил Бокалова с ума. И при всем фанатизме к печатным книгам, он без всякого сожаления променял их на цифровой формат. Бокалов не любил читать книги дома. Обычно открыв книгу, он укладывался на диван, и уже на второй минуте чтения его клонило в сон, на пятой он начинал клевать носом, на седьмой уже крепко спал. Книги он читал исключительно в метро. Но читать в метро книгу, если ты стоишь, и народу в вагоне как килек в банке, очень неудобно. Нужно держать ее двумя руками, переворачивать страницы, при этом как-то реагируя на различные волнения агрессивной толпы. Именно из-за удобства Бокалов променял столь любимые им книги на смартфон. Телефон всегда легко достать, страницы можно перелистывать одним пальцем и совсем не нужно искать страницу, на которой ты остановился в прошлый раз. Хотя некоторые, по мнению Бокалова, некультурные люди, читая книги, загибают страницы, чтобы потом было легко открыть на нужном месте. Таких людей Бокалов считал варварами, он никогда не загибал уголки страниц и никогда не клал открытую книгу текстом вниз. К печатным книгам Бокалов относился с трепетом, как к неким вещам, принадлежащим определенному культу.
Семен дошел до конца платформы и увидел в темном туннеле свет – это прибывал поезд. Бокалов вошел в последнюю дверь. Народу в вагоне было очень мало, полно было свободных мест. Но Семен почему-то не сел. Он стоял, опершись о стенку, и думал об осе.
На следующей остановке в вагон никто не зашел, и Бокалов решил присесть.
Усевшись на сидение, искусствовед достал мобильник, открыл приложение и стал читать.
Это были «Сатанинские суры» Салмана Ружди. Впервые Семен услышал имя автора из новостей, когда за это произведение иранский великий аятолла Хомейни публично проклял его и приговорил к смертной казни, назначив награду в размере 2 миллионов долларов тому, кто убьет писателя.
В следующий раз с именем скандального прозаика Бокалов столкнулся на книжном развале в Олимпийском. Это был один из самых больших книжных рынков в Москве, располагавшийся в здании Олимпийского дворца, за вход нужно было платить деньги. Семен пришел туда в поисках книг Бориса Виана. Прочитав «Пену дней», он, можно сказать, влюбился в произведения этого француза. Вообще Семену нравились парижские авторы начала и середины века. Он с упоением зачитывался французским периодом Миллера, Кортасара. Тяжеловесная экзистенциальность Сартра и Камю не очень нравились Семену, но для широты кругозора он прочел и «Тошноту», и «Чуму», и другие произведения этих Нобелевских лауреатов. У Жана Поля Бокалову понравилось лишь одно его произведение – это отказ от Нобелевской премии. Сартр объяснил свой поступок тем, что ни один из номинированных писателей не написал ничего стоящего после того, как получил эту премию. А он еще надеется достигнуть более высоких вершин в своем творчестве. Конечно, не только из-за этого отказался Сартр от премии, или, скорее всего, вовсе не из-за этого. Он был социалист и свято ненавидел все буржуазное, считая весь Нобелевский комитет орудием в руках буржуазной пропаганды против социализма.
Гуляя по книжному развалу, Семен неожиданно наткнулся на толстую книгу с надписью на обложке «Прощальный вздох мавра», а выше этого названия было выведено имя автора – Салман Рушди.
Семен взял увесистый фолиант в руки, открыл и первым делом вдохнул носом аромат свежевыпеченной книги. Затем перевернув книгу, недовольно покосился на вполне внушительную цену, приклеенную в виде бумажки.
– А его стихи у вас есть? – спросил Бокалов у продавца.
– Нет, – ответил тот равнодушно, – их вообще в переводе нет. Одно издательство собралось публиковать, нужно было сделать перевод. Заказали перевод, переводчик умер, а издательство неожиданно сгорело. Вот, – продавец указал пальцем на книгу, которую держал в руках Семен, – возьмите, почитайте, отличный роман, не пожалеете. Там в этих стихах ничего хорошего нет.
Уже спустя несколько лет Семен узнал, что «Сатанинские стихи» – это вовсе не поэзия, а большой непонятный роман. Бокалов брался за него раз десять, читая по двадцать, тридцать страниц, совершенно ничего не понимая, откладывал в сторону. Какой-то актер, падающий с неба, никак не мог уместиться в голове Бокалова после «вздоха Мавра» – семейной саги, написанной в толстовском стиле. «Стихи» напомнили Семену так и не осиленного им Джойсовского «Улисса», которого галерейный искусствовед считал бредом сивой кобылы.
В очередной раз Семен открыл на своем смартфоне «Сатанинские суры», которые скачал с интернета и без всякого интереса принялся читать, чтобы хоть как-то занять время.
Через несколько минут чтения отплясывающего стояк-коровяк текста Семен стал клевать носом.
– Конечная, милок, – кто-то потряс его за плечо.
Глава 6
Бокалов открыл глаза и увидел черные кеды с красной резиновой подошвой, точь-в-точь из его детства. Такие кеды ему купила мама в Детском мире, когда он учился в пятом классе. Чтобы, выражаясь современным языком, сделать тюнинг чмошным нищенским кедам, Семен по совету друга вымочил их в хлорке, сворованной у технички в школе. После того, как кеды постояли около часа в растворе хлора, Бокалов постирал их хозяйственным мылом. Чудо свершилось, кеды стали ультрамодного белого цвета, практически близнецами китайских «двух мячей». Бокалов был на седьмом небе от счастья. Круче этих были только настоящие китайские у двух парней из старших классов. Семен, не менее сияющий, чем его кеды, ходил по школе, ловя на себе завистливые взгляды учеников. Это был его школьный звездный час. Но радость Семена была недолгой, буквально на следующий день подошва просто отвалилась от исхудавшей от хлорки материи. Бокалов привязал шнурками подошву к кедам и так, не поднимая головы, чтобы ненароком не встретиться с кем-нибудь взглядом, доковылял до дому. И конечно, ему влетело за химические опыты и испорченную обувь. Мама вновь купила Семену точь-в-точь такие же, как и были до фантастической метаморфозы кеды «сатанинской» раскраски и строго-настрого запретила вновь менять цвет.
Увидев спустя столько лет эту пугающую расцветку на кедах из прошлой жизни, Семен поежился. Он поднялся и направился вслед за народом.
Станция, на которой он вышел, была совершенно незнакома Семену.
– Что за станция такая? – спросил он у женщины лет тридцати.
– Дибуны или Ямская? – пошутила женщина, с улыбкой посмотрев на заспанного Семена.
– А с платформы говорят… – продолжил Бокалов, но тут же осекся, – нет, правда, как называется станция?
– Как и прежде ВДНХ, конечная, – весело произнесла женщина и пошла дальше.
– Странно, – Семен огляделся по сторонам, – переделали что ли, раньше вроде по-другому было.
Бокалов остался ждать следующего поезда. Так часто бывало, что поезда доезжали до ВДНХ и дальше шли в депо. Приходилось выходить и ждать следующий поезд, который идет до Медведково. И в этот раз Семену ничего не оставалось, как покориться судьбе и ждать.
Через несколько минут пришла другая электричка, но она тоже шла в депо.
Семен еще подождал, но и из третьей вышел весь народ, а из вагона донесся казенный, бархатистый, но вместе с тем скрипучий, словно кожаные кресла в этом поезде, голос диктора:
– Конечная, поезд дальше не идет. Просьба освободить вагоны.
– Послушайте, я что-то не понимаю, – обратился он к мужчине, – чего они все в депо-то идут, там авария что ли случилась?
Семен смотрел на мужчину и не мог понять, что с ним не так. Смущало вовсе не то, что мужчина был слегка пьян, небрит и помят – что-то другое. Что Семен никак не мог понять. На вид мужчине было лет двадцать пять – тридцать. Не длинные, но явно переросшие волосы были пострижены как-то странно, и расчесаны на прямой пробор. Сам этот человек выглядел так нелепо, словно сбежал из фильма про неформалов семидесятых годов.
– Авария? – удивился тот. – Что за авария?
– Не знаю, – недоверчиво посмотрел на него Семен, – если нет аварии, почему все едут только до ВДНХ?
Мужчина что-то прикинул у себя в уме, нащупал руками содержимое внутренних карманов, убедившись, что все на месте, довольный произнес:
– Потому что это конечная, ты чего, приезжий что ли?
– Ясно, – состроил недовольную мину Семен, – и что, до Медведково уже сегодня не будет, все отъездились?
– Тебе до Медведково что ли? Ну, дык, поднимайся да садись на трамвай. А то, может, раскумаримся?
Мужчина сунул руку за пазуху и слегка вынул из кармана бутылку, показав Бокалову зеленое горлышко.
– «И у меня был рубль, и у него четыре, в связи с этим мы купили три бутылки вина», – выдохнув, произнес Семен слова из песни.
– Это чего? – напрягся мужик.
– Да так, типа стихи.
– Типа? Стихи? – подвижное лицо мужчины выражало крайний интерес.
– Текст песни, – пояснил Семен.
– Крезово, – произнес многозначительно незнакомец – ты поэт? И на гитаре лабаешь? По-любому надо кирнуть. Я уважаю поэтов, не этих, конечно, – он сделал какие-то пасы руками, а потом просто отмахнулся, как бы давая Семену понять, что это не важно.
– Вообще-то я пишу стихи и даже песни, но эта не моя, Майка.
– Майка, – одобрительно кивнул незнакомец – а он кто?
– Майк кто?
Семен не удивился, что незнакомец не знает, кто такой Майк, он подумал, что мужчина просто не в теме.
– Майк – великий русский поэт, рок-музыкант.
Глаза мужчины округлились до невероятных размеров.
– Рок… – с придыханием произнес он и воровски огляделся по сторонам.
– Да, рок-музыкант. Группа Зоопарк.
Семен тоже оглянулся на всякий случай, не совсем понимая, что происходит.
– Братуха! – расчувствовался мужичок и кинулся обнимать Семена.
Семен не ожидал подобного поворота событий, он тупо стоял и хлопал глазами.
Мужик смахнул рукой самую настоящую слезу и, схватив Бокалова за рукав, потянул за собой.
– Э, чего за дела? – пришел в себя Семен и высвободил руку.
– Ты это, чувак, все путем, пис, – мужик оттопырил два пальца.
– Пис? – недоуменно повторил за ним Бокалов.
– Пойдем, у меня два батла вайна, не дрейфь, я сам с андеграунда, художник абстракцист.
– Абстракционист? – уточнил Семен.
– Ну, говорю же, абстакцист, пойдем, у меня тут флэт рядом, пипл подтянем, кирнем нормально, потрем.
– Слушай, кругом одни художники, куда от вас деваться? – усмехнулся Бокалов.
Он слегка успокоился. Услышав о том, что этот странный тип художник, для искусствоведа все сразу стало на свои места. Семен в своей жизни видел разных художников, и этот по большому счету не отличался от других. Бокалов был уверен, что художник должен быть асоциальным типом, более того – слегка сумасшедшим. И этот тип был именно из таких.
– Нет, мне в Мытищи надо. А автобус из Медведково последний в 11 вечера. Не успею вовремя, чего делать буду? Пешком далеко.
– Какие базары? Впишешься у меня на найт, завтра отчалишь.
– Заманчиво, конечно, но, скорее всего, нет.
– Динамишь, чувак, а еще поэт, – расстроился мужичок.
Семен остался ждать поезд. Но и незнакомец не торопился уходить.
– Слышь, поэт, а чего ты торчишь-то тут, если в Медведково опаздываешь? – вновь заговорил мужик.
– Как чего, жду поезд.
– Крезовые вы поэты, хотя все мы немного не в себе. Как сказал Маяковский, все мы немного лошади. Слышь, тебе как вообще Маяковский? По секрету, у него не только стихи о советском паспорте, у него такое есть, что вслух ни-ни.
– Это ты про «где мне взять такой хер, чтобы доставить ей удовольствие»? – совершенно равнодушно произнес Семен.
– Точно! – с уважением посмотрел на Бокалова незнакомец, – крезово. Слышь, тут конечная, поезд дальше не пойдет. Похиляли, а? Там и кости кинем, тусанем, вайн подринчим. Что мне сделать, чтобы доказать тебе благие намерения? Ну, а хочешь, давай прямо тут, пока поезда нет. Мужика в шляпе будешь?
– Чего? – недоверчиво посмотрел на незнакомца Семен.
– Молдавский розовый, – художник вытащил из внутреннего кармана бутылку, – топориков не было, но мужик в шляпе тоже кайфово.
На этикетке Семен разглядел мужика в шляпе.
Бокалов сглотнул подкативший к горлу ком и произнес:
– Крезово.
– Ну, а я о чем!
Абстракцист вынул зубами пластиковую пробку из бутылки, сделал три глотка прямо из горлышка и протянул бутылку Семену.
– Давай, дринчи. Пис, короче.
Семен взял бутылку в руку, недоверчиво посмотрев на мужика, затем понюхал содержимое бутылки.
В нос ударил неприятный резко-сладковатый запах портвейна.
– Давай не динамь, чего ты?
Семен недоверчиво поднес бутылку к губам и сделал небольшой глоток.
Его лицо перекосило от вкуса алкоголя.
– Ты чего, трезвенник что ли? Это ж не водка, – удивился подобной реакции незнакомец. – Тоже мне, поэт еще называется.
– Не то, чтобы трезвенник, давно не пил. А портвейн – так вообще фиг знает, когда, лет семнадцать мне было, наверное. Мы тогда, я помню, «Кавказ» глушили, «Агдам», «Три семерки», ну и, собственно, вот, «Мужика в шляпе». Я уж думал, что такое не продают нигде. Кстати, ниче так, вроде и не бодяжный даже.
– Да кому его надо бодяжить, ты че?
Когда уехала в депо очередная электричка, «Мужик в шляпе» практически опустел.
– Вот из ё нейм твой? – спросил захмелевший художник.
– Мой нейм Семен, – протянул руку Бокалов, – а твой?
– Папа Джон, – хлопнул по Бокаловской ладони мужичок, – пис, чувак! Короче, надо идти, а то свинтить могут. Ну, ты как? Герлов позовем, щас по дороге вайну еще прихватим, я знаю где. Посидим, подринкаем, замутим тусу. Ну, чего ты?
– Пойдем, – махнул рукой изрядно закосевший Семен.
В голове у него гудело, в желудке было тепло и тошнотворно.
Семен и Папа Джон вышли на улицу, дошли до ближайших кустов допили портвейн.
– Слушай, – прилично захмелев, заплетающимся языком произнес Семен, – чего ты так странно разговариваешь?
– Как странно? – удивился Папа Джон. – Ты чего, чувак? Ты Битлз слушал? – спросил он шепотом, слегка склонившись к Семену.
Вопрос Семену показался подозрительным, он нахмурил лоб и внимательно посмотрел на Джона, не издевается ли тот. Однако выражение лица Бокаловского собутыльника было безмятежно, одухотворенно и загадочно.
– Кого? – переспросил Семен, решив, что неправильно услышал.
– Зе Би-тлз, жуки в переводе, – словно бы опасаясь чего-то, не разжимая зубов, пробормотал Папа Джон и по-воровски оглянулся.
– Кинь бабе лом, что ли? – совершенно открыто, ничего не боясь, произнес Семен.
– Чего? – теперь уже напрягся Джон.
– Кинь бабе ло-о-ом, – затянул Семен, используя бутылку портвейна словно микрофон.
– Вау, круто, – оглядываясь по сторонам, прошептал Папа Джон, – только слышь, давай потише, а то сам понимаешь.
– Да, – произнес Семен многозначительно, – понимаю. Короче, как-то раз мы рояль перевозили. Тяжелый такой рояль. Или, постой-ка, это не рояль был, пианино. Мы его сначала спустили со второго этажа. Спустили легко и непринужденно, а вот поднимать нужно было аж на четвертый. Вот там мы помучались конкретно. Но затащили, поставили. И нам, как водится, поставили тоже. В те далекие уже времена рассчитывались не деньгами, а бухлом, да ты, наверное, сам в курсе.
– Можно подумать, сейчас чем-то другим рассчитываются, – хмыкнул Джон.
– Сейчас… сейчас рай, все есть. Надо переехать – нанимай грузчиков. Залез в интернет и никаких проблем, только башляй. Рай для тех, у кого бабло есть. Сейчас это долбанное пианино в лучшем случае до мусорки бы дотащили и бросили там. На кой оно нужно, если в любом магазине ты можешь себе электронное купить. И места не занимает, и звук ничем не отличается.
Папа Джон недоверчиво посмотрел на Семена, но ничего не сказал.
– Короче, рассказываю дальше. Поставили нам за перевоз несколько бутылок портвейна. А мы – голодные студенты, много ли нам надо? Выпили и пошли домой. Человек пять нас было. Зашли в магазин, купили еще по бутылке, взяли хлеба. Батон белого, как сейчас помню. И как-то разбрелись, кто-то вперед убежал, кто-то позади тащится. И те, кто был впереди, вообще пропали из вида. Вдруг прибегает приятель и говорит, короче, тех свинтили менты. Мы стоим, репы чешем, чего делать не знаем. Вдруг кто-то такой: надо идти выручать.
– И чего, пошли? – недобро хихикнул Папа Джон.
– Пошли, куда же мы денемся. Надо было выручать своих. Отделение находилось с торца дома, в подвале. Нас трое, по-моему, было, мы спустились по лестнице, там коридор, вдоль стены стулья стоят, напротив батарея, к ней парень какой-то наручниками пристегнут. Рядом с ним милиционер стоит. Милиционер как нас увидел, глаза у него округлились, вы кто, говорит, такие, чего, де, надо? Мы ему все без утайки выложили. А он так довольно улыбнулся и наши документы попросил. У меня не было, а у приятеля моего был студенческий, он и отдал этот студенческий. Мент сказал, стойте здесь, а сам в кабинет зашел. Ну, мы стоим, ждем. А парень, который к батарее прикованный, улыбается, чуть не хохочет: вы чего говорит, совсем дебилы?
– Это он правильно говорит, – поддержал его Папа Джон.
– «Этот, – показал парень на приятеля, – отдал документы, а Вы-то ничего не отдали, бегите, никто Вас не задерживал, имен, фамилий не знают. А ему штраф за трезвак выпишут, а то и вообще на пятнадцать суток заберут». Нам показались его доводы вполне разумными, причем чувак был не пьяный, вполне трезвый и здравомыслящий. Мы поднялись из подвала наверх и тиканули.
– Отчаянные вы парни, я бы не отважился сам в их логово спуститься, добровольно, – произнес Папа Джон с уважением.
Дальнейшее для Семена происходило словно в тумане. Он шел, сам не зная, куда и зачем. Терпеливо слушал о рок-н-ролле, свободе и любви, поэтах, художниках, хиппи и весь этот бред, который нес Джон, сам что-то говорил, читал своему новому другу художнику абстракцисту стихи Майка Науменко.
– «…И он привел меня в странные гости,
Там все сидели за накрытым столом.
Там пили портвейн, там играли в кости
И называли друг друга говном.
Все было так, как бывает в мансардах,
Из двух колонок доносился Бах.
И каждый думал о своем, кто о шести миллиардах,
А кто всего лишь о пяти рублях…»
Папа Джон остановил Семена. Взял его голову руками и стал пристально вглядываться в хмельные глаза Бокалова.
