Андрей Драгунов
Садово-парковый пейзаж
© Андрей Драгунов, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Когда сквозь ветки смотришь на луну…»
Когда сквозь ветки смотришь на луну,
то кажется – она как будто рядом
с твоим окном… Сентябрьскую игру
ведёт листва за школьною оградой.
И в свете полуночных фонарей,
то бишь луны и звёзд, сквозь ветки сада,
вдруг замечаешь, что идут быстрей
часы, которым никуда не надо
уже спешить… О, суматошный век!
Часы бегут, как школьник на поверку —
успеть к уроку. Старый человек
спешит к автобусу, протискиваясь в дверку,
как в лучший мир, где сухо и тепло,
где листья сквозь деревья пропускают
полночный свет, и оттого светло
в подлунном мире. Осень наступает.
Сентябрь 1 2012 г.
«Что тебе не сидится дома – тепло и сухо…»
Что тебе не сидится дома – тепло и сухо.
География комнаты изучена, как по нотам,
до чернильного пятнышка. Чайник на кухне глухо
ухает, добавляя к твоим заботам
ещё и это. Деревья в окне, как мачты —
только парус сдулся, и облако как-то мимо.
И твоё отражение в пыльном стекле маячит,
точно пестик в колоколе – молча и сиротливо.
И спасение только – уткнутся лицом в подушку.
Может быть, это выход, чтоб не бежать из дома.
Или из репродуктора старый романс послушать
в исполнении той, кто была тебе так знакома.
Или лучше выпей из холодильника водки —
лучше не будет, но маленькое помутненье
только на пользу. Осенью день короткий —
оттого-то все мысли путаются от волненья…
Сентябрь 2 2012 г.
«Я пытался уехать из города, где я родился…»
Я пытался уехать из города, где я родился,
но, в конечном итоге, всегда возвращался обратно,
как воскресное облако, смяв за неделю границы
своего пребывания в дальних краях, вероятно.
И как смятое облако в поисках лучшего неба,
я скитался в чужих городах, торговал на базаре,
побирался у храма… И с коркою чёрствого хлеба
спал в обнимку, боясь, чтоб его не украли.
И теперь я вернулся. Прошло, вероятно, полжизни…
Никого не осталось, кто был мне действительно дорог.
И под ноги слетают, жару пережившие, листья…
Скоро кончится год, и покроется инеем город.
Сентябрь 3 2012 г.
Стул
Вот старый стул – и больше ничего
о нём не скажешь… Выцветшая кожа,
протёртая по центру, как окно
в глухой стене, лишь выглядит моложе.
Как много лет он у того окна
встречал гостей, упершись спинкой в стенку,
страдал вместе с «наездником», когда
она кричала что-то про измену… —
свою или его – не разобрать
хранителю той самой старой кожи —
ведь рядом колченогая кровать
их разговор о жизни подытожит,
и всё расставит по своим местам.
А стул в углу, свидетель откровений,
возле окна читает по губам
случайной птицы, как легки мгновенья,
как краток век!.. И что ему стоять
в своём углу, за запылённой шторой
уже не долго, что, увы, летать
ему не суждено… – лишь разговоры
о том о сём – его простой удел.
В окно увидишь только часть картины,
что дополняет лишь обилье тел
в его объятиях, но даже половина
из них не видит, как он постарел,
как выцвела обивка, стёрлись ножки —
он просто стул для сохраненья тел…
Ну, может быть, свидетель… – так немножко.
Сентябрь 6 2012 г.
Дом на улице Чайковского
Я блуждал в старом доме, в котором нет места словам
от обилия мебели. Лампа в сплошной паутине
светит так, что не видно углов – только чёрный провал,
точно чёрный квадрат на одной популярной картине.
Здесь, наверное, даже и призрак не смог бы найти,
где находится дверь, или лучше окно с облаками,
чтобы путь оказался короче – земные пути
не всегда достоверны… И даже хорошая память
иногда не спасает от вымысла, как ни крути.
Как ни пробуй протиснуться между диваном и стулом,
чтобы выйти из комнаты… Стрелки рисуют круги
пребывания в доме – так долго, что даже уснула
моя тень в самом дальнем от лампы углу,
где, наверное, раньше хозяин сидел, молчаливо
озаряя пространство, в котором, как в старом стогу,
не отыщешь иголку – она где-нибудь сиротливо
затерялась под ножкой… Но вот – пробивается свет
сквозь закрытые ставни, и тень поспешила вернуться
восвояси. И в дальнем углу, где хозяина нет
уже больше полвека, лишь столик с расколотым блюдцем.
Сентябрь 6 2012 г.
Покидая Италию
Как-то медленно отходит от вокзала
скорый поезд. На расплавленном перроне
три старухи. Ты тогда ещё сказала,
что они как будто чья-то совесть,
заблудившаяся в длинных коридорах
Колизея, не найдя домой дорогу…
Я курю, дым тонет в разговорах.
Поезд движется обратно понемногу.
Сентябрь 7 2012 г.
Продолжение сна
…война, действительно, закончилась сегодня,
и воины, сложив свои пожитки,
спешат домой, чтоб посчитать убытки
от подвигов, в которых тьма Господня
скрывается, как в домике улитка —
до времени, пока в свою дуду
не протрубит «снегирь» полувоенный,
полугражданский… Дети на беду
ещё не выросли… Сказал какой-то пленный,
что это навсегда – вести войну.
Сентябрь 8 2012 г.
Перемена места
Поезд выстукивает «славянку» —
на прощание. Утренняя прохлада
заставляет кутаться спозаранку
в тёплые вещи, а кто-то рядом
спит под простынкой – тепло и сухо.
Чайная ложка в изнеможенье
бьётся в стакане. Храпит старуха
на верхней полке, но без движения.
Как-то немыслимо пахнет чаем —
в поезде это особый случай —
за пригоршню мелочи необычайно
вкусное варево – запах тягучий,
смешанный с запахом воблы и водки,
варёной картошки и старых ботинок…
Если поездка и будет короткой,
то хватит надолго дорожных картинок.
И хватит торговок на старом перроне,
вся жизнь для которых – бегущие мимо
вагоны. И ты – наблюдатель в вагоне
им машешь, прощаясь, почти что учтиво.
А после, как будто бы в вечную стужу
вгрызаешься в только что купленный завтрак
холодный, сырой, несолёный к тому же,
но поезд всё дальше уходит на запад,
и высказать что-нибудь – лишь отраженью
в заляпанном, пыльном вагонном окошке…
Старуха храпит, но опять без движенья.
В стакане болтается чайная ложка.
Сентябрь 9 2012 г.
Козлиная песня
На поле остались раненые – заботы
за шумом победы… Восторженные убийцы
открывают шампанское… Все карты крыты
свежей закуской. Почти счастливые лица.
Знал бы он, поднимая отряд в атаку,
чем всё кончится, видел бы эти лица,
лёжа сейчас в грязи и, как царь Итаку,
вспоминая деревню, но свидеться не случится —
ни ему, ни сотням других, кто в холодной луже
остывает под гром салюта и звон медалей…
но грядущая скоро немая стужа
всё прикроет простынкой до обозримой дали.
Сентябрь 9 2012 г.
«Проснувшись утром, видишь за окном —…»
Проснувшись утром, видишь за окном —
белым-бело – от снега не от света
от фонарей. Хотя ещё темно
должно быть… С наступлением рассвета
все краски переходят в белый цвет.
Лишь чёрный остов спиленных деревьев
маячит на снегу. Холодный свет
их освещает – фонари, как в перьях,
стоят в снегу – немыслимый пейзаж
в начале осени – на юге в это время
заполнен отдыхающими пляж,
и переполнены туристами селенья.
В саду наполнен соком виноград,
свисает с веток, падая на землю…
Молчит под снегом, опустевший сад,
и я смотрю на голые деревья.
Сентябрь 10 2012 г.
«Когда огонь, израненный дождём…»
Когда огонь, израненный дождём,
не угасает до последней капли,
глядишь и думаешь о чём-то о своём,
о жизни, что кончается, не так ли…
О том, что рано облетевший сад,
как дом, оставленный хозяином до срока,
где даже тени меж ветвей глядят
обиженно и как-то одиноко.
О том, что жизнь уже не на двоих,
как было раньше – частые потери
родных и близких, что среди живых
уже не встретишь… И в конце недели
приходишь в старый опустевший дом,
где с потолка холодная водичка
кропит полы, и думаешь о том,
что это не последняя страничка
в твоём писании… И что не навсегда
холодный дождь с потрескавшейся крыши,
и, может быть, прозрачная вода
лишь для того, чтобы на углях слышать.
Сентябрь 12 2012 г.
«Когда я был в саду, то вдруг увидел…»
Когда я был в саду, то вдруг увидел
в окне знакомый силуэт того,
кого лет десять как не слышно имя
среди живых. В распахнутом пальто
он был таким, каким его я помню
в те времена, когда мы по холмам
бродили с ним, и даже тьма Господня
ещё тогда не угрожала нам…
Теперь он там, откуда только тенью,
иль силуэтом за моим окном
напомнить о себе, в недоуменьи
всех оставляя, будто за бортом…
Теперь, когда, став поселенцем неба,
он вдруг приходит в мой холодный дом,
я накрываю рюмку коркой хлеба
и думаю о нём, как о живом…
Сентябрь 12 2012 г.
«Я слышал звук, проснувшись этой ночью…»
Я слышал звук, проснувшись этой ночью,
как будто мыши прогрызают пол,
но звук из-за окна был, был короче
и вдруг исчез, как спрятался под стол,
как в детстве мы. Похожий на пластинку,
заезженную старою иглой —
звук жил недолго, будто половинка
от целого… и как-то сам собой
он растворился и в ночное небо,
туда, где звёзды преграждают путь,
отправился, где, точно крошки хлеба,
рассыпаны созвездья – как-нибудь…
Я вслушивался в ночь, но только эхо
ночного звука где-то в глубине
ещё звучало… будто бы уехал
он навсегда, оставив эхо мне.
Сентябрь 13 2012 г.
«Осень считает дни, оставшиеся до зимы…»
Осень считает дни, оставшиеся до зимы.
Ветер гонит с полей несобранный урожай.
Ночи опять длинней и долговечнее сны…
А сваренный утром кофе, больше похож на чай.
Сентябрь 14 2012 г.
«Осень приходит так, как под утро снег —…»
Осень приходит так, как под утро снег —
быстро и как-то боком, вдоль стенки дома,
пока не успел проснуться, покуда след
так не заметен на белом, но по-другому.
Но пока под утром колдует в саду листва,
укрывая землю от будущего мороза —
сны продолжают сниться, пока слова —
Милый мой, в школу… – звучат не вполне серьёзно.
Сентябрь 15 2012 г.
«За окном квартиры снова дождь…»
За окном квартиры снова дождь.
Мокрый город ещё спит. Под утро
сладки сны. И утренний галдёж
не сбежавших птиц ежеминутно
в сны вплетается, как будто навсегда
этот дождь и звук его по крыше.
На асфальт сбежавшая вода
с чердака – всё тише, тише, тише
по бордюрам, по ступенькам – вниз,
к озеру, что будто чья-то память
сохраняет отраженья лиц,
точно зеркало, которого руками
не потрогать, не разбить об пол…
Медленно водичка меж деревьев
пробирается, цепляется за ствол,
будто за соломинку, в кореньях
согревается и дальше – в тёмный лес,
к озеру, где небо с облаками
отражается, и где из всех чудес —
тишина, как зонт над головами.
Сентябрь 17 2012 г.
«Звон с колокольни завершает день…»
Звон с колокольни завершает день.
Автомобиль под звук из магнитолы
танцует вдоль забора, только тень,
как будто бы не с ним. А светофоры,
как продолженье длинных, длинных фар,
в чьём свете гибнут мотыльки и мошки…
И даже если ты не слишком стар,
передвигаться лучше по дорожке,
держась за поручни. Ещё одна среда
кончается, как вторник, как суббота
в конце концов – банальная игра
календаря… – ненужная работа —
пометка времени – оно всегда вчера,
как вымысел о том, что не случится
с тобой, или с другими – никогда.
И это может только сниться… Сниться.
Сентябрь 17 2012 г.
Из писем к…
Как в средней школе тянется урок,
тянулись дни. Я выходил из дома,
стараясь, покидая свой мирок,
не попадаться на глаза знакомым —
так износился мой домашний вид
с костюмом вместе и рубашкой в клетку —
от клетки так порой в глазах рябит,
что хочется сменить её разметку
на тонкую полоску, но листы
в тетради тоже с клетчатым рисунком.
И даже если по утрам чисты —
напоминают о тюрьме, как будто,
в которую попал… Который год
крою словарь, надеясь на победу
в борьбе с бумагой, но, увы, исход
словесной битвы даже мне не ведом.
Я будто бы на волю отпустил
всех голубей почтовых, но в конверте
не письма о любви – печаль вложил,
надеясь в тайне, что не все мы смертны,
и кто-нибудь прочтёт тетрадный лист…
Туда, вослед, за голубиной почтой
дойдёт не голос даже – только свист,
размноженный в тетради многоточьем.
И может быть тогда, средь облаков,
где обитает разве только ветер,
«запутавшись в скоплении стихов,
я тень знакомую мне встречу»…
Сентябрь 19 2012 г.
«Я ехал за город, к друзьям, на выходной…»
Гости съезжались на дачу.
А. С. Пушкин.
Я ехал за город, к друзьям, на выходной.
Как будто бы погода обещала
хороший день. И никакой другой
приличной мысли не было с начала
моей поездки. Я смотрел в окно —
пейзаж знакомый, но немного разный
в любое время суток, как кино,
что узнаёшь по сокровенным фразам.
Из репродуктора какой-то баритон
уныло напевал про вечер в мае —
любимая, такая же, как он,
была несчастна… Часто прерываем
сюжет был объявленьями в пути —
короткими и рваными. Дорога
определяет, видимо, пунктир
словесной массы в поезде, с порога
в котором место есть всему на свете,
включая о великом разговор,
и о сгоревшей к завтраку котлете.
Я вышел в тамбур покурить, пока
ещё не запретили это делать
в общественных местах, пока рука
держать способна сигарету смело,
не опасаясь форменных подруг,
что ходят по две, видимо, от страха
попасть впросак за эту ерунду —
и месс влажней под кителем рубаха.
Я докурил. Мой силуэт в окне
терялся в дыме, мной же окрылённым
в означенном пространстве на земле
и становился призрачно-вагонным,
как разговор с соседом по душам…
На станции опять сменились люди,
заняв вокруг свободные места,
всё замостив, как в миске жирный студень.
Мне было ехать ровно полчаса.
Я задремал, стараясь прислониться
к оконной раме. Милые места
мелькали за окном. Чужие лица
под стул колёс мой занимали сон,
как лавки в поезде, со мной не церемонясь —
так, видимо, заполненный вагон
влияет на людей. Ни с кем не ссорясь,
Я вышел на перрон. Минуя лес,
дошёл до дачи. Бабушки с грибами
встречались мне – их слабый интерес
к моей персоне объясним местами,
где дачники утаптывают грунт…
Я подошёл к забору – было тихо.
И, кажется, здесь никого не ждут.
Лишь пёс мне рад, хвостом виляя лихо.
Сентябрь 21 2012 г.
Одному композитору
Он пил от боли и от пустоты,
что поселилась в нём… В конце недели
он, распрямив помятые черты,
сдавал посуду, ту, что не успели
прибрать другие. Выходя во двор,
он прятался за редкие деревья,
стараясь не попасть под разговор
соседок вместе с яблочным вареньем
и внуками. Банальная игра,
как догонялки с собственною тенью —
сбежать подальше, скрыться со двора,
не дав соседкам шанс для выступленья.
Так шли недели, полные тоски.
Он часто уезжал в соседний город
играть на свадьбах. Ночи коротки
в начале сентября, подстать которым
и эти свадьбы… Он играл для них,
стараясь не забыть движенье пальцев
по клавишам, в движении руки
скрывая неуверенность скитальца
по нотным знакам, как в чужих краях,
где раньше обитал, как будто дома,
не путаясь ни в мыслях, ни в словах,
ни в знаках, что с рождения знакомы…
Теперь он стар и кажется ему
нет дела больше до оркестра в яме,
но иногда ночную тишину
он слушает, как будто точно знает
в ней каждый звук. Как будто бы она
одна способна с ним договориться
о вечности… И бледная луна —
единственный свидетель – будет сниться
ему под утро. Медленно во двор
вползает солнце. Сонные соседи
ведут свой ежедневный разговор
о яблочном варенье – всю неделю.
Сентябрь 22 2012 г.
«Уже который год не выхожу из дома…»
Уже который год не выхожу из дома.
Лишь иногда в киоск за хлебом и вином,
за пачкой сигарет с наклейкой про саркому —
как хорошо, что мир кончается окном,
где выцветший пейзаж с той стороны – не рядом.
И мёртвая листва не залетает в дом.
Ворона сквозь стекло своим дотошным взглядом
высматривает, что творится за окном.
Я с ней делил свой хлеб. Крошил на подоконник,
но ветер уносил другим её обед.
За это на меня ворчал наш старый дворник,
а я через стекло кивал ему в ответ.
Так проходили дни, недели… Улетела
в конце концов, ворона. Возможно, навсегда.
На выцветший пейзаж вслед и зима слетела.
А я опять смотрю на это из окна…
Сентябрь 24 2012 г.
«В соседнем доме хоронили старика…»
В соседнем доме хоронили старика.
Три человека рядом, у подъезда
о нём печалились. Один издалека
приехал, видимо – следы от переезда
на нём остались. Пыль всегда есть пыль,
как ни отряхивай… Старик в простой рубахе,
без пиджака, лежал. Должно быть, был
он не сторонник – что ему от праха
хорошей ткани. Голая Душа —
всё, что осталось, да вот эти трое
у дома, где он прожил неспеша
почти что век и даже был героем
очередной неназванной войны.
Как назовут потом – другое дело.
Он отдал всё для маленькой страны,
которую любил так неумело
и так по-детски. И она сполна
ему отвесила – квартирой в этом доме,
где всё и кончилось. И даже не видна
уже луна в его дверном проёме…
Поспешно гроб поставили в авто.
И эти трое, примостившись рядом,
и четверо, как будто бы в пальто,
закутались в железную ограду.
Сентябрь 26 2012 г.
«Я отправил обратно тебе твои письма. Прочти…»
Я отправил обратно тебе твои письма. Прочти
как-нибудь на досуге, что ты написала когда-то,
разметав по странице полжизни, где, как ни крути,
в каждой строчке – один, я один был во всём виноватым.
Я теперь на другом континенте, но даже сюда
иногда долетают слова в полосатом конверте,
что опять я во всём виноват, что сплошная беда
от того, что рассталась со мной на другом континенте,
где сплошные ковбои и мысли, как счётчик в такси —
чик-чирик – новый цент опрокинулся в чью-то копилку,
но не скажешь водителю лихо, как дома – Вези! —
всё равно не поймёт – он с другой части света. В обнимку
в пресловутом кафе, допивая разбавленный ром,
с новым boy`ем, прочти свои письма, как раньше – на память
и, наверно, сожги, оставляя багаж за бортом,
как ненужную кладь на таможне, что не пропустили.
Сентябрь 27 2012 г.
Сентябрь
Если мне доведётся испить эту чашу до дна… —
дописать бы строку и сказать предпоследнее слово,
не лишившись рассудка, или, как в просторечьи – ума,
направляясь туда, где для встречи давно всё готово…
Может быть, в тех краях, повезёт, и я встречу того,
кто мне так нашептал, кто отвесил мне полною мерой
на короткую жизнь, чтобы было, как в старом кино,
где прибытие поезда тонет в натянутых нервах,
ожидающих чуда, как в вымысле белых страниц,
что до первого росчерка ручки живут ожиданьем,
или даже предчувствием, что среди множества лиц
вдруг найдётся одно и прервётся бумаги молчанье.
Может быть, когда кончится осень, и выпадет снег,
я успею ещё расписаться на белых снежинках
чёрной веткой, упавшей под ноги… Как короток век! —
и особенно осенью в жёлто-зелёных картинках.
Сентябрь 28 2012 г.
«Когда в огне сгорает ветка ели —…»
Когда в огне сгорает ветка ели —
остаток новогодней жизни – утром,
соседи, выспавшись, качают на качелях
своих детей, ворча ежеминутно
на время суток – слишком, слишком рано.
В огне иголки плавятся как будто.
Смола вчера на краешек дивана
стекала с ёлки, застывая мутной
слезой на память. И остаток ночи
она смотрела на огни на ёлке,
что утром выгорают между прочим
и высыхают, как в огне иголки…
Сентябрь 28 2012 г.
«Ночью, когда почти что сойти с ума…»
Ночью, когда почти что сойти с ума
от тишины, зарываюсь лицом в подушку,
теребя простыню, оставшуюся без тебя,
как холодное зеркало трогаю. Ночь в душу
заползает сумрак, стекаясь по всем углам,
как вода из крана, как вымысел – той же ночью,
доводя до абсурда возможность сойти с ума…
Только ночью жизнь оказывается короче.
Сентябрь 30 2012 г.
«О, бессчётный гербарий, спрятавшийся в лесу!»
О, бессчётный гербарий, спрятавшийся в лесу!
Только осень знает, как короток век у листьев,
только ветер знает, куда их потом снесут
на поживу земле холодной, но в этом смысле
человек сгодится не хуже, чем вся листва —
на прокорм цветочкам и прочим банальным мыслям
о величии замысла… И выцветшая трава
дополняет пейзаж, готовый расстаться с жизнью
в середине осени. Капает мелкий дождь,
размывая картину, как кисточкой по бумаге.
И раскисшим утром уже никуда не дойдёшь,
добавляя к дождинкам ещё и солёной влаги.
Октябрь 2 2012 г.
Как будто осень…
Вместо осени – как бы опять продолжение лета.
Будто пальцами кто-то цепляется за подоконник,
покидая квартиру до срока. Дымит сигарета,
как листва за забором, что жжёт похмелившийся дворник.
Как бы время уже холодов, но природа покуда
не спешит расставаться с теплом, как с любимым подруга.
Если прав был синоптик, вопя про возможное чудо,
то, возможно, ещё не замёрзнет под снегом округа.
И успеют ещё переехать все птицы подальше,
где тепло календарное и не зависит от чуда
или той болтовни, о которой написано раньше…
Солнце греет. Синоптик вопит про движение круга.
Октябрь 3 2012 г.
«Ночью в городе тихо, как будто бы в рот воды…»
Ночью в городе тихо, как будто бы в рот воды…
Звук, едва появившись, сползает на дно канала,
где среди жизни стираются все следы,
как в холодном зеркале, ночью под покрывалом.
И ночное зеркало чёрной, как смоль, воды
заполняет улица – минус квадраты окон
с их попыткой выжить и избежать беды.
И спасение где-то рядом, но как-то боком.
И вода сползает безмолвно к твоим ногам
по холодному камню, стараясь его разрушить,
добавляя жизни глухим ко всему ночам…
Отдавая должное только бессмертным душам.
Октябрь 4 2012 г.
