Андрей Бондаренко
Чукотский вестерн
Глава вторая
Капитан НКВД Курчавый и новое имя
– Отставить разговоры! – рявкнул с дежурной угрозой в голосе оловянноглазый. – Поторапливайтесь, гражданин Иванов. Руки с гитарой – за спину.
По всё той же узкой, почерневшей от времени лестнице спустились на первый этаж, потом, по другой уже, в подвал. Мрачный коридор, скупо освещённый тусклыми лампочками, массивная, открытая настежь дверь.
– Товарищ капитан, – доложил один из конвоиров в открытую дверь, не делая попытки переступить порог. – Задержанный доставлен.
– Задержанного – ввести. Двери – плотно закрыть, – прозвучала негромкая команда.
Получив тычок в спину, Ник сделал несколько торопливых шагов вперёд. Дверь за его спиной мгновенно захлопнулась.
Просторный такой кабинет, уютный даже, лампочек ярких пяток под потолком. По правой стене комнаты выстроились многочисленные книжные полки, по левой – стеллажи с папками, разномастные шкафы, пара сейфов. У дальней стены обнаружился стол – старинный, письменный, покрытый синим потёртым сукном. Рядом с ним притулился одинокий стул с вычурно выгнутой спинкой. Над столом, на стенке, висел портрет Сталина. За столом восседал пожилой гражданин, седоусый и полностью лысый. Именно, что лысый, а не бритый.
– Присаживайтесь, задержанный, – любезно предложил лысый и тут же представился: – Капитан государственной безопасности Курчавый, Пётр Петрович.
– Бывает, – автоматически прокомментировал Ник, осторожно присаживаясь на краешек стула. Гитару прислонил к ближайшей книжной полке.
– Хамить изволим, – подытожил Курчавый, внимательно разглядывая Ника.
Глаза у капитана были умные, а взгляд цепкий, с насмешливым прищуром.
– Да нет, даже и не думал. Само вырвалось, – признался Ник. – Смешно просто: лысый – но Курчавый. А я – Иванов Николай Андреевич, восьмидесятого года рождения.
– Тысяча восемьсот восьмидесятого года? – уточнил Курчавый.
Ник благоразумно промолчал.
– Ясно, – нахмурился капитан, записывая что-то на листе бумаги, предварительно обмакнув перьевую ручку в солидную чернильницу. – Иванов Николай Андреевич, восьмидесятого года рождения. Парашютист?
– Парашютист, – обреченно подтвердил Ник.
– Лейтенант Красной Армии?
– Лейтенант.
Про то, что он лейтенант, но запаса, да и армия уже давно вовсе и не «Красная», Ник, помня совет Профессора, уточнять не стал.
Курчавый отложил перо в сторону и уставился на допрашиваемого тяжёлым взглядом.
Помолчали.
Капитан достал из толстой папки, лежавшей перед ним, небольшую фотографию, щелчком отправив её через стол, спросил небрежно:
– Узнаёте?
С фотографии на Ника смотрел полноватый блондин возрастом немного «за пятьдесят», с шикарным волнистым чубом. Мужчина широко улыбался, демонстрируя наличие нескольких металлических, а может, и золотых зубов.
Было что-то знакомое в его лице. Нос, например. У Ника такой же – с лёгкой горбинкой, да и волосы – того же колера.
– Нет, – повертев фотографию перед глазами, сказал Ник. – Не знаю имени этого человека. Может, и встречались с ним. Но где, когда? Не могу вспомнить.
– Вот, это и странно, – задумчиво протянул Курчавый. – На фотографии – Иванов Николай Андреевич, тысяча восемьсот восьмидесятого года рождения, парашютист, лейтенант Красной Армии. Помимо прочего – выпивоха и разгильдяй. Не уволен в отставку только благодаря своим прошлым заслугам. Герой Гражданской войны, как-никак…. Может быть, вы его племянник, брат? Уговорили родственника на подмену, прыгнули с парашютом вместо него, чтобы потом было чем хвастать перед девчонками? А?
Ник только головой помотал отрицательно.
Капитан напористо продолжил:
– Ещё одна странность. В помещении части, где парашютисты переодевались в тот день, нашли странную записку. Почерк лейтенанта Иванова уверенно подтверждён экспертизой.
Курчавый порылся в своей объёмистой папке, нашёл нужную бумажку и прочёл – громко, с выражением, как будто даже радуясь чему-то:
– В моей смерти прошу винить только меня. Совесть заела совсем. Мой донос годичной давности на майора Егорова – сплошная ложь. По сильной пьянке написал. Егорова расстреляли, его жену отправили в лагерь, дочку – в детский дом. Ухожу, не буду за кольцо дёргать! Прощайте, друзья! Да здравствует товарищ Сталин и мировая революция!
Капитан ещё говорил что-то, но Ник его не слушал, размышлял лихорадочно: «Вот оно в чём дело, совпало всё: ФИО, число, месяц, суть произошедшего, только вот разница – в семьдесят лет. Путаница какая-то случилась в этом туннеле: не иначе, тутошний Иванов тоже в последний момент передумал умирать, дёрнул все-таки за кольцо. Такие вот дела, блин туннельный…».
Ник очнулся от раздумий сугубо по причине очень холодной воды, текущей по его затылку вниз, прямо за шиворот комбинезона. Это добрый и заботливый капитан НКВД налил ему на голову водички из стандартного пузатого графина.
– Спасибо большое, – вежливо поблагодарил Ник.
– Не стоит, – небрежно отмахнулся Курчавый, усаживаясь обратно на своё место.
Опять занялся содержимым своей папки, старательно перебирая многочисленные бумажки.
– Нашёл. Из этой справки следует, что у лейтенанта Иванова Николая Андреевича имеется только один родственник из ныне живущих. А именно: сводный брат, младший, двадцати семи лет от роду, Никита Андреевич Иванов, беспартийный, студент четвёртого курса славного Ленинградского Горного института. Что, попались, любезный Никита Андреевич? Вы же в камере всем представлялись «Ником»? Ник – Никита? Будете дальше отпираться?
Ник действительно был немного огорошен. Непонятные совпадения продолжались: дело в том что и он, в своё время, учился в ЛГИ, правда, отчислен был за неуспеваемость. Что характерно, именно с четвёртого курса.
– Будем резюмировать, – покладисто предложил капитан. – Что там у вас с братом случилось, почему вы вместо него прыгали, мне неважно. Ваши дела. Если Николай Андреевич объявится, поговорим с ним отдельно. Пока мы займёмся вашей участью. Не возражаете, мон шер?
Ник энергично, даже с энтузиазмом покивал головой. Действительно, пора как-то определяться. Расстреляют? Не расстреляют? А если не расстреляют, то – что тогда, собственно?
Курчавый со вкусом закурил мятую беломорину, выпустил к потолку несколько идеальных колец и продолжил:
– На лицо – попытка вредительства, раз. Парашют – военное имущество. Любой штатский, эксплуатирующий без соответственного разрешения военное оборудование, есть вредитель. Ясно? Далее, имеет место быть идеологическая диверсия, это два. В каком виде вы на праздничном военном смотре появились? Что это – за Соса-Сола такая?
– Кока-Кола, – поправил Ник. – Это напиток такой американский, на наш квас похожий.
– Видите! – капитан картинно поднял вверх указательный палец. – Американский! Весь советский народ очередную годовщину Великой Октябрьской Социалистической Революции празднует, а вы, в это время, пропагандируете напиток буржуазный. Это наглость, милостивый государь. Однозначно, пятьдесят восьмая статья, однозначно. И не спорьте со мной.
– Да я случайно комбинезон этот надел, – заканючил Ник. – Первый, что под руку подвернулся, честное слово…
– Отсутствие мозгов не освобождает от ответственности, – милостиво пошутил Курчавый. – Случайно, не случайно, это значения не имеет. Факт фактом остаётся: пропагандировал идеологически чуждый напиток, и точка. Да, а вот ещё анекдоты эти, что вы в камере рассказывать изволили. Однозначно, пятьдесят восьмая! Как это у вас там про Польшу? Расскажите-ка, не стесняйтесь. Да ладно, не похожи вы на юную гимназистку, право…, – и прикрикнул уже: – Рассказывай, голодранец!
– Первые годы после революции, – монотонно забубнил Ник, уставившись в пол. – Столица из Петрограда переехала в Москву. Надо было что-то делать, столичный статус демонстрировать миру. Решили провести выставку художников современных, из тех, которые революцию приняли безоговорочно. Огляделись, а художников-то стоящих – под рукой и нет. Кто за границу уехал, кого шлёпнули в общей массе, в горячке процесса, так сказать. Один только художник Петров-Водкин по Красной Площади разгуливает, довольный жизнью и собою. Как же иначе, с такой-то знатной фамилией? С такой фамилией и не тронет никто, постесняется. Ну, разве только по беспределу если. Вызвали Петрова-Водкина в ЧК, задачу обозначили: за неделю нарисовать сто новых картин. Покочевряжился Водкин вначале, но объяснили ему доходчиво – о целях, задачах и последствиях его отказа, он и согласился. За неделю не сто картин нарисовал, а целых двести. Проходит в Манеже выставка, народу приехало – не сосчитать. И делегация красных латышских стрелков пожаловала, с товарищем Лацисом во главе. Идут по залам, важные такие, что-то записывают в специальных блокнотах. Подвёл их экскурсовод к одной картине, «Ленин в Польше» называется. На берегу озера – шалаш, из шалаша торчат две пары ног.
– Эт-то – чьи будут ног-ги? – вежливо, но одновременно требовательно и строго товарищ Лацис спрашивает.
– Надежды Константиновны, – отвечает экскурсовод.
Красные латышские стрелки тут же записали ответ в своих блокнотах.
– А этти чьи?
– Феликса Эдмундовича.
Красные латышские стрелки сделали новые пометки в блокнотах.
Через пять минут спрашивают хором, почему-то безо всякого акцента:
– Где же Ленин?
– А Ленин – в Польше, – грустно вздохнул экскурсовод.
Красные латышские стрелки ещё долго что-то в своих блокнотах записывали…
Первое время Курчавый из-за неудержимого смеха вовсе не мог говорить, наконец, успокоился, смахнул слезу и, приняв вид донельзя серьёзный и суровый, заявил:
– Гадость, какая! Антисоветчина! Хотя элегантно, надо признать. Но всё равно – гадость…
Капитан встал из-за стола, не торопясь, прошёлся по кабинету, до двери и обратно. Видимо, обдумывал что-то важное.
– Говорят также, что вы, Никита Андреевич, и песенки разные петь горазды? Порадуйте уж старика. Просим, просим.
Ник взял в руки гитару и исполнил несколько песен из своего «камерного» репертуара.
Старался, потому как – вдруг, и выгорит чего полезного.
После пятого «шедевра» капитан рукой небрежно махнул, мол – достаточно.
Ник опять прислонил гитару к книжной полке и замер на своём стуле, понимая, что сейчас, возможно, и решится его участь – окончательно и бесповоротно.
– Повезло тебе, шалопай, – неожиданно нормальным голосом сказал Курчавый. – Я в дореволюционные годы успел несколько лет поработать учителем словесности – в ремесленном училище. Так что, имею определённую слабость к разным стихам, к фольклору народному. И вообще, судя по всему, парнишка ты неплохой. Вижу два варианта развития событий. Первый – пускаю дело обычным порядком, тогда тебе светит лет десять-пятнадцать исправительных лагерей. Как, устраивает тебя, студиоз недоделанный, такое развитие событий?
– Да не очень как-то, – от сердца у Ника неожиданно отлегло, он сразу понял, что второй вариант будет намного мягче. Не зря же энкаведешник на «ты» перешёл?
– «Не очень», – передразнил капитан. – Тоже мне – мыслитель. Ладно, предлагаю другой вариант. Альтернативный. Я все эти бумаги прячу в сейф, замораживаю следствие, так сказать. Сейчас таких дел, друг на друга похожих, – тысячи, многие десятки тысяч. Так что на общем фоне и не заметит никто. Ясно излагаю?
– А взамен что попросите?
– Правильно ситуацию понимаешь, – скупо улыбнулся Курчавый. – Взамен попрошу написать другую бумагу, вернее – заявление. Примерно такого содержания: «Я, Иванов Никита Андреевич, 1910 года рождения, студент четвёртого курса Ленинградского Горного Института им. Г. В. Плеханова, прошу включить меня в состав группы «Азимут». Даю подписку о неразглашении всей информации о деятельности группы «Азимут». Осознаю всю важность и меру ответственности…». Можешь, от себя лично, добавить про любовь к Советской Власти и лично к товарищу Сталину. Подпись. Вопросы сейчас можешь не задавать, всё равно получишь ответы только после подписания заявления. Так как – будет дело под Полтавой? Или же в лагеря?
Ник долго не раздумывал. Представлялась шикарная возможность легализоваться вэтом мире, чего тут раздумывать? Но почему же этот лысый Курчавый – такой добрый? Первый раз его видит и тут же в некую секретную группу предлагает вступить? Что-то тут не так. Может, Лёха Сизый или Профессор уже настучали? Рассказали историю про пробой во Времени? Ладно, будет ещё время разобраться. Рискнём, а там посмотрим.
Попросил Ник у капитана лист бумаги, перьевую ручку, чернильницу да и написал – как велено было, с пяток клякс, правда, наставил с непривычки. Только про товарища Сталина упоминать не стал, побоялся, что неискренне получится, типа – с юмором, за прикол ещё сочтут и расстреляют.
Курчавый заявление внимательно прочёл, в сейф спрятал, пояснил с довольным видом:
– Начнём по порядку, чтобы логическая цепочка идеальной получилась. Объясняю, почему тебе повезло. Во-первых, попал ты в нужную камеру, причём – абсолютно случайно. Во-вторых, учишься в Горном Институте, что просто замечательно. В-третьих, с чувством юмора у тебя нормально. В-четвёртых, драться умеешь, общее физическое состояние отличное. В-пятых, песни славно поёшь, новые все, незнакомые, с мелодиями оригинальными…. Излагаю доходчиво? Требуются уточнения, разъяснения?
– Доходчиво излагаете, – Ник согласился. – Только, вот, ничего я толком не понял. Что ещё за «Азимут» такой? И чем я там буду заниматься?
– А ты в Горном Институте – чему обучался?
– Ударное бурение, вращательное бурение, взрывное дело, специализация – рудные месторождения твёрдых полезных ископаемых.
– Золоторудные месторождения – в том числе?
– Ну да, конечно.
– Всё правильно, юноша, – улыбнулся Курчавый. – Этим архиважным делом и будешь заниматься – золото для страны искать. – И уже совсем серьёзно: – Всё, что я тебе расскажу, – совершенно секретная информация. Совершенно и безвозвратно. Расскажешь кому – расстрелом уже не отделаешься, всё будет гораздо хуже. Проникся? Тогда слушай…. Война не за горами. Серьёзная война. С немцами, потом, возможно, ещё с кем-нибудь. Золото стране необходимо. Очень много золота. Ты что можешь про Чукотский регион сказать – по поводу его перспективности на предмет золотодобычи?
Ник много чего про чукотские золотоносные месторождения знал. Про те, которые в пятидесятых годах открывались, в шестидесятых, семидесятых. Но – тридцатые? Про такие он и не слышал, хотя и были, наверное. Поэтому ответил осторожно:
– Очень перспективный регион. Россыпного золота там должно быть не меньше, чем на Аляске.
– А жильное золото – реально найти? – капитан настойчиво смотрел Нику в глаза, словно бы ждал чего-то важного.
– Скорей всего, чукотское рудное золото находится на большой глубине, причем не в жилах, а распылено по различным горным породам. Причём, с содержанием – менее грамма на тонну этих самых пород…, – Ник усиленно вспоминал сведения тамошних учебников.
– Нет, – капитан разочарованно повертел головой. – Не устраивает нас этот вариант. Не устраивает…. Жильное золото найти необходимо, и, желательно, у самой поверхности. Чтобы сразу – тонны брать. А ты говоришь – граммы…
Ник извинительно пожал плечами. Он-то точно знал, что жильного золота на Чукотке нет, да, вот, что-то не тянуло его этими знаниями с капитаном делиться, да и Вырвиглаз советовал язык попридержать.
– Тем не менее – продолжаю, – вновь заговорил Курчавый. – Есть определённые научные наработки. Трудятся уже на Чукотке наши товарищи. Только идёт дело у них ни шатко, ни валко. Нет прорыва. А нужен! Понимаешь? В последнее время там, ко всему прочему, целый ряд неприятных событий произошёл: несколько человек погибли, один бедняга даже сошёл с ума. Говорят о некоем страшном монстре. Но я бы и версию об иностранных диверсантах не сбрасывал со счетов…. Такие дела, товарищ Никита. Для решения этой задачи – быстрого пополнения золотых запасов страны – и создана группа «Азимут». Сам товарищ Сталин дал соответствующее указание.
– Согласен, очень интересное и нужное дело, – Ник говорил совершенно искренне, даже слегка удивляясь в глубине души охватившему его азарту. – Я готов участвовать. Сделаю, что смогу, – и уже насквозь по-деловому, заинтересованно: – А кто ещё в нашу группу входит, сколько человек?
– На сей момент, – Курчавый опять улыбнулся, но на сей раз печально, – в группе три человека: я – командир, ты, соответственно, рядовой, ещё один имеется, – особист, куда же без них. Секретное постановление о создании «Азимута» было подписано только неделю назад, в самый канун праздников. Ничего, быстро людей наберём, это как раз совсем не сложный вопрос. В камере твоей и собраны, по моей просьбе, товарищи, имеющие непосредственное отношение к Чукотке.
– Эти уголовники?
Капитан через стол перебросил Нику пачку «Беломора», следом ловко метнул коробок со спичками, пояснил:
– Уголовники тоже иногда нужны. Сизый и Корявые под Сусуманом в лагерях разных сидели. Многое знают про эти края, про местные реалии. Не обязательно, что всех их в группу включим, скорее всего – только Сизого, кстати, его фамилия – Сизых. Остальных разговорим, получим нужную информацию, вернём обратно – в места не столь отдалённые. Вырвиглаз В. И., доктор и профессор университетский, нам тоже очень будет полезен. Он ещё в двадцатые годы искал на Чукотке золотоносные россыпи, устанавливал советскую власть. Заслуженный человек, но откровенно глупый – местами. Много раз ему предлагали: смени имя-отчество, Христа ради, не подходит оно к твоей фамилии. Как это «Владимир Ильич» может быть – «Вырвиглазом»? Как, я тебя спрашиваю? То-то и оно, что никак. Упрямый он, наш профессор. Вот, из-за этой своей твердолобости и работает третий год на стройках народного хозяйства. Впрочем, должен признать: упрямство в нашем деле – тоже необходимо.
– А Шпала, он-то с какого бока? – поинтересовался Ник.
– Никакой он не «Шпала», – благодушно пояснил Курчавый. – Это и есть третий член «Азимута», старший лейтенант государственной безопасности, – Бочкин Ерофей. Очень способный юноша, далеко пойдёт. Не удивлюсь, если лет через десять-пятнадцать он всю нашу службу возглавит.
Ник улыбнулся про себя: приятно сознавать, что ты настучал по физии будущему главе всемогущего ведомства. До чёртиков, блин, приятно…
– Подытожим, – устало зевнул Курчавый. – Пора нам с тобой, Никита Андреевич, завершать прения. Достаточно лирики на сегодня. Сейчас тебя товарищи доставят в наш ведомственный пансионат. Это на берегу Ладожского озера, около мыса Морье. Знаешь такое место?
– Ну, да, – кивнул Ник. – Приходилось в тех краях рыбачить, и летом, и по зиме. Отличные места. Природа, свежий воздух, прочие прелести.
Капитан убрал все документы во второй сейф, достал из одёжного шкафа длинную шинель толстого сукна, одеваясь, выдал Нику последние указания:
– Остальных, кого я в группу включу, тоже доставят в пансионат. Территория там охраняемая, так что, попрошу без глупостей: при попытке несогласованно покинуть территорию – будут стрелять на поражение. Пансионат – это наша опорная база. Там и ускоренные курсы по повышению квалификации откроем. Будете учиться разным полезным навыкам. Из своего Горного института, извини, конечно, ты уже отчислен – с завтрашнего дня. На этом на сегодня всё, любезно попрошу на выход…
За дверями дисциплинированно ждали оловянноглазые.
Все вместе поднялись на первый этаж, вышли во двор.
В небе пунцово догорал осенний закат, заметно подмораживало. Около ворот стояли два чёрных «воронка» с работающими моторами.
Курчавый взял Ника под локоть, отвёл чуть в сторонку и негромко проговорил, глядя прямо в глаза:
– Думаю, что не всё так просто с тобой, товарищ Никита Иванов. Совсем не просто. У меня память отменная, а вот анекдота твоего вспомнить не могу. Помню, что про Польшу, помню, что Ленин там фигурировал, и всё на этом. Да и песни твои – так, только в общих чертах припоминаю. Ни одной мелодии напеть не смогу. Это притом, что слух у меня – идеальный…. Как такое может быть? А? Вот, и товарищ Бочкин в своём рапорте ту же странность отметить не преминул. Впрочем, потом про это поговорим, в свободное время. А вот – осень. Посмотри, поздняя осень кругом. Может, стихотворение прочтёшь, из нового? Порадуешь своего старого командира?
Ник улыбнулся и прочёл – с чувством:
Что такое осень? Это небо…
Плачущее небо под ногами.
В лужах разлетаются птицы с облаками…
Осень, я давно с тобою не был…
– Сильно, – согласился Курчавый. – Настроение осеннее просто отлично передано, на мой вкус. Ладно, братец мой, разъезжаемся в разные стороны, к местам временной дислокации. До скорой встречи…
