Андрей Демидов
Золотая лоция
Глава 6. Поход
Низкий, болотистый берег Новы-реки угадывался только по сухой щетине камыша… Сырой туман гнездился среди зарослей, клубился, стелился над водой, едва касаясь её, неохотно подчиняясь вялому ветру. К недалёкому Янтарному морю река несла редкие льдины и мёртвые деревья, которые тоскливо тянули к серому небу щупальца ветвей. Туда же мутный поток нёс и войско Стовова. В омутах не играла рыба, кругом тихо и мёртво, как в трескучий мороз. Ни птиц, ни зверья не было на лысых островках, созданных половодьем. Даже лошади стояли в ладьях недвижимо, свесив головы, без обычного недовольного храпа и взбрыкивания, только вяло били хвостами.
Молчали воины. В странной дрёме, витающей над этими гиблыми местами, только иногда вскрикивал стреблянин на впереди идущем челне. Нащупав шестом опасное мелководье, он предупреждал об этом остальных.
А ведь всё было иначе три дня назад, когда они, войдя в Волх-реку, пристали у высокого частокола Илеменя. Тогда, после тяжёлого сплава по Мсте, ещё забитой льдом и несущей ледяные обломки через земли злобной и дикой веси, они, веселясь, сбросили мостки, недалеко от заваленных товарами пристаней, и вывели разминать коней, в первый раз после волока на Вольге. Стовов наказал быть на берегу, не ходить по дворам, не щупать дулебских девок, не отнимать за бесценок добро у товаринов, не стрелять открыто дичь в лесу князя поволховского Чагоды Мокрого, не топтать пахоту и никого не убивать. Сам Стовов, взяв с собой Семика, Ломоноса и Скавыку, прихватил ворох бобровых и лисьих шкур и отправился верхом к главным воротам Илеменя, где за прибывшими наблюдали готовые к отпору воины Чагоды.
Сам князь ещё не вернулся с охоты, и Стовова встретил длиннобородый старик, немногословный, не выпускающий из своих лап железную палицу. Ему отдали шкуры и десять гривен бели, как плату за проход по Волх-реке.
Кроме того, Стовов выставил вирнику и его воинам три кувшина яблочной браги на меду и пообещал кун и бели[2], если ему укажут надёжного кормчего, ведающего мелководья на Нове. Вирник, задобренный больше вниманием знатного гостя, чем щедростью, повёл Стовова в свою избу. По бревенчатому мосту они перешли широкий ров, соединённый с Волх-рекой, миновали надворотную башню, сложенную в нижней части из гранитных валунов, а в верхней из громадных дубовых бревен. Стены Илеменя оказались двумя кольцами частокола, одно внутри другого, отстоящими на пять шагов друг от друга, а пространство промеж них было доверху заполнено землёй и камнями. Сразу за стенами, кое-где примыкая к ним, теснились срубы изб, конопаченные мхом, с узкими редкими окнами-бойницами и низкими массивными дверями. Избы стояли тесно. Промежутки между ними защищались тыном или воротинами, из-за чего город распадался на множество дворов-детинцев, способных отдельно обороняться от врагов или соседей. Стовов был несколько разочарован тем, что в сутолоке толпы его, князя, никто не приветствовал. Только раз он привлёк внимание немощного, но злобного дулеба, корове которого княжеский конь мешал пройти.
Канавы, прорытые для нечистот, распространяли тяжкое зловоние, однако питьевые колодцы были выложены камнями и тщательно ухожены, и даже украшены резными столбиками, изображающими бога Велеса и Водяного Деда. Пока Стовова вели к дому вирника, единственной постройке из камня в западной части города, князь насчитал три кузни, пять смолокурен, четыре ткацких двора и шесть больших жерновов, которые вращали быки.
Князь был поражён, когда вирник сообщил, что эта часть города бедна и мала по сравнению с восточной частью. Там, на другом берегу реки, стоят хоромы князя из белого камня, там его кладовые, там живёт его дружина, челядь и рабы, правдаведы, волхи и золотых дел мастера, там большое капище Перуна и главное торжище. Оставшуюся дорогу вирник рассказывал, как в прошлый берзозоль у князя Чагоды Мокрого гостил князь полтесков Ятвяга и как после обильного хмельного пира они стали дарить друг другу рабынь, а потом вышли на берег и принялись разносить в щепы свои ладьи, похваляясь щедростью и богатством.
Растерзав жёлтыми, но ещё крепкими зубами нежного перепела под золотистой корочкой и опустошив первый кувшин, вирник начал говорить, как тяжело теперь стало в Илемене «поддерживать правду». Девять сотен дулебских семей, пять сотен семей веси, чудины белоглазые и ловати, а ещё товарины из Фризии, Ютии, Поморья, Царьграда, Куяба и Херсонеса: все что-то тащат, крадут, рубят княжеский лес, уводят коней, самовольно ставят избы у ограды – никакого с ними сладу нет. Князь каждую весну увеличивает виру за проход по реке. Сейчас начал брать уже десятую часть от обмена товара, назначил за убийство человека восемь десятков гривен, за раба пять, за уведённого коня три десятка. За обиду человека три десятка, за обиду гостя столько же. А им всё одно. Селятся и селятся. А чуть что – хватают ножи и дубины. Особенно стребляне и варяги. В драке из-за дочери одного кузнеца зарезали трёх варягов, привезших мечи с Реена. Так потом пришла их дружина за выкупом. А выкуп был пять сотен соболей, десять бочек мёда и по пять золотых безанов на каждого, кто пришёл. Пришлось зарезать их всех. Трудно стало жить в Илемене. Опять же весь дремучая беспокоит набегами, чудь приходит зимой по льду. Волхи местные и волхи из Куяба всё спорят, кто под небесами главенствует, Даждьбог, Перун или Ярило, и когда нужно петь хвалу Даждьбогу. А тем временем водяной, полянцы и кикиморы, не скованные нужными заклятиями, вспарывают челнами днища, убивают жаром на пашне и жгут чащи.
После второго кувшина яблочной браги вирник перестал вязать слова, а только плевал на земляной пол и важно кивал на ответные жалобы Стовова о том, что в Каменной Ладоге, в Просуни, Дорогобуже и Стовграде жизнь пошла не лучше. Закончилось славное вольное время, когда к северу от Мсты лежали спокойные земли, занятые только нечистью и безобидными комами, вооружёнными лишь дубинами и стрелами. Теперь варяги и дедичи заходят по Стоходу на Белое Озеро и каждый стреблянский старейшина, у которого в роду полсотни семей, а вервь обскачешь за два дня, норовит назваться князем и кого-нибудь обложить данью. Стовов говорил о шёлке, за кусок которого теперь приходится отдавать два десятка куниц, о мечах из Реенской земли, о двоежёнстве у веси, о соколах, просе, прядильнях и севе…
Когда вирник уже не держал голову, перед Стововом предстал тощий, покрытый язвами чудин, который вызвался провести ладьи через протоки и мелководье Новы. Через некоторое время люди вирника привели ещё одного кормчего, своего, и стало ясно, что чудин сам откуда-то узнал о намерении Стовова вести дружины прямо в Янтарное море. Став притворно ласковым и добродушным, князь выведал, что чудину известно и о его дальнем пути к устью Одры, в землю ютов и лютичей. Тогда по знаку князя Скавыка заломил чудину руки назад, Ломонос накинул ему на шею ремешок, а Семик вытащил из ножен меч, на случай если люди вирника вздумают вмешаться. Полузадушенный горе-проводник поведал о том, как ютские товарины говорили на пристани о Стовове и Одре. Сам он много раз ходил со скупыми ютами по Нове, а теперь решил пойти с князем, ожидая более щедрой платы. Посланный на пристань Скавыка принёс весть: юты зимовали в Илемене и хотели идти в свою землю не ранее начала травеня, когда из дальних селений приходят охотники со шкурами, добытыми за зиму, а теперь товарины спешно готовятся к отплытию. Это привело Стовова в бешенство. Он разбил кувшин о голову чудина и, несколько успокоившись, подозвал недоумённого Семика и шепнул ему:
– Юты на одной ладье раньше нас дойдут до устья Одры, до своей земли, и упредят, что идёт склавянское войско.
– И что?
– Они устроят засаду и перебьют нас! Вот что! Надо немедля идти на Ладож. Там среди камней мы подстережем товаринов и вырежем. Клянусь Велесом, нужно торопиться.
– А может, их тут, ночью? – Семик многозначительно провёл ладонью по гортани.
– Нет, я не хочу ссоры с Чагодой Мокрым. Это его гости, а нам ещё возвращаться через Илемень.
Пока юты осматривали и спускали на воду ладью, пока искали по сараям своего полумёртвого кормчего, Стовов уже шёл на вёслах к Ладожу и через два дня и одну ночь оказался на озере, прозрачном как слеза. Тут кончалась земля Чагоды Мокрого и его правда. Пристав с великой предосторожностью среди гигантских валунов, Стовов и его люди свели лошадей на сосновый берег и принялись поджидать.
Юты вскоре появились. Они торопились, шли на вёслах и под парусом. Двигались с песнями. Им навстречу вышли стреблянские челны. Помахали товаринам приветственно вёслами, встретились, разошлись и, оказавшись за кормой ютов, остановились, заперев им путь обратно в устье Волх-реки. После этого из-за камней вышли три ладьи Стовова. Юты поняли, что попали в засаду, налегли на вёсла, начали спасаться, лавируя между островками льда и камней. Они намеревались вырваться на северо-запад, вдоль побережья, к устью Свири. Несколько раз Стовов сближался с ними, пускал стрелы, бросал кошки, но юты отрывались, пока не напоролись днищем на острые камни. Тогда они отдались на милость победителя. Стовов взял знатного юта из Шванганга, которому принадлежала ладья, взял добротное франконское и реенское оружие, мёд, мех, много серебра в гривнах и украшениях, снял со всех ютов золотые кольца, цепи и ожерелья. Фризов и их гребцов из полабов, данов, чуди, а также рабов с видом благодетеля велел отпустить на берег, безоружных, разутых, а севшую на камни ладью утопить.
Однако, оказавшись вскоре у самого моря, Стовов огорчился, поняв, что ладью ютов можно было починить и пересадить в неё стреблян. Ведь когда все шли на вёслах, стребляне на своих более лёгких челнах передвигались быстрее, но, когда на ладьях ставили парус, они отставали, становясь обузой для всех.
Ляда, Ляда, Ляда-лель-агарушек,
чёрен камушек, жених ей ворплут,
плетёный кнут… —
нарушая тягостный плеск воды, запел кто-то на ладье бурундеев.
По калиновым мостам – болотам шатается,
от Перунова горома к траве пригинается.
Он прощения просит,
но не будет прощён за бесчестие Ляды,
за бесчестье богов.
– Князь, а почему так: когда бурундеи говорят, я понимаю, а когда поют, не понимаю? – спросил Семик, сидящий рядом со Стововом на шкуре тура.
– Они сами не понимают эти древние песни, клянусь Велесом, – ответил князь, отрываясь от раздумий. – Кто такая была эта Ляда? Может, дочь Перуна, может, рабыня. Почему он мстил за неё? Говорят, что, когда Перун бился с великанами, из его раны родилось семь дочерей, семь дней. Но кто такая Ляда… – Стовов пожал плечами.
К полудню туман несколько рассеялся, и стали отчётливо видны острова в устье Новы. Над стрежнем лениво поднялись две чайки, и за ними потянулся сизый туман, больше похожий на дым костров. Тут громоздился ещё лед, остатки зимнего панциря Новы, Свири, Волха, Ладожи. Где-то тут в мучениях умирала снежноволосая старуха Студинита, чтоб через лето возродиться юной девой с ледяным дыханием, в одеждах из инея. Угрожающие днищам камни, стволы и отмели теперь просматривались издалека, и стребляне в лодках уже не кричали об опасности, а затеялись догонять друг друга. Налегая на вёсла так, что трещали рубахи на спинах, они носились между ладьями, лавировали среди льдин, порой опасно о них ударяясь, стараясь накинуть на соперников удавку на шесте, вроде тех, с которыми охотились на лосей.
Несколько незадачливых стреблян вскоре оказались стянутыми в воду под хохот и прибаутки, а на сцепившихся лодках пошли в ход вёсла, шесты и кулаки.
Стреблянский вождь Оря, чернобородый, с запавшими глазами-щёлками, в своей неизменной волчьей шкуре, клыкастая голова которой служила шапкой, участия в потехе не принимал. Поставив ногу на борт, он со своей лодки следил, чтоб никто не утоп в ледяной воде, чтоб игрище не переросло в резню.
Это были охотники из леса Спирк, с Журчащего Крапа, из-за Болотова болота, что в ночном лесу брали рысь за загривок, предпочитали сырое мясо, заговаривали лунный свет, могли день сидеть под водой, дыша через соломину, имели много жён, несколько жизней и выше всех богов ставили Мать-Рысь.
Если бы их привёл не Оря, сын Малка, то Стовов никогда не решился бы идти вместе с ними.
– Ну и головорезы. Клянусь Велесом, странно, что в Илемени они не устроили побоище, – только и сказал Семик, не без удовольствия наблюдая, как опечален пленный фризский товарин.
Фриз, который пообещал по прибытии в свою землю, в Шванганг, дать за себя Стовову большой выкуп и богатый пир, теперь ещё больше опасался за свои постройки, рабов и домочадцев.
– Не волнуйся. Ты нам нужен. Мы будем потом торговать тобой, – разъяснил фризу Стовов, – мы сумеем защитить тебя, клянусь Перуном. Но если твои сородичи в Шванганге попробуют тебя отбить, ты умрёшь, – добавил князь и отчего-то рассмеялся.
– Смотрите, смотрите! – Полукорм, стоящий на носу, вытянул вперёд руку, указывая на полуразвалившуюся ладью. На её замшелом ребристом остове виднелись следы давнего пожара. – А вон ещё одна, слева, под водой. Гиблое тут место.
– Место не хуже, чем везде, – ответил Струинь, медлительный, вечно жующий смолу дружинник. Он от самого Дорогобужа был занят тем, что перебирал на новые ремешки пластинчатый панцирь князя. – Просто тут сходятся пути, идущие через Склавению. Скоро здесь будет не протолкнуться от ладей и челнов.
– А мне казалось, что все идут через Илемень. – Полукорм покосился на ловкие, хоть и толстые пальцы Струиня, который выхватывал из берестяного ведёрка одну кованую пластину за другой, продевал в их двойные прорези узкие ремешки, подтягивал, примеривал, формируя стальную рубаху.
– Нет, Полукорм. Через Илемень идёт половина. Ведь есть ещё дорога через Свирь на Онегу и через Сясь. Если тут поставить город, то в нём будет самое богатое торжище в Склавении. Куда там Чагоде Мокрому, Ятвяге и Рацею Куябскому.
– Потише, потише, – вмешался в разговор Ломонос, – если князь услышит, клянусь всеми богами, вместо похода будем на этих болотах крепость рубить. Ему до сих пор не даёт покоя белокаменный дворец Чагоды.
Дружинники воровато оглянулись на корму, где Стовов задумчиво глядел на уплывающую из-под кормила мутную пену. Они все вздрогнули, когда князь, словно прочитав их мысли, сказал раскатисто:
– Очень удобное место для взятия виры за проход. Река ничья. Будет моя. Крепость назову Стовград. – Князь высокомерно оглядел округу.
– Но ведь есть уже Стовград на Вожне, – неуверенно возразил Семик.
– Клянусь богами, это ничего. Будет Стовград на Нове. И вообще… – князь неожиданно рассвирепел, – распорядись, чтоб приготовили жаркое.
Пока младшие мечники Беляк и Конопа под рявканье Семика гонялись по ладье за курами, которых сами же неосторожно упустили из клети, князь вслух размышлял, как он на плотах сплавит сюда белый камень из Угли, купит у Рацея Куябского лучших резчиков и сложит хоромы. И чтоб крыльца были на витых столбах, а диковинные звери: птицеголовые медведи, крылатые гепарды, трёххвостые змеи, журавли с женскими лицами, туры, огнедышащие волки – украшали камень, вперемешку с вьюн-чередой, папоротником, морской травой и чудными соцветиями. Чтоб всё было в том порядке, который укажут волхи, и тогда хоромы простоят вечно, неприступно, наделив их хозяина той силой, что прольют боги на рукотворное чудо. Оттуда выйдут двенадцать его сыновей, от семи рабынь, сыновья будут править со своими дружинами от Онеги до Херсонеса, а император ромеев пришлёт им мантии из горностая…
С маленького острова посередине стремнины кто-то пустил несколько стрел. Под споры и пересуды стребляне больше из любопытства, чем из желания отомстить, высадили несколько человек на зыбкий плавун, из которого почти целиком и состоял остров. Охотники, проваливаясь по пояс под слой из камыша, сучьев, ила и мха, пробирались в глубь хаоса из лежащих вповалку трухлявых стволов и скоро пропали из вида.
Все считали, что тут прячутся выжившие зимой хозяева одной из разбитых ладей, пока над рекой не разнёсся одинокий волчий вой.
Вой был скорее плачем, чем предупреждением, но он просто вышиб людей с острова в воду, заставил бешено плыть к лодкам, зажав в зубах янтарные и медные обереги от нечисти.
– Мы видели, мы видели его, оборотня Валдутту! – кричали стребляне, когда их, мокрых, похожих на водяных крыс, соратники втаскивали в лодки. – Там не было никаких следов! Только громадный облезлый волк-оборотень, смотрел на нас и выл, не раскрывая пасти! Да защитит нас Мать-Рысь!
– Встретить в полдень оборотня, да ещё в начале похода – плохой знак, – сказал князю Семик, держа двумя пальцами одну из загадочных стрел. Стрела была из обычного камыша, остриём служил срезанный наискось конец, а с другой стороны камыш вместо оперения был расщеплен надвое. – Этой стрелой можно убить, только если она заговорена, клянусь острогой Велеса.
– Так почему она никого не убила? – Князь взял стрелу, поднял её в кулаках над головой и переломил. Все смотрели, ожидая, что вот-вот с неба упадут молнии, река вздыбится водоворотом, пепел превратит день в ночь. Казалось, прошла вечность. Наконец князь просветлел: – Смотрите, вот стрела оборотня. Она никого не убила. Боги услышали наших волхов и вступились. Это добрый знак. В походе нас ждёт удача. Пусть каждый отрежет прядь волос и бросит в воду, чтоб чудо этого места осталось с нами навсегда!
– Хвала богам! Стовов и Совня! – возрадовалось войско, и только кормчий проводник из Илеменя, одноухий старик, беззубо прошамкал: – Это, наверное, латы балуют. Стрела-то латская.
Они иногда ходят тут на плотах. Они как звери, ещё хуже стреблян. Волки у них вместо собак, а заправляют всем женщины.
– Умолкни, дулеб, – зашипел на него Семик, – это было знамение. Не слышал, что князь сказал?
– Слышал, молчу, мечник, молчу.
– Смотри, а то второе ухо отрежу.
К наступлению сумерек ладьи Стовова, удачно миновав мелководье, вышли в Горло, восточный залив Янтарного моря, и, бросив на дно обвязанные верёвками камни, принялись ожидать стреблян. Досадуя на свой страх, те решили изловить Валдутту, в кого бы тот ни превратился. Даже Оря не смог их остановить и был вынужден возглавить травлю оборотня. Но, кроме мёртвой крысы, старого вороньего гнезда, нескольких спящих в дуплах ужей, ничего не нашли.
Тогда решили поджечь остров. Однако гигантский плот из сцепившихся деревьев разгораться никак не хотел. Запылал он намного позже, когда стребляне уже во тьме искали ладьи Стовова. Огненный столб высотой до облаков и гул пламени сопровождали их. Дождавшись появления путеводной Чегир-звезды, все снова двинулись в Янтарное море. Туманные берега Горла медленно расходились, пока не погрузились в чёрную воду.
Глава 7. Муспельхейм – пылающий мир
Ночь кончилась сразу, вдруг. Ладья вышла из тени острова Несс и оказалась под слепящим утренним солнцем. Солнечные блики, перебегающие по водной глади, прыгнули через борт, заплясали по щитам, кольчугам, копьям, отразились в глазах воинов, глядящих сквозь маски шлемов на цепь островов, за которыми таился Швангангский залив и устье Одры.
Отвесные, подмытые берега островов, отороченные полосами песчаных отмелей, поддерживали сплошную стену гигантских сосен, из которых, наверное, боги и построили свой Асгард. Серая, свинцовая вода Фризского моря становилась в проливах тёмно-зелёной, похожей на заливные луга. Переплетённые космы водорослей лениво змеились у самой поверхности, укрывали косяки плотвы и отбирали у течения ил, укладывая его к своим корням. Справа, на фоне бурых утёсов Хайгена, виднелись чёрные бруски лодок с фигурками рыбаков, которые извлекали из сетей рыбу, искрящуюся чешуёй на солнце. Над утёсами Хайгена, где виднелись частокол и каменные башни фризского города Эливгара, поднимались многочисленные дымы. На полпути к небу их переламывал неуёмный ветер Геннглан и тащил через залив, в сторону земли поморских лютичей. Движение сизого дымного шлейфа странно сочеталось с полной неподвижностью облаков. Они плотными массами висели по обе стороны залива, как бы продолжая вверх отвесную линию берегов Насса и Хайгена, а между ними, в разрыве, безмятежно синело глубокое небо.
– Смотрите, если б облака были красного цвета, я бы сказал, что над нами столбы ворот в Муспельхейм! – сказал Свивельд, запрокинув голову.
– Муспельхейм – пылающий мир? – облокотившись на мачту, спросил Рагдай, задумчиво почесав висок. – Это может оказаться пророчеством, Свивельд, особенно когда нас ведёт такой опытный конунг. – Он посмотрел на Вишену, стоящего на носу ладьи.
– Что ты хочешь этим сказать, Рагдай? – Вишена обернулся. За его спиной возвышалась голова деревянного дракона и, казалось, открывались небесные ворота, в которые входила ладья… – Клянусь Ньердом, Рагдай, все идёт хорошо. Мы без потерь пришли к устью Одры и сейчас разведаем, что там и кто.
– Я надеюсь, конунг, что мы не будем по пути никого захватывать, не будем приставать к берегам у каждого рыбачьего селения и требовать выкуп за жизнь. Мы просто войдём в залив, осмотримся, потом вернёмся на один из островов и под видом починки ладьи будем ожидать Стовова. – Рагдай пристально уставился на Вишену, который при этом неопределённо пожал плечами.
– Эливгар и Шванганг совсем рядом. Там всегда много воинов. Кругом полно рыбаков, и они, если что, сразу разнесут весть о нападении. Фризы запрут проходы между островами и будут ловить нас, пока не поймают, – поддержал Рагдая Гельга. – Надо спрятать всё оружие, оставить десятерых на вёслах, а остальных укрыть парусом, будто товар везём. И сделать лица повеселее. Клянусь Одином, нас до самого Шванганга никто не окликнет.
Вишена исподлобья оглядел согласно кивающих воинов и кивнул:
– Так и сделаем.
Миновав острова и таща за собой шлейф водорослей, ладья медленно вошла в Швангангский залив. Берега отсюда резко расходились в стороны, и, если бы не узкая чёрная полоска впереди, можно было подумать, что Гельга ошибся и снова правит в открытое море. Вёсла по крику кормчего ударяли дружно, чуть поскрипывая в смазанных жиром ключевинах, а гребцы с недоумением смотрели на коричневую, вязкую воду, похожую на разжиженную глину. Она была полна прошлогодней листвы, хвои, сучьев, камыша. Тут плавали целые деревья и бревна, жерди, вязанки соломы, дохлые мыши и рыбы, обрывки рогожи. По соседству с перевёрнутой пробитой лодкой покачивалась резная колыбель. Пустая и жуткая, она баюкала бесформенный серый кулёк. Несколько низко сидящих челнов медленно, беспорядочно двигались среди этих останков. Молчаливые люди на лодках что-то цепляли крюками, подтаскивали, подолгу возились с непонятной добычей, а потом продолжали движение.
Поравнявшись с одной из лодок, они увидели, как мальчик и старик в просмолённых холщовых рубахах вылавливают утопленников и снимают с них кольца, бусы, браслеты и, если попадется, целую одежду.
– Эй, вы! Что это за мертвецы в воде? – перегнувшись через борт, спросил Вишена, мешая фризские, свейские и ранрикийские слова. – Отвечайте! Мы, торговцы из Страйборга, плывём на ярмарку в Шванганг!
Ни старик, ни мальчик в лодке не подняли головы, они были заняты тем, что пытались стянуть кольцо, видимо серебряное, с пальца распухшего, покрытого пятнами, безглазого женского тела.
– Они меня не слышат, эти стервятники, – удивлённо выпрямился Вишена и сделал знак Вольквину, чтоб тот дотянулся до фризов веслом.
– Подожди, – остановил его Рагдай. – Они просто не понимают тебя. Ладри… Ладри, кажется, знает фризскую речь.
Мальчик улыбнулся и стал пробираться к Вишене между плечами гребцов и пыльной мешковиной, под которой, тихо переругиваясь, скрывались остальные воины. Конунг взял мальчика за плечо:
– Ты отчего смеёшься? Клянусь Фрейей, неподходящее время для веселья.
Ладри потупился, а за него ответил Ацур:
– Он просто счастлив, что смог понадобиться тебе, конунг.
– Да? – Вишена подозрительно всмотрелся в Ацура и наклонился к Ладри. – Спроси их, откуда эти утопленники, почему не видно ни одной торговой ладьи и кто сейчас правит в Шванганге.
Фризы долго не откликались. Наконец старик отсёк весь палец длинным ножом. Только после этого он поднял на Ладри белёсые глаза, бросил палец на дно лодки, в кучу добытого добра, вытер ладони о живот и ответил:
– Одер разлился три дня назад. Всё затопило. Всё смыло. Много снега, льда, дождя сошло в него с Нейса, Бибра и Люты. Это был поток камней и земли. Сколько рыбы погибло и бобров. Почему боги так не любят бобров и форель? Несчастные бобры. – Затем старик обернулся к мальчику: – Исмар, вон там ещё один…
Мальчик бросил отпихивать шестом расползшееся тело, никак не желающее отдаляться от лодки, вытянув тощую шею встал, и только сейчас стало видно, что его правый рукав по локоть пуст, как у вора, наказанного по фризскому закону.
– Это лютич. Мы уже видели его, – скосив глаза в ту сторону, сказал старик. – А тебе, – фриз пугающе улыбнулся Ладри, обнажив ряд абсолютно белых зубов… – мой маленький господин, я охотно расскажу про Шванганг.
Было что-то неестественное в сочетании дряблой, серой кожи, мутных, как вода залива, глаз, срывающегося голоса и этих ровных, молодых, будто чужих зубов.
– От Шванганга остался только чеканный двор, молельня, часть западной стены и несколько башен. В одной из них сейчас сидит герцог Крамн. Он в ссоре даже со своими людьми. Крамн и навлёк потоп. Он поддался уговорам ирландских монахов и принял чужую веру. Я вижу ваша ладья полна товара. Сейчас в этих местах опасно для торговцев…
Фриз бросил взгляд на золотые украшения Вишены, и голос его стал сладок:
– Мой молодой господин, не желают ли твои спутники, утомлённые странствиями, отдохнуть в нашей деревне? Она рядом, на том берегу. Я там старейшина. У нас есть хорошее вино, красивые девушки с чудными голосами. Вы поедите вволю, выспитесь. Мы все будем охранять ваш сон.
Когда Ладри растолковал предложение фриза, из-под рогожи послышалась возня и показалась взъерошенная, узкоглазая от яркого света голова Эйнара:
– Вишена, отчего бы нам не подождать Стовова в гостеприимной деревне?
Его поддержали Свивельд, Вольквин, Бирг и остальные:
– Если этот фриз и сворует чего, мы живо из него нутро вытряхнем.
– Ладри, – Вишена положил на плечо мальчика руку, – спроси у старика, сколько в деревне мужчин, хотя подожди… Рагдай, что узнать у них ещё?
Было видно, что Вишена колеблется, а тот стоял с закрытыми глазами, побледневший, сосредоточенный, и казалось, что желает услышать, как солнечный свет проходит сквозь влажный воздух. Наступило молчание.
Ладри вертел головой, не понимая, что происходит, фриз застыл в ожидании, Гельга прикидывал расстояние до берега, Ацур цеплял к поясу меч и нож. Наконец Рагдай очнулся, и в глазах его была боль.
– Ладри, спроси фриза, хватит ли у него на всех яда?
– Яда? Какого яда? – не понял Ладри, наблюдая, как фризы сначала вяло, как бы пробуя вёслами воду, а потом всё быстрее и быстрее начинают грести прочь от ладьи. Отчаянно, словно спасая свою жизнь.
– Чего это они так испугались? – хмыкнул Свивельд, оглядываясь по сторонам, а Бирг хлопнул себя ладонью по лбу:
– Они поняли всё. Они знают нашу речь и, клянусь Одином, решили, что Рагдай колдун, потому что он раскрыл их намерение отравить нас!
– Правильно решили. Рагдай колдун и есть. Я тоже почувствовал западню… Они хотели заманить нас к себе, убить и ограбить… – тихо сказал Вишена, но его никто не услышал, потому что Гельга яростно заорал:
– Нужно убить их, они хотели нас отравить, возьмите луки! А вы гребите!
Лодка фризов была уже довольно далеко, она спешно двигалась в сторону других челнов, на которых тоже бросили своих мертвецов и отчаянно работали вёслами. Прежде чем Ацур выдрал из рук Эйнара лук, тот уже успел пустить две стрелы, пробив одной из них старику плечо. С большим трудом Вишене, Ацуру и Торну удалось загнать Эйнара и остальных обратно под рогожу, а Гельге – держать ладью на прежнем направлении. Фризские челны отошли на безопасное расстояние. Было слышно, как они перекрикиваются. На одном из челнов полыхнул огонь, выплюнув в прозрачный воздух жирный чёрный дым, погас, потом вспыхнул снова, опять погас, вспыхнул ещё раз. Пронзительно засвиристела свирель, ей ответили издалека.
– Они подают сигналы своим на берегу, – тревожно сказал Ладри. – Я много слышал от отца о злобных фризах, но не думал, что они так коварны и мстительны. Неужели они нападут на нас, Ацур?
– Не думаю. Их король Осорик выпускает внутренности тем, кто осмеливается нарушить его закон о неприкосновенности торговцев в Шванганской бухте и по всему течению Одра до Люты. Торговцы платят только людям короля.
– А если это были люди короля? – не унимался Ладри.
Ацур снисходительно посмотрел на него сверху вниз, сощурив зелёные, как еловая хвоя, глаза:
– Люди короля похожи на нас. У них хорошее оружие и одежда, а на пальцах золотые перстни.
– Если мы похожи на людей короля, почему они хотели заманить нас в ловушку? – развёл руками Ладри.
Ацур вдруг понял, что мальчику доставляет радость стоять под ветром рядом с настоящим викингом, на теле которого множество рубцов, оставленных убитыми врагами, лелеющим свой меч, положенный сорок лет назад в колыбель его отцом.
Ацур улыбнулся Ладри, будто своему сыну, если б сын у него был:
– Знаешь, тебе нужно кое-чему обучиться. Иначе ты погибнешь в первой же схватке. Начнем, пожалуй, с этого: ты сможешь увернуться от стрелы? Нет? Слушай. Нужно смотреть на стрелка. Когда он натянул тетиву, уходить рано. Когда он отпустил тетиву, нужно сделать шаг вправо или упасть на колено.
Если перед тобой неопытный воин, то от следующей стрелы опять отходишь вправо. Он подумает, что ты увернёшься в другую сторону. Опытный же решит, что ты будешь хитрить, и пустит стрелу в то место, куда отошёл бы сам. И промахнётся. Всё это получается, если враг не ближе пяти шагов, тогда просто не успеть, или не дальше трёх десятков шагов, тогда можно спеть сагу, пока стрела долетит. То же самое, когда у тебя щит и ты должен почувствовать, что нужно закрыть – голову или колени. Когда перед тобой много стрелков, то надо просто всё время двигаться: вправо – вправо – влево – вправо – влево – влево – влево. Как муха или комар. Понял?
Ладри кивнул, открыл рот, чтобы что-то сказать, но Ацур остановил его:
– Теперь я возьму куски смолы и буду в тебя кидать.
Перебравшись через клеть, где сонно крутили головой куры, Ладри изготовился и ловко увернулся от первого комка.
– Молодец, – сказал наблюдающий за обучением Бирг, поглаживая ладонью свою флейту, на которой так и не заиграл, будто не хотел осквернять её звук грязной водой залива.
