По виду Игнатия знахарка поняла, что тот не отступит. И приметила, видимо, что-то еще – во взгляде ли, в интонациях голоса, – что убедило ее: мужчина знает, что делает. Она отошла в сторону и скрестила на груди руки, с осуждением наблюдая, как мутант заворачивает девочку в рубище, как бережно поднимает на руки и, ковыляя, несет к двери.
– Зачнет мучиться – зовите, – бросила она в спины уходящих мужиков.
– У нас топор есть. Вострый, – не оборачиваясь, буркнул Игнатий. – Долго мучиться не станет.
«Землянки» Игнатия и Мирона были сделаны далеко за околицей деревушки, уже в лесу, где специально для этого вырубили небольшую поляну. Вообще-то это были не совсем землянки, на шесть бревен они все-таки поднимались над землей, поэтому выглядели избами-недоросликами. Так уж вышло, что прибыли мужчины в Слободку поздней осенью – вот-вот ударят морозы, и ставить добротные срубы было уже некогда. Потому и решили наполовину заглубиться в землю – так и быстрее, и дерева меньше требуется. Да вроде как и не собирались «братья» оставаться в Слободке надолго – зиму пересидеть, а там… Мирон и вовсе к жене хотел вернуться. Но то ли плохо хотел, то ли расхотелось – холостяцкая жизнь по душе больше пришлась, – только разговоры о возвращении постепенно затихли. С Игнатием они хоть и лаялись, но больше так, от скуки, а вообще жили дружно и особой причины менять место жительства ни тот, ни другой не видели. Мирон, когда начинала скрести душу совесть, говорил себе: вот срублю избу, скотину заведу, тогда и заберу Серафиму. Тем, ждет ли его до сих пор супружница, он голову не забивал: коль не дождалась, еще как бы и не лучше.
Были и другие две причины, по которым Игнатия и Мирона не особо тянуло в родное село. Рванули они два года назад по дурости в Устюг, посчитав, что Дед Мороз таких удальцов с радостью примет, да еще и Стёпика, юнца девятнадцатилетнего, от той затеи не отговорили… А после того, что из этого вышло, – как назад вернуться? И стыдно, и страшно. Ладно сами они – лишь разнорукими да разноногими стали, а Стёпика и вовсе не уберегли… То есть, парнишка вроде как совсем и не помер, но таким, каким стал, лучше ни сельчанам, ни даже родне не показываться: хоть те и сами мутанты, а такого всё равно не поймут. А когда узнают, чьи у Мирона с Игнатием новые руки-ноги, – хорошо если просто побьют… И какая радость домой топать – чтобы всё равно прогнали, а то и батогами забили?
Ну а второй причиной сам Стёпик и был. Ему тоже землянку вырыли, только большую и уже без всяких бревен сверху. Наоборот, бревенчатые перекрытия землей забросали, по ней – мохом; притоптали, умяли так, чтобы и рядом встать, а не увидеть, что внизу чье-то жилище. Вход сделали так, чтобы откидывался, когда внутрь надо попасть, а закрытый в глаза не бросался – груда сучьев да веток сухих, и только. Благо лес кругом, такого добра хватает.
Так вот, Стёпику здесь понравилось – жить вполне можно, посторонние нос не суют (хоть он и сам, конечно, стерегся), на Игнатия и Мирона, что не уберегли, обиду не держал (да и не было их вины, разве что не прогнали сразу, как он с ними в Устюг увязался). Опять же, теперь они как бы и братьями немножко стали, если то, что с ними приключилось, можно назвать братанием… В любом случае, было с кем словом перемолвиться, не опасаясь, что собеседники в штаны от страху наделают.
В общем, из-за Стёпика Мирон с Игнатием тоже никуда уходить не хотели: его и одного тут бросать не по-людски, и с собой не взять – тут и говорить не о чем.
Солнце уже скрылось за лесом, в темнеющем небе заморгали, проснувшись, первые звезды. Стёпик вот-вот должен вернуться.
Игнатий, по-прежнему голый по пояс, вынес завернутую в рубаху девочку из землянки. Очень уж ему не терпелось отправить ее поскорей – не потому, что мешалась, а из-за неожиданного для себя самого переживания за ребенка. Может, это было еще потому, что детей он уже больше десяти лет не видел и теперь в душе всколыхнулось что-то доброе и теплое, чего мужчина давным-давно не испытывал, забыл даже, что такое бывает.
– Ну, где он там? – пробурчал Игнатий, глядя в небо, которое так и не стало окончательно черным. Пора белых ночей уже прошла, но и для настоящих, когда темень так темень, по северным меркам было еще рановато.
– Не туды смотришь, – сказал вдруг Мирон. В голосе разнорукого мутанта слышалась неприкрытая радость – похоже, и он волновался за девочку. А может, не за нее, а за себя – хотел поскорее избавиться от опасной гостьи. – Вон, от реки порхает птичка наша.
Игнатий повернулся в сторону реки. На тусклом небе виднелось черное пятнышко – словно дырка в серой тряпке. И она заметно увеличивалась и приближалась, принимая очертания жуткого создания: широко раскинутые крылья, длинный хвост с похожим на рыбий плавник оперением на конце, еще более длинная, как змея, шея с маленькой треугольной головой, на которой поблескивали желтые точки глаз. Даже издали было понятно, что чудище было огромным, даже сравнить не с чем – не водилось ранее на вологодской земле ничего подобного.
– Летит, летит Стёпик, – облегченно выдохнул Игнатий. – Тока я вот што тебе скажу, Мироха: птичкой его не зови, обижается шибко.
– Ну так и ты Стёпиком его не называй – парню уж двадцать один годок сполнился, не малявка.
– Што не малявка – это уж точно, – усмехнулся коротконогий мутант. – Он теперя даже не Степан, а Степанище.
– Не смейся над парнем, то не его вина.
– Да я и не смеюсь. До смеха ли тута… По мне, так не знаю, што краше – совсем не жить, али как он…
Между тем существо, очень похожее на птеродактиля – чего, разумеется, не могли знать «шитые братья», спланировало на вырубку. «Птер» призывно рыкнул, вытянув лебединую шею. У ее основания виднелось нечто вроде упряжи из ремней, на которой висело широкое полотняное основание.
– Пустой сегодня, Степушка? – подошел к нему Мирон.
– Пус-стой, – басовито-свистяще ухнул «птеродактиль». – И меш-шок, и ж-живот. У реки, вон, мяс-са – аж-ж горы. Надо бы мне как-то с-себя побороть, да человечинку начать куш-шать – ж-жалко, с-скока добра пропадает попус-сту. И ведь нутро-то прос-сит, а мне вс-сё одно тош-шно.
– Были мы у реки, – кивнул Мирон. – «Дикие» на карателей напали, «галеру» спалили. Тока опосля те, кто не сгорел, дали нашим жару-то. Так друг дружку и покрошили. Ну, мож кто и убег, конечно, но больше сгинуло.
– Дурни они, твои «наш-ши», – пробасил Стёпик. – Теперя С-святая с-стока карателей приш-шлет, ш-што вс-се деревни вокруг пожжет в отмес-стку.
– Вот и я то говорю, – подошел к «птеру» Игнатий. – Ну да дело-то сделано, што уж…
– «Ш-што уж-ж»? – зашипело чудище. – Убиратьс-ся нам отс-сюда надобно. Ладно я улечу, коли ш-што, а вы как?
– Нас в мешке своем унесешь, аккурат поместимся. Тока это опосля перетрем-перемелем. А теперя, Степан, к Подземному Доктору дуй. Ты вот пустой, а мы с уловом.
Игнатий откинул край рубахи с лица девочки. Стёпик вытаращил огромные, с блюдца, желтые глазищи. Черные вертикальные зрачки расширились, став почти круглыми.
– Откель тако чудо?.. – утробно ухнул он.
– Вот как раз оттуда, – мотнул головой в сторону реки Игнатий. – Откель тамока взялась, того не знаем. Тока помирает она – четыре раза ножом ее пырнули. Ляксевна, как могла, кровь затворила, тока всё одно – не жилица, говорит. Так што поспешай, Степан, поспешай. Нагнись-ко, уложу ее… И шеей не тряси шибко, девчушка махонькая, выронишь.
– Так ремнем-то прис-стегни ее!
– Какое ремнем – у нее грудь вся истыкана. Не к шее ж ремень пристегивать. И так не выронишь, она, вон, и впрямь как в мешок легла. Лети, Стёпик, лети, родимый. Довези ее живой.
– А и не ж-живой довезу, так Подземный Доктор вс-сё равно порадуетс-ся, – злорадно оскалился обидевшийся, видимо, на «Стёпика» крылатый монстр.
– Пошто? – спросил заинтересовавшийся Мирон. – Куды ему с дохлятиной-то?
– Так девчатинкой зато полакомитс-ся, – заухал гигантским филином «птер». – Это я человечинкой брезгую, тока вот «архангельс-скому демону» вс-сё нипочем.
– Вот брехун, – сплюнул Игнатий. – Лети давай, трепло длинношеее!
– Ш-што, не вериш-шь? – замахал, готовясь к взлету, крыльями Стёпик. – А куды, думаеш-шь, твою ногу изувеченную Подземный Доктор дел? А Миронову руку? А мои… ос-статочки?.. Ну, понятно, с-свиту с-свою подкормил тож-ж. Но и про с-себя-то уж-ж вс-сяко не забыл.
«Птеродактиль» взмыл над вырубкой, сделал, набирая высоту, круг и направился в сторону Великого Устюга.
Игнатий с Мироном долго смотрели ему вслед, пока крылатый силуэт не превратился в точку, а потом и вовсе не слился с небесной хмурой серостью.
– Он што, про наши с тобой руку да ногу правду сказал? – спросил вдруг Мирон.
– Слушай ты его больше, – буркнул Игнатий, на которого сказанное Стёпиком тоже явно произвело впечатление. – Он и парнем побрехать любил – девки аж повизгивали, – а «птичкой» обернулся, так теперя и вовсе расчирикался… Ты ведь был у Подземного Доктора, когда он тебе Степкину руку пришивал, мы ж там три денечка оклемывались. Ну и видел ты, как «архангельский демон» наши ошметки догрызал?
– Видеть не видел, но я ведь тож не всё время при народе кушаю, – веско аргументировал разнорукий мутант.
Главный зал подземелий древнего монастыря лет триста назад, а то и раньше, служил, вероятно, монахам основным тайным хранилищем – попросту говоря, складом. Сделанных на «черный день» запасов пищи, судя по его размерам, могло бы хватить для трех десятков человек как минимум на пару месяцев, а с учетом аскетичности монашеских запросов – как бы и не вдвое больше. Для современных же обитателей монастырских подземелий это помещение сразу после Катастрофы служило единым жилищем. Это уже потом, после расчистки остальных коридоров, комнат и келий, по которым все двадцать восемь тогдашних жителей и расселились, зал стал чем-то вроде корабельной кают-компании, а заодно и столовой.
По прошествии двух десятков лет людей, считая Подземного Доктора, осталось только восемь душ. Куда меньше, чем не́людей, которые тоже были теперь законными жителями подземелий, а некоторые из них, еще в человеческом обличье, жили тут и раньше. Впрочем, делить друг друга по категориям «человек» и «нечеловек» обитателям подземных «хором» и в голову не могло прийти. Деление происходило по другому признаку: Подземный Доктор и все остальные. «Архангельский демон и его свита» – так их, по рассказам разведчиков, называли за пределами тайных подземелий давным-давно разрушенного, а потому всеми забытого монастыря.
Сейчас в «кают-компании», освещаемой четырьмя – по одной на каждой стене – защищенными проволочными плафонами лампами, на деревянных лавках, окружавших огромный стол, вмещавший за собой некогда всех без малого трех десятков жителей, сидели три человека. Они мирно беседовали с похожим на плешивого волка монстром, имевшим, впрочем, вполне человеческую – пусть и мутантскую, лысую, в нарывах и коростах, – голову. Передние лапы его тоже напоминали человеческие руки, поскольку пальцы на них были длинные и гибкие, хоть и заканчивались, как должно быть у волка, острыми когтями. Однако в отличие от головы такие лапы подарила местным волкам мутация. Трое людей были мужчинами лет пятидесяти – шестидесяти, похожими друг на друга, как родные братья, – худые, с щетинистыми бледными лицами и глубоко запавшими глазами. Отличались они разве что ростом – один был на голову выше других, а из тех один заметно сутулился.
– Недоволен будет Доктор, когда узнает, – покачал головой самый высокий. – Зря ты их, Петро, шуганул.
– Серега дело говорит, – кивнул сутулый. – Не надо было вообще показываться. Услышал, что идут, – и переждал бы.
– Я и ждал, – утробно буркнул человековолк. – Кто думал, что они сюды попрут? Не бывало на моем веку такого. А тут раз – и фонарь пыхнул! Ну и увидели меня…
– Но на кой хрен ты-то на них попер? – включился в разговор последний собеседник. – Повернул бы – и назад.
– Назад?.. – хрипло выдавил хвостатый Петро. – За собой их сюды привесть? То ж дозорные были! Один, правда, сопляк, мальчишка. Обделался, когда я в их сторону прыгнул. Но второй-то матерый паря, тот бы не отстал, пошел глядеть…
– Да никуда бы он не пошел! – вновь заговорил высокий Серега. – Что, они про ход сюда не знают? Знают, и давно уже. Только лезть не собираются, потому как в непонятках: кто мы такие, сколько нас? А непонятное всегда пугает. Вот и они нас боятся. Но мы их не трогаем, и они не хотят нарушать того, что есть. Худой мир лучше доброй ссоры.
– Ишшо неясно, пошел бы али нет, – не согласился Петро. – А я у них охотку идти отбил. Я ведь их даже не тронул – рыкнул, прыгнул и затаился, будто меня и не было. Фонарь-то сопляк разбил.
– Ты ведь и сам, дурень, мог под пулю попасть, – сказал сутулый. – А тогда у них смелости-то прибавилось бы. Ага, мол, не демоны это, а простые смертные, хоть и уроды. Вот и пошли бы сюда гурьбой.
– А ты попади, попади в меня пулей-то! – обиженно взрыкнул человековолк. – Когда фонарь в руке у пацаненка трясется, когда «калаш» у дозорного прыгает, а сам я не стоймя застыл, а лечу уже им когтями в морды.
– Все равно мог попасть, хоть и случайно.
– Дык не попал же! – оскалился Петро и проскулил вдруг: – Слышь, мужики, не говорите Доктору, а? Што вам с того?.. А меня и впрямь ить взгреет…
Мужчины переглянулись.
– Не скажем? – спросил у собеседников Серега.
Те, что были ниже ростом, опустив глаза молчали.
– Лёха, что думаешь? – напрямую обратился к сутулому высокий.
– Можно и не говорить, – неуверенно произнес тот.
– Не спросит, так не скажем, – подхватился и третий, а потом с укоризной посмотрел на человековолка. – Только я бы на твоем месте сам пошел и покаялся. У Подземного Доктора везде глаза и уши. Прознает, что ты это скрыл, – на запчасти разберет. А так отпинает лишь или ухо отрежет – делов-то.
– Да не пугай ты его, Жека, – заворчал Серега. – Кого это Доктор хоть раз пнул?
– Ты еще скажи, что он ничего никому не отреза́л, – опасливо оглянувшись, прошептал тот, кого назвали Жекой.
Петро уныло опустил голову.
– Мужики, – серьезным тоном заговорил сутулый Лёха, – не дело мы про Доктора долдоним. О нем попусту трепаться не надо. Сами же знаете: он всех нас от смерти не раз спасал. Если кому что и отрезал, так то по делу, а не для наказания. А без него мы бы уже давно загнулись – не от болезней, не от радиации, так от тех же храмовников – им бы тогда бояться нас незачем было. Да и вообще, кто здесь нормальную жизнь наладил? Ну да, все мы, но кто это всё организовал, кто придумал? Поначалу-то, помните, мы тут как крысы сидели – в темноте, в развалинах, больные, раненые, – от страха да от голода тряслись. А Подземный Доктор пришел – сразу за дело взялся. Мало того, что всех вылечил, так ведь только с ним мы завалы разгребли; колодцы, что когда-то монахи вырыли, нашли и очистили; огороды под землей вскопали; свиней – и тех разводить стали. А электричество? Да, это Жеке, вон, да Тимохе-покойничку спасибо – у них по этому делу головы и руки заточены. Но идею-то кто подал на Сухоне турбинки поставить? Доктор. Да что я вам рассказываю, сами всё знаете. А то, что он своими непонятными делами занимается – уродов всяких-разных лепит, – так то нас не касается. К тому же, от уродов этих тоже польза.
– Сам ты ур-р-ррод, клюка горбатая! – свирепо зарычал Петро, подняв на голом грязно-розовом загривке редкие клочья шерсти. – А охраняет вас кто? Кто на разведку бегает? Кто ночью по Устюгу рыщет – смотрит, где што плохо лежит? То-то бы ты на брюхе по грязюке поползал, кады в двух шагах патрули с автоматами бродят.
– Я тоже грязи не боюсь, – заметно смутился Лёха. Сожалел, видать, что не подумав про уродов ляпнул. – На рыбалку больше всех хаживал. Это сейчас не всякий раз могу – спина донимает. А на рыбалке тоже и прятаться случается, и глину брюхом помесить…
– Чего ж Доктору спину свою не дашь вылечить? – буркнул, подостыв, Петро.
– Так он говорит – резать надо. А я себя резать не дам. Лучше помучаюсь. Ничего, привык уже.
– Ничо, меня вон как порезали, – оскалился человековолк, – тока башка моя от меня и осталася… А так бы давно уж помер. Ты погодь, вот помирать сподобишься – по-другому запоешь: «Режь меня, Доктор, хоть на кусочки, тока б пожить ишшо маненько!»
– Типун тебе на язык! – сплюнул Лёха.
И тут замигал и погас свет.
– Факелы, быстро! – крикнул Серега.
Объяснять, что да как, никому не пришлось – все и так знали, где в каждом из помещений хранились заготовленные как раз для таких случаев факелы. Вскоре в специальных креплениях на стенах, рядом с погасшими лампами, уже чадили смолистые сосновые дубинки.
В столовую повылазили и другие обитатели подземелий: три женщины неопределенного – от сорока до шестидесяти лет – возраста, опирающийся на клюку седобородый старик, а также подобные человековолку монстры – правда, в основном со звериными, положенными от природы головами. Человеческой, кроме Петро, мог похвастаться лишь старый, грузный, совершенно облезлый медведь. Без шерсти, при неярком свете факелов, его и вовсе можно было принять за старого, толстого мужика, если бы не по-человечески вывернутые «ноги» и «руки», да не длинные черные когти на них. Вместе с ним «медведей» было всего трое – основную массу «демонов» составляли волки-мутанты. Получившие теперь вдобавок и дополнительную «мутацию» – человеческие мозги.
В зале сразу сделалось тесно. При этом почти не было шума – местные обитатели привыкли к строгой дисциплине. Собрались же они здесь понятно почему: хотели узнать причину аварии. В основном опасались за огороды – растениям свет был необходим. Но спросить об этом никто не успел: вдалеке раздался грохот захлопнутой двери, послышался шум стремительных шагов, и в проеме одного из коридоров показался мужчина, освещающий себе путь масляным фонарем.
Гибкий и стройный, издали он казался молодым. Но когда ворвался под свет факелов в «кают-компанию», стало видно, что ему, как и большинству здешних людей, не меньше пятидесяти, а скорее даже, лет пятьдесят пять – пятьдесят шесть. На узком, хищном лице черными тенями выделялись носогубные складки. Над прямым тонким носом тянулись ко лбу две отчетливые вертикальные морщины – вероятно, это лицо чаще хмурилось, чем озарялось улыбкой. Подтверждением тому служили и плотно сжатые тонкие бескровные губы. Цвет глубоко посаженных глаз разобрать было нельзя – отражая пламя факелов, они, казалось, светились сами. Одет был мужчина более чем странно – в красно-зеленый клоунский комбинезон. Причем надетый задом наперед, что делало бы этот неуместный наряд смешным и нелепым, если бы не покрывавшие его жуткие пятна – как давние, бурые, застиранные, так и свежие – блестящие, алые. Окончательно убедиться в том, что «клоун» испачкался не краской, выписывая на холсте закатный пейзаж, заставляла болтающаяся на шее медицинская маска и зеленая хирургическая шапочка на голове, тоже заляпанная каплями старой и свежей крови. Да и то, что перед ним не кто иной, как загадочный Подземный Доктор, после этого тоже бы стало ясно любому. А собравшиеся в зале, наверное, почувствовали бы его присутствие даже в полной темноте.
Подземный Доктор, резко сорвав маску и шапку, отшвырнул их в сторону. К ним сразу бросилась одна из женщин, подняла и быстро скрылась в одном из коридоров. Длинные, почти до плеч, темные волосы Доктора, казавшиеся при свете огня совсем черными, блеснули редкими прядями седины.
– Что это значит? – негромко, но так, что услышали все, спросил он. – Где свет?
– Так это… – выскочил вперед электрик Жека, – сейчас проверю пойду. Крысы, небось, кабель перегрызли…
– А почему ты до сих пор здесь? И почему аварийный аккумулятор операционной выдержал только три минуты?
– Так ведь дохлый он, а заменить нечем, – замахал руками, словно курица крыльями, электрик, не зная, что ему делать: оправдываться насчет аккумулятора или мчаться искать обрыв линии.
– Значит, надо найти! – обвел Доктор собравшихся огненным взглядом. – Те, кому я разрешил выходить на поверхность, должны не только звездами любоваться, а искать то, что необходимо здесь в первую очередь. И сообщать им об этом должен тот, кто отвечает за свой участок и видит, что в чем-то возникла необходимость. За двадцать лет это можно было усвоить.
Говорил Подземный Доктор жестко, но по-прежнему негромко и сухо, будто бы с неохотой выплевывая слова.
– Аккумулятор-ры на судор-ремонтном заводе, – подал голос один из монстров-волков. – Мор-розовцы готовят. Для хр-рамовников.
– Почему об этом не знает электрик? – просверлил Доктор взглядом Жеку.
– Я знаю… – вытер тот ладонью выступившую на лбу испарину. – Там в них электролит с пластинами меняют, заряжают… Только ведь… Как я туда?.. Там ведь…
– Что за лепет? – шагнул к нему Подземный Доктор. Электрик невольно стал пятиться, но всё же заставил себя остановиться. – Если ты был в курсе, что аварийный аккумулятор неисправен, и при этом знал, где можно достать новый, то должен был предпринять всё, чтобы он был здесь. Я не заставляю тебя лично идти на судоремонтный завод – понятно, что тебя схватят и прикончат. Но для подобных операций у нас имеются специальные лю… особи. Двум волкам пробраться на завод ночью не составит большого труда. Взять с собой мешковину, положить на нее аккумулятор и принести в зубах. Даже один может при желании справиться, если поднатужится.
– Я ведь не могу им приказать…
– Приказывать и не надо, нужно просто сказать. Ты ведь просишь это не для себя лично. Ну а если вдруг кто-то откажется выполнять подобные поручения специалистов, – обвел Доктор недобрым взглядом присутствующих, – немедленно сообщайте об этом мне. И мы все вместе решим, стоит ли дальше кормить дармоедов. В общем, сегодня же ночью аккумулятор должен быть доставлен. – Доктор снова повернулся к электрику, и его тонкие надломленные брови удивленно приподнялись: – А ты почему до сих пор здесь? Обрыв должен быть найден и устранен в кратчайшие сроки!
Жека метнулся в сторону ведущего к Сухоне туннелю, по которому был проложен силовой кабель. Подземный же Доктор продолжал вещать собравшимся:
– Знайте все: электричество для нас сейчас самое важное. Пусть здесь или в жилых кельях можно обойтись лучинами или факелами, но огородам факелов мало. И, самое главное, электричество необходимо мне в лаборатории и операционной. Не только из-за света. Кто не в курсе – приборы факелом не включить. Причем это важно для вас же самих. Если, как сегодня, электричество пропадет во время сложной операции – летальный исход для пациента неизбежен. Впрочем, если вам не жалко себя, черт с вами. Только я вот что скажу… – Голос Подземного Доктора перешел почти на шепот, от которого зашевелились волосы у всех, кто их имел. – Скоро предстоит самая главная операция в моей жизни. Та, к которой я готовился все эти долгие годы… И если вдруг… мне не важно по какой причине… если вдруг она сорвется – каждый из вас напоследок поймет, что «демоном» меня называют не зря. Поэтому, – вновь заговорил он нормальным голосом, – в ваших же интересах пойти сейчас и помочь Евгению в поисках обрыва кабеля. А потом – хоть закапывайте его на два метра под туннелем, хоть выставляйте круглосуточную охрану через каждые десять метров, но чтобы такого больше не повторилось. – «Архангельский демон» повернулся, чтобы уйти, и бросил напоследок через плечо: – Уберите из операционной тела пациента и донора. – И Подземный Доктор зашагал к весьма узкому, ведущему из «кают-компании» проходу. Кроме него самого и еще одной «особи» заходить туда не было дозволено никому.
Он шел по темному, тесному туннелю согнувшись. Высота потолка здесь была около двух метров, и Доктор, рост которого не намного превышал метр семьдесят, и так не задел бы его, но в прыгающем свете масляного фонаря туннель казался ниже, и шею хотелось пригнуть инстинктивно.
Туннель состоял из трех десятиметровых отрезков – после первого, под прямым углом, следовал поворот налево, после второго – направо – и заканчивался тупиком. В самом конце, на левой стене, имелась обитая широкими железными полосами деревянная дверь с большим навесным замком.
Подземный Доктор, поставив фонарь на земляной пол, достал из-под ворота комбинезона связку ключей и снял с шеи толстую цепочку с кольцом, на котором они висели. Одним ключом он открыл навесной замок, другой вставил в замочную скважину, которая оказалась под ним, и трижды провернул. Дверь отворилась беззвучно. За ней был небольшой, метра в полтора длиной тамбур, который заканчивался решеткой из толстых металлических прутьев. Сейчас эта решетка, а точнее, образованная ею калитка, была приоткрыта. За ней черной кляксой расплылась темнота.
– Тамара! – рыкнул Доктор.
За решеткой, невысоко от пола, блеснули янтарем глаза.
– Ты что там делаешь? Быстро сюда!
За решеткой калитки в свете фонаря проявился силуэт волка-мутанта. Этот волк, а точнее, волчица, был не столь облезлым, как Петро, и немного меньше его. Зверь неохотно выбрался в тамбур и, опустив голову, встал рядом с Доктором.
– Мы договаривались, Тамара! – злобно проговорил тот. – Перед операцией ты давала мне слово, клялась, что близко подходить к нему в мое отсутствие не будешь. И один раз ты уже нарушила клятву. Я простил тебя тогда, полагая, что этого больше не повторится. Но тебе, оказывается, совсем нельзя верить. Возможно, ты делала это уже не раз и не два?.. Видимо, мне придется навесить замок и сюда, хоть это и будет небезопасно для донора. Впрочем, нет. Я просто назначу сюда другую сиделку. А тебя… Тебя выброшу из подземелий. Здесь не место тем, кому я не могу доверять.
Волчица жалобно заскулила, легла на земляной пол и принялась вылизывать ботинки «архангельского демона». Тот, брезгливо дернув ногой, отпихнул голову монстра и процедил:
– Последний раз, Тамара. Это был последний раз, запомни! По-настоящему последний. И то лишь потому, что я понимаю твои чувства. Догадываюсь, что случилось… Стало темно, он испугался, заплакал, и ты поспешила его утешить, так?
Волчица, продолжая поскуливать, часто-часто закивала. В желтых глазах, еще ярче засиявших от слез, вспыхнул огонек надежды.
– Так вот, Тамара, – продолжил Доктор. – Никаких чувств! Ты слышишь? Никаких чувств рядом с ним не должно быть! Он всего лишь донор, и ты это знаешь! Он не должен стать человеком! Тупая тварь, когда до тебя это дойдет?! – последние слова «демон» выкрикнул, пинком отшвырнув волчицу к стене.
Затем он, подняв повыше фонарь, полностью отворил калитку и шагнул в тесную, ненамного больше тамбура, облицованную кирпичом келью. В ней не было ничего, кроме отхожего отверстия в углу, торчащего из стены рожка душа и узкой лежанки вдоль одной из стен.
На лежанке сидел, испуганно вжавшись в стену, худой бледный юноша, почти мальчик. Он был одет в просторную рубаху из мешковины. Длинные черные волосы спадали на покатые плечи. Глаза юноши на тонком, вытянутом лице казались огромными, сияющими в свете фонаря плошками. Такими большими их, вероятно, сделал еще и застывший на лице узника испуг.
Подземный Доктор окинул юношу странным взглядом, в котором одновременно читались и смятение, и надежда, и боль, и ворох не столь очевидных для понимания чувств.
– Ладно, – буркнул под нос «архангельский демон», развернулся и вышел из кельи.