Андрей Бинев
Принцесса, сыщик и черный кот
– Постой! Постой, Роман. Послушай, я не докладывал. Так получилось… я был рядом в кафе, почти случайно… пил кофе и все видел в окно… Этого русского мы знаем, он тут уже давно ходит со своей трубой. Мы к нему просто присматривались. Ведь, согласись, это так необычно. А полковнику я просто сказал по телефону, что сейчас привезу тебя, когда ты закончишь кормить этого голого менестреля. Вот и всё! – даже в полумраке комнаты было видно, как краска залила смуглые щеки Козмаса.
– Я понимаю, майор, в этом, прежде всего, моя вина. Развязался язык в ресторане. Все это чертово вино! Бурда здешняя… – Сузу почему-то с укором взглянул на того же Козмаса, и тот растерянно развел руками. – Вино и вина́ – на вашем языке это чуть ли не однокоренные слова. Не так ли?
– Видимо когда-то это было так.
– А теперь забылось. Но я напомнил… в ресторане. Приношу свои извинения, майор! Видите, опять тот же корень – «извинение», вина наоборот! Лучше сядьте и давайте кое-что обсудим.
Роман отодвинул рывком стул и сел с другой стороны стола, напротив Сузу.
– Так-то лучше, – заключил полковник, помолчал немного, потом сказал, не спуская с Романа пристального взгляда: – Я несколько дней назад привез сюда из Греции не очень приятную для вас информацию.
– Вот как! И я только сейчас об этом узнаю?
– Послушайте, информация настолько деликатная и до такой степени касается именно вас, что мы были, как бы поточнее выразиться… пребывали в некотором замешательстве, – сказал Сузу.
Роман с удивлением взглянул на полковника.
– Вот как? Все же я хотел бы выслушать объяснения. Надеюсь, я имею на это право.
Полковник поднялся, прошелся по комнате, преследуемый напряженным взглядом Романа, наконец, остановился перед ним и, заложив за спину руки, произнес почти шепотом:
– Мы подозревали вас в двурушничестве… сначала. В предательстве, если хотите.
Роман густо покраснел.
– Что вы сказали, сэр? Что вы такое говорите, черт вас побери?
– Не горячитесь, майор. Выслушайте. В Афины из некоторых наших источников, работающих здесь, поступила информация, что в управление полиции Кипра из Москвы приедет офицер вашей милиции, работающий на одного из лидеров мафии. На какого именно, мы не знали, но так как нам было известно, что местная полиция занята расследованием дела по отмывке денег, поступающих из русских уголовных источников и их дальнейшем размещении под официальные проекты в поставке нефти через Балканы в Грецию, то вас и заподозрили. Ведь именно вы приехали в это время из Москвы и именно вы были единственным связующим звеном с московскими коллегами. Разве не так?
– Так. Конечно, так, но что это доказывает?
– Это ровным счетом ничего не доказывает, но, согласитесь, значительно сужает поиск.
– Допустим, – Роман уже спокойнее посмотрел на Козмаса. – И ты это все знал?
Козмас не успел ответить, потому что полковник Сузу сделал шаг вперед и встал между ним и Романом.
– Мы не ставили в известность о наших подозрениях местную полицию, сэр. Опасались, что у агента могут здесь оказаться сообщники. Единственное, что мы сделали, это попросили начальника полиции установить за вами наблюдение, чтобы… уберечь от покушения.
– Какого еще покушения? – Роман был растерян.
– Нам пришлось придумать легенду, в соответствии с которой на вас якобы готовится покушение. Вот и все. На тот момент все.
– И поэтому Козмас не отлипал от меня все эти дни, что я здесь?
– Это вы уж у него спросите, – полковник ухмыльнулся и покосился на Козмаса.
– Роми, понимаешь, я был во всем откровенен с тобой, кроме… кроме информации о покушении. Ты же тоже полицейский и должен меня понять! – Козмас говорил, запинаясь, горячо и нервно.
– И что теперь?
– Теперь ничего, майор, – заключил Сузу. – Все встало на свои места. Сегодня рано утром нам стало известно, что агент погиб.
– Что значит «погиб»? – опешил Роман.
– А то и значит. Он приехал сюда на три дня раньше вас, с частным визитом. Здесь у него состоялась встреча с двумя ливанцами, связными с той стороны. Торговля кое-каким вооружением и, главное, стрелковым оружием из старых запасов, гигантские поставки еще с советского периода в Египет. Так вот, он исчез. Нашли его тело в заброшенной шахте на востоке острова… должно быть, вы знаете это место, так называемые купальни Афродиты.
Роман нетерпеливо кивнул, поднялся.
– Возможно, он просто оступился и упал в древнюю шахту, – задумчиво произнес Сузу. – Пока нет никаких других данных. Туда ведь многие ходят на экскурсию, на свой страх и риск.
– Кто этот человек, и почему вы думаете, что агент он, а не, скажем, я или кто-нибудь еще?
– Хороший вопрос! – улыбнулся в усы Сузу и сел на стул, выставил вперед ноги с торчащими из сандалий серыми пальцами. – Очень хороший вопрос! Да вы присаживайтесь! Как у вас говорится, в ногах правды нет?
Роман снова сел.
– Я вас слушаю, полковник.
– Его имя… Это не важно. Пока не важно. Но у нас была одна примета. В паху у этого человека была тату – ярко синяя лилия.
– Значит, если бы вы его не обнаружили, то меня бы просто раздели?
– Ну что вы! Хотя, кто знает… Словом, наш информатор успел за эти дни еще кое-что передать нам. Это помогло установить некоторые факты из жизни агента. В том числе, о его встрече с ливанцами. Один из них, между прочим, родственник серьезного местного бизнесмена, тоже ливанца. Заметная здесь личность! Катается на огромном «кадиллаке» с левым рулем. Старая, подлая лиса, брат отставного министра обороны Ливана. Он тут всех и пригрел. У него еще есть свой клуб, вертеп какой-то! Вы его знаете? Хотя бы видели?
Роман посмотрел на Сузу задумчиво, чуть прищурившись: сказать, что знает, значит поддержать игру, которую полковник ведет, несмотря ни на что; ответить, что не знает, значит соврать и опять-таки подкинуть поленьев в недоверчивый полицейский огонек. Он неопределенно пожал плечами.
– У нас к вам никаких претензий нет, майор, – заключил Сузу.
– Как мы можем продолжать работать вместе после всего?
– Так же как вы работали раньше, до меня. Те ливанцы, связные, между прочим, туда и сюда путешествуют на русской «комете».
– Не на русской, а на украинской.
– Мы в нюансах не разбираемся. А вы откуда об этом знаете?
– «Кометой» мы давно интересуемся, а тот космополит, который вас так раздражает, именно на ней и прибыл с женой из Ливана.
– Вот как? И что же он рассказывает?
– Ничего, кроме того, что его жену рвало всю дорогу.
Полковник засмеялся и, потирая руки, встал.
– Послушайте, а что вы говорили о монастыре кошек? И эта ваша приятельница… она посмела заподозрить меня в трусости!
– Она мне не приятельница, полковник. Она – леди.
– Ну, хорошо, майор, она – леди! Я и не собирался это оспаривать. Но все же… вы намерены взять меня с собой в монастырь?
– Откровенно говоря, мне больше туда не хочется. Хватило одного раза. Но если вы настаиваете…
– Да, сэр! Настаиваю. У всего есть разумное объяснение. Козмас, – примирительно сказал Сузу, – выйди из своего угла и встряхнись, в конце концов!
– По вашей милости я чувствую себя мерзавцем, полковник.
– Роман, он мерзавец? – впервые Сузу обратился к русскому по имени.
– Он – нет!
– Вот как? Значит, я мерзавец?
– Вы профессионал, а это качество полицейского способно вобрать в себя немало неожиданного для обычного, гражданского общества.
– Принимаю ваши комментарии, несмотря на то, что они весьма оригинальны. Да бог с вами! Козмас, хватит блестеть своими островными глазами. Ты поедешь с нами в монастырь… завтра?
– Как прикажете, – Козмас усмехнулся.
– Послушайте, майор, если позволите, еще одна просьба – сказал полковник, повернувшись к Роману.
– Слушаю вас.
– Тот старый ливанец… ну, на «Кадиллаке»… Все же, мне кажется, вы знакомы… Не так ли?
– Не то, чтобы знакомы… Нас представляли друг другу неделю назад. Он занимает офис рядом с одним русским банком, а я общаюсь кое с кем оттуда. Московские связи. Это не имеет прямого отношения к делу.
– Господин Рождественский? Я, говорю, ваши московские связи – господин Рождественский?
– От вас ничего не скроешь.
– Скроешь. Жена скрывала целых пять лет. Я чуть было не стал холостяком, – Сузу невесело засмеялся. – А с Рождественским я вчера сидел в пабе на набережной. Нам его рекомендовали ваши московские начальники, как надежного человека. Он мне и рассказал о ливанце, и о вас… о том, что представлял вас друг другу. Ненамеренно, конечно… случайно, так сказать…
– Юра Рождественский – надежный человек? – Роман засмеялся. – Интересно! Что вам о нем известно?
– Бывший разведчик из КГБ. Кажется, Первое главное управление было когда-то… Я не ошибаюсь? Работал в Брюсселе, потом в Гааге, в резидентуре. Что-то там стряслось, его уволили. Теперь он здесь, подвизается в банке, в представительстве. Что-то не так?
– Так, все так. Ничего не меняется. Обычная история. Таких у нас сейчас много. Впрочем, спасибо вам, сэр. Я хотя бы теперь знаю, с кем продолжать общаться, а кого следует обойти стороной, – вздохнул Роман.
– Послушайте, Роман! В нашей службе, я имею в виду и полицейскую в том числе, где бы мы ни шпионили, в какой бы среде ни крутились, предателей и отступников не бывает! Верность профессии так же надежна, как умение кататься на велосипеде. С этим приходится жить. Бывают, разумеется, случайности… например, диктат обстоятельств, целесообразность и так далее, но в прошлое наша профессия не уходит никогда. В прошлое уходят только люди, когда от них хотят избавиться. То есть отлепить их от профессии, скажем. Так что, Рождественский по-своему надежный человек, как, собственно, и вы, и я, и Козмас этот мрачный… Но я все же хотел бы попросить вас кое о чем…
– Вы меня почти убедили в нашей корпоративной кристальности. Или, может быть, косности?
Полковник махнул рукой.
– Бросьте, майор. Вы язва! Отвратительная русская язва! Упиваетесь процессом! Послушайте, этот старый ливанец, Ахмед Растес, у него странная фамилия для ливанца, не так ли? Но это всего лишь прозвище, которые многие принимают за фамилию. На самом деле его зовут Харири. Ахмед однако же никогда не произносит этого имени и представляется только прозвищем. Пусть так и будет. Так вот, мистер Растес связан с теми украинскими парнями – владельцами «комет». Они что-то там крутят вместе. Попытайтесь выяснить. И тот с лилией в паху… это всё одна свора, похоже. Этот канал нам все-таки надо прервать. Иначе какого черта мы здесь собрались, господа полицейские?
– Они знают, кто я такой. Здесь это, оказывается, невозможно скрыть.
– Тем лучше! Ваша задача становится, как бы сказать, официальной. Они же, скорее, посчитают это глупостью с вашей стороны, либо продажностью. Да, да! Коррупция! Кругом ведь коррупция! – Сузу рассмеялся. – Перепроверить ничего не смогут. Даже через Рождественского! Вчера утром он улетел в Москву, в отпуск. Это, думаю, надолго. Так что накачивайте их любыми легендами.
– Хорошо! Я попробую.
– Вот, собственно, и все! А в монастырь – завтра! Завтра!
Глава 12
Каролина
В монастырь на следующий день не поехали. Утром в гостинице Неожиданно появилась Каролина. Она вошла в номер так, словно, только-только вышла из него.
– Привет, господин майор! – сказала она и выскользнула из его рук, пряча губы.
– Наконец-то! Где ты пропадала?
– На ферме. Прибавилось больных котов. Хворают почем зря.
– Я думал, ты туда больше не поедешь.
Каролина с удивлением посмотрела на Романа.
– Это почему же?
– Ну, тогда в монастыре… Мне так показалось…
– Глупости! Я перекрестилась и поехала к девочкам.
– К старухам?
– К девочкам. Они девочки! Запомни это!
– Хорошо, хорошо! Послушай, ты тогда так странно исчезла… Нырнула в такси, и все.
Каролина, по-хозяйски оглядываясь, вошла в гостиную и села в кресло.
– У тебя чисто…
– Убирают. Прислуга. Филиппинка, мелкая, как мальчишка, и плоская… словно дощечка.
– А ты внимателен к женским прелестям.
– Это невозможно не заметить. Она меня все время пытается соблазнить, эта мальчиковая дамочка. Глазами, черными вишнями своими. Смотрит и смотрит в упор и улыбается так странно.
– Попробуй! Говорят, это пикантно. И не дорого, насколько я слышала.
– Что ты говоришь! Я в чем-то виноват?
– Прости. Глупости все это!
Роман обнял Каролину за плечи, присел на подлокотник кресла и впился ртом в ее губы. Англичанка не отвела голову. Сердце в груди Романа требовательно застучало. Каролина, почувствовав это, выгнулась и отпрянула в сторону. Между ней и Романом, между их телами вдруг появились ее упругие сухие ладошки, маленькие, плоские, непреклонные. Она легко оттолкнула Романа и, когда он соскользнул с подлокотника, с трудом удержавшись на ногах, быстро поправила себе волосы.
– Не сердись. Я зашла попрощаться.
– Что значит «попрощаться»?
– Уезжаю. В Англию.
Роман покраснел и отошел к распахнутому зеву балкона. Свет обтекал его сзади, слепя Каролину. Она не видела теперь его лица, но ощущала, как от его темной, «негативной» фигуры сочится нечто тяжелое, горячее, нервное.
– Послушай! Ты не сердись, пожалуйста! Через неделю я вернусь. Обещаю.
– Что случилось?
– Умер один из моих бесчисленных дядюшек. Осталось его завещание. Я должна быть там.
– Это завещание как-то может изменить твои планы?
– Не знаю. Звонили из нашей адвокатской конторы. Его стряпчий, говорит, что я основной фигурант.
Роман повернулся к ней и светлый солнечный луч нашел ее лицо, немного смущенное, ожидающее чего-то не здесь, не от Романа, не от этого острова. Он присел на краешек дивана и сцепил перед собой руки со вздувшимися побелевшими жилами. Почему-то именно их она заметила, и сердце ее сжалось.
– Мы же почти не знакомы. Зачем же так переживать? Да и всего-то на неделю.
– Мне показалось, миледи, что мы знакомы давно. Я так себе нафантазировал.
– Это как сон. Кошки, говорящие коты… Василис с его ариями. И этот грек, усатый этот… Все смешалось. И мы здесь… Такое, наверное, бывает.
– Я понимаю, мы ни о чем не договаривались. Ты свободна.
Каролина поднялась. Только теперь Романа заметил, что на ней легкий, почти прозрачный светло-изумрудный сарафан. Вновь сердце толкнуло кровь к вискам, вновь загорелись ладони рук.
Каролина улыбнулась, почувствовав это. Она предостерегающе подняла ладонь.
– Я должна идти. Самолет через три часа, а надо еще собрать вещи. Послушай, я вернусь. Через неделю… что бы там ни было! Клянусь! И потом, кошки, за ними тоже надо смотреть.
Она попыталась засмеяться, но получилось как-то фальшиво, плоско. Каролина резко повернулась и вышла в прихожую, прикрыв за собой дверь.
Роман стоял посередине гостиной, глядя на закрытую дверь, и сжимал кулаки. Фантазии хуже снов, подумал он. Сны забываются без боли, оставляя лишь дыхание ночи, тяжесть или легкость, а фантазии всегда давят на голову, в которой родились.
Глава 13
Полицейские
Итак, экскурсия в монастырь откладывалась на неопределенное время. Во всяком случае, полковник Сузу, узнав в тот же день о неожиданном отъезде Каролины в Англию, вдруг разом потерял всякий интерес к идее посещения обители диких котов.
– Что ж, будем дожидаться леди! – примирительно сказал он, садясь в машину.
Он ехал в аэропорт Ларнаки, куда вот-вот должен был прибыть один из его информаторов.
– Почему же, господин полковник? Разве, я не смогу быть для вас гидом? – ухмыльнулся Роман.
Полковник задержался около распахнутой двери машины и внимательно посмотрел на русского майора.
– Вызов, мистер Роман, мне был брошен дамой, именно ей я и намерен его вернуть. Она ведь, кажется, сказала вам, что улетает всего лишь на неделю? Не так ли?
– Кажется. Если ее не задержат дела…
– У нас с вами теперь достаточно времени, чтобы заняться своими. Вы, надеюсь, помните мою просьбу в отношении старого ливанца и украинских «кометчиков»?
– Конечно, сэр! Но послушайте, несколько дней назад, у «Василиса» вы были настолько резки в своих суждениях, я бы даже сказал, крайне непримиримы к чужому мнению. И в первую очередь, к моему… Что изменилось с тех пор? Вас перестала интересовать победа над моими суевериями? Или тот разговор был вызван теперь уже понятным недоверием ко мне?
– Отчасти… отчасти.
Полковник сел в машину и, не глядя на майора, выехал со стоянки Департамента полиции на узкую пыльную улицу, погребенную в тени черных каменных домов.
Роман пошел к своему «нисану», вдруг разом забыв и полковника, и Каролину, и кошачий монастырь. Что-то очнулось в нем от многодневной, болезненной дремы, и мозг заработал столь же холодно и ясно, как это было до встречи с Каролиной и ресторанного спора с полковником. Роман глубоко вздохнул и усмехнулся своим мыслям, а, точнее, той пустоте внутри себя, которая была готова принять эти мысли. Такое же ощущение у него всегда вызывала хрустящая белизна свежей постели: ясность в ее предназначении и чистота сильного тела, готовящегося соприкоснуться с этой ясностью.
Перед ним стоял Козмас, с удивлением разглядывая выражение лица Романа.
– Эй, парень, ты в себе? Кто сломал твои мозги – полковник, англичанка или кошки?
Роман вздрогнул от неожиданного появления Козмаса:
– Мои мозги в полном порядке, сэр.
Он сел в автомобиль и, щурясь от солнца, посмотрел на Козмаса:
– Я в Омо, к Делси.
– Что тебе надо от этого чудака?
– У него есть свой ход к Ахмеду Растесу, к ливанцу. Тот, вроде бы, покупал для него печи.
– Куда проще это сделать через украинцев.
– Не думаю. Делси мне полезнее в этом деле. Украинцы… С чего это я полезу прямо в пасть к зверю? Они определенно имеют свой интерес в бизнесе Ахмеда. Туда-сюда на своих «кометах»… С Делси все яснее.
– Как знаешь. Впрочем, он неплохой парень, этот Делси. Во всяком случае, если сбежал из Англии, в нем определенно что-то есть.
– Бо́льших шовинистов, чем жители карликовых государств, во всем свете не сыщешь! – засмеялся Роман, захлопывая дверь. Он увидел в зеркало заднего вида, как возмущенно размахивает руками Козмас, для которого было очень болезненным осознание того, что он, большой, сильный, мощный, как ему казалось, человек, является всего лишь гражданином «карликового» государственного образования. От этого и он сам в собственных глазах становился загорелой деревянной куколкой с выпученными глазенками и оскаленным рисованным ртом и с бутафорской сабелькой в сжатом кулачке. Этаким кустарным средиземноморским изделием, рыночной безделушкой. Роман остановил машину, выглянул в окно и крикнул:
– Я пошутил! Ты гражданин великой страны! Страны с великими тайнами! Ты не карлик! Ты просто съежился вместе со всем своим хитрым народом! Я знаю, это маскировка. Это сжатая пружина! Вы – вселенная! Просто сейчас период сжатия.
Козмас в ответ махнул рукой – катись, мол, в свой Омо, к этому своему Делси! Не морочь мне голову, спесивый русский коп!
Глава 14
Делси
Дорога заворачивалась под днище машины серым сухим ковром, сползая с лесистых гор, осыпаясь мелкими камешками. Море проваливалось в серебристое марево к подножью острова, исчезало за крутыми скалами, захлебывалось волной где-то далеко внизу, не смея преодолеть свой постоянный уровень, свою нарисованную человеком шкалу.
А человек тем временем поднимался все выше и выше, пролетая над обмелевшими за лето озерами, сближаясь с безоблачным космосом. Чтобы ловить в этих озерах рыбу, нужно разрешение, скажем, на три хвоста. И ни на хвост больше, даже если повезет и поплавок вздумает нырнуть в четвертый раз. Впрочем, зачем его забрасывать в четвертый раз, если у тебя лицензия только на три хвоста? Логично, хотя и мелочно!
«Мелочно! – думал Роман, закручиваясь по ленте дороги вокруг поросших кустарником скал. – Здесь, собственно, все мелочно! Точнее, мелко! Островная героика, ограниченная с одной стороны береговой линией по горизонтали и с другой, по вертикали – осыпающейся вершиной Олимпуса. Вот через дорогу только что неторопливо перешли трое вооруженных ружьями мужчин с суровыми и важными лицами. Они – элита острова, получившая лицензионное право на отстрел мелких пташек размером с отъевшегося воробья. Больше стрелять не в кого! Всех перебили история и природные катаклизмы! Охотники! Лучше уж в тире погреметь своими винчестерами!»
Роман был раздосадован встречей с охотниками в узких тирольских шляпках с перьями, перепоясанными старыми кожаными подсумками, с ружьями за широкими плечами. Он не любил охоту! И слово-то какое в русском языке! Охота! Значит – хочу… хочу убивать, хочу стрелять, хочу лишать живое сердце последующего мгновения… Охота сеять смерть! Каприз разомлевших в неге цивилизации разбойников! К черту! Если так охота, то ползи на войну! Пусть тот зверь тоже охотится на тебя! Из-за угла, в чистом поле, в каменном квартале, с ружьем, автоматом, пулеметом, с ножом или пистолетом! Пусть проявляет остроумие в подкладывании мин и огненных ловушек на тебя, охотник! Ищи жертву, чтобы жертва не нашла тебя! Что же ты избрал жертвой тех, кто гол от рождения до смерти и вооружен лишь когтями и клыками с единственной целью прокормить себя или защититься в честном бою! Сдери с себя одежду, покажи свои желтые зубы, оскаль голодную пасть, изогни дугой сильное тело, выдави из мякоти своих лап острые когти! Обнажись перед зверем! Будь равным, не греми по воробьям пороховыми зарядами!
Роман вздрогнул, словно в яви, увидев черного одноглазого кота, стерегущего девственный звериный порядок в древнем монастыре. Клыки, когти, дыбом шерсть, мудрый вызов в единственном оке и последнее, милостивое предупреждение в благородной уступке дороги к спасению. Страх тогда обнажил суть Романа, которую он, оказывается, не знал сам, неожиданно оглушило осознание общего Закона для всего живого о неприкосновенности жизненных пространств и священных территорий власти.
Роман тряхнул головой, поддал газу, наращивая скорость. Машина провалилась в глубокую долину, свернув с основного пути, и понеслась к далекому хребту, раскинувшемуся так широко, словно тот не ведал, что рожден на острове, а не на бескрайнем материке. Радостно и тревожно ухнуло сердце.
Омо мелькнул первый раз внизу, в ущелье, когда машина, натужно рыча, уже карабкалась на каменистый хребет. Белые стены, окружающие храм, красная черепица крыш и прямоугольная, похожая на карандаш, башня колокольни разом метнулись ввысь от подножья хребта и мгновенно исчезли за скалой. Роман вытянул голову, ожидая узреть их вновь, но уже в окружении разноцветья одноэтажных и двухэтажных домов, милых, словно бутафорских, и древних, как сама земля, тенистых садов, узких, кривых улочек, серого дымка из трубы харчевни. Наконец, все это вновь стрельнуло разом из глубокой пропасти и больше не таяло и не исчезало. Дорога словно рухнула вниз, в ущелье, и машина доверчиво нырнула в жизненное пространство Омо. Почти сразу под колесами застучал булыжник, мелькнула аллея главной улицы и пустая стоянка за крупным для этих мест зданием, сбитым из тяжелых круглых камней. Роман вышел, разминая ноги. Хлопнул дверцей и, переваливаясь с ноги на ногу, лениво, чтобы не привлечь к себе излишнего внимания местного общества, пережидающего дневной зной в тени своих домов, обошел здание. С другой его стороны, вдоль главной улицы, на верандах и коротких галереях, под сенью виноградников и ярких современных тентов прижились старые кофейни. Напротив них целомудренно прикрывались ажурными занавесками витрины лавок с серебряной утварью и кружевами скатертей, платочков, ночных рубашек и блуз. В густой тени, кажущейся черной от безумного контраста солнечного света и темноты провалов в крошечные лавочки, сидели молчаливые старухи, их узловатые руки были сложены на круглых животах, на темных передниках, а маленькие черные глазки приезжего следили за фигурой, запоминая каждое его движение. Старух нельзя было обмануть или удивить. Они, не сходившие с порогов своих лавок десятки лет, как их матери и бабки, знали о большом, далеком мире все, что требовалось знать, потому что и их маленький мирок и тот огромный, что начинается за хребтом, жил по одному всепоглощающему Закону, представленному на их главной площади монастырским храмом и стройной колокольней. Все измерялось по единственной шкале, которой чуждо было всякое лукавство. Человек гол от рождения, а все остальное ему дает суетная жизнь на очень короткое время.
Роман шагнул на террасу, что была ближе всего к монастырским воротам, венчавшим улицу и круглую площадь, и сел за деревянный стол, покрытый желтой крахмальной скатертью. Рядом вырос средних лет киприот с черной густой гривой мелкого беса, с маленькими, аккуратненькими, словно нарисованными, усиками под длинным тонким носом.
– Кофе… греческий. И воду! Жарко! – сказал Роман.
– Сию минуту, сэр! Лимонад не желаете? Свой, жена готовит! Вам понравится! А потом – кофе! Кофе – это я, я варю!
Роман кивнул и отвернулся. Он не любил словоохотливости хозяев кофеин. Чего доброго, усядутся рядом и будут докучать расспросами и сказками.
Лимонад оказался холодным, желтым и сладким. Кофе был хуже – с крошевом неперемолотых в порошок зерен.
– Я вас видел раньше! – сказал кофейщик, забирая недопитый кофе. – Вы приятель стеклодува? Не так ли?
– Да. Он здесь?
– Где же ему быть? В своей лавке. Утром ездил к печам, привез много нового стекла. Вы – русский?
Роман кивнул, не поднимая глаз.
– Русские поколотили англичан.
– Что? – переспросил Роман, повернув голову к кофейщику.
– Вы разве не знаете? Внизу был бой, на море. Адмирал Нельсон. Ваши ему здорово всыпали, а потом в Омо, в монастыре, англичане залечивали раны. Пятеро умерли, они похоронены на кладбище, за монастырем, а двенадцать выжило.
Роман покачал головой.
– Вы меня испугали. Я думал, это было сейчас. Русские поколотили англичан! Черт побери!
– Совсем недавно, сэр! Мой дед еще помнил, он был тогда мальчишкой. А его отец поднимал англичан снизу, от моря, в Омо. Три дня ехали. Мы все помним!
Роман улыбнулся и попросил еще стакан лимонада.
Они здесь все помнят – как вчера, как сегодня до обеда. Что история для нас, то для них действительность. Вот тебе и островная мелочность! Это мы мелки, а они живут в гармонии со своей генетической памятью! И в то же время палят по воробьям и лицензируют рыбьи хвосты! Чтобы не пропали навыки прадедов и чтобы правнукам еще осталось…
Стеклодув неделю назад рассказал ему, как приехал в этот карликовый Омо и купил небольшой дом, которому по местным понятиям было не так уж и много лет – всего каких-то триста пятьдесят!
Стеклодув Делси сидел тогда в своем доме, суровом сооружении из серой каменной кладки, в окружении полок, заставленными синим и белым стеклом собственного изготовления – вазами, чашами и бутылочками всех размеров и форм, и, пуская сизый трубочный дым в рыжую бороду, вспоминал:
– Поставил я свой джип прямо к порогу, прижал к стене, чтобы не мешал, камень под колесо сунул… Сам знаешь, наклон здесь, улочки узкие, извилистые… Если скользнет вниз, подумать страшно. А сосед утром, старик, строгий такой, говорит: убери машину. Поставь на паркинг, за каменным домом. Как же, говорю! Я теперь здесь свою лавку имею, живу на втором этаже. Почему я должен убирать? У всех стоят машины! Старик посмотрел на меня – мол, как знаешь! Целый день простояла. Стемнело, лег спать. Утром гляжу, все четыре колеса спущены. Я – к старику: что ты творишь? Сейчас полицию вызову! Зови, говорит! Зову. Приходит такой толстый, с потным рылом. И штраф мне выписывает, как будто я в королевский дворец заехал, а не на эту горбатую улочку. Черт побери! Я говорю, жаловаться на вас буду в полицейское управление. Ищите, кто мне воздух из шин выпустил! Наверное, старик!
А он серьезно так: старик бы не смог. Нагибаться ему тяжело. Это я выпустил. Как, кричу, ты?! Ты же полицейский! Ты порядок должен соблюдать! А ты что делаешь! А что, спрашивает, я такого делаю? Ничего плохого не делаю! Сказано, убери машину, значит убери! Тут один закон – Омо. Старик знает…
Убрал я машину. В тот же день. Колеса накачал и на стоянку, за каменное здание. Мэрия в нем. Прошла неделя. Сижу в кофейне, вечер, весна. Солнышко уходит уже, но теплое, тихое такое. Не как летом – когда жарит аж до самой темноты. Кофе пью, зеванию потягиваю. Думаю себе, как бы дом этот обратно продать и смыться отсюда. Туристов еще нет, все местные. А столики-то все заняты: и рядом, в другой кофейне, и в харчевне, что за углом. Старухи у лавок своих сидят, греются на солнышке, вяжут, прядут чего-то. Или просто глазеют да сплетничают! Жуют себе воздух, старые ведьмы! На меня никто и не смотрит уже, как на чужого, или просто я им не интересен. Вроде как все обо мне знают! И даже не здороваются. И тот старик здесь же, с такими же… вино пьёт. Вдруг двое идут по улице, спускаются сверху. Молодые, черные, худые, как палки. На них все косятся и что-то шепчут. Они к моему столу подходят, садятся, даже не спросив разрешения. Ну, совсем ничего не говорят! А хозяин кофейни им сразу по стакану лимонада ставит. Пьют себе, молчат. Все на них поглядывают, но тоже ни слова! В это время по площади идет мужчина, крепко выпивший, качается. Грязный, как свинья. Вывалялся где-то. Возрастом лет сорока. Бубнит что-то себе под нос. И смотрит по сторонам как-то снизу, исподлобья. Потом останавливается напротив моего стола, но на меня никакого внимания, а только этим двоим. «Ну, что, говорит, пришли? Так делайте свое дело, парни!» И тоже садится к нам. А они только неспешно пьют желтый лимонад, и все вокруг вдруг совсем умолкли, ни шепота, ни словечка. Тихо так кругом! У меня внутри все оборвалось. А кофейщик ему ничего не подает, пьянице этому. Стоит около стойки и руки на животе сложил, а его жена, в черном платке, тоже носатая, выглядывает из-за мужнего плеча. Головой качает и вздыхает.
Вдруг парни допивают лимонад, один из них вынимает револьвер, черный, огромный, приставляет к виску пьяницы и стреляет. У того голова даже раскололась, мозги брызнули во все стороны, кровища кругом, у меня на рукаве даже острый осколок черепа с чем-то серым, вязким, и в волосах у меня тоже что-то застряло – осколки черепа пьяницы и черные сгустки его крови. Я вскочил, стул упал, но гляжу, никто не двигается, только смотрят строго. Второй парень, который не стрелял, берет у своего друга револьвер из рук и на каменную веранду бросает. А пьяница, у которого теперь только полголовы осталось, со стула сполз наполовину, ноги подогнул, а левым локтем еще как-то случайно зацепился за угол стола, и поэтому не падает на пол. Эти парни деньги на стол бросили за лимонад и обратно пошли, туда, откуда пришли. И всё не спеша. Я стою, руки к груди прижал, не знаю, что делать. Все молчат, головами качают, на пьяницу этого несчастного смотрят, но как-то без сочувствия… Нехорошо смотрят!
