Андрей Грязнов
Пигмалион. Часть 2
Глава 1. Пешка с именем Габи
Она не утонула в мёде.
Она утонула во мне.
В моих глазах, в моём сердце.
Из дневника Анны Векерле
Девушка сидела на краю кресла, будто боялась, что мягкая подушка поглотит её, лишив опоры. Спина – прямая, напряжённая, как струна, натянутая до предела. Лицо – маска. Взгляд затуманен, устремлён в окно, куда-то в хмурое небо, где над Парижем висели тяжёлые, серые облака.
– Меня зовут Анна Векерле. Это я звонила вам пару дней назад, – произнесла она ровно, поставленным голосом.
Простота её одежды – бежевый свитер, вытертые джинсы, зимние кроссовки – могла бы ввести в заблуждение. Но не тех, кто знал: это не просто вещи. Это униформа богатых. Бренды говорили о статусе шёпотом – как будто не хотели смущать окружающих.
На коленях – элегантная сумка из матовой синей кожи, с молниями из белого золота. Анна нервно теребила её; пальцы раз за разом вонзались в кожу, оставляя следы. Она не замечала – как не замечают, когда от напряжения расчёсывают до крови руки. Или режут ногти. Или себя.
– Если бы вы знали, сколько таких сумок у меня дома, – вдруг сказала она, перехватив взгляд Пьера. В голосе – вызов и самоуничтожающая ирония.
– Это почти коллекция. Свидетели моих… метаний, глубинных страстей. У них даже есть отдельная гардеробная. В Лондоне. Просторная. С панорамным окном.
Она чуть склонила голову, будто задумавшись. Губы тронула горькая усмешка.
– Кто-то расчёсывает кожу. Кто-то режет себя. Кто-то грызёт ногти. А мне – нужны сумки. Не все, конечно.
Пауза. Почти театральная. Потом – чуть тише, с нервным отчаянием:
– Ощущение должно быть правильным. Кожа – живой. Настоящей.
Она подняла взгляд. В нём вспыхнул вызов.
– В Hermès, в Праге, я час перебирала сумки, пока не нашла ту самую. Не модель – ощущение.
Когда заплатила, едва не сорвалась. Попросила не упаковывать. Вышла на улицу – вцепилась в неё ногтями так, что чуть не сломала их.
– Недешёвое развлечение, – заметил Пьер. На его лице промелькнула лёгкая ирония.
Глаза Анны вспыхнули.
– Развлечение? – Она сжала подлокотник кресла. Голос дрогнул, но тут же обрёл прежнюю силу. – Что вы понимаете в этом? Каково это – когда внутри всё кипит, и ты готова чёрту продать душу, лишь бы… Хоть на минуту стало легче. Когда ты часами бродишь по бутикам не за вещью – за ощущением. Как будто от него зависит жизнь.
Деньги? Они ничего не значат, когда у тебя безлимитная карта и отчим – не последний в Forbes.
Пьер развёл руками. Без слов.
Анна выдохнула. Чуть расслабилась. Дыхание стало ровнее.
– Хотя, если честно… отчимом он был мне всего месяц. А ненавижу его уже тридцать лет. Он из России.
Голос её стал тише. Как будто что-то внутри вдруг оборвалось.
– Говорят, месть – это блюдо, которое подают холодным. Но не в моём случае. Я мечтаю подать его тёплым. Прозрачным. С янтарным оттенком и тонким, душистым ароматом. Таким, как тогда… тридцать лет назад.
Пьер молчал. Он знал: надо просто слушать. Не перебивать.
Анна продолжила:
– Моя мама – из поволжских немцев. Семья попала под депортацию в сорок первом. Двадцать четыре часа на сборы. Казахстан. Средняя Азия. Сибирь.
Бабушка рассказывала, как они оказались в Омске. Мама там росла. С детства – лошади, скачки, мечта стать жокеем. Она всегда куда-то спешила. Даже я родилась в спешке – не зная, кто мой отец.
Анна осторожно откинулась на спинку кресла. Сумка по-прежнему была в её руках – сжата так, что костяшки побелели.
– В начале девяностых отчим ещё не был олигархом. Только начинал. Решил… развлечься. Стать конезаводчиком. Выписал пару элитных жеребцов и… жокея. Мою маму.
Я осталась с бабушкой в Омске. Мы говорили только по-немецки.
Она на секунду отвела взгляд.
В глазах мелькнула нежность. Тут же исчезла.
– Через полгода он женился на ней. Я не знаю, что он в ней нашёл. Она была… слишком жёсткая. Для семьи. Работа – всегда на первом месте. Такие изнашиваются быстро.
Я должна была переехать к ним, на Кузбасс. Но не успела.
Пауза. Вдох. Выдох – резкий, обрывистый.
– Маму убили. Покушение. Пуля в голову. Мгновенная смерть. Он выжил. С множественными ранениями. Через месяц прислал за мной свою сестру. Мне было семь лет. Может, чуть больше. Но я помню всё.
Пьер перевёл взгляд на её руки. Она всё ещё сжимала сумку – будто это была не кожа, а ручка двери в детство. Запертой.
Голос стал почти механическим. Репетиция боли.
– Смерть мамы… я пережила легко. Или мне казалось. Она всегда была где-то. Уезжала. Возвращалась. А потом – просто… не вернулась.
Анна замолчала. Но Пьер знал: это не конец. Это – только вдох перед следующим рывком.
– В тот день я была на конюшне. С собой взяла рыжего котёнка. Габи, – сказала Анна, и уголки её губ дрогнули в подобии улыбки. – Подарок от сестры отчима. Мы быстро подружились. Габи заменил мне всех. И маму, и бабушку.
Она помолчала, затем взглянула на Пьера.
– Кстати, знаете, что означает имя Габи?
– Признаюсь, не задумывался, – Пьер изобразил лёгкое удивление.
– Оно еврейского происхождения. «Бог – моя сила». По крайней мере, я где-то это прочла. Так вот… она действительно была моей силой. Моим другом. Даже больше. А потом случилось это.
Она отвела взгляд. Лицо помрачнело.
– Рядом с конюшней была веранда. На перилах – женское седло. Натуральная кожа. Помню, я прислонилась к нему спиной. Было лето. Стрекотали кузнечики, воздух дрожал от стрекоз, пахло скошенной травой. На скамейке – эмалированное ведро с липовым мёдом. Пасечник принёс. Поверх – марля, от мух.
Дыхание Анны стало громче. Голос – тише.
– И тут Габи вырвалась из моих рук. Прыгнула к ведру – за мухой. Когти сорвали марлю. Мёд остался открытым.
И тут… зычный, грубый голос отчима.
Она вскрикнула, подражая:
– «Ты что это удумала?!»
Я не знала, кому он это: ей или мне. Я замерла. А Габи… рванулась к двери. Хотела промчаться между ног отчима.
Он пнул её. Как мяч.
Анна на миг замолчала. Потом – почти шёпотом:
– Она пролетела через всю веранду. Лапы растопырены. Прямо в ведро. Дёрнулась. Замерла. Начала тонуть. В мёде.
Её голос сломался, но она продолжила:
– Габи смотрела мне в глаза. До последнего. Конечно, я могла её спасти. Один шаг. Один…
Пальцы Анны сцепились на коленях.
– Я хотела. Но он прорычал: «Стоять». И снова, громче: «Стоять!» Мои ноги приросли к полу. Я вцепилась в седло. Ногти сломались до крови. Мне казалось, я вонзила их в его лицо.
Несколько слёз скатились по её щекам.
– «Думаю, ты усвоила урок», – сказал он. Взял за запястья. Посмотрел на пальцы. Ни слова. Позвал водителя. Отвезли к его сестре. Через два дня – обратно в Омск. К бабушке.
Анна замерла. Лицо стало пустым.
– Какой урок он имел в виду – я не поняла. С тех пор, когда начинается паника, мои пальцы ищут кожу. Натуральную. Чтобы вцепиться. Порвать. Это стало реже. Но не исчезло. Жертва не всегда тот, кто погиб. Иногда – это тот, кто осталась.
Пауза. Потом – как выстрел:
– А недавно мне сообщили, что отчима убили.
Она рассмеялась. Пусто.
– Ох как я рыдала! «Почему?!» – кричала. – «Почему это сделала не я?!»
Анна шумно выдохнула. Как будто сбросила с плеч что-то тяжёлое.
Пьер молчал. Долго смотрел на неё, пока она вытирала щеки платком.
Её история звучала слишком точно, слишком по-писательски. И всё же… его что-то в ней держало. Пьер невольно втягивался в эту историю, словно детектив, стремящийся разгадать её тайны. Он чувствовал, что что-то в её словах не сходится.
Желание написать книгу – яркую, болезненную, успешную – перевешивало скепсис, не позволяя ему просто проигнорировать её приход. Интуиция подсказывала: история Анны может стать именно тем, что ему нужно.
Да и, чего греха таить, последнее время его писательская карьера буксовала, и ему был необходим громкий проект.
Он взглянул на часы и, словно по сценарию, хладнокровно произнёс:
– Госпожа Анна. Я слушаю вас уже около часа. История, конечно, впечатляющая. Болезненная. Но, простите за откровенность… Для писателя детективов – довольно обыденный сюжет.
Анна чуть замешкалась. Затем кивнула – будто вернулась в реальность.
– Я не дура. Всё понимаю. Но писатель – вы, а не я. Пофантазируйте. Придумайте.
– Хорошо. После той истории с котёнком – каковы были ваши отношения с отчимом? Он же не удочерил вас? По сути, вы для него были чужим человеком. Он мог просто исчезнуть из вашей жизни. Так? – Пьер решил углубиться, чтобы найти хоть какую-то зацепку для сюжета.
– Так и не так, – ответила Анна. – Мог исчезнуть. Но остался. Мне казалось, он пытался просто откупиться от меня. Хотя… может, я мнительная. Возможно, он забыл эту историю, но я – нет.
– Откупиться? Чем?
Анна отвела взгляд.
– Не сегодня. Устала. Давайте так. Я вернусь через через несколько дней. Принесу записи, дневники. А вы – напишете. Не только об этом. За тридцать лет много чего было. Но в книге я хочу… отомстить. Раз не успела при его жизни.
Пьер усмехнулся. Голос стал мягче.
– Тридцать лет прошло. Вы пользовались его деньгами. Поддерживали контакт. Почему не отомстили раньше?
– Вы писатель. Вот и решайте почему. Почему даже сейчас эта история не даёт мне покоя.
Пьер наклонился вперёд.
– По-вашему, это моя задача – искать ответы?
Анна посмотрела прямо в глаза. Взгляд – твёрдый.
– Не ищите. Пишите. Не обо мне – о нём. Пусть он станет героем.
– Вы уверены? – переспросил Пьер, чуть приподняв бровь.
– Думаю, это неважно, – устало покачала головой Анна. – Мне важен финал. Трагический финал его жизни. Пусть он умрёт так же, как мой котёнок Габи.
Пьер усмехнулся, но его улыбка не выглядела дружелюбной. Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
– Прекрасно, – с тихой насмешкой произнёс он. – Значит, я должен написать про месть, замаскированную под правду? Красивую, страшную, убедительную?
– Именно, – спокойно ответила Анна. – Или не справитесь?
– С чем? С финалом? Написать, как он, словно ваш котёнок, утонул в ванне с мёдом? Или в чане на медовом заводе? Или как падчерица месяц кормила его одним мёдом, пока он не превратился в гигантскую пчелу? Фантастика подойдёт?
Он рассмеялся, налил воды.
– Ладно. Разберёмся. Это будет дорого.
– Я не искала дешёвого автора.
– Тогда встретимся через несколько дней. – Пьер поднялся и прошёлся по кабинету. – Захватите дневники, фотографии. Всё, что посчитаете важным. Вот моя визитка. Созвонимся. А я пока подумаю, определюсь со структурой книги. Это будет психологический триллер или детектив.
– Блиц – детектив. – Голос Анны был холоден. – Ваш гонорар зависит не только от содержания, но и от времени.
– Договорились. Созвонимся. Вот визитка. Аванс – через моего секретаря.
Она поднялась. Направилась к двери.
Проводив взглядом свою странную гостью, Пьер всё же не удержался и спросил, будто невзначай:
– Госпожа Анна, вы так и не сказали, как фамилия вашего загадочного отчима? Если это, конечно, не секрет.
Анна остановилась у двери. Казалось, на мгновение её сознание вновь провалилось в какое-то далёкое, тёмное воспоминание. Затем она повернулась к Пьеру, и в её глазах появилось нечто тревожное, но голос оставался твёрдым и ровным:
– Нилин. Его фамилия Нилин. Александр Николаевич.
Она сделала паузу, будто обдумывая, стоит ли говорить дальше. Пальцы её сжали край перчатки. Голос понизился:
– И… ещё. Думаю, вам стоит знать. Он не только умер. Он… воскрес.
Пьер напрягся. – Что?
Не так давно, он слышал эту фамилию от своего приятеля, адвоката Пуатье.
– Два дня назад узнала. Нужно проверить. Но похоже…Смерть была инсценировкой.
Её слова повисли в воздухе, как раскат далёкого грома перед бурей.
Пьер внимательно посмотрел на неё, но не стал задавать вопросов. Что-то в её лице говорило, что она не скажет больше ни слова. Не сейчас.
Он молчал, позволяя тишине сделать своё дело. Не спугнуть её – вот что было важно. Он знал: если Анна вернётся, она расскажет всё. А если не вернётся… значит, его ждёт история, куда более жуткая, чем он мог предположить.
Он не стал спрашивать. Она – не стала объяснять.
Все роли были определены.
Остался вопрос – кто ещё читал сценарий? И кто режиссер?
– Если получится, я принесу видео. И документы. А вы… подготовьте соглашение о конфиденциальности.
– Разумеется. Пришлю на почту. И ещё. Вы обращались в полицию?
– Думаю, это… неразумно. И небезопасно.
Она медленно пошла к выходу. Закинула ремень сумки на плечо.
Она ещё не знала, правильно ли поступила.
Но знала: пути назад уже нет.
* * *
Анна вышла из офиса Пьера Мореля в состоянии, близком к панике.
– Дура, – прошептала она себе под нос. – Полная дура.
Ноги сами несли её по улице. Воздух резал лёгкие. Она пыталась отдышаться – но всё сжималось внутри.
– Зачем я это всё сказала? Зачем столько откровений?
Остановилась на углу, вцепившись пальцами в ремень сумки. Сердце стучало в висках.
– Это всё он, – вспыхнула мысль. – Эрих.
В голове раздался его голос:
«Пьер Морель – твой шанс. Играй на его интересе. Предложи щедрое вознаграждение. Но не спеши. И будь осторожна».
– Осторожна, – с горечью повторила она вслух.
Он появился в её жизни почти случайно. Почти – но не совсем.
Лёгкий, уверенный, без стука. Как будто вернулся туда, где его давно ждали. В нём удивительно сочетались свобода и контроль: богемность – с дисциплиной, художественность – с холодным расчётом.
Эрих не вёл – направлял. Не обсуждал – программировал. Он видел мир как шахматист: заранее знал, где будет конец партии.
Он называл её «живым парадоксом».
– Ты плаваешь в океане прошлого, – сказал он однажды, задумчиво разглядывая её тело после спонтанного секса, – но отказываешься признать, что тонешь. Как твой котёнок из детства.
Она тогда не ответила. Но слова застряли. И всплывали – как сейчас.
– Я для тебя просто игрушка? Натурщица? – бросила она однажды, нахмурившись.
Он лениво поднял взгляд.
– Это уже много.
Сказано было без тени эмоций.
В тот вечер он сидел в старинном кресле. Расстёгнутые джинсы, голый торс, на плечах – генеральский китель люфтваффе.
– Зов предков, – пояснил он, поймав её немой вопрос. – Надо помнить, кто мы, откуда, и зачем мы здесь. На этой планете, заполненной биомусором.
Она помнила, как в тот момент по спине пробежал холод.
Её передёрнуло. Тогда – и теперь, в воспоминании.
Анна знала, он связан с ультраправыми. Не в уличном смысле – в стратегическом.
– Мы спящая ячейка. Ждём, когда партия достигнет пика популярности, затем перехватим управление. Сейчас нас называют ультраправыми – смешно. Когда мы придём к власти, мир узнает, что значит быть ультраправым.
Он говорил это спокойно. Буднично. Словно обсуждал прогноз погоды.
– Где-то я уже это слышала, – саркастично заметила Анна.
Но осеклась, встретив его взгляд.
Холодный. Жёсткий. Пронзающий.
Она не разделяла его убеждений. Но рядом с ним чувствовала себя в безопасности. Ему не нужно было повышать голос, не нужно было угрожать – его спокойствие вселяло уверенность. Будто ничто и никто не могло его выбить из равновесия. Ни угроза, ни хаос, ни сама реальность. У Эриха не было сомнений. И она, рядом с ним, теряла свои.
И порой, в такие моменты, она ловила себя на страшной мысли: она доверяет ему больше, чем себе.
– Тебе нужно завоевать доверие Мореля, – сказал он однажды, не отрывая взгляда от книги. – Этот писатель должен проникнуться игрой вокруг Нилина, втянуться в неё. Дозируй информацию. Не спеши.
– Почему? – спросила она. – Почему всё так сложно? Нам это зачем?
– Узнаешь. Когда будет нужно.
Спокойно. Ровно. Без взгляда. Без обоснований.
– Ты решишь свои проблемы. Я – свои.
Эти слова звучали в голове, когда она сидела напротив Пьера. Когда делала паузы, подбирая слова. Когда смотрела, как он пьёт кофе, записывает, улыбается.
И сейчас, когда она вышла на улицу – всё ещё была внутри этой игры. Уже не наблюдатель. Игрок.
А может, и не игрок вовсе.
Может, просто фигура.
Жертвенная.
Глава 2. История, которую не закрыли
Он не умер. Он просто вышел из кадра.
Из размышлений Жюли
Для Жюли, помощницы адвоката Жан-Мишеля Пуатье, было правилом: если шеф сидит, откинувшись в кресле, с ногами на столе и лениво перебирает сигару – беспокоить его в такие моменты было себе дороже.
Он не сказал, зачем вызвал её. В этом офисе они бывали редко. Жан использовал его всего в двух случаях: либо чтобы изолироваться и погрузиться в очередной клиентский кейс, либо для встреч, требующих повышенной конфиденциальности.
Жюли молча зашла, махнула ему рукой и устроилась на диване, скинув ботинки и поджав под себя ноги. Она невольно посмотрела на подошвы его туфель – они были стёрты, как будто он прошёл по грубому асфальту.
– Когда он только успевает? – подумала она. – Он же почти не ходит пешком. Может, купить ему наклейки? Всё-таки зима, хоть и тёплая.
Взгляд её скользнул к журнальному столику.
На нём стоял декантер с тёмно-рубиновым вином и два безупречно чистых бокала.
– Приятель из Севильи передал, – заметил Жан, перехватив её внимание. – В холодильнике – отменный хамон, Ibérico de Bellota. Нарежь, будь добра. И дыньку туда же. Обед, похоже, опять отменяется. Одна история обозначилась. Нужно решить, вникать или нет. Хотя, похоже, выбора особого нет.
– Ты же хотел в Тоскану. Отдохнуть. А потом – Рим, Пигмалион, архивы. В Москве тебе вроде бы передали недостающие документы…
– Придётся отложить, – глухо сказал Жан и ещё глубже осел в кресле, устремив взгляд в потолок.
Мысли путались. В висках пульсировало, как от недосыпа или затянувшегося похмелья. Он всё ещё не мог переварить то, что только что услышал.
Телефонный звонок от Пьера Мореля выбил его из колеи. Писатель почти никогда не звонил без причины. А сейчас – позвонил.
– Послушай, Жан, – без предисловий начал Пьер. В голосе звучало что-то настороженное, непривычно сдержанное. – Ты недавно говорил, что твоего клиента отравили в Амстердаме. Если не ошибаюсь, фамилия была Нилин?
Жан напрягся.
– Было такое, – медленно ответил он, мысленно перебирая возможные причины этого вопроса.
– А фамилия Векерле? Анна Векерле. Что-нибудь говорит?
– Нет. Впервые слышу, – в голосе проскользнула тень раздражения. – Может, объяснишь, откуда вдруг интерес к покойному Нилину? И кто такая Анна?
На том конце провода повисла тишина. Жан почувствовал, как Пьер колеблется: готов выложить всё, но что-то его удерживает. Это было не в его духе. Жан не торопил. Просто ждал.
Пауза затянулась. Затем, шёпот Пьера:
– Похоже, Нилин не погиб. Он жив.
Время будто остановилось.
Жан не сразу осознал смысл этих слов. Первый порыв – рассмеяться, сказать, что это чушь. Люди не возвращаются с того света. Но он сдержался.
Пальцы сами собой сжались в кулак.
– На чём основаны твои предположения? – спросил он. Голос был спокойно-ровный. Слишком спокойно.
– Без обид, Жан. Пока сказать не могу. Может, через пару дней.
Жан глубоко вдохнул, выровняв дыхание. Внутри всё сжималось в тугой, холодный узел.
– Как знаешь, – произнёс он, скрывая напряжение. – В любом случае, спасибо, что позвонил. Я поищу информацию по своим каналам. У меня до сих пор висят документы по его наследству. Так что твой звонок для меня крайне важен. Не пропадай. Я готов подъехать в любой момент.
– Договорились, – коротко бросил Пьер и отключился.
Жан ещё несколько секунд держал телефон у уха, слушая пустоту. Нилин. Жив. Эти два слова вращались в голове, не находя опоры.
Ошибка? Иллюзия? Или чья-то виртуозная постановка?
Он не знал, кто режиссёр этой пьесы, но чувствовал: из этой истории просто так уже не выйти.
– Жан! Хамон ждёт! – голос Жюли, звонкий, озорной, вырвал его из размышлений.
Он вздрогнул, как человек, вернувшийся из глубины.
После разговора с Пьером реальность казалась ещё тревожнее.
Жан глубоко вздохнул, потёр ладони и перевёл взгляд на неё.
– Melón con jamón, señor, – объявила Жюли, стоя у стола с ножом в руке. В глазах – лукавое озорство, в улыбке – намёк на беспечность.
– Она точно не создана для кабинетной тишины. – подумал он. – И слава богу. Кто-то же должен напоминать, что жизнь – это ещё и вкус дыни.
Он поднялся, расправил плечи и подошёл к столу. Вино. Хамон. Дразнящий голос Жюли.
– ¡Salud y buen provecho! – произнёс Жан, наполняя бокалы. – За приятный день и хорошее настроение.
Жюли, пригубив вино, провела ладонью в воздухе, будто ловя след духов.
– Аромат всё ещё витает, – задумчиво сказала она. – Кто она? Загадочная незнакомка. И какую дурную весть она принесла в столь ранний час?
Жан усмехнулся, накручивая на вилку тонкий ломтик хамона.
– Ревнуешь? Она передала не дурную весть, а вино и хамон от моего приятеля. А вот дурную весть сообщил Пьер. Хотя… как сказать. Возможно, она вовсе не дурная.
– Писатель? Тот, с которым ты бьёшься на палках? Бодзюцу, да?
– Не упрощай, – усмехнулся Жан. – Пьер – отличный малый. И довольно известный писатель. Иногда я подкидываю ему сюжеты. Сегодня он отплатил тем же. Сообщил нечто… значительное.
– И что же поведал нам этот рыцарь пера и кинжала? – в голосе Жюли теперь звучало искреннее любопытство.
Жан откинулся на спинку, смакуя дыню и глоток вина. В глазах его мелькнула тень.
– Говорит, наш старый знакомый Нилин… воскрес.
Жюли резко поставила бокал, её глаза сузились.
– Воистину? – хохотнула она, но тут же замерла. – Ты шутишь? Жан, не шути так. Знаешь, кто главный подозреваемый в его убийстве?
Жан отложил вилку, иронично взглянув на нее.
– И кто же?
– Я, Жан, – голос её был ровным, почти безэмоциональным, но пальцы побелели. – Есть версия, что это я его отравила.
Он чуть склонил голову, изучая её лицо.
– А это не так? – спросил он с полунасмешкой. В голосе – коварная смесь шутки и интереса.
Глаза Жюли вспыхнули. Она резко вскочила, отодвинув стул.
– Не испытывай моё терпение, Жан! – в голосе прорезалась сталь. – Если не хочешь, чтобы я тут всё разнесла – заканчивай.
Она начала шагать по кабинету, растирая виски, как будто пыталась стереть мысли. Потом остановилась и уставилась ему прямо в глаза.
– Он жив, Жан. Нилин действительно жив.
Жан не шелохнулся.
– Где?
– Испания. Я его вижу. Рядом с Барселоной. Севернее. Маленький прибрежный городок.
– Карта, – коротко бросил Жан. – Открывай Google Maps.
Она подвинула ноутбук, вбила запрос. Наклонилась над экраном, уверенно ткнула пальцем:
– Вот. Льорет-де-Мар.
Повисла тишина. Только вентилятор ноутбука шелестел в настороженной комнате.
Жюли снова села, скрестив ноги. Вся в себе, но явно довольная.
– Ну что, молчим, месье? Потеряли дар речи? – она приподняла бровь. – В таких случаях, кажется, полагается говорить: «О, милая, ты само очарование! Что бы я делал без тебя!»
Жан вздохнул и, едва заметно улыбнувшись, повторил почти покорно:
– О, милая. Ты само очарование. Что бы я делал без тебя.
– Бла-бла-бла… – фыркнула Жюли. – С такими интонациями даже заупокойные не читают. Или ты думаешь, я всё это выдумала?
Она наклонилась ближе. В её взгляде появилась хищная решимость.
– Ладно. Расскажу, с кем имеешь дело.
Жюли взяла бокал, медленно покрутила вино, глядя, как оно стекает по стеклу.
– Помнишь, месяца три-четыре назад ты случайно – или «не случайно» – показал мне мой эпикриз?
Жан напрягся, но не ответил.
– Тот самый. Из клиники в Альпах. Я не спрашивала, как он попал к тебе и зачем ты мне его показал. Подумала: обычная проверка. Стандартная процедура перед тем, как доверить человеку доступ к делам.
Она сделала глоток и, почти не меняя интонации, добавила:
– Сейчас думаю – не случайно. Будь добр, налей ещё.
Жан молча наполнил её бокал. Он не сводил с неё глаз.
– Клиника в Альпах. Управляет ею милейший доктор Бернард. Как-то раз туда и нагрянула полиция – искали пропавшего туриста. Я увидела фото, ткнула пальцем в карту и сказала: «Он там».
– И нашли? – Жан впервые чуть расслабился, уголок губ дёрнулся.
Жюли гордо вскинула подбородок:
– Нашли. Доктор Бернард потом лично звонил. Благодарил. Вот так-то. Я такая. Цени это.
Она провела пальцем по краю бокала, задумчиво глядя на вино.
– Мой дар – моя тайна. Поэтому мне несложно почувствовать, где Нилин. Я вижу его, Жан. Как живого. Хотела рассказать тебе ещё в Москве. Не стала. Меня и так считают странной. А против газетной хроники – мои слова звучали бы как бред.
Она вдруг посерьёзнела. Глаза потемнели.
– В какую историю мы влипли, Жан? – тихо спросила она. – Ты сам понимаешь, что происходит?
Жан поставил бокал на стол. Версии всплывали одна за другой, но ни одна не собиралась в ясную картину.
– Допустим, он жив, – сказала Жюли, глядя прямо в него. – Тогда всё – инсценировка? Отравление, труп, кремация?
– Вполне возможно, – ответил он. – Я не видел тело, не читал отчёт. Всё, что у меня есть – слова Романова, копии документов, фотографии. Это можно подделать. Вопрос – кто за этим стоит?
Он провёл ладонью по лицу, словно стирая накопившуюся усталость.
– Нилин говорил, что за ним следят. Что он стал неудобен. Возможно, он сам инициировал исчезновение. Но без участия спецслужб – такое не провернуть.
Жан замолчал. Мысли путались. Рука привычно потянулась к бокалу, но пить не стал.
– По сути, жив он или мёртв – сейчас не имеет значения. Будем работать в рамках наследственного дела. Остальное – по ходу.
Жюли подняла глаза, в голосе – недоверие, будто она ждала удара:
– Пьер сказал, откуда у него эта информация?
– По телефону – нет, – Жан открыл смартфон, добавил яркость. – Похоже, проверял факты. Но потом прислал сообщение. Он бегло пробежал глазами по тексту.
– Пишет, что источник – некая Анна Векерле. Падчерица Нилина.
Жюли напряглась.
– Раньше слышал это имя? Нилин или Романов – упоминали её?
– Ни разу. – Жан, колеблясь, сделал паузу. – Послушай, что он пишет.
Жюли придвинулась ближе, пальцы вцепились в край стола.
– Вся во внимании.
Жан, глядя в экран, прочитал: "Если Анна Векерле – та, за кого себя выдаёт, то она может быть родственницей штандартенфюрера СС Хильмара Векерле. Однокурсник Гиммлера. По его рекомендации стал первым комендантом Дахау в 1933-м.»
– Пока, – добавил Жан, – доказательств связи с Нилиным нет.
Жюли медленно откинулась в кресле, скрестила руки.
– Здравствуй, приехали, – протянула она. – А у меня прадед воевал в Сопротивлении. Охотился за такими, как Векерле. Красивое совпадение, да?
Жан чуть усмехнулся.
– Вот ещё. Хильмар Векерле был сыном нотариуса. Перед войной – уже офицер танковой дивизии «Викинг». Погиб рано, в 41-м под Львовом.
Жюли нахмурилась.
– Жена? Дети?
– Жена была. Эльфрида Векерле. О детях – ничего не слышно. Пьер, конечно, приукрасил: описал судьбу вдовы как роман с элементами драмы.
– И?
– После смерти мужа Эльфрида перебралась к какому-то Иоганну Герцогу. Без траура. Гиммлер узнал. И – лично отправил Герцога в концлагерь.
Жюли покачала головой.
– Ай-ай-ай… Страсти. Как в опере.
Она постучала ногтем по бокалу. Потом, вдруг, тихо запела, с лёгкой иронией:
– Тебя за грех твой кара ждёт одна,
Ах, нам обоим тяжела она…
Одни, в разлуке будем жить с тобой —
Вот искупленье, вот наш жребий злой[1]…
Жан слегка приподнял голову.
– Вагнер?
Жюли улыбнулась уголком губ.
– Любишь его музыку, Жан?
– Слушаю иногда. Не фанатею.
– Ох уж эти твои предрассудки, – усмехнулась она, прикрыв глаза. – Сдаётся мне, ты смотришь на Вагнера через призму его репутации, антисемитизма. Признайся, я права?
Жан вздохнул.
– Есть такое. Его творчество – не просто музыка.
Это контроль над эмоциями. Манипуляция.
– А ещё – мистический портал, – сказала Жюли, уже тише. – Его оперы открывают врата туда, где логики нет. Работают только символы и тени. Где звучит правда, которую невозможно сказать словами.
Он не ответил. Повисла напряжённая тишина.
Жан обошёл кресло, положил руки на плечи Жюли. Они были как натянутая струна.
– Береги себя, Жан, – прошептала она, почти беззвучно, прижимаясь щекой к его руке. В голосе – усталость и странное тепло. – Это дело… оно опасное. Я чувствую.
– Мы в игре? – тихо спросил он.
Она откинула голову, посмотрела ему в глаза – и чуть усмехнулась.
– Ты же уже все решил. А я… как всегда, за тобой. – Она послала ему воздушный поцелуй. – Пока дышим – в игре.
– Тогда послушай, что у нас есть по этому делу, – начал Жан. – Месяц назад, когда мы были в Москве…
– Когда ты оставил меня одну в этом чужом городе, – перебила Жюли, иронично вскинув бровь.
– Не начинай. Если хочешь это обсудить – не сейчас, – голос Жана стал жёстче.
– Так вот. У меня тогда состоялась встреча с Павлом Романовым, зятем Нилина. У них совместный бизнес в Амстердаме – компания GeneFlow BV. Доли – поровну.
– Это ты про ту оранжерею с розарием? Где ещё лаборатория и биобанк редких растений? – уточнила Жюли, оживившись.
– Да, она. Но сейчас важнее другое. У нас с Романовым договор: до оглашения завещания я представляю его интересы. Более того, я должен инициировать собрание акционеров и назначить нового директора вместо Эммы Хассельрот. Сейчас она управляет компанией.
– Завещание видел? Есть копия? – Жюли моментально посерьёзнела.
– Нет. Даже не уверен, что оно существует в единственном варианте. С его стилем жизни и бизнесом в разных юрисдикциях – их может быть несколько. У меня только визитка нотариуса из Амстердама.
Жан протянул карточку. Жюли взяла её, мельком глянув.
– Эмма утверждает, что по завещанию Нилин передал ей свой пакет акций. Это мне сообщил Романов. Он дал ей мои контакты, но сама Эмма пока на связь не выходила.
– И как теперь быть? – Жюли задумалась, сжав губы.
– Не спешить, но и не упускать. Слишком уж много ряби на воде. Если Нилин действительно жив – надо быть на шаг впереди. Я попрошу Пьера устроить мне встречу с этой Анной Векерле. Посмотрим, что она скажет. И что у неё есть – видео, документы, свидетельства?
– Для меня это особенно важно, – сказала Жюли уже тише. – Неуютно жить в ожидании ордера Интерпола. Жаль, что его кремировали. Экспертизу не проведёшь.
– Угу. Хотя, – Жан задумался. – Романов обмолвился, что Эмма по просьбе Нилина сохранила его сердце. Хранится в жидком азоте.
Жюли удивленно:
– Заморозили… сердце? – она закусила губу. – Как у королевы Марго. Только не голова, а сердце.
– О да, – сухо подтвердил Жан. – Современные некромантии.
Жюли вздохнула и прошептала:
– Вокруг нас такие страсти, а мы, как дежурные по чужой драмме, проживаем не свою жизнь.
– Это старая история, – усмехнулся Жан. – Как каторжник и надзиратель, просто в разных костюмах.
Он поднялся с кресла, хлопнул в ладони.
– Ладно. Думаю, ты права. Не время сидеть в Париже и гадать: жив, мёртв… воскрес. Это не нуар, а просто одно из наследственных дел.
Он улыбнулся, будто предвкушая.
– Предлагаю: летим в Рим. Отдохнём, погуляем и… заодно навестим Театинцев. Проверим, работает ли ещё верительная грамота от папы Павла IV.
– Почти как отпуск, только с налётом инквизиции, – усмехнулась Жюли. – Кто-то очень изящно умеет совмещать дело с удовольствием.
