Андрей Геласимов
Чистый кайф
– Толя, я прямо говорю – это плохой пиар.
Я отодвинул свою тарелку, отнял у него нож с вилкой и крепко так взял за локоть.
– Тебе Юля звонила?
Он как на стену налетел. Тык-мык, а ехать-то дальше некуда.
Но все же попробовал обрулить:
– Толя, ты здесь не нужен. Твое присутствие ничего не решает.
– Я говорю – тебе Юля звонила?
Тоном ниже сказал. Чтоб дошло.
– Ну да… – Он обмяк. – Звонила.
– И чего говорит?
Митя поерзал.
– Она беспокоится.
– Да ладно. А почему не мне звонит, а тебе?
– Ну… Видимо, не хотела тревожить. Чтобы ты выспался.
– Не гони.
– Толя! Я не знаю, почему она тебе не звонила.
– Да ты чо?
– Серьезно!
– И сколько раз она тебя набрала?
– Три.
– Харэ врать.
– Семь.
– Всю ночь кошмарила?
– Нет, только утром.
– Митя!
– Ну… и еще пару раз ночью… Или четыре.
Я отпустил его локоть. Догадка моя была из самых неприятных.
– Она решила, что у меня срыв?
– Толя, это абсолютно ваши дела…
– Хорош, Митя!
Он помолчал, снова взял со стола свою вилку и поковырялся в остывшем омлете.
– Ну, типа, да.
– Блин…
В принципе, я его понимал. Оказаться меж двух огней – то еще удовольствие. Он ведь и с Юлей не хотел портить отношения. А от меня полностью зависел.
– Ладно, я полечу.
– Толя, ты за Майкла не беспокойся, – оживился он. – Я уже сделал пару-тройку звонков. Выдернем под залог. Мне кажется, у них тут как в Штатах. А судиться будем из дома, если что. Наймем представителей, они будут ходить по судам.
– Значит, она решила, что это срыв…
Митя промолчал и налег на еду.
– Ты знаешь, – сказал я через минуту этого нашего молчания. – Иногда бывает обидно.
– Толя, я все понимаю…
– Да погоди ты, не кипишуй.
Митя с готовностью вернулся к трапезе. Быстро допёр, что лучше помалкивать.
– Историю одну хочу рассказать. Поучительную. Со мной лично произошла.
Я сходил за новым беконом и продолжил:
– У меня в детстве чеченец отцом был, а потом исчез. И вместо него появился натуральный отец. Который от природы. Но мы с братом любили чеченца. Поэтому начали кипиш. Батя в ответку с нами завоевал. Он же военный. Пару раз досталось нам от души. Ну, и мы впряглись по полной. Короче, бабуля решила этот шалман прекратить и отвела нас в церковь – на службе помогать, то да сё. Батюшка, говорит, там добрый. Ну, и покормит. Оказался действительно добрый. Яблоки нам давал, орехи. Слова про отцов говорил хорошие. Работой не загружал. Кормили нас там при церкви. По тем временам – большое дело. Жрать, Митя, иногда хотелось очень сильно. Я помню, чуть позже, когда мне уже десять лет исполнилось, мечтал на Новый год похавать жареной картошки с мясом. Реально мечтал. Даже письмо Деду Морозу накатал. Но он, по ходу, их не читает. Или проебал мое письмецо, старый, где-то в своей Лапландии. Короче, вписались мы с братом в этой церкви в движуху. Одежду церковную нам выдали – помогаем. И тут в какой-то момент прибился к храму старый рецидивист. Душегуб – не душегуб, но вор конкретный. Не одна ходка у него была. Синим забит от плеч до пяток. Мы по его татухам не только живопись – мы философию изучали. Столько там красивых мыслей кто-то набил. Царские вензеля. А дядька он добрый. Попросишь его эту красоту показать – он сразу рубаху задирает. Ну и рассказывал хорошо. В общем, сдружились. Но тут вдруг в церкви утварь пропала. Серебряное кое-что и золотишко по мелочи. Никто этому мужику особых предъяв не кинул, а вот отношение изменилось. Недоверие возникло. И, короче, мужик запереживал. То с батюшкой пытался поговорить, то с дьяконом. Они-то еще отвечали, а старушки при церкви – те просто шипели в ответ. В общем, терпел он, терпел, а потом как-то раз ушел со службы домой, привязал на балконе веревку и повесился.
Слушавший до этого совершенно спокойно Митя перестал жевать и уставился на меня с раскрытым ртом.
– Да ладно, – выдавил наконец он. – Прямо повесился?
Я захохотал и хлопнул рукой по столу.
– Нет, конечно. Просто отправил всех на хуй и ушел. Обидно иногда бывает, я ж тебе говорю. Когда не верят.
Вернувшись в номер, я покидал вещи в сумку, чтобы вечером не собираться, и на всякий случай проверил паспорт. В кармане куртки его не оказалось. Не было и в других местах. Паспорт, сука, пропал.
Я хотел сразу набрать Юлю, но, открыв контакты, остановился.
Она не поверит.
Я бы сам не поверил, если уж на то пошло.
* * *
Май 1996, Ростов-на-Дону
План был простой, как пионерская песня, и такой же задорный. В короткие сроки предстояло собрать пятьдесят тысяч долларов для бандосов, у которых мы с Дёмой пожгли шмаль. Единственное, что оставалось непонятным, – как.
Жора предлагал кого-нибудь развести, Банкок – ограбить, а Майка продвигала тему с клофелином. У каждого из них был свой подход к жизни, поэтому в итоге все просто переругались. Жора любил мутить мутки. Силовое решение казалось ему проявлением тупости. Банкок без конца смотрел азиатские боевики про Триаду, якудзу и Шаолинь. Ему хотелось кого-нибудь отметелить. Майка считала свой метод разумным компромиссом между насилием и аферой. Все сходились на том, что надо кинуть лоха, но где его искать и как с ним работать – тут каждый отстаивал свое решение.
Один Вадик Купэ ничего не отстаивал. Он опять колотил баскетбольным мячом в стену гаража и сочинял новый трек, подбирая рифмы на удары.
– Слушай, хорош, а! – заорала на него в конце концов Майка. – Ты задолбал уже! Мы тут делом заняты, между прочим.
Вадик остановился.
– Это вам только кажется.
– В смысле? – возмутился Жора, который очень ценил свой интеллект и свое время.
– Я вчера хорошо дунул, и мне тоже кое-что показалось, – пояснил Купэ, садясь на свой мяч и покачиваясь на нем как неваляшка. – А сегодня выяснилось, что все туфта. Бутор голимый. Так и у вас. Орете много, а толку никакого не будет. Потому что все чепуха. Вообще все на свете.
– Гонит, – кратко подытожил Банкок.
– Может, и гоню. Тока у меня доказательство есть.
Вадос вытащил из кармана какую-то мятую бумажку и помахал ею, чуть не свалившись со своего мяча.
– Вот оно. Тут все написано.
Я подошел к нему и взял бумажку. Там было всего два слова.
– Ну? – сказал я.
– Чего «ну»? – откликнулся Вадик. – Я ж тебе говорю, дунул вчера солидно, и мне такое вдруг открылось, что я офигел. Я все про жизнь понял. В одну секунду вообще все. Как чего устроено, как все вертится, почему что происходит. И главное – все было так ясно, отчетливо так. Весь мир у меня на ладони, прикинь. И я такой, типа, бог.
– Я понял. Ты к чему клонишь?
– Да к тому, что я решил это все записать. Штоб не забыть, когда отпустит. И записал.
Купэ уныло махнул рукой на свою бумажку.
– Чо у него там? – вытянула шею Майка, сидевшая в кресле у дальней стены. – Засвети.
Я протянул ей послание Вадоса. Там было два слова: «Снег – белый».
– Пипец, – помотала головой она. – Философ, блин. Лучше бы насчет лавэ подсказал.
– Насчет бабосиков – это надо было вчера суетиться, – вздохнул Купэ.
– А чего вчера было?
– Не в курсе, что ли?
– Нет.
– Сметану порезали. И бабла с него немерено сняли.
– Да ладно!
Сметана был тот еще отморозок и поц, но когда режут – любого человека жалко. А тут еще откуда-то бабки.
– Чо за лавэ на нем было? – спросил Банкок. – Скока?
– До фига, – ответил Вадик. – Он тачку хотел брать.
– Тачку?! Сметана?! Да где он столько бабла поднимет?
Почему Сметану звали Сметаной, я не помнил. Клички вообще странным образом прилипают. Вроде есть имя у человека, родители дали, ну, казалось бы, и харэ – и так уже от всех остальных отличить можно. Этот Андрюша, этот Петя, та вон Танюша. Но нет, все как будто ждут чего-то еще – чтобы человек себя конкретно уже проявил, в конкретном поступке. И вот тут рождается его настоящее имя. Которое он сам. Которое он и есть. Без родителей.
Поэтому погоняло, конечно, важней. Лопата из соседнего двора, например, стал Лопатой, когда проявил себя по-мужски. Его тогда почему-то Майка к себе подпустила, хотя на районе он рассматривался всеми как чмо. Ответить никому не мог, всех боялся. А тут он сидел у нее дома, и как раз приперся Сметана. Но Сметане лень было подниматься, и он стал орать снизу: «Майка, выходи! Засажу тебе!» Повыебываться захотел.
Лопата, который тогда не был еще Лопатой, вышел на балкон – хотя, конечно, боялся, – и отправил Сметану по-жесткому. Тот даже не рассердился, потому что Лопата был полное чмо. Просто крикнул: «И ты выходи! Тебе засажу тоже!»
Лопата спустился во двор, взял стоявшую у подъезда лопату – дворник ее там, по ходу, забыл. Потом подошел к Сметане и со всей дури влупил ему плашмя по ухмыляющемуся еблу. Так он заслужил себе уважение и новое имя. А у Сметаны ебальничек стал слегка плоским.
И вот теперь его кто-то порезал. Да еще с бабками, которых у него не могло быть ни при каком раскладе. Короче, мы насторожились.
– Деньги он у бати своего забрал, – продолжал Вадик. – Тот ему по синьке тачку пообещал подогнать.
– Да ладно! – засмеялась Майка. – За что?
– За хорошие оценки. Сметаниного батю учителя за-долбали. Говорят – сынок-то у вас дебил. А ему, по ходу, обидно стало. Дебила на свет произвел. Ну, и решил Сметану маленько промотивировать. Сказал – тачку куплю. Сдуру сказал. Хотя, может, уверен был, что Сметана не затащит. А Сметана вдруг затащил. Учебники там, конспекты, формулы всякие. Тачку сильно хотел. Ну, и поверил. Учителя хвалить стали. Говорят – а не такой, оказывается, и дебил. Может, когда захочет. В общем, пришел Сметана к отцу. А тот над ним поржал. Как был, говорит, тупой – так тупым и остался. Ну кто тебе тачку подарит? Совсем охуел? Короче, тот еще мастер задней передачи оказался. А бабосы у него реально заныканы были. И Сметана знал, где они лежат. Батя его, беспредельщик, бабкин дом на Нахаловке продал за неделю до этого. Померла недавно. И бабосы дома лежали. Все одно к одному сошлось. В общем, батя его сел телик смотреть, а Сметана взял пневматический молоток, зашел со спины и прихерачил ему ноги к полу гвоздями-сотками.
– Бли-и-и-ин… – протянула Майка и зашипела, как будто это ей гвоздеметом прошили ступни. – На хера?!!
– Чтоб не встал, – спокойно пояснил Вадик. – Думаешь, он отдал бы свои бабосы Сметане? Да хуй-то. Он бы ему башку оторвал. Ты его видела? Полтора центнера веса и ростом почти два метра. Супертяж. Он боксом полжизни занимался.
– Ну? – поторопил его заинтересованный Банкок, всячески обожавший такую жесть. – И чего там дальше? Как он Сметану порезал?
– Да не резал он его. Он же к полу прибит был.
– А кто тогда?
– Какие-то упырьки на Чкаловском. Сметана отцовские бабки прямо за пазуху загрузил, под куртку. Сумки, по ходу, никакой не нашел. Бабла было много. Торчало из-под куртки, на тротуар падало. А на Чкаловском ночью, сука, как в океане страшно. Сметана, конечно, сдуру туда зашел. Но ему кто-то раньше сказал, что там один кент свою тачку продает. Вот он к нему и держал путь. А тут эти упыри – стоять, бояться! Сделали харакири Сметане. Говорят, аккуратно так разрезали ему живот – от одной до другой бочины.
– Жестка-а-а-ач… – то ли восхищенно, то ли испуганно протянула Майка.
– Ну, – кивнул ей Вадик. – А я вам за что толкую? Короче, насчет бабла – это надо было вчера суетиться. Перехватили бы Сметану до упырьков и просто ему пизды дали. Живой бы сейчас был по крайней мере. И мы при деньгах. А так – ни Сметаны, ни денег.
После того, как Вадик зажестил со своей историей про Сметану, все силовые варианты, предлагаемые Бан-коком, отвалились как-то сами собой. Ненасильственный метод отжима всем показался симпатичней. Жора сиял оттого, что его наконец услышали, и через пару часов мы уже сидели на подоконнике в каком-то левом подъезде.
Когда лох сам тащит тебе бабло, это, конечно, в разы приятней, чем беготня за ним по всему Ростову. Лошки входили время от времени в подъезд, немного шифровались, потом спрашивали «чо, есть чо?», Жора чинно кивал, мы с Вадиком принимали от них лавэшку, а Майка с умным видом уходила «за товаром» на пару этажей вверх. Там она соскребала чутка известки со стен и засыпала ее в пакетики. Угрюмый Банкок придавал веса нашему предприятию, изображая жесткого типа́. Без него было бы несолидно.
В перерывах Жора, который придумал всю схему, приставал к Майке, чтобы она заранее наскоблила известки в свои кулечки, но ей было лень. К тому же она считала, что так прикольней.
– Отвянь, – говорила она Жоре, передавая дымящийся косячок Вадику. – Мы же мафия, а не какой-то паршивый кооператив. Ты бы еще тут кассу поставил.
Мы ржали до слез то ли от ее слов, то ли от зачетной дряни, которую Вадик уже сбегал намутил на лоховские бабки, а лошки все шли и шли один за другим, желая хапнуть недорогой известки со стенок в нашем подъезде. Рядом стояла путяга, а хитрожопый Жора цены на наш «товар» установил самые человеческие. По сравнению с реальными барыгами мы брали сущее ничего. Так что все по-честному, без обмана – у волшебника Сулеймана.
Правда, через полчаса Жора посчитал общий доход и прикинул, сколько надо продать известки, чтобы закрыть мой долг бандосам за спаленную шмаль. Выходило, что даже при такой бойкой торговле мы должны были простоять в подъезде около двухсот лет.
– Двести четырнадцать, если совсем точно, – сказал он, заканчивая царапать свои вычисления на стене выше филенки.
– Не успеем, – вздохнул Банкок. – Толяну раньше надо.
– По-любому, – подтвердил я.
– А если только на дурь, то нормально, – блаженно улыбнулся Вадик.
Свое погоняло Купэ он получил за компактные габариты, спортивный вид и добродушный настрой по жизни. Вадик умел располагать к себе.
Финансовый диспут был прерван огромным армянином, который, тяжело отдуваясь, поднимался по лестнице и уже с площадки нижнего этажа стал приглядываться к Банкоку. На нас он тоже поглядывал, но Банкок его интересовал конкретно.
– Палево, – шепнул Вадик. – Сперва его отоварит, потом и всех нас.
– Валим, – так же шепотом ответил я.
Однако свалить мы не успели. Армянин остановился посреди лестничного пролета и закупорил его надежней, чем плотина на Цимлянской ГЭС.
– Эй, – сказал он, глядя на нашего «охранника». – Ты ведь Банкок?
И Банкок не стал отпираться. Он привык вывозить за базар.
– А шо за тема к Банкоку? – с некоторой даже дерзостью поинтересовался он.
– Тема такая, шо надо договориться.
Армяне в Ростове, хоть и говорят многие с армянским акцентом, «хэкать» и «шокать» стараются наподобие коренных ростовчан. Лютый замес. Этот не был исключением.
– С мамой своей договоришься, – продолжал буровить Банкок. – А мне сейчас некогда. Я на работе.
– Эй, ты погоди, – настаивал армянин. – Возьми перерыв. Мне с тобой дело обсудить надо. Вот тебе.
Он протянул Банкоку десять баксов.
– Теперь у тебя оплаченный перерыв.
Банкок взял десятку и уставился на армянина.
– Подымемся в квартиру ко мне, – предложил тот. – Один в один потолкуем.
– Один в один ты со своим поцом потолкуешь, – отрезал Банкок. – И то, если он у тебя разговорчивый.
– Ну, не хочешь в квартиру – давай во двор спустимся, – развел руками армянин.
Ему явно не хотелось общаться при нас. А нам-то как раз хотелось. Майка от любопытства спрыгнула с подоконника и, перегнувшись, уже повисла на перилах, чтобы ничего не пропустить.
Банкок молча смотрел на армянина.
– Ну хорошо, – наконец уступил тот. – Здесь так здесь… Ты ведь знаешь моего сына?
– Нет.
– Сева Амбарцумян зовут.
– Нет.
Армянин вздохнул и слегка закатил большие глаза, как бы соглашаясь и на это.
– Вы его называете Хаттаб.
– А-а, Хаттаб… Знаю. Поцеватый такой. – Банкок даже не думал считаться с отцовскими чувствами собеседника.
– Слушай, он не виноват, что не может за себя постоять! – возмутился армянин. – Ему всего двенадцать. Он просто хороший мальчик. Музыку любит.
– Мы все музыку любим, – спокойно ответил Бан-кок. – Ты шо хотел? Говори свою тему, а то у меня перерыв заканчивается.
Армянин кивнул и вытер блестевший на лбу пот.
– Короче, у меня к тебе вопрос – сколько примерно ты сшибаешь с моего сына за неделю?
Банкок пожал плечами:
– Ну, я не знаю… Их таких много на райончике. Это надо на всех терпил поделить.
– Ну, хотя бы приблизительно.
– Баксов десять… А шо такое?
– Я предлагаю устроить все по-другому.
– Это как?
– Ты получаешь от меня напрямую двадцатку в неделю. Твердая ставка! – Он поднял свой толстый армянский палец как восклицательный знак. – И за эту оплату крышуешь моего сына.
Банкок впервые за весь разговор слегка растерялся и даже обернулся на нас. Подобные предложения ему еще не поступали.
– Крышую… то есть как?.. Типа, по-настоящему?
– Вот именно! Как настоящий взрослый бандит. А я тебе за это отстегиваю. Каждую пятницу. Только чтобы все чинно – никто на районе его больше не трогает. Ходит, где хочет. Денег при себе носит, сколько ему надо. Дополнительная плата с него никем не взимается. Если кто другой решит его прессануть – ты за него вписываешься. Хорошо? Как думаешь – договоримся?
Банкок вопросительно посмотрел на Жору, признавая его первенство в тонких материях, и тот уверенно кивнул.
– Забились, дорогой, – Банкок протянул руку счастливому отцу Хаттаба, и тот с готовностью ее пожал. – Считай, есть у твоего пацана крыша. Аванс можно сразу за две недели вперед?
Пересчитав связанные со счастливым подъездом доходы, Жора сообщил нам, что с учетом армянской мзды общий срок сбора необходимой суммы сокращается.
– Теперь это двести тринадцать лет.
– Э, погоди, – вмешался Банкок. – Мне вообще-то самому бабки нужны. Я видик хочу купить. Коллекцию Брюса Ли почти всю собрал, а смотреть не на чем. Ты же сам ноешь про то, что я тебя запарил приходить со своими кассетами.
– Это да, – согласился Жора. – После тебя нужно долго проветривать.
– Носки всегда постираны.
– Спорное утверждение.
– Кажись, в ебальничек захотел?
Жора хитро улыбнулся и принял неизбежное:
– Ну, значит, опять двести четырнадцать. Хотя, подожди-ка…
Он уставился на свои вычисления над филенкой, а потом начал царапать что-то поверх них. Тем временем желающих двинуться вполне доступной по цене качественной ростовской известкой становилось все больше.
В маркетинге Жора знал толк. Шепнув о нашем форпосте нужным пацанам, он обеспечил устойчивый приток клиентуры. Оставалось только понять, когда надо будет свернуться, чтобы не огрести люлей. В принципе, этот момент уже приближался. Пока Жора считал заново, Майка успела сходить наверх два раза.
– Все-таки я ошибся, – отлип, наконец, Жора от стены. – Запятую не там поставил. Поэтому в итоге получилось так много.
– А сколько должно быть в натуре? – спросил Банкок.
– Две целых четырнадцать сотых года.
Банкок на пару сек завис. Моргнув несколько раз, он спросил:
– А четырнадцать сотых года – это сколько?
– В любом случае долго, – махнул испачканной в известке рукой Жора. – Толяну надо быстрее.
– Точняк, – снова согласился я.
Тем более, дурь уже кончилась, и надо было предпринимать что-то еще.
Но тут нас накрыли менты. Входя в подъезд, они, видимо, придержали дверь, и привычного хлопка снизу не долетело. К тому же Банкок отвлекся на Жорину бухгалтерию и позабыл о своих прямых обязанностях – стоять на стрёме. Короче, примерно через минуту после Жориного озарения нас уже приемисто шмонала пара недружелюбных сотрудников. По ходу, Жора все-таки перестарался с маркетингом. Кто-то из его пиар-агентов про нас настучал.
Сам он решил не выяснять причин провала и немедленно сделал вид, что он не с нами. Деловито насвистывая, Жора двинулся навстречу поднимающимся по лестнице ментам, с понтом он живет в этом подъезде, а к этим упырькам между этажами не имеет никакого отношения.
Но утечка, видимо, была мощной. Менты оказались осведомлены не только по месту расположения, но и по количеству «барыг».
– Их пятеро должно быть, – сказал один сотрудник другому, и торопливый Жора был принят первым из нас.
«Поспешишь – людей насмешишь», – любила повторять нам с братом мудрая Николаевна, а я, когда был совсем мелким, ломал голову над ее словами, не улавливая связи между спешкой и юмором.
Теперь стало понятней. Майка хохотала над перебздевшим Жорой так долго, что у нее заболел живот. Трава держала еще будь здоров. Майка то хваталась за пузо, то отталкивала ментов, которые пытались ее пошмонать, а те, конечно, догадывались, почему она не может остановиться. В итоге она чуть не задохнулась от этой ржаки, но зато у нас ничего не нашли. Шмаль мы, к счастью, всю выкурили, а известка в карманах – ну мало ли какая блажь придет в голову придуркам. Короче, предъявить нам они могли только исцарапанную Жорой стенку. Да и то он напирал на то, что мы тут занимаемся самообразованием.
– Я товарищей подтягиваю по алгебре. У меня общественная нагрузка.
Жора умел любую ситуацию обернуть себе в плюс. Даже самую палевную.
Хорошо, что менты не поднялись на пару этажей выше. Майка успела там обскоблить полстены до бетонной панели. Вот это нам уже трудней было бы объяснить. Действительно – на фига нам известка в таких объемах?
Так или иначе, торговлю пришлось свернуть. Сотрудники стояли у подъезда, пока мы не ушли из двора. Банкок предложил занять новый подъезд, чтобы не прерывать развитие бизнеса, но Жора резонно указал на то, что сначала необходима маркетинговая работа.
– Надо же сперва тему по райончику запустить – стоим там-то и там-то. Доза тянет на столько-то. Мы живем в информационную эпоху, май френд.
На «френда» Банкок рассердился и хотел Жоре втащить за все разом – в том числе и за поведение в момент шухера, но Вадик его отговорил.
– Я же предупреждал, – сказал он. – Толку никакого не будет. Все тлен и суета. Надо пойти новой травой затариться. Лавэшки еще до фига. Всем – мир.
Обозначив свою философскую позицию, Вадик ушел, и Жора, опасавшийся в его отсутствие огрести все-таки от Банкока, внес предложение о приостановке коммерческих операций.
– Давайте завтра продолжим. У меня сегодня еще пара важных дел.
Глядя ему в спину, которая удалялась намного быстрей, чем спина Вадика, Банкок задумчиво сказал:
– Может, тогда на Сквозняк? Там уже стопудово народ собрался. Пыхнем, посмотрим, чо к чему.
– Не, братка, – ответил я. – Мне в больничку надо.
– На перевязку?
– Повидаться с одним человеком.
– Ну, давай.
К Тагиру в госпиталь я хотел поехать еще с утра, но отвлекло все вот это. Теперь было самое время. Майка зачем-то увязалась со мной.
* * *
Всю дорогу по Мечникова до Комсомольской она помалкивала, хмурила лоб, а когда проходили мимо памятника на площади, вдруг заговорила о нем.
– Приколись, мне в детстве он казался похожим на огромную шоколадку. Тебе нет? Все время мечтала, чтобы такой вот кусок шоколада подарили.
Пока мы банчили известкой в подъезде, на город пролился отличный дождь, и обелиск теперь блестел как плита из черного льда.
– Ты бы столько не съела, – сказал я.
Она, как всегда, торопилась и шла уже чуть впереди, оборачиваясь время от времени на ходу, чтобы подмигнуть или показать язык. У нее раньше при ходьбе за плечами мотался из стороны в сторону длинный хвост. Рыжий такой был. Как маятник фигачил. Потому что она шла всегда спортивной походкой – быстрой, решительной, дерзкой. Будто атаковала. Но вот теперь почти лысая. Как те пацаны в госпитале. Хотя походка все та же. Только за спиной уже ничего не мотается.
– А еще этот солдат золотой меня реально прикалывал, – не унималась Майка. – Я все думала – ну с хуя ли он в небо смотрит? Вставала рядом и тоже туда смотрела. Надеялась – может, увижу чего… А сейчас такое ощущение, что его тупо прёт. Тебе не кажется, будто он лишку хапнул?
Она даже остановилась и показала на обелиск обеими руками.
– Он умирает, – ответил я. – Это же солдат. Его убили. Видишь, у него автомат в руке.
– Да вижу я. Жалко, что не полностью нарисовали. Золота им не хватило, что ли?.. Жмотье. Ствол, кстати, зачетный. Хотел бы себе такой?
– Так а то ж, – хмыкнул я. – ППШ кто не хочет? В нем патронов в два раза больше, чем в «калаше». Такую машинку раздобыл – и только в путь. Голодным точняк не останешься. Любые мутки мутить можно.
– Насчет муток, – сказала Майка, когда мы сели на 27-й и поехали вдоль сквера. – Меня эта тема с полтосом для бандюганов уже не греет.
– Соскакиваешь? – усмехнулся я.
– Да мы никогда его не соберем, Толян! Сам посуди. Ну, прикинь чо к чему.
– Короче, сливаешься.
– Да сам ты сливаешься! – она заорала чуть не на весь автобус.
Хорошо, там кроме нас только четверо гопарей на задней площадке терлось, да пара старушек впереди. Гопники до этого над чем-то ржали, а услышав Майку, стали поглядывать в нашу сторону. Бабушки осуждающе завздыхали.
– Ты не ори, – сказал я Майке. – Гопота вон напряглась.
– Да в жопу их! – Она отвернулась к окну.
Автобус уже повернул, и водила втопил по прямой. Молчали мы до самого РИЖТа. Только там, глядя на это странное здание, похожее на Мойдодыра с круглым корытом, она снова заговорила:
– Толик, ну это реально не моя проблема.
– Да?.. Вообще-то, из-за тебя все затеялось.
– С какого перепугу из-за меня?
– С такого.
– Не гони. Это все Дёма виноват.
– Сама не гони. Ежу понятно, что если б ты не захотела, то никогда бы и не поехала к этим бандосам. Дёма тут ни при чем. Он бы тебя в жизни заставить не смог. А если б ты не поехала, ничего бы и не было. Во-первых, мне не пришлось бы вписываться. Во-вторых, сарай со шмалью бы не сгорел. Так что мне-то втирать не надо. Свою тему какую-то, по ходу, мутила.
Поняв, что ее раскололи, Майка скорчила дурацкую рожу. Она всегда так делала, когда чуяла за собой косяк. Мы как раз поворачивали, и она привалилась ко мне, как будто это не автобус на ростовской улице повернул, а феррари на гоночном треке.
– Хорош, Майка, – сказал я. – Рука болит.
– Не, ну а чо? – Она ткнула меня кулаком под ребра. – Реально круто могло получиться. Бандиты, заложница – как в кино. Вдруг бы я там нормального пацана встретила. Не такого лошка, как вы все. Взрослого, крутого, серьезного.
– Ага, – кивнул я. – С тачкой, бабками и стволом.
– Вот именно, – Майка вызывающе вздернула подбородок. – У вас-то, лохов, что есть? Ну чем ты можешь себя показать? Кому нужен твой рэп?! Все эти твои негры?!
– Бандиты круче?
– В сто миллионов раз.
– Ты на себя посмотри, – я улыбнулся и покачал головой.
На ней был конкретный рэперский прикид. Широкие штаны, безразмерная футболка. С новой стрижкой она легко канала за парня.
– Да пошел ты… Короче, если бы вы не припёрлись и не спалили тупой сарай…
– Ты бы нашла своего принца, – засмеялся я.
Майка, вообще, была клевая. Трудная, чокнутая, но клевая. Пацаны с Рабочего городка признавали ее прикольней обычных девчонок, и на районе она ходила в уважении. Если кто в этом сомневался, она легко могла и вломить. Лет с пяти, наверное, начала заниматься самбо, а потом – каратэ. Удар у нее был хорош. Я сам пару раз испытал. Хотя с виду, конечно, не скажешь. Николаевна всегда называла ее «дохлятинкой». С любовью называла – не ради чтоб посмеяться. А «дохлятинка» могла так приветить в солнечное сплетение, что приседай не приседай, хер отдышишься.
До своего нового этого прикида с широкими штанами и стриженой головой она гоняла по району в черной косухе с шипами и клепками, в красной мини-юбке и драных колготках в сеточку. Плюс рыжий хвост, который в случае непоняток, разборок и терок летал из стороны в сторону, как нунчаки. Майка могла зарядить этим хвостом как хорошей плеткой. Больно – не больно, но когда тебе в драке прилетает с разворота в рожу такой метлой, да еще хлестко, с оттяжечкой, поневоле задумаешься – а за правое ли дело ты стоишь.
– Рэп когда-нибудь будет круче бандитов.
Услышав это, она засмеялась, будто я прогнал уже самые тупые порожняки. Но мне было пофиг.
– По-любому. Сама увидишь.
– Ну, а чего тогда паришься с этим полтосом? – Она продолжала меня жестко выстебывать. – Заделайся по-быстрому в звезды, собери бабла. Отличный план, по-моему. Расплатишься с бандюками. Потом продюсеры набегут, от фанатов отбоя не будет. Еще Дёме на лечение подкинешь. Ему теперь долго лекарства будут нужны.
Все сходится, бро. Нужно-то всего пару-тройку суперхитов забабахать. Чтобы весь Ростов подохуел. Ну и Москва до кучи.
– Я забабахаю.
– Чо-то не слышала от тебя их пока. Третесь на Сквозняке с понтом крутые, а сколько народу вас слушает?
Пара дебилов в «Дуньке» и столько же в «Парадоксе»?
Не нужен никому твой рэп.
По факту она, конечно, была права. Если и появлялся рядом кто-нибудь, хотя бы отдаленно похожий на продюсера, то ограничивалось все в итоге одним-двумя выступлениями за сотку баксов или никчемной работой на радио. Но мы не сдавались. Пока не нашли свой комп, Вадик ходил к друзьям типа рубиться в Doom и, дождавшись положенного ему часа, загружал не игру, а музыкальные программы, которые приносил с собой на дискетах. Этой зимой компьютер у нас появился, и мы сутками сидели за ним у Вадика на Нахаловке, не снимая курток, потому что электричества у него в халупе хватало либо на комп, либо на обогреватель. Когда включали то и другое, выбивало пробки. Но рэпчик писался, и хиты были на подходе – мы это чувствовали. Оставалось совсем немного.
– Все будет, – сказал я Майке. – Не ссы.
– Да я особо-то и не ссу, – ответила она мне.
Я еще продолжал убеждать ее рассказами о том, как это круто, когда стоишь на сцене перед толпой, но Майка уже не слушала. На площади 2-й пятилетки она толкнула меня и кивнула в сторону гопников на задней площадке.
– Видал?
– Что? – не понял я, раззадоренный, как павлин-чик, историями о собственной крутизне.
– Они только что вышли и потом снова зашли.
– На хера?
– Тупишь? Они все время на нас смотрят.
Гопота действительно активно шушукалась, кучкуясь и косясь в нашу сторону. За такой прикид, как у нас, на ростовских улицах легко можно было выхватить по самое не балуй. Город у нас широко мыслящий, однако чтущий традиции. Вся эта негритянская тема с рэпом на Дону приживалась непросто.
Когда мы сошли, упырьки выпрыгнули за нами. Сначала они еще держали дистанцию, так что до нас почти не долетали их гнусавые голоса, но стоило свернуть в проулок – и расстояние между нами начало быстро сокращаться. Скоро их смех, сильно напоминавший вопли гиен из передачи «В мире животных», звучал уже практически за спиной.
– С тремя не справлюсь, – предупредил я Майку. – Плечо болит. Можем не вывезти.
– Не ссы, – ответила она негромко. – Ща будет весело.
Она резко остановилась и, прищурив глаза, уставилась на гопников.
– Малой, – пискляво сказал один из них. – Ты можешь валить, а длинный пусть остается. Побазарить надо.
Они явно приняли Майку за мелкого пацана. Это было нам на руку.
– Ты поаккуратней, – начал я тянуть время в ожидании, пока она зайдет им со спины. – Приспусти колеса. Вы с кем, вообще?
