Андрей Фричко
Побег в никуда: Апокалипсис по расписанию (с бонусным бредом в подарок)
Часть 1
Вахта в Москве или как надежда исчезла.
ДНЕВНИК МОСКОВСКОЙ ВАХТЫ
Записки сортировщика отчаяния
-–
Февраль, 2023. 5:47 утра.
Последние 5000 рублей жгли карман, словно гребаный динамит, готовый рвануть в любой момент. Билет на автобус до Москвы – не побег, а капитуляция. Город возможностей? Да, если ваша возможность – стать пушечным мясом для инфоцыган, торгующих воздухом, или шестеркой в подпольном цеху, где пахнет потом и разбитыми мечтами .
Вокзал встретил меня ледяным дыханием. Снег – не белый, а серый, как лицо менеджера из HR.
-–
День 1. Офис «Золотые перспективы».
Коридоры завалены чемоданами призраков – таких же, как я. Сорок пар глаз, пустых, как бутылки после дешевой водки. Девушка за столом улыбалась так, будто тренировалась перед зеркалом: губы вверх, душа – в пропасть.
– Осталось два места. Сортировщик на маркетплейсе.
– Что делать?
– Жить, – блеснула она зубами, похожими на надгробия.
-–
День 7. Комната 8×8.
Восемь тел, восемь запахов: дезинфекция, перегар, страх. Сосед слева – парень из Дагестана, шепчет по ночам о кирпичах и долгах. Справа – студент-философ, который теперь верит только в силу энергетиков.
Работа: 12 часов, конвейер, коробки с надписью «Хрупкое». Ирония? Да. Мои кости трещат громче, чем китайский пластик. Бесплатная еда – десять кусков хлеба и суп, который пахнет тюремной баландой. После смены – крекеры из автомата. Они хрустят, как мои последние иллюзии .
-–
День 14. Бунт желудка и души.
Мне не доплатили. В кармане – 4000 рублей. Начальник ухмыляется: «Не нравится? Беги».
Москва – это гигантский нарратив лжи. Инфоцыгане в костюмах за 100к рубят правду-матку на камеру: «Как заработать миллион за день!». Их студии пахнут деньгами и кокаином.
--
ГЛАВА ВТОРАЯ. ФИНАЛЬНЫЙ ВЫДОХ
«Москва: инструкция по исчезновению»
-–
День 15. Хостел. Клетка для кроликов.
Последние 3000 рублей превратились в четыре дня в комнате, где пахло сыростью и чужими поражениями. Сосед – парень с акцентом, который резал «спасибо» как «спасИбо». Обучение официантскому ремеслу: «Неси тарелки, улыбайся, не гадь в холодильник». Вечером он сунул мне таблетку, будто пропуск в закрытый клуб:
– Хочешь раскумариться?
Ответил «да» раньше, чем осознал, что это билет в один конец.
-–
День 16. Подпольная аптека.
Железная дверь в центре Москвы – как портал в ад, только вместо чертей – бабка с лицом таможенника. На полках: вода «Святой источник» и лирика, упакованная в газету «Правда». Глотаю пять штук. Тело плывёт, будто меня вывернули наизнанку и бросили в кипяток.
Москва плыла, как гнилой айсберг в море амфетаминового дыма. Пять таблеток лирики – и я стал сейсмографом, дрожащим от каждого шага по этому асфальтовому пеклу. Дворы сжимались, как кишки бетонного монстра, а узбеки – их было трое, или тридцать? – пронеслись мимо, сверкнув зубами и кривыми взглядами. Они знают, – подумал я, впиваясь ногтями в ладони. Сейчас вырвут горло, как псы. Но они растворились, оставив за собой шлейф махорочного дыма и мою паранойю, липкую, как смола.
Хостел врос в стену, как гриб-паразит. За стойкой – кансьержка, существо с лицом куклы Барби, которую забыли в микроволновке. Ее глаза – два лезвия. «Ключ», – сказала она, и я ждал, что ее челюсть треснет. Только тронь меня, пиявка, – бормотал я про себя, чувствуя, как адреналин стучит в висках. Отгрызу ухо, брошу его тебе в прокуренные легкие, посмотрим, закашляешь ли ты кровью.
На кухне пахло тлением и надеждой. Холодильник гудел, как умирающий космический корабль. Внутри – пакет кефира с чужой фамилией и багет, твердый, как дубинка ОМОНа. Я впился зубами в хлеб, крошки падали на пол, словно пепел после взрыва. Кефир тек по горлу – холодный, кислый, как слезы клоуна, который понял, что цирк сгорел.
Кровать была капсулой для самоуничтожения. Пружины впились в ребра, матрас шептал: Ты уже труп, просто еще не начал вонять. Потолок кружился, рисуя спирали – может, это карта побега? Или просто галлюцинация, пока мозг размазывается по черепу, как варенье по асфальту.
Где-то за стеной смеялись. Или плакали.
Спал, прижав к груди украденный из столовой нож.
-–
День 19. Алтуфьево. Ковчег для лузеров.
Комната. Соседи за стеной – два гомика, стонущие под дешёвый техно. Дверь подпираю тумбочкой, словно готовлюсь к зомби-апокалипсису. Новый сосед – парень в кроссовках с дыркой на пятке. Просыпаюсь от храпа: он спит на полу, свернувшись калачиком, как пёс. Утром его вышвыривают. «Здесь даже отбросы не задерживаются», – думаю, жуя вчерашний хлеб.
-–
День 21. Ресторан «Цирк».
Перевели в центр. Шеф-повар – мужик с татуировкой «Бог ненавидит слабаков» на шее. Коллега тычет пальцем в официанток:
– Тут три гея, две лесбиянки… цирк уродов!
Смотрю на него: лицо – как мокрая губка, глаза – две прокисшие вишни. «Главный урод здесь – ты», – не говорю вслух. Разносил борщи, притворяясь человеком.
-–
День 28. Последняя смена.
Украл два стакана Jack Daniel's – бокалы звенели, как мои нервы. В сумку запихнул йогурт с черникой. «Это не кража. Это компенсация за сломанную психику», – рационализирую, пока бегу к автобусу.
-–
Эпилог. Дорога домой.
Автобус. Сиденье впивается в рёбра. В кармане – 500 рублей и чек из аптеки. Месяц Москвы выжег душу, оставив пепел. За окном – серое небо, одинаковое и там, и здесь.
Оказалось, всё просто: чтобы выжить, надо стать призраком. Невидимым. Без запаха. Без имени.
Москва не съела меня. Она пережевала – и выплюнула обратно.
-–
«Москва не оставляет шрамов. Она стирает кожу. И ты даже не кричишь – ты уже привык».
-–
P.P.S. Если найдёте эти стаканы – верните шефу. Пусть подавится.
Часть 2
ПРОЛОГ I: КАМЕНЬ, КОТОРЫЙ УКАЗАЛ НА ДНО
Сочи. Город-призрак, застрявший между морем и горами, как прокисший бутерброд в зубах пьяного туриста. Октябрьский воздух висел тяжёлым одеялом, пропитанным запахом гниющих водорослей и чьей-то несбывшейся мечты о курортном романе. Меня звали Андреем, но это имя теперь казалось чужим – как бирка на трупе в морге.
Увольнение из отеля «Альфа» я встретил с облегчением. Последние полгода я выливал в себя дешёвый ром, наблюдая, как богатые ублюдки в панамах за 10 тысяч рублей размазывают по стейкам икру, которую им приносили на серебряных подносах. «Стойка бара – это фронт, – думал я тогда, – а я – солдат, стреляющий в себя из шота за шотом». В тот день, когда менеджер с лицом пластикового манекена сказал «ты уволен», я выпил залпом весь текилу из бутылки под стойкой. Мир превратился в калейдоскоп из осколков стекла и смеха горничных.
Бабавоз приехал на рассвете. Его «Жигули» цвета ржавой крови вползли во двор, скрипя тормозами, будто старик, сползающий в могилу. Мы молча загрузили чемоданы – вернее, два рюкзака и пластиковый пакет из «Пятёрочки». Дед, сдавший нам комнату, напоминал гнома из ада: сгорбленный, с глазами-щелями, он ковырялся в своём царстве из холодильников, стиральных машин и прочего металлолома, словно собирал армию для восстания машин.
Комната на втором этаже пахла сыростью и смертью тараканов. Балкон, заваленный окурками, смотрел во двор – на свалку, где дед каждое утро проводил ритуалы, стуча молотком по железу. «Он или чинит, или разговаривает с демонами», – подумал я. Кровать была одна, узкая, как гроб для близнецов. Мы легли, не раздеваясь. Бабавоз повернулся к стене, я – к окну. Холод пробирал до костей, будто в комнате жил призрак, высасывающий тепло.
– Ты плачешь? – спросил я, услышав хлюпанье.
– Нет. Это аллергия на эту помойку, – пробурчал он, указывая на плесень в углу.
На следующее утро голод сводил желудок в узел. Деньги кончились. Мы бродили по двору, словно зомби, пока я не заметил камень. Он лежал не так – слишком ровно, слишком нарочито, будто его положила рука параноика, прячущего последнюю надежду.
– Хочешь фокус? – я подмигнул Бабавозу, отковыривая камень ногтем.
Под ним был свёрток. Белый порошок блестел, как снег в аду.
– Это… сахар? – Бабавоз потрогал его, оставив жирный отпечаток.
– Сахар мечты, – я фыркнул.
Тараканы на кухне смотрели на нас свысока, пока мы нюхали дорожки через купюру в 50 рублей. «Стоп, – подумал я. – Это же 50 рублей… Чья-то сопля осталась на Ленине».
Кокаин ударил в мозг, как молот. Мир заиграл красками: зелёные пятна на стенах стали танцевать, голос деда за окном превратился в рок-балладу на языке троллей.
– Надо позвать Машу, – сказал я, ощущая, как слова вылетают изо рта радужными пузырями.
ПРОЛОГ II: 12 ЧАСОВ ДО ТОГО, КАК МИР СТАЛ ПЛОСКИМ
Маша приехала в платье, которое кричало «Я – грех в материальной форме». Её губы были красными, как сигнальная ракета, волосы пахли дешёвым шампунем и авантюрой.
– Ты знаешь, как умер мой хомяк? – она упала на кровать, рассыпая порошок по простыне.
Мы слушали историю трижды. В первый раз хомяк взорвался от переедания семечек. Во второй – ушёл в секту веганов и покончил с собой, не выдержав лицемерия. В третий – его съел кот-рецидивист по кличке Сталин.
– А потом я встретила его в астрале, – Маша закатила глаза, нюхая очередную дорожку. – Он сказал, что Вселенная – это желудок Бога, а мы – непереваренные крошки.
Бабавоз сидел на краю кровати, лицо жёлтое, как газетная бумага. Его пальцы дёргались, будто ловили невидимых мух.
– Я не вывозжу, – прошипел он. – Она… как радио с разряженными батарейками.
Но Маша не умолкала. Она говорила о родителях-алкоголиках, о школе, где учительница биологии пыталась соблазнить её креветкой из аквариума, о том, как однажды продала почку за билет на концерт «Ленинграда».
– Может, встречаться? – она вдруг встала, поправляя чулок, который сползал, как надежда.
Мы шли к автовокзалу через рынок, где торговали китайским ширпотребом и душами. Маша цеплялась за мою руку, её голос звенел, как разбитое стекло:
– Представь: я буду готовить тебе борщ, а ты будешь бить посуду в припадках творчества!
Я молчал. Её слова смешивались с рёвом автобусов, криками таксистов, воем собаки, прикованной к ларьку с шаурмой.
– Ответь! – она остановилась, и в её глазах мелькнула тень того хомяка, который всё ещё искал выход из желудка Бога.
А что, если… Мысль ударила, как ток. *Что если мы встретились до того, как я узнал, что любовь – это просто химия в мозгу, или после, когда уже не осталось нейронов для веры?
– Я… не знаю, – выдавил я.
Она уехала на автобусе, который пах соляркой и апельсиновым дезодорантом. Я смотрел, как её лицо тает за грязным стеклом, и вдруг понял: кокаин кончился.
ЭПИЛОГ БЕЗ НАЗВАНИЯ
Мы проспали 16 часов. Проснулись от того, что дед стучал молотком по холодильнику, выбивая ритм похоронного марша.
Бабавоз копался в торбе, где лежали:
– пустой свёрток;
– смятая пачка «Беломора»;
– презерватив с истёкшим сроком годности;
– ключ от квартиры, которой у нас не было.
– Есть? – он повернулся, и я увидел в его глазах ту же пустоту, что и в торбе.
Солнце било в окно, разрезая комнату на полосы. В одной – я, в другой – он. Где-то между нами висел вопрос Маши, как нож, забытый на проволоке.
– Может, сходим к деду? – я кивнул вниз. – У него там стиралка с мотором… Мясо в морозилке?
Бабавоз фыркнул. Дед в это время завёл бензопилу. Звук разорвал тишину, будто он пилил само время.
Мы легли обратно. Холод пробирал сильнее. Я закрыл глаза, и передо мной поплыли образы:
– Маша, кормящая хомяка, который ест свой хвост.
– Дед, строящий из холодильников Вавилонскую башню.
– Бабавоз, плачущий в стену, из которой сочится чёрная смола.
Голод, холод, торба… Всё как было. Всё как будет.
Где-то за стеной взвыла бензопила. Или это смеялся Бог, наблюдая, как две крысы в клетке жуют собственные хвосты?