bannerbannerbanner
Обреченные на вымирание

Андрей Деткин
Обреченные на вымирание

Полная версия

Я почувствовал, как с моего плеча убрался экскаваторный ковш. Левое плечо стало стремительно расти. Яхо неспешной грузной походкой подошел к одной из дверей, распахнул ее. За ней я увидел Шурума. Он вальяжно раскарячился на драном кресле. Согнув ногу в колене, подставил себе под зад, а вторую закинул на захламленный стол. Почти лежал, упершись затылком в спинку, а подбородком в грудь. Перед ним распологался огромный ЛСДишный монитор, на котором в круге света сиротливо стоял я с открытым ртом, похожий на обгадившегося идиота. Шурум резко, словно от испуга, обернулся на Яхо, вороватым, юрким взгляд стрельнул по мне.

– Он нам нужен… – услышал я угрюмый голос в колонках, а дальше было не разобрать, только шуршание ладони, которой Шурум закрывал микрофон. С минуту они спорили и решали мою судьбу.

– Ладно, это, Яхо, иди блин, закрой дверь, – негодовал Шурум.

Здоровяк подчинился.

– Мы посовещались и решили, – через минуту раздалось под куполом, – ты можешь нам помочь. Используй свой шанс, это…, сын мой и будет тебе счастье.

Шурум стал подвывать и растягивать слова, словно привидение.

– Мы сегодня добрые, – выл он в микрофон, – это…, добрые, как никогда. Яхо-о-о, выдай мастаку рабочку-у-у-у. А ты, это-о-о, старый пердун, зайди сюда-а-а.

Послышался щелчок, колонки смолкли. Я открыл дверь с надписью «диспетчерская». Пахнуло бензином, машинным маслом и каким-то смешанным продуктовым запахом, похожим на тот, который разносился по студенческому общежитию в годы моего отрочества. Кругом царили беспорядок и грязь. Часть покатой стены, плавно переходящей в потолок, занимали плакаты и страницы эротических журналов. Торцевая стена была утыкана саморезами, на которых висели жгуты проводки, ремни, цепи, кабеля, трубки, шестерни… Вдоль стены размещались громоздкие агрегаты. Под некоторыми поблескивали черные лужи. На запыленном стенде для электрических испытаний возвышался ворох грязной замасленной одежды.

Замусоренный бетонный пол скрипел под ногами песком. Стол, приставленный к перегородке с панорамным окном, захламляли разорванные упаковки, объедки, вскрытые и целые консервы, бутылки с водой, банки с пивом, инструмент, болты, очистки, друг на друге громоздились три системных блока, монитор занимал центр стола. Из всего увиденного я сделал вывод – авиаторы неплохо питаются. Чего только стоила недоеденная банка с заветревшейся красной икрой.

На тумбе, примостившейся слева к столу, стоял красный пошарканный клавишный телефонный аппарат. Представить не мог с кем эти парни по нему переговариваются – подстанцию давно растащили и нагадили в углах.

Здоровяк сунул мне в руки синий комбинезон, такой же что был и на нем. Все время, пока я переодевался Шурум смотрел на меня масляным взглядом и по идиотски лыбился. Его лицо выглядело настолько глупым и мерзким, что я никак не мог заподозрить в нем гомосексуалиста, хотя он именно так и подавал.

– А ты, дедуся, это, еще ничо, – глумился Шурум, проводя языком по внутренней стороне щеки, – только, это…, корма малость провисла. Ягодички подкачать надо бы. Да-а-а подкачать. Усек, старичье?

Я не отвечал.

– Я не понял, – Шурум вскочил с места и вмиг оказался возле меня, – это…, усек?

– Усек, – пробубнил я, не глядя на него, и продолжил переодеваться. Мне не хотелось связываться с психом и тем более, снова получить по зубам. В углу диспетчерской, вбив себя в узкое кожаное кресло, сидел Яхо и вроде бы смотрел журнал.

– То-то же, – Шурум выдвинул челюсть. – Ты мне вот еще, что скажи, – он сделал полшага вперед и оказался совсем вплотную ко мне. Тяжелым грязным ботинком наступил на брючину комбинезона, которую я еще не успел натянуть на, и прошипел прямо в ухо:

– Где твой Рэмбо?

– Он сказал, что идет в Москву, мы с ним разошлись, – я потянул штанину.

– Смотри, это…, если брешешь. А валыну где он взял? – Шурум сошел с комбинезона.

– Что? – переспросил я.

– Пекаль, говорю, откуда у него?

– Не знаю, – пробурчал я, натягивая лямку на плечо.

Через пять минут после допроса с пристрастием я сидел в кабине самолета и разбирался с приборной панелью. Шурум стоял рядом на стремянке, и заглядывал через мое плечо. Язвительно комментировал мои «бездарные» действия, за которые мне следовало бы переломать пальцы. Из чего стало понятно – в технике он дуб дубом. В свою очередь я поинтересовался, не пытались ли они чинить самолет. С его слов выяснил – сломать ЛАшку еще не успели. Все то время, пока Шурум оскорблял и унижал меня Яхо немым стражем стоял внизу у стремянки и продолжал рассматривать журнал.

Скоро я увлекся работой и уже не замечал едких комментариев. Неожиданно крепкую затрещину опустилась мне на затылок. Потрясенный я выпрямился и уставился на Шурума.

– Ты чего, балдатень, на мои вопросы не отвечаешь, это вот? – задиристым тоном упрекнул меня Шурум. Жуть, как захотелось ему вмазать. Пусть неумело, но со всей силы и от души, прямо в эти наглые глазки, да так, чтобы со стремянки скатился. Дуэль глазами я проиграл. Отвел взгляд и пробурчал:

– Если будете мешать, то могу напортачить.

Проговорив это, я отвернулся и полез за приборную панель.

– Работай, работяга блин, через час приду, проверю, – властно распорядился Шурум, затем послышался стук подошв по ступеням, а через минуту в колонках задребезжала громовая какофония, отдаленно напоминающая мелодию.

Если не считать унижения, которым я подвергся, любимое дело увлекло меня и оживило. Хотя уже несколько лет не прикасался к самолету, знания возвращались с поразительной ясностью и быстротой. Через полчаса и вовсе думать забыл о своих соглядатаях. Даже не услышал, как смолкла музыка, очнулся от громкого пронзительного свиста. Яхо и Шурум стояли под крылом и, запрокинув головы, смотрели на кабину.

– Балдатень, это, хватит самолет курочить, спускайся. Мы в столвку двигаем.

– Спасибо, я не проголодался, поработаю еще.

– Не угадал, старперыч. Ты, это…, идешь с нами. Черта с два мы тебя одного оставим. Давай, это…, спрыгнул быро и маршируй за нами, – с тем постоянством и упорством, с которым Шурум обзывал меня, я сделал вывод, что мое имя его не интересует.

Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться. Плелся сзади, на расстоянии пяти шагов, и все думал, почему Яхо не скинет с плеч лямки своего тесного комбинезона, как это сделал Шурум. Шов на брюках глубоко врезался между массивными ягодицами, от чего те напоминали две виноградины, а брючины задрались выше щиколоток на ладонь. Ткань на спине натянулась, будто под ней была доска. Маленький комбинезон превращал могучего Яхо в дауна – переростка. Еще эта панама – колокольчик. Возможно, его не волновало, как выглядит, знал себе цену и не напрягался. Да и перед кем наряжаться?

Завидев самолетчиков, люди спешили перейти на другую сторону улицы и отводили взгляды. Шурум шел вихляющейся походкой со спущенной мотней, с болтающимися лямками, в легких шлепанцах на босую ногу и курил. На плече в рукав футболки завернул пачку сигарет на зэковский манер. Наслаждался своим могуществом и неуязвимостью. Каждого старика, или старуху Шурум встречал наглым вызывающим взглядом. Кричал им: «Эй, пескоструй, в землю пора, харе, небо коптить, это вот. А ты, бабуся, к неврипитологу чеши, смотри, как башка трясется, того и гляди, отвалится. Эй, эй, а вы куда? Никак в столовку? Опять меня объедать, огурцы щавелевые, фабрики по производству дерьма? Совесть надо иметь, это…, чересчур долго, что-то задержались на этом свете! Да, старая, тебе говорю, это, вот. Скоро носом уже будешь асфальт царапать, а все туда же – в столовку. О, мистер коп. Скока, это…, за ночь бандитов споймал? Не слышу! Они ваших больше? Е-е-е, за нас пострадали? Зайдите к Серику в травпункт. Ага, возьмите мазь и втирайте, это вот, пока не кончится». И всю дорогу рта не закрывал, задирал каждого встречного – поперечного. Яхо не обращал внимания на выходки коллеги, плелся рядом, словно глухонемой и только щурился на солнце.

А солнце палило нещадно, казалось, за последние недели прибавило среднюю дневную еще на пару градусов. Небо – ни облачка, воздух густой, марево призрачной рекой колышется над раскаленным асфальтом. Даже неутомимые цикады умолкли.

В тот день, сидя в столовке, я впервые увидел хозяйку квартиры с палисадником под окном. Распахнулась рама, и маленькая фигурка в белой блузке выглянула на улицу. Я перестал есть, впился взглядом в женщину, силясь ее рассмотреть. На первый взгляд, она была моего возраста, темные волосы собраны в пучок на затылке, красивое загорелое лицо (оно сейчас у всех загорелое), длинная шея, узкие плечи.

Доселе спавшее томительное чувство, шевельнулось где-то в груди. Сердце затрепыхалось, кровь прилила к лицу.

– Чего, это…, варежку раззявил? – спросил Шурум. Затем повернулся и посмотрел через витринное окно на улицу по направлению моего взгляда.

– А-а, на мадаму реагируешь? Рефлексы, смотрю, это…, балдатень, у тебя в порядке. – Скривив рот, он вяло засмеялся. – Это…, забудь, она мэрова телыча и немного того, двинутая.

Женщина на несколько минут замерла в окне, щурилась, подставляя лицо солнцу, затем задернула занавески и исчезла. Меня, конечно, смутили слова Шурума, что эта незнакомка оказалась женой самого мэра, но я ни о чем таком и не думал. Мне только хотелось смотреть на нее. Бывает такое, увидишь лицо, вроде не особенно красивое, даже с каким-нибудь изъяном, а от него такая мягкость, доброта, спокойствие идет, что время останавливается, и глаз отвести не можешь.

После обеда мы вернулись в ангар. Стоя на стремянке, затягивал гайку и вспоминал чудный образ, когда неожиданно лестница подо мной задрожала. Я испугался, обеими руками вцепился в ограждения. Ключ выпал из руки и с металлическим дребезгом упал на бетонный пол.

Снизу послышался противный блеющий смешок. Шурум одной рукой держался за стремянку, смотрел на меня и мерзко щерился.

– Не расслабляйся, балдатень, легкая встряска в работе не помешает, это вот.

 

– Будь добр, – старался я держать голос на спокойной ноте, – подай, пожалуйста, ключ.

– Ключ? Это, конечно, – он наклонился, подобрал лежащий возле ноги накидной ключ на десять, протянул мне. Я перегнулся через перила и вытянул руку навстречу. Когда до ключа оставалась буквально сантиметр, тот вдруг кивнул и выпал из руки Шурума. Я посмотрел на авиатора: идиотская улыбка, невинные глазки.

– Быстрее, балдтень, надо брать, быстрее. У меня, это…, пальцы устали держать.

Он пнул лестницу, развернулся и зашагал в диспетчерскую. Мне пришлось в очередной раз утереться, спуститься и подобрать ключ.

Проковырялся с левым двигателем больше трех часов и не мог понять, в чем неисправность. Подспудно начал подозревать, что у меня не получится ее найти вовсе и исправить. Шурум, который с меня глаз не сводил, только этого и ждал. Казалось, он больше заинтересован в моем унижение, чем в ремонте самолета.

Во время очередной попытке запуска двигателя, он вышел из диспетчерской, встал перед кабиной, вперил в меня наглый взгляд. Мотор фырчал, чихал, выплевывал облака черного дыма и никак не желал заводиться.

– Ну, что, балдатень? Смотрю, фиговый из тебя механик. Давай сползай, это… получи зарплату, – при этих словах он красноречиво стал разминать правый кулак.

– Дайте еще время. Я разберусь, раньше ремонтировал такие, только надо понять, в чем дело.

Шурум вытянул губы в трубочку и закатил глаза, как бы раздумывая, – ладно, балдатень, – проговорил он, спустя несколько секунд, – сколько надо?

– Не знаю. Может, сегодня к вечеру справлюсь. Пока системы протестирую… Максимум два дня. Это не так просто, как кажется.

– Черт с тобой, чучело – мяучело, посмотрим, это вот…, что ты за крендель. И не дай Боже… Ну ты, понял, – при этих словах он звонко впечатал кулак в ладошку. Шурум ушел. Потом появлялся каждые полчаса, спрашивал как дела, злился, что самолет еще не в строю, пинал стремянку, оскорблял меня и уходил в диспетчерскую.

К вечеру чувствовал себя уставшим: ныли ноги, болела спина. Спустился по стремянки, прошел коридором, открыл в диспетчерскую дверь, намереваясь переодеться и идти домой. Шурум лежал грудью на столе, подложив под голову руки, и сонно сопел. Яхо спал в кресле, склонив голову вбок. Из музыкального центра лилась негромкая музыка. Я с минуту простоял у порога, не зная, что делать. Входить без разрешения не решался. Снова открыл дверь и с силой захлопнул, надеясь, разбудить авиаторов грохотом. Без толку. Я откашлялся и негромко позвал:

– Шурум.

Он словно этого ждал. Подскочил со стула, как ужаленный, пулей метнулся ко мне и сходу всадил кулак в солнечное сплетение. Взгляд у него был совсем не сонный. Он притворялся, хотел застать меня врасплох. У него это получилось.

От удара перехватило дыхание, боль спазмом сжала все внутренности. Я переломился в поясе, присел на корточки, ртом стал глотать воздух, как выброшенная на берег рыба.

– Какой к чертям собачьим я тебе Шурум? Ваше величество, это вот, – проорал он, склонившись надо мной, – и никак, по-другому, понял?! Повторяй давай, балдатень, это вот…, Ваше Величество! Не слышу!! – голос звенел прямо у меня над ухом, щекой чувствовал его горячее дыхание. Страх, замешанный на боли, ледяной волной прокатился по телу. А он все орал.

– Не слышу!!!

Я попытался сказать, беззвучно захлопал губами. Мне словно перекрыли кран.

– Не слышу!!! – визжал циркуляркой Шурум.

– Ваше…, – наконец удалось выдавить мне из себя, потом было уже легче, – величество.

– Вот так, и никак, иначе, это вот.

Шурум немного успокоился, голос его стал ровнее и выше. Он выпрямился. Мне было одновременно страшно и стыдно. Но что я мог поделать? Рядом был Яхо. Как не странно, щуплого психа я не боялся, боялся угрюмого здоровяка. Помнился его стальной захват, от которого трещали ребра. Тогда казалось, захоти он, то выдавил бы из меня все дерьмо, словно пасту из тюбика.

Получив свое, Шурум отстал. Я переоделся, вышел из ангара и побрел темными улицам в новую квартиру, куда идти вовсе не хотелось. Стоило представить мрачные стены, обвалившийся потолок, ободранные обои, влажный матрац, как становилось дурно.

А куда мне было еще идти? Через пятнадцать минут разматывал проволоку, продетую между косяком и дырой в двери, служившую вместо замка. Переступил порог, в нос пахнуло сыростью, запустением и обреченностью. Да, бывают и такие запахи. Я закрыл дверь, замотал проволоку, в темноте на ощупь пробрался в комнату. Сел на матрац, обхватил голову руками. День выдался на редкость гадостным.

Неожиданно кресло у противоположной стены скрипнуло, послышался шорох. Я вскинулся и замер, сердце пропустило удар, затем бешено помчалось вскач.

– Я уже подумал, что ты к своему соседу пошел, – послышался знакомый голос. От парализующего страха я минуту не мог произнести ни слова, – на Краснознаменскую, – уточнил ночной голос.

– Т – ты, – заговорил я резко и заикаясь, чего раньше за собой не замечал, – н -н – ни…, – я замолчал справляясь с речевым аппаратом и нервами. Затряс пальцем, будто он мог видеть, – никогда, слышишь, – ужас отпускал и я приходил в чувства, – никогда больше не делай так. Я человек в возрасте…

Потом долго, когда он ушел, вспоминал этот свой порыв и хвалил себя за смелость. И он ведь извинился. Всерьез воспринял мой ультиматум и извинился.

– Прости, Михалыч. Просто мне жалко тебя стало. Ты весь поник, голову повесил… засмотрелся на твою печаль. Ну да ладно, дело прежде всего. Расскажи, как день прошел? Что с самолетом, когда на крыло поднимишь?

– И ты туда же. Замучили вы меня со своим самолетом, – в раздражении пробурчал я, и тут же начал подробный отчет, опуская частности и мои унижения. Хотя Андрей порядком меня напугал, был рад его видеть, вернее слышать. Во мне снова оживала надежда, и несбыточный план, тлеющий в груди тусклым угольком, вновь возгорелся пламенем.

– …сегодня топливную систему проверил, часть проводки протестировал. Там все в порядке. Завтра точно докопаюсь, что с движком, – докладывал я.

Андрей принес четыре пластиковые полулитровые бутылки с водой, несколько банок с консервами, хлеб в вакууме, сушеные бананы. Мы проболтали около двух часов. Напоследок Андрей научил меня приглядываться и вынюхивать.

Ровно в восемь затрещал будильник. Сегодня специально встал пораньше, чтобы успеть на завтрак в столовую. Обычно по утрам я не ем, но вчерашнее событие, заставило изменить заведенный порядок. Надеялся увидеть прекрасную незнакомку и вновь испытать сладостное томление. Специально сделал крюк, чтобы пройти мимо заветного окна. С трепещущим сердцем, бросая робкие взгляды, замедлил шаг перед палисадником. Но ничего кроме темноты за белым кружевом не увидел. С досадой и в то же время с надеждой на следующий раз, зашел в столовую, сел за столик с видом на окно. Обернулся, беглым взглядом окинул шамкающую публику. Ни Яхо, ни Шурума среди посетителей не было.

Без аппетита выпил холодный чай с галетами, поклевал ячневой каши, запил таблетку и с дурным настроением отправился в ангар. Мне пришлось прождать около часа, прежде чем появились горе – авиаторы. Они шли со стороны Халинской улицы. Шли молча. Я заметил, они мало общались между собой. Хотя и держались вместе, чувствовалась между ними какая-то разобщенность.

– Зырь, Яхо, балдатень, уже здесь, – услышал я вместо приветствия. Яхо безынтересно взглянул на меня, словно на кочку, ничего не сказал.

– Здрасте, – тихо проговорил я.

– Ну, а дальше? – повысил голос Шурум. Снедаемый стыдом я промямлил, – Ваше Величество.

– А ты, это…, не совсем тупой – схватываешь на лету. Высшее образование наверно имеешь? – с кривой ухмылочкой Шурум посмотрел на Яхо, мол, видал дрессуру.

Желая быстрее миновать «приветственный протокол» и взяться за работу я кивнул. Шурум открыл калитку, мы прошли на огороженную территорию, затем в ангар. Я молча переодевался в углу у своего шкафчика. Яхо занял место в кресле, ото всех закрылся истрепанным журналом. Я смог прочесть его название: «Автодром 619».

Шурум несколько раз кинул в меня косточками от абрикосов. Сочтя это занятие не особо интересным, врубил музыкальный центр. В рваных динамиках задребезжала все та же дурацкая какофония.

Я натягивал комбез и все гадал, чем занимаются эти два бездельника? Вчера палец о палец не ударили. Проторчали в своей помойке весь день, не считая похода в столовку и тех случаев, когда Шурум выходил потренировать на мне свою добросердечность.

Зазвонил телефон. Шурум разом изменился в лице – идиотская ухмылочка исчезла, ее место заняла беспокойная сосредоточенность. Он быстро выключил музыку, подскочил к аппарату. Яхо неспешно отложил журнал и смотрел на подельника.

– Алло, – сухо, словно ломающаяся солома, проговорил Шурум. Минуту слушал, вращая глазными яблоками, затем отнял трубку от уха, протянул Яхо, – тебя.

Амбал грузно поднялся. Комбинезон так натянулся на его заднице, что ткань затрещала. Он подошел к Шуруму, взял трубку и устало проговорил:

– Слушаю.

Несколько минут он стоял неподвижно, словно статуя, затем сказал:

– Лады, – положил трубку. Все время переговоров Шурум стоял рядом и всматривался в лицо напарника, словно пытался прочесть на нем услышанное.

– Иди, заводи «мульку», летим в Камычи, – пробурчал Яхо.

– А этого, – Шурум кивнул в мою сторону, – здесь, это…, одного оставим?

– Бытовку запри, пусть с самолетом возится.

По лицу Шурума было видно, что с таким решением он не вполне согласен, но перечить не стал. Зло зыркнул на меня:

– Понял, это, чтобы от самолета не отходил, а когда вернемся, чтобы все было готово. Понял, болдатень?

– Да, сэр, – я потупился и в страхе стал усерднее натягивать сандалии, надеясь, что он не заметил моей оплошности. Шурум не заметил, он суетливо забегал по диспетчерской в поисках какой-то «нахлобучки».

После телефонного звонка я понял, кто на самом деле главный у авиаторов. Зачем Шуруму Яхо было понятно сразу, а вот зачем Шурум Яхо прояснилось спустя несколько минут, когда тот, наконец, нашел свою «нахлобучку» – старый потрепанный шлем. Яхо не умел управлять самолетом. За штурвал «мульки» сел Шурум. Яхо загрузился вторым номером с передвижного трапа. Пыхтя, с трудом поднимая ноги, задевая пятками борт, он еле втиснулся в узкую кабину.

Мотор взревел и одновинтовой желтый «Слинг» с зеленой полосой по борту вырулил через распахнутые ворота в ограждении на шоссе. Резво побежал по асфальту, а разогнавшись, плавно оторвался от «взлетной полосы». За всем этим я наблюдал через щель в воротах, запертый в ангаре с ЛАшкой наедине.

Трудно представить, что Шурум оставил дверь в диспетчерскую открытой, но я все же проверил – закрыта. Зато другая, немного дальше по коридору, оказалась не запертой и вела в душевую. Из-под мутного белесого плафона, словно сквозь молоко, светило несколько светодиодов. В помещении два на три метра размещались душевая кабина из нержавейки с большой круглой лейкой под потолком и у стены железная скамья. В углу валялись сырые тряпки, на зеленой пластиковой сетке перед кабиной раскисла бумажная упаковка из-под мыла. «Этой душевой меня соблазнял Шурум?», – промелькнуло в голове. Обойдя все углы, куда мог просунуть нос и не найдя ничего стоящего, я вернулся к самолету.

В тишине, без «помощников» работалось с настроением, гайки сами откручивались и закручивались, ни одна, словно мои пальцы намагничены не выпала из рук. Все было отлично, даже начал, что-то мурлыкать себе под нос, пока не послышался далекий рокот двигателя. Я посмотрел на часы. Два часа тишины и покоя пролетели, как пять минут.

Гул приближался. Я быстро спустился по стремянки, подбежал к воротам и припал глазом к щели. Самолет плавно зашел на посадку, пробежался по асфальтированной дороге и остановился в ста метрах от ангара. Первым на крыло выбрался Шурум, легко спрыгнул на землю, подкатил трап.

С трудом Яхо выкарабкался из тесной кабины. Он держал саквояж из светло – коричневой кожи. Лестница под ним шаталась и трещала.Через минуту они шли к ангару и о чем-то спорили. Они напомнили мне Киплинговских Шер – Хана и Табаки.

К тому моменту, когда открылась дверь я уже крутил гайки. Авиаторы зашли в диспетчерскую, плотно закрыли за собой дверь. Через минуту в колонках зазвучала громобойная музыка.

Я искоса поглядывал сквозь витражное окно и работал ключом. Шурум метался по комнате, играл лицом, яро жестикулировал и непрестанно о чем-то говорил. Яхо воткнулся в свое кресло и изредка мотал головой. В чем молодой хотел переубедить здоровяка, для меня осталось тайной. Через десять минут они успокоились и день потек под копирку предыдущего.

На обед мы шли единым строем. Впереди шествовал Табаки – Шурум и тявкал на прохожих. Для полного сходства не хватало лишь задирания ноги на фонарные столбы.

 

Окно над палисадником было закрыто и задернуто шторами. Весь обед я взглядывал на него, но чуда не случилось.

К концу рабочего дня вымотанный, перепачканный смазкой, я переоделся, попрощался с Его Величеством, с Яхо и побрел в свою берлогу.

В эту ночь Андрей не пришел. Распираемый гордостью, я изнывал в нетерпении сообщить ему нечто важное, что утаил от авиаторов. Хотя в интересах конспирации не произвел пробного запуска, в исправности двигателя был уверен на все сто. Эту уверенность мне подарила

Что делать завтра я не знал. Без сна ворочался на влажном матрасе, прислушивался к тишине за дверью в надежде услышать шаги по ступеням. В конце, концов, все же вырубился.

Андрей разбудил меня рано утром. Небо едва просветлело, в комнате царил неуютный сумрак. Я с трудом разлепил веки и долго стряхивал сонное оцепенение. Андрей извинился, что вчера прийти не смог, зато теперь весь во внимании. Я рассказал о своих трудовых подвигах и поинтересовался планами на сегодня.

– Михалыч, слушай сюда, – Андрей внимательно посмотрел мне в глаза, что настраивало на чрезвычайность предстоящего разговора. – Ты молодец, однозначно. Золотые руки и все такое. Но теперь нам надо его угнать. Что для этого нужно? Первое, убедиться, что машина работает и заправлена.

Я прервал его и сразу разрешил одну проблему. Датчик показывал: баки под завязку.

– Великолепно, – Андрей потер ладони и продолжил перечисление.

– Чтобы запустить движки, необходим ключ. Хотя, я уверен, ты и так сможешь. Третье, надо выкатить самолет из ангара и открыть ворота на шоссе. Исключая имеющееся, получается, что главная задача открыть ворота и ангар.

– Постой, – воскликнул я, – ты забыл о Шуруме с Яхо? Они целыми днями торчат в ангаре.

– Не дрейфь. Их я беру на себя. Ты главное испытай двигатель, убедись, что через пару – тройку километров не навернется.

Неожиданно Андрей закончил разговор, встал с кресла и ушел. Я открыл рот и смотрел в след удаляющейся фигуре. Понятное дело, что заснуть уже не мог, лежал с открытыми глазами и все думал, приснился он мне или на самом деле приходил?

В столовой за завтраком я зря тешился надеждами. Комната за кружевом занавесок просвечивала темнотой. С половины одиннадцатого до половины двенадцатого прождал авиаторов. Когда появились Шурум был чернее тучи. Он предупредил меня, что впредь, за каждый день простоя ЛАшки, я отвечаю сломанным пальцем. Два увесистых пинка, которыми он выпроводил меня из диспетчерской, не позволили сомневаться в его намерениях. Надо признать, я испугался. С мрачными мыслями трусцой проследовал к самолету, влез на стремянку и изобразил бурную деятельность.

Выполняя установку Андрея, приглядывался к воротам. Я помнил, створы запирались засовом, но на счет замка имелись сомнения. Развеять их сию минуту не представлялось возможным. До ворот было метров тридцать и против света, пробивающегося в щель, ничего не видно.

Я тянул время. Не выяснив с воротами, не спешил запускать двигатель. Отвернул винты крепления кожуха и уже в четвертый раз проверил соединения проводки, после чего открутил воздушный фильтр.

Без четверти час Шурум покинул ангар. Я тайком наблюдал за Яхо застывшим в кресле со своим журналом. Уже несколько минут он не менял позы, и не перелистывал страницы. Как бы невзначай я уронил отвертку. Непринужденно спустился по лестнице, поднял инструмент, еще раз посмотрел на диспетчерскую. Яхо не шевелился.

Уверенным шагом я направился в сторону ворот. Не прямо к ним, а немного левее, наметив целью задний мост от грузовика. Шаг, за шагом приближался к агрегату, искоса вглядываясь в засов.

– Куда? – вдруг послышался в колонках густой с придыханием голос, словно говоривший страдал одышкой. Я вздрогнул, развернулся и пошел обратно. Не глядя на Яхо, махнул рукой на мост и пробормотал первое, что пришло в голову.

– Подумал, оттуда можно свинтить пару гаек.

Особенно не надеялся, что Яхо мне поверит, но это было и неважно, главное, замка на засове не было. Я вернулся к самолету, взобрался по стремянки и принялся устанавливать на место фильтр. Хотел провести испытания до возвращения Шурума, но не успел.

Послышался щелчок магнитного замка, дверь в ангар распахнулась. В светлом квадрате возник тощий силуэт Шурума, который, то сливался, то раздваивался. Я прекратил работу и вгляделся. Шурум подошел к диспетчерской. Тут все и разрешилось: за спиной Шурума стоял Андрей, вдавив ему между лопаток ствол пистолета.

– Сидеть! – рявкнул Андрей, когда они зашли в комнату. Теперь он целился в Яхо. Тот сидел, не меняя позы, лишь слегка приподнял голову.

– Ключи от лашки! – проорал Андрей и оттолкнул Шурума. Я скатился со стремянки, вбежал в диспетчерскую. Шурум медленно, нарочито бесстрашно, вразвалочку прошел к столу, выдвинул ящик, вытащил ключ с брелоком в виде черепа. Держа его на вытянутой руке двумя пальцами, вернулся к Андрею. На его губах играла пренебрежительная ухмылочка. О ее природе я мог догадываться со стопроцентной вероятностью: он и Яхо уверенны, что самолет неисправен, и мы никуда не полетим. Поэтому Шурум так легко расстается с ключом. Ну, еще и потому, что у Андрея в руках пистолет.

Андрей выхватил ключи, протянул мне:

– Михалыч, заводи.

– Щас. Две гайки и все, – затараторил я, взял ключ и побежал к самолету. Жуткое волнение овладело мной, дернул же черт так не вовремя проверять фильтр. Визит Андрея оказался полной неожиданностью не только для авиаторов, но и для меня. Спотыкаясь, разрывая смирительные путы страха, я забрался по стремянке, схватил инструмент и разбитыми параличом руками, принялся заворачивать гайки.

С горем пополам у меня получилось, через пять минут я уже сидел в кабине и трясущимися пальцами вставлял ключ в замок зажигания. Не стал заводить мотор сразу. Помедлил несколько секунд, закрыл глаза, призвал в помощь Господа нашего милостивого, и только тогда замкнул цепь. Двигатели зачихали, лопасти провернулись рывком. Сначала завелся исправный правый, загудел ровно, набирая обороты. Левый перхал, дергался, взбрыкивал, пускал облака черного дыма, но и он, наконец, схватился. Гул моторов затопил все пространство ангара, ветер из-под винтов поднял мусорный вихрь.

Я судорожно перепрыгивал взглядом по приборной панели. От напряжения взмок. Капля пота затекла в глаз и щипала. Я выругался, с остервенением стал тереть его тылом ладони, пытаясь как можно скорее восстановить зрение. Увидел бегущего к воротам Андрея. Он на ходу совал пистолет за пояс. Я с тревожным чувством посмотрел в диспетчерскую, готовый увидеть трупы.

Шурум и Яхо стояли на четвереньках у арки, удерживающей свод ангара. Шурум дергался, как волк, пойманный в капкан. Его рот широко раскрывался, а лицо корежила злобная гримаса. Его проклятия в наш адрес перекрывал шум двигателей. Левая рука Шурума тянулась к полу, он немного привстал, низко опустив левое плечо, свободной рукой красноречиво водил по шее. Лица Яхо я не видел, только его широкую спину. Он появился через несколько секунд. В то же мгновение Шурум резко исчез, словно его утянула на глубину гигантская рыбина. Яхо стоял на коленях с прямой спиной, не кособочась, угрюмый и равнодушный. Смотрел прямо на меня, отчего становилось жутковато. Я поспешил отвернуться.

Яркая ослепляющая полоса света расползалась в стороны, разгоняя полумрак ангара по углам. Андрей распахнул одну, затем вторую створу, выбежал на улицу, замахал мне рукой. Я снял самолет с тормоза, увеличил обороты. Медленно в клубах пыли и мусора машина покатилась навстречу солнцу.

Сердце яростно колотилось, подобно поршням ревущих моторов, от волнения потели ладони. Я перебирал пальцами по штурвалу, облизывал губы, и плечом вытирал стекающий со лба пот. Летные навыки возвращались быстро, словно еще вчера закладывал виражи на «Карибе». В груди разрасталось и клокотало предчувствие полета, предчувствие небывалой свободы. Я вырулил из ангара, плавно повернул влево и покатил по асфальту к распахнутым настежь легким воротам из рабицы, где меня ждал Андрей. Он на ходу забрался в кабину, сел рядом на место второго пилота.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19 
Рейтинг@Mail.ru