Андрей Бондаренко
Карибская сага
– Да Бог с ним, с этим якорем, – решил Ник, – развязывай узел и выбрасывай канат за борт.
Ага, конечно, умный нашёлся, не развязывается хитрый узел. Ножей с собой не взяли, ясен пень, пробовали канат спичками пережечь, но ветер-сволочь упрямо задувал огонь. Закончились спички. Банкин напоследок попытался канат зубами перегрызть, да где там, бесполезное занятие…
Раздеться да в воду броситься? До берега-то и недалеко совсем – метров триста пятьдесят всего.
Но, во-первых, вода ещё была слишком холодной, во-вторых, течение очень сильное – вынесет прямо в море. И, как назло, никого рядом нет, ни на берегу, ни в море.
Так они и просидели всю ночь, как дурики распоследние, в этой лодке, замёрзли до посинения, проголодались.
Часов в девять утра Гешка, толкнув Ника в плечо, протянул захваченный с собой бинокль.
– Посмотри, командир, там наша Мэри на берегу.
Ник поднёс бинокль к глазам.
Какой-то старый саам сидел, прислонённый к большому камню, а по его морщинистой щеке стекала тоненькая струйка крови.
А это что ещё за номер? Мисс Мэри Хадсон лежала на прибрежной гальке: сжимала в своих нежных ладонях старенький охотничий карабин и старательно целилась…
– Ложись! – заорал Ник и сильно дёрнул Банкина за ногу.
Глава третья
Село Ловозеро и его обитатели
Ник неловко упал на дно лодки и сгруппировался, изображая из себя человеческий эмбрион. Именно в такой позе, по мнению преподавателей из учебного центра НКВД, следовало находиться при «слепом» обстреле со стороны противника.
Рядом с ним – таким же неаппетитным эмбрионом – скорчился Банкин.
«Один, два, три…», – считал про себя Ник количество прозвучавших выстрелов. – «Шесть, семь.… И что это такое нашло на Мэри? Может, с ума сошла – от перенесённых лагерных тягот и невзгод?».
На цифре одиннадцать лодка вздрогнула, неожиданно тронулась с места и, влекомая быстрым течением, уверенно понеслась в открытое море. Выстрелы тут же прекратились.
Выждав минуту-другую, Ник уселся на скамью, взялся за вёсла и стал усердно грести, направляя лодку наискосок от берега.
Улыбающийся Банкин уверенно взгромоздился на кормовое сиденье и ехидно поинтересовался:
– Куда гребёшь-то, командир? В Архангельск, не иначе, собрался? Давай-ка к берегу, а? Похоже, что ты так ничего и не понял…. Мэри не в нас стреляла, а в этот канат дурацкий. Она же нас вытащила из ловушки, а ты подумал – невесть что. Стыдно тебе должно быть, командир!
Ник раздражённо бросил вёсла, свесился над носом лодки, осмотрел конец толстой верёвки, перебитой меткой пулей, с чувством сплюнул за борт и зло пробормотал сквозь стиснутые зубы:
– Вот, теперь сам садись за вёсла и греби к берегу, раз родился таким сообразительным…
Мэри помогла вытащить тяжёлый нос лодки на чёрную прибрежную гальку, спросила озабоченно:
– Случайно никого не зацепила? Уже больше двух лет не держала оружия в руках, могла и разучиться.
– Что вы, дорогая, – ответил Ник, смущённо глядя в сторону. – Артемида не может разучиться метко стрелять, никогда и ни при каких обстоятельствах…
К ним мелкими шажками подошёл пожилой худенький саам, голова которого была щедро обмотана несколькими слоями белоснежного шёлка. На плече у старика висел старенький карабин, а в правой трясущейся руке был зажат казначейский билет.
– Доча, – просительно проговорил саам, – ударь меня ещё раз по голове, раз ты за это платишь такие деньги. Мне не жалко, бей смело, – и согнулся в полупоклоне, подставляя Мэри свой перевязанный затылок…
Двигатель полуторки гудел надсадно и тоскливо, словно бы раздумывая, а не стоит ли помереть – раз и навсегда? Ну, его, этот несправедливый Мир, пусть уж эти неблагодарные людишки сами прут на Крестовский перевал свою дурацкую железную колымагу…
Ник сидел в кабине машины рядом с шофёром – сержантом НКВД Иваном Ефремовым, крепким кряжистым сорокалетним мужиком из кубанских казаков.
Майор Музыка так рекомендовал сержанта:
– Иван в этом Ловозере – триедин в одном лице. Во-первых, он нашу службу полноценно представляет. Во-вторых, заодно выполняет все милицейские функции: расследует мелкие кражи, бытовые ссоры и драки, регистрирует браки, факты рождения детей и моменты естественной смерти. В-третьих, он ещё и секретарь тамошней партийной ячейки, отвечает за рост общего идеологического уровня населения. Поэтому и авторитет в Ловозере у него – непререкаемый, всех держит в правильных ежовых рукавицах. Организует вам провожатых до этого Сейдозера, надёжных тягловых оленей найдёт, всё прочее предоставит. Надёжный мужик, никогда не подведёт…
Вообще-то, Ник, как настоящий джентльмен, сразу предложил Мэри место в кабине, но та отказалась: мол, у них с Геной (с Геной – надо же!), спор образовался философский, не хочется прерывать интересную дискуссию. Понятное дело, ясен пень, дискутируйте, молодые люди, не будем вам мешать…
– Ну, родимая, потерпи, совсем немного осталось, – уговаривал Иван полуторку, крутя баранку во все стороны и безостановочно дёргая за рычаг переключения скоростей.
Наконец, через три часа после начала подъёма, они выехали, всё же, на знаменитый Крестовский перевал.
– Лётчики между собой называют этот перевал «Барыней», – для чего-то уточнил Ефремов. – Мол, сверху всё это напоминает спящую грудастую дебелую бабу, лежащую на спине.
Вот и он, знаменитый Терский берег, – как на ладони в лучах полуденного солнца. Справа хорошо просматривался широкий залив Белого моря с многочисленными длинными островами, вытянувшимися с юго-запада на северо-восток. Слева сверкала на солнце белая гладь большого озера, покрытого последним льдом. Прямо по курсу была отчётливо видна узкая неровная полоска земли, зажатая между морем и озером, по которой и змеилась дальше их раздолбанная грунтовая дорога…
Вниз с перевала поехали уже гораздо быстрей и веселей: отдохнувший двигатель довольно урчал и даже сыто пофыркивал, оживая буквально-таки на глазах.
Остановились на короткий отдых возле неширокой безымянной речушки, усталый шофёр, он же – сержант Ефремов, уснул прямо в кабине машины, сопя во сне тоненько и нежно…
Хорошо было вокруг: весело журчала речная вода, мелкая рыбёшка усердно плескалась на каменистых перекатах, ненавязчиво жужжали редкие комарики.
Вдруг, неожиданно выяснилось, что Банкин для местных комаров – самое лакомое и желанное блюдо. Плотно облепили они его щекастую физиономию, и давай кусать – нещадно и безостановочно…
Суетливо забегал Гешка по низкому берегу реки, руками заполошно замахал.
Его лицо, и без того широкое, вскоре распухло до полного неприличия, нос, совсем даже немаленький и в нормальном состоянии, увеличился практически вдвое.
– Ничего не понимаю, – жалобно гундосил Банкин. – На Чукотке этих тварей было больше во много раз, и ничего. Если и куснут, так только изредка и без всяких серьёзных последствий. А здесь – звери какие-то просто, волки голодные, ненасытные…. Ничего не понимаю!
– Да, повезло мне с напарником. Ничего не скажешь. Цирк получился навороченный, да ещё – с клоунадой изысканной, – беззлобно ухмылялся Ник.
Мэри на это высказывание даже обиделась:
– Как же можно – насмехаться над своим верным боевым товарищем? Ему же больно!
Вытащила из кармана новенького чёрного бушлата (майор Музыка расстарался), перочинный ножик, раскрыла самое большое лезвие, нарезала целую охапку ольховых веток, покрытых первыми почками, и ловко связала два шикарных веника. Потом умело развела небольшой весёлый костёр, усадила около него Банкина так, чтобы дым хоть немного отпугивал злых комаров, и вложила Гешке в ладони по венику.
– Отмахивайтесь, Гена, отмахивайтесь! – посоветовала.
Ник достал из рюкзака небольшой походный котелок, вскипятил воды, заварил чай, разлил по скромным эмалированным кружкам.
Свежий весенний воздух, нестерпимо пахнущий родниковой водой, выкуренная трубка хорошего заграничного моряцкого табака под выпитую кружку крепкого ароматного чая. Что может быть желанней?
Мэри, сполоснув в речной воде кружки из-под чая, присела у костра напротив Банкина и поинтересовалась, внимательно разглядывая его лицо:
– Извините, Гена, а кто вы по национальности? Турок, азербайджанец, армянин?
Гешка широко улыбнулся в ответ:
– Да какой из меня турок, в роду все русские были, кроме прабабки. Вот, она-то – чистокровная персиянка. Её мой прадедушка – в качестве трофея – привез с войны какой-то, при царе-батюшке ещё. Но какая кровь оказалась сильная! У всех Банкиных, рожденных после этого мероприятия, носищи – как груши большие, да и щёки усердно выпирают, будто бы за каждой спрятано по спелому грецкому ореху…
Ник тоже решил полюбопытствовать немного:
– Мэри, а что у вас тогда случилось – на морском берегу? За что вы бедного, пожилого и совсем безобидного саама ударили так сильно по голове? И чем это таким белоснежным вы ему потом перевязали разбитую голову?
Девушка, засмущавшись, даже голову опустила к земле. Но, всё же, ответила чуть слышно:
– Он мне карабин не хотел отдавать. Всё твердил, что женщина не должна прикасаться к огнестрельному оружию. Обычай, мол, такой. А сам он стрелять боялся, потому что уже старый, глаза видят плохо. Боялся в вас попасть. Пришлось его камнем чуть-чуть ударить по голове…. Чем перевязала? Вы же мне денег оставили много. А я за два года лагерей отвыкла от всего. Тут же пошла по магазинам и накупила всякого разного, и хорошее нижнее бельё – тоже. Всё сразу на себя надела. Шелковую ночную сорочку, в том числе. А у старика кровь пошла сильно, я испугалась. После уже испугалась, когда попала в верёвку. Отошла за большой камень, чтобы не видел никто. Юбку немного приподняла, и весь подол ночной сорочки изорвала на бинты. Вот.
Судя по глазам Банкина, он многое бы отдал, чтобы полюбоваться этой пикантной картинкой…
Уже под вечер полуторка въехала в Ловозеро и, устало вздохнув, остановилась около совсем новой избы-пятистенка.
С востока от поселения в безоблачное голубое небо лениво поднималась, изогнувшись крутой дугой, широкая полоса вонючего серого дыма.
– Это что, такой сильный лесной пожар? Или же тундра загорелась? – забеспокоился, крутя носом, осторожный Банкин.
Сержант буднично пояснил:
– Никакой это и не пожар, а самые обычные дымокурни: саамы жгут мокрый хворост и сырой зелёный мох, чтобы от северных оленей отпугивать злых комаров и разную мошкару. Давайте, я лучше познакомлю вас с тутошней архитектурой? Ловозеро у нас нынче считается полноправным советским селом. Эта изба и есть – новый ловозёрский сельсовет, там две комнаты для гостей имеются, в них сегодня и заночуете. Вот те шалаши, – рукой показал на два десятка маленьких, буро-серых усечённых прямоугольных пирамидок, – называются «вежи», или – «коты», как вам больше нравится. Их каркас изготовляют из сосновых жердей, тщательно переплетают берёзовыми и осиновыми ветками, после чего обкладывают толстым слоем дёрна, пол очень плотно застилают еловым лапником, а сверху лапник накрывают оленьими шкурами. В центре каждого такого шалаша из специальных камней сложен очаг для костра.
– Куда же дым из них наружу выходит? Ведь труб-то не видно! – удивилась Мэри, недоверчиво разглядывая странные сооружения.
– Вверх и уходит, – невозмутимо уточнил Иван. – Куда же ещё ему деваться? Крыш над этими шалашами, и вовсе, нет.
– Там же в непогоду должно быть очень холодно, – не унималась трепетная американка. – Как же там люди живут зимой?
– В вежах саамы живут, в основном, только осенью и весной, – уточнил сержант. – А в холодные зимы многие перебираются в пырты, вон они, в той стороне стоят…
Ник посмотрел в указанном направлении. Там, по берегам ручья, были беспорядочно разбросаны рубленые избушки без окон, с покатыми крышами, крытыми всё тем же дёрном. Большинство избушек были размером три на четыре метра, но попадались и совсем крохотные: три метра на два с половиной. Только одно строение выделялось из общего ряда: шесть на шесть метров, с двускатной крышей, новой кирпичной трубой и большим квадратным застеклённым окном.
– А почему это одна хижина больше всех других? – поинтересовался Банкин, тоже заметивший явное несоответствие.
Сержант Ефремов заметно смутился.
– В этом пырте местный шаман живёт со своей семьёй, – и тут же торопливо поправился: – В том смысле, что он раньше был шаманом, в старые и тёмные времена. А сейчас – совершенно сознательный саам, или – лопарь, как вам больше нравится. Даже согласился, чтобы в его пырте сложили русскую печь. Ну, чтобы остальным саамам подать пример положительный…. Недавно мы на общем собрании назначили его, по согласованию с Кандалакшей, конечно, на должность председателя нашего ловозёрского сельсовета. Начальство даже разрешило выдать ему настоящий паспорт. Да вот, он и сам идёт к нам навстречу, сейчас познакомитесь…
По хлипкому мостику, переброшенному через ручей, шагал щуплый низкорослый саам неопределённого возраста, одетый в старенькую фуфайку и грязные брезентовые штаны, на ногах бывшего шамана красовались обыкновенные кирзовые сапоги. Ему можно было с лёгкостью дать и сорок пять лет, и все шестьдесят. Худое подвижное лицо, короткие чёрные волосы с лёгкой проседью, живые и беспокойные тёмно-карие узкие глаза. Все движения вновь назначенного председателя сельсовета были резкими и порывистыми, словно бы он постоянно куда-то торопился. Капля ртути под порывами сильного ветра, образно выражаясь…
– Здравствуй, товарищ Иван, здравствуй, дорогой начальник! – зачастил саам, усердно тряся руку сержанта. – Как же я рад, что ты вернулся…. Кто это приехал с тобой? Наверное, по очень важным делам? Очень большие люди?
– Эти товарищи прибыли из самого Ленинграда, – важно известил Ерофеев. – Мы с тобой обязаны им во всём помогать. Сам майор Музыка так приказал.
– Сам начальник-майор? – искренне поразился бывший шаман. – Конечно, будем помогать…. Ой, у них на груди – сам Сталин, как живой! Во всём поможем! Всё сделаем! В лепёшку расшибёмся…
Председателя сельсовета звали (по паспорту, как он сам зачем-то уточнил), Илья Озеров.
– Для начальников – Ильюшка! – ещё раз уточнил странный саам. – Пойдёмте в сельсовет, сейчас женщины накроют на стол поесть-попить…
В центральной комнате сельсовета вкусно и успокаивающе пахло свежей древесиной, в углу стоял обычный книжный шкаф, все полки которого были заставлены, как успел заметить Ник, трудам классиков марксизма-ленинизма. В центре комнаты располагался большой самодельный стол: два больших листа фанеры, уложенные на шесть берёзовых чурбаков. Восемь же стульев, окружавших простецкий стол, были настоящими произведениями мебельного искусства.
– Английская работа, бесспорно, – со знанием дела поцокал языком всезнающий Банкин. – Смотрите, какие изящные и элегантные линии. А древесина, наверняка, клён «птичий глаз». Обивка, правда, потёрлась местами…
Все, кроме председателя Ильюшки, расселись за столом: Ник и Ерофеев по одну сторону, Банкин и Мэри – напротив.
– Илья! Товарищ Озеров! – прикрикнул сержант и извинительно зашептал Нику на ухо: – Ещё предрассудками страдает. У саамов не принято, чтобы посторонние женщины сидели с мужчинами за одним столом. Если в кругу семьи, когда все свои, тогда ещё ладно. А когда важные люди из разных родов за одним столом собираются, то женщинам там не место. Они, видите ли, «нечистые»…. Илья! – сержант уже серьёзно погрозил кулаком.
Тяжело вздохнув, сознательный саам Озеров присел на стул, поставив его у торца стола и сдвинув так, чтобы не видеть Мэри, после чего извинительно пробормотал:
– Надо немного подождать, скоро женщины всё принесут, я уже распорядился. А когда поедим, тогда уже и о деле поговорим.
– Ничего страшного, – подбодрил его Ник, – мы подождём. Вы нам пока расскажите о своём житье-бытье, с удовольствием послушаем…
Илья Озеров не заставил себя просить дважды и тут же принялся безостановочно молоть языком, перескакивая с одной темы на другую. Похоже, разговорный жанр являлся его пламенной и непреложной страстью, хобби, так сказать…
Ник всегда считал, что чукчи и саамы – очень похожие друг на друга народы, живущие совершенно одинаково. Там тундра и море, здесь – тундра и море, там олени и песцы, здесь – олени и песцы. Но оказалось, что и отличий существует предостаточно…
Во-первых, в жизни чукчей морской промысел всегда играл определяющую роль: китовое сало и мясо моржей зимой составляли основу пищевого рациона, из шкур морских животных они шили самую разнообразную одежду, ими же обтягивали каркасы яранг. Для саамов же морской промысел являлся вспомогательным и зачастую воспринимался лишь как своеобразное развлечение, примерно как у русских людей – рыбалка на удочку. Саамы на побережье били, в основном, нерпу, иногда – беломорских тюленей, а одежду предпочитали шить из холста и прочих покупных тканей, носили и готовые вещи, приобретённые за деньги в русских посёлках и деревнях.
Во-вторых, существовали отличия и в особенностях пушного промысла. Чукчи всегда добывали очень много пушного зверя, меняя потом шкурки песца, чернобурки, пыжика, полярного волка и белого медведя на всякие товары бытового назначения: ружья, патроны, кастрюли, топоры и пилы, чай и табак. Саамы же добывали пушного зверя в разы меньше, преимущественно рыжую лису, куницу, бобра, и очень редко – песца.
Для саамов главным являлось оленеводство, причём, кочевали они только вблизи своих сёл и стационарных стойбищ.
В-третьих, значительно различался продовольственный рацион этих северных народов. Чукчи весь год питались мясом морских животных и северных оленей, употребляя рыбу в пищу нечасто, сугубо для разнообразия. И то, в основном, красную: кету, нельму и горбушу.
Саамы же ели мясо только в холодное время года: поздней осенью, зимой и очень ранней весной, а всё остальное время питаясь разнообразной рыбой, лепёшками из ржаной муки, грибами и ягодами. Бывали, конечно, и исключения, когда в летнее время забивали оленя, но крайне редко.
Их приезд исключением не стал: низенькая саамка, одетая в пёстрый сарафан в виде юбки на лямках и широкую цветастую кофту, с ситцевым платком на голове, быстро заставила стол разнокалиберными тарелками и блюдами с варёной, жареной, копчёной и вяленой рыбой. Посередине стола женщина разместила две деревянные бадейки с мочёной прошлогодней брусникой и морошкой, отдельно, на угол стола, положила нечто, завёрнутое в серую тряпку, от которой ощутимо пованивало.
– Агафья! Сейчас же убери! Сколько раз можно говорить! – неожиданно рассердился Ефремов. Дождавшись, когда женщина унесёт из комнаты странный свёрток, пояснил:
– Третий год уже живу в Ловозере, но к данному деликатесу так и не привык. Это, видите ли, «рыбка с душком». Берут только что пойманного сига или язя, потрошат, чуть подсаливают, заворачивают в тряпку и на сутки-другие зарывают в землю. Аромат получается – словами не передать. Желудок тут же, сам по себе, выворачивается наизнанку. Хорошо ещё, что Агафья тряпку развернуть не успела…
– А что такого? – неожиданно обиделся Илья. – Очень даже и вкусно. Откуда ты, начальник Иван, знаешь, может, гостям и понравилось бы?
Ассортимент рыбных блюд экзотикой не поражал: куски варёной щуки, жареная крупная плотва, вяленый хариус, налим холодного копчения, озёрная форель, запеченная в тесте.
«Да, сейчас бы оленятинки!», – размечтался Ник. – «Как тогда, на Чукотке: жареная печень, чуть недоваренная розовая грудинка, запечённые на углях мозги…».
– А, вот, эта жёлтая рыба как называется? – спросил любопытный Банкин, указывая пальцем на миску, в которой истекали капельками жира янтарные куски рыбы.
– Это прошлогодний лох, – пренебрежительно махнул рукой сержант. – Лично я лоха не люблю, больно уж жирён, после него часто изжога бывает.
– Чилийский лох? – попробовал пошутить Ник.
Иван юмора не понял, объяснил совершенно серьёзно:
– Обыкновенный лох, ловозёрский. Лох – это не человек вовсе, как на Большой Земле принято считать, а сёмга, зашедшая поздней осенью на нерест. Отнерестилась, но не успела вовремя уйти в море. Перезимовав в проточном озере, через которое проходит нерестовая река, такая рыба из «красной» превращается в «жёлтую», да и вкус её многократно ухудшается. Но саамы почему-то считают, что лучше ловить лохов, чем всякую там сорную рыбу – плотву, окуня, щуку…
Ник осторожно разломил ржаную лепёшку, поднёс к носу, понюхал:
– А почему выпечка пахнет хвоёй?
Иван только тяжело вздохнул:
– Понимаете, лопари всегда в муку добавляли сосновую заболонь, это такой белый внутренний слой сосновой коры. Потому добавляли, что муки всегда не хватало. Сейчас с мукой всё хорошо, перебоев в снабжении не наблюдается, а всё равно – добавляют. Привычка, одно слово, никак не могу отучить…
Агафья унесла тарелки и миски с недоеденной рыбой, вернулась с небольшим кипящим самоваром в руках. Другая саамка, на голове которой вместо платка красовалось странное сооружение, отдалённо напоминающее русский кокошник, принесла заварной чайник, сахарницу с белыми неровными кусками рафинада, большие эмалированные кружки и несколько очень крупных, уже очищенных от шкурок луковиц.
Илья, смахивая с глаз частные мелкие слезинки, ловко нарезал лук на тоненькие ломтики, разложил эти ломтики по кружкам, залил до половины кипятком, немного погодя добавил заварки и предложил:
– Разбирайте кружки, дорогие гости! Угощайтесь лопарским чайком!
Напиток получился забористым: у всех на лбу выступил обильный пот, на глазах навернулись крупные слёзы, захлюпали носы. Несмотря на это, напиток получился по-настоящему вкусный, более того, чётко ощущалось, что он ещё и очень полезный, особенно – при лечении всяческих простудных заболеваний.
Илья Озеров отодвинул свою пустую кружку в сторону, рукавом фуфайки вытер пот со лба, достал из кармана заранее набитую табаком трубку, несуетливо раскурил её, после чего спросил у Ника – нарочито небрежно:
– Так что вам у нас понадобилось, уважаемый товарищ начальник? Куда надо проводить-то?
– До Сейдозера нас проводи, очень уж хочу я с одним человеком познакомиться. Его Синицей кличут, – спокойно ответил Ник, не отрывая пристального взгляда от плоского лица председателя сельсовета.
Показалось, или, действительно, глаза бывшего шамана блеснули нехорошим огоньком, а лицо чуть заметно дрогнуло? Было не разобрать. Ильюшка тут же опустил голову и принялся старательно изучать узоры на фанерной столешнице…
С минуту поиграв желваками, Илья заговорил – негромко и почти равнодушно:
– Надо отвести к Сейдозеру? Отведу, раз надо. Это нетрудно, погоды сейчас хорошие стоят, снега мало совсем осталось. За трое суток дойдём, если в дороге ничего не случится. Только до самого озера я вас не доведу. Боюсь очень. Вместе только до Тайболы дойдём, это такое ущелье в скалах, по нему до озера три часа всего шагать. Сами дойдёте.
– А почему ты с нами до озера не пойдёшь?
– Тайбола – дорога в один конец нынче. Только в одну сторону пускает, к озеру. Обратно уже никто не возвращается, ни люди, ни олени. Раньше – все возвращались. А после того, как ваш Барченко там что-то нехорошее сделал, уже не возвращаются. – Ильюшка посмотрел на Ника правдивыми спокойными глазами и, чуть помедлив, неторопливо раскурил заново потухшую трубку.
– Товарищ Озеров чистую правду говорит, – подтвердил сержант Ефремов. – Последние годы много народу, включая людей нашей службы, отправлялись к этому Сейдозеру. Никто не вернулся, ни одного человека. Проклятое место…
Ник достал из планшета географическую карту и развернул её на столе.
– Это ваше Ловозеро, – коснулся остриём карандаша крохотного кружка на карте, – вот это – Сейдозеро. А это – твоя Тайбола?
– Смотри-ка, как хорошо нарисовали! – удивился Ильюшка, склоняясь над картой. – Да, это она и есть – Тайбола. Там Злые Духи живут. Не ходи туда, начальник!
– Хорошо, к Тайболе не пойдём, – благодушно согласился Ник. – Вот сюда пойдём, на северную оконечность озера. Доведёшь, товарищ Озеров?
– Там скалы очень высокие, в этом месте нельзя к озеру спуститься, – непонимающе передёрнул плечами Ильюшка.
– А мы – спустимся! – гордо заверил его Банкин, до этого момента оживлённо шептавшийся с Мэри. – Мы это умеем, да и всё необходимое снаряжение имеется.
– Прямо по скалам – к озеру спуститесь?
– Прямо по скалам – к озеру, – подтвердил Ник. – Так что, Озеров Илья, сейчас мы заканчиваем наши посиделки и незамедлительно ложимся спать. Завтра подъём на рассвете, завтракаем, собираемся и выступаем. Подготовь вьючных оленей, сам сообразишь, сколько голов требуется, не маленький. Есть вопросы?
– Нет вопросов, начальник! Оленей подготовлю! – бывший шаман посмотрел на Ника озабоченно, и даже – с некоторым страхом…
По утренней росе они вышли на маршрут, соблюдая следующий походный порядок: колонну самолично возглавлял Илья Озеров с охотничьим карабином, оснащённым оптическим прицелом, на плече (подарок от крайкома – за отказ от тёмных шаманских идеалов), за ним цепочкой шествовали семь северных оленей, равномерно нагружённых поклажей, потом – Ник, Банкин и Мэри, за ними трусили ещё два олешка, но налегке, замыкающим шёл молодой рослый саам по имени Ёнька.
– Не нравится мне этот Ёнька, – так, чтобы Мэри не услышала, бухтел Гешка. – Совсем не нравится. Как он, урод здоровый, пялится на Мэри. Не, командир, я точно его пристрелю, ежели что. Вот же, образина дикая…
Молодой саам, действительно, посматривал на девушку с интересом, даже подмигивал ей изредка. Мэри, которой просто безумно шёл её чёрный флотский бушлат, это нисколько не смущало, она только беззаботно улыбалась Ёньке в ответ, а Банкину изредка показывала розовый язык.
Ник только рукой махнул: мол, не до вас, сами разбирайтесь с вашим любовным треугольником.
Сопки – покатые, горбатые, всякие; холодные ручьи, которые приходилось переходить вброд; сосновое мелколесье; беспрестанно жужжащие полчища комаров и гнуса…
Комары, впрочем, почти не донимали: перед самым стартом Ильюшка выдал каждому пол-литровую стеклянную бутылку, наполненную какой-то мутной желтоватой жидкостью, коротко проинструктировал:
– Немного вылить на руку, перемешать в ладонях, протереть открытую кожу… Как часто? Да, как хотите…
Неизвестная жидкость воняла тухлой рыбой, но всех кровососущих насекомых отпугивала качественно.
За световой день прошли более сорока пяти километров. Мэри держалась наравне со всеми, не отставала и ни на что не жаловалась.
– Нормально идём! – радовался Озеров. – Лишь бы проклятые дожди не зарядили…
Заночевали на плоском каменистом плато, поросшем рыжими и сиреневыми мхами, рядом с крохотным родником. Развели костёр, освободили оленей от груза, отвели к ближайшим зарослям мха, привязали к вбитым в землю металлическим стержням, поужинали вяленым хариусом и плоскими ржаными лепёшками, пахнувшими сосновой корой.
Ёнька быстро соорудил три кувасы: три шалаша, крытых сверху мешковиной и старыми оленьими шкурами, внутри на землю набросал пышные охапки еловых лап.
Устав за день, путники завалились спать, предварительно установив очередность дежурств.
Ничего странного за время своего дежурства Ник не заметил: несколько раз где-то вдали заблажила весенняя, а потому озабоченная росомаха, пару раз рыкнул бурый медведь, в ответ ему с другой стороны нагорья насмешливо протрубил лось.
Утром подбросили в еле тлеющий костёр новых сучьев и сухих корней, умылись, позавтракали. Ильюшка с Банкиным ушли вьючить оленей, Ник и Ёнька занялись разборкой кувас, Мэри, прихватив с собой мощный бинокль, забралась на ближайшую возвышенность – осмотреть предстоящую на сегодня часть пути.
Прогремел выстрел. Ник краем глаза заметил, как девушка плавно опускается на землю, держась за правое плечо. Выхватив из кобуры браунинг, он короткими перебежками припустил к сопке, с противоположной стороны оперативно подбежал Банкин. Аккуратно, постоянно страхуя и прикрывая друг друга, они стащили Мэри вниз. Рана оказалась несерьёзной: пуля прошла навылет, не задев кости, даже крови было совсем немного…
Ник сбегал к рюкзакам, вернулся с аптечкой, Банкин щедро присыпал рану стрептоцидом, перевязал.
– Ничего страшного, – попыталась улыбнуться Мэри. – Мне даже не больно. Через десять минут можно выходить на маршрут…
Подошедший Илья Озеров был настроен менее оптимистично:
– Плохо очень, начальник. Ещё даже и половину пути не прошли, а уже стреляют. Я же говорил, проклятое место, поганое…. Давай возвращаться, а? Куда мы теперь, с раненой девахой? Точно тебе говорю – надо обратно идти. Что, все-таки вперёд пойдём? Упрямый ты, начальник! Плохо это, однако…
Посадив Мэри на старого и самого спокойного рогача, они продолжили путь. Банкин оленя на ремешке вперёди вёл, старательно выбирая спокойную дорогу – без камней и колдобин, чтобы поменьше трясло раненую девушку.
Надо отдать должное: Мэри оказалась просто молодцом, никаких тебе слёз, жалоб и прочих проявлений женской слабости. Банкин же во время очередного привала отвёл Ника в сторону и сумбурно заговорил о том, что, возможно, Ильюшка и прав: надо раненую девушку вывозить отсюда в жилые места, где её рану можно будет показать врачу.
– Да без вопросов, Геша, – ухмыльнулся Ник. – Прямо сейчас её обратно и отправим. А Ёньку в провожатые определим. Чего это ты нахмурился? По мне – так козырный вариант. Тем более что других-то и нет.
Банкин сплюнул от досады, зло скрипнул зубами и, молча, отошёл в сторону…
К вечеру путники преодолели меньше тридцати километров, раньше обычного выбрали место для ночёвки: у Мэри ожидаемо поднялась температура, на лбу выступила холодная испарина.
Сегодня Ник дежурил первым. Сидел у костра в обнимку с карабином Ильи и думал, что делать завтра, если у Мэри не спадёт жар. Отправить её вместе с саамами обратно в Ловозеро, а самим двигаться дальше? Не нравился ему этот вариант, не испытывал он особого доверия к разговорчивому и ушлому председателю сельсовета.
Из темноты подошёл Озеров, залопотал добродушно:
– Всё, начальничек, смена пришла. Давай, ложись спать. Ильюшка теперь подежурит. Ни о чём не беспокойся…
Нику снился нехороший сон: он брёл по тёмным и влажным джунглям, а где-то совсем рядом прятался злой и коварный враг. Где-то недалеко, может – за той кустистой пальмой? Или за тем банановым кустом?
Чёрная тень мелькнула сбоку, на голову Ника обрушилась крепкая дубина, ультрамариновый мрак, фиолетовые круги…
По волосам и онемевшей щеке текла холодная вода, в затылке поселилась тупая боль, хотел поднять руку и потрогать – что там, но ничего не получилось, руки оказались крепко связанными за спиной. Ник открыл глаза и встретился взглядом с неподвижными тёмно-карими – почти чёрными – глазами Ильи Озерова.
