Андрей Батуханов
«Ход конем»
© Батуханов А.Б., 2014
© ООО «Издательство «Вече», 2014
* * *
Выражаю огромную признательность Андрею Ивашкину, открывшему мне этот эпизод войны, за его замечания и предложения, безусловно обогатившие мой рассказ.
С любовью и благодарностью моей жене Свете
Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя.
Ев. от Иоанна. 15, 13
Мороз стоял такой крепкий, что темень вокруг дрожала, как воздух после удара в било[1]. Казалось, крикни громко – и всё осыплется и разлетится, как хрусталь. Рассвет намёком показался на горизонте, и тьма стала терять свою чернильную непроглядность. Деревья и спины впередиидущих стали обрисовываться чётче, постепенно проступая, как на фотоснимке. После нескольких сот метров быстрой ходьбы на лыжах Алексей разогрелся. И тут его нос, проявив своенравную самостоятельность, потёк и предательски захлюпал. Пришлось дышать через рот, со свистом втягивая воздух сквозь сомкнутые зубы. Но и их скоро стало сводить от холода. Алексей поднёс ко рту овечью варежку, пытаясь прикрыть ею рот.
– В лесу как надо себя вести? – в нетрезвом свете утренних сумерек к Алексею приблизились седые от инея брови и борода Поликарпа. – Тебя батя как учил? Ты – молчком, и зверь – торчком. А так – вернёмся несолоно хлебавши. Бабы с мальками засмеют.
Кто-то из группы коротко хохотнул.
– Цыть, я сказал! – осадил весельчака злым шёпотом Изюбрин. – Идём тихо. Маленько осталось.
Цепочка из семи охотников на широких лыжах пошла дальше.
Как ни странно, но после этой выволочки Алексей забыл о морозе. Он поймал ритм движения взрослых охотников, и разум зажил отдельно от тела. Неожиданно появилась мысль, что так он может идти долго, до края леса, да что там край леса – до края земли! Это открытие его окрылило. Всё вокруг радовало и удивляло. И эти звезды, всё ещё горящие над головой, и эти посеребрённые ели, стоящие по обе стороны от лыжни, и скрип снега под лыжами, и даже морозный воздух. В другой раз спел бы или пошёл вприсядку. Но дело сейчас важней!
Поликарп иногда оборачивался на Алексея – и тогда был виден смутный диск из седых бровей и бороды, но это был уже не укор, а одобрение. И Алексей ещё усердней работал на лыжне – он очень хотел, чтобы его первая настоящая охота не стала последней. Пацаном он с отцом и сам ходил на уток, бил зайца, но на волка шёл впервые.
Через полчаса Изюбрин, шедший первым, неожиданно остановился на небольшой поляне и молча вскинул руку. Движение смялось, и неровная цепочка замерла. Поликарп присел, поднял голой рукой комок снега с чьим-то следом. След рассыпался – значит, свежий. Видимо, волки вошли в урочище на днёвку. Старик повернулся к остальным охотникам и жестом указал в сторону.
Пятеро бесшумно отделились и ушли в урочище проверить, нет ли выходного следа. Через некоторое время вернулся Игорь Викторов и отрицательно мотнул головой. Выходного следа не было. Немногословный и в жизни, он молча достал из заплечного мешка катушку со шнуром с красными флажками. Нацепив её на какой-то сучок, двигаясь спиной, он стал аккуратно разматывать бечеву. Пятясь назад, Игорь поминутно оглядывался. Поликарп метнул на Алексея осуждающий взгляд, и тот кинулся помогать напарнику – перехватил катушку, а Игорь, потянув свободный конец, стал уходить в лес, где четверо других так же обкладывали волков.
Пока ребята разматывали верёвку, Изюбрин обежал окрестности. Вернулся и знаками расставил ребят. Игоря отправил подальше от себя влево, а Алексея поставил перед двумя берёзами, растущими из одного корня, в пределах прямой видимости справа от себя.
* * *
Стоять неподвижно в течение долгого времени оказалось очень тяжело. На стволе был сучок или нарост, который как шило впивался между лопаток. Некоторое время Алексей старательно не замечал этой помехи. Даже слегка подался вперёд, но вскоре от напряжения заныла поясница. Он снова откинулся на берёзу, и всё повторилось. Вначале было простое давление, потом жжение, а под конец спина стала нестерпимо чесаться, как будто туда забрались муравьи. Но откуда им взяться зимой?! Оглянулся на ствол – там чисто. И он опять привалился к дереву. Следующие несколько минут были, наверное, самыми утомительными и продолжительными в его жизни. Алексей немного потёрся спиной о дерево. Показалось, что шум поднялся на весь лес, но на мгновение стало легче. Он посмотрел в ту сторону, где должен был стоять Поликарп. Но тот растворился в сиренево-сером лесу; его фигура едва угадывалась среди деревьев. Лица с такого расстояния рассмотреть было нельзя, но от страха, а может быть, из-за слёз, выступивших на глазах, показалось, что Изюбрин смотрит на него осуждающе. Алексей чиркнул варежкой по глазам и снова попытался застыть. От напряжения опять навернулись слёзы. Пейзаж задрожал, стал двоиться, приобрёл нереальные изогнутые очертания. Брызнувшие солнечные лучи добавили яркости и нереальности пейзажу.
Наконец терпение кончилось, и он решил, не отрывая спины от дерева, чуть присесть. Медленно вниз, затем наверх, снова вниз, вверх, опять вниз… Зуд исчез. Присев на корточки, Алексей в блаженстве прикрыл глаза. Ему показалось, что прошла одна или две секунды, но, открыв их, он уткнулся в немигающий взгляд янтарных глаз матерого волка. Тот пригнул голову и изучающе смотрел. Чётко были видны две светлые точечки над глазами и опушка усов возле носа, покрытая хрупкой пудрой инея. Это длилось всего лишь миг, а показалось – вечность. В прозрачных глазах волка зажглись – Алексей готов был спорить на что угодно – шальные искры! Серый качнул от плеча к плечу головой, оскалился, шерсть на загривке встала дыбом. Алексей попытался подняться и вскинуть ружьё, но именно в этот момент нога предательски поползла по насту в сторону. Махнув рукой, он шлёпнулся на снег. А волк прошёл над флажками.
* * *
Алексей ткнулся лицом в снег, кожу обожгло и засаднило. Он поднял голову, но вместо матерого увидел перед собой оскаленную пасть немецкой овчарки из лагерного конвоя. Доли секунды пёс смотрел на пленного, потом метнулся серой пружиной. Алексей крутанулся волчком. Пёс пролетел мимо, но, едва коснувшись земли, развернулся и снова бросился на него. Алексей сумел ногами перекинуть его над собой. Ударившись плашмя о землю, собака не заскулила, а тут же вскочила и попыталась схватить его за горло. Ухо опалило жаркое дыхание. Закрываясь одной рукой, другой Алексей ударил псину локтем в челюсть. Но вымуштрованная собака умудрилась схватить воротник лагерной робы и стала теребить его, мотая заключённого из стороны в сторону. Пена полетела во все стороны. Алексей левой рукой схватил овчарку за загривок, последним, но мощным усилием оторвал её на мгновение от себя. Та оскалилась для новой атаки. Правая рука заключённого вошла в пасть, впиваясь ногтями во влажный и скользкий собачий язык. Рычание тут же захлебнулось.
Охранники концлагеря растерялись – впервые на их веку Альба с кем-то не справилась! И с кем – первостатейным доходягой! Первым пришёл в себя унтер-офицер. Он заорал:
– Шальке, свинячий сын! Делай же что-нибудь!
Окликнутый солдат кинулся к катающемуся клубку. Овчарка из последних сил рвала задними лапами штаны полосатой робы, а заключённый, перемазанный кровью и грязью, как непобеждённый волк, старался вцепиться зубами в шею, ища яремную вену. Сквозь грязь на куртке мелькнула красная мишень «склонного к побегам». Тощий Шальке нелепо пытался схватить и оттащить Алексея. К ним кинулся ефрейтор с собачьим поводком в руке. Унтер-офицер взвыл от этой нелепой картины и заорал проводнику собаки:
– Кауфман, стреляй, недоносок!
Кауфман беспомощно водил дулом винтовки, не осмеливаясь нажать на курок.
– Не могу, герр офицер, жалко Альбу! Мы с ней уже второй год, – оправдывался ефрейтор.
– Кретин! Боже, почему Ты окружаешь меня идиотами?! – в бессильной ярости офицер задал небу вопрос.
Пока человек и собака рвали друг друга на части, другие охранники, не обращая внимания на эту схватку, поставили у обочины на колени ещё четверых беглецов.
Серые безвольные лица были пусты, как оловянные миски. Глаза потухли, скулы и носы заострились. Даже лёгкий ветерок побрезговал играть с волосами, похожими на сгнившую паклю.
За спинами заключённых быстро выстроилась шеренга лагерной охраны. Толстый капрал, явно получая от процедуры удовольствие, взмахнул рукой и встал на цыпочки. Конвой вскинул ружья. Рука упала вниз, раздался сухой залп.
Унтер-офицер, видя никчёмность своих солдат, дёрнул из поясной кобуры уставной вальтер. В этот момент Шальке ударил заключённого сапогом в живот, и тот отлетел от Альбы. Кауфман кинулся к собаке, а рядовой вскинул свою винтовку, но его остановил унтер-офицер.
– Отставить, Шальке! Это организатор побега. Завтра утром вздёрнем его на плацу. Синий язык повешенного – лучшее назидание противникам воле Рейха!
Вымещая свою бестолковость и страх, кто-то из охранников несколько раз врезал Алексею сапогом по печени. Потом его брезгливо схватили за ворот робы и поволокли к машине. Тёмная кровь из разодранной руки почти сливалась с чёрной придорожной жижей.
Крохами ускользающего сознания он удивился чистым сапогам одного из охранников. Потом неожиданно возникли розовые облака на выцветшем зимнем небе. Короткий полет и удар спиной о доски кузова, который разом выбил из Алексея сознание.
Грузовик лагерной охраны рычал и фыркал что есть мочи. Его кидало из стороны в сторону по скользкой дороге. Это даже была не дорога, а всего лишь направление движения.
Солдаты ругали проклятые югославские дороги, проклятый город Биха, проклятую погоду и, конечно же, проклятого недоумка Дитриха, который вёл этот трижды проклятый грузовик.
Алексей пришёл в себя; грузовик скользил по грязи из стороны в сторону, на ухабах и рытвинах его подбрасывало и подкидывало. Он лежал лицом вниз и сквозь щель в полу смутно видел мелькавшую под колёсами дорогу.
Очередная кочка подкинула машину и отозвалась болью во всём теле. Израненная Альба отозвалась грозным рыком на его стон. На спину Алексея тут же опустился сапог Кауфмана.
– Спокойно, Альба! Загрызть его я тебе не дам. Сам бы хотел, но нельзя. А ты, моя хорошая, не переживай – завтра всё равно он сдохнет, – с радостью утешил пса проводник.
Через какое-то время дорога выровнялась, машина поехала быстрее, а солдаты повеселели. Страх, который всю дорогу выедал солдатские души, потихоньку исчез. Съездили на задание, с партизанами не встретились, живы остались, беглецов поймали, так что можно рассчитывать и на поощрение от командования! Обменявшись шутками с охранниками на КПП, солдаты запели «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин», отбивая такт сапогами, демонстрируя всем окружающим свой несокрушимый воинский дух и готовность с честью и блеском исполнить любое приказание начальства.
Объехав пулемётную вышку, прикрывающую главный въезд в лагерь, где стоял невозмутимый часовой, грузовик затормозил возле штрафного барака.
Солдаты выпрыгнули из машины, следом сбросили на землю окровавленного Алексея. Двое рядовых, стараясь не испачкаться, поволокли беглеца к зданию.
– Куда его? – спросил солдат у унтер-офицера.
– В карцер, пусть проветрится до утра. Но учтите, если он неожиданно сдохнет, то завтра утром я вас в петлю запихну, причём двоих в одну. Понятно?
– Так точно, герр офицер! – солдаты синхронно кивнули головами и поволокли заключённого дальше по коридору барака.
Загремели засовы, заскрипела дверь, Алексея бросили на бетонный пол карцера. Он упал плашмя и даже не пошевелился.
– Сдох, что ли? – спросил один из конвоиров.
– Желательно, чтоб он был жив, – сказал один из охранников и приложил два пальца к шее заключённого. Сосредоточенное выражение сменила улыбка. – Жив, собака!
Он подцепил носком сапога руку и подбросил её вверх. Она безвольно упала на пол. Никакого эффекта. Охранники испуганно переглянулись. Первый сплюнул в сторону и ударил заключённого сапогом в живот. Тот застонал.
Солдаты, препираясь, ушли. Дверь в карцер закрылась, и наступила темнота. И в помещении, и в сознании Алексея.
* * *
Полненькая проводница, мягко ступая по коридору пассажирского вагона, заглянула в открытое от духоты купе. Пассажир, ехавший до Пензы, спал головой к выходу. Женщина потянула руку к его плечу.
Сознание разведчика сработало мгновенно. Ещё просыпаясь, он уже сел на полку, одной рукой перехватил чужую руку, а другой – зажал горло. Женщина попыталась закричать, но у неё ничего не получилось. Из горла вырвался лишь сип. Красная пелена спала, он ослабил хватку.
– Ой! Вы чего, мужчина?! – изумлённо выдохнула женщина. – Да я милицию сейчас…
Сигнал тревоги тут же затих. Алексей вспомнил, что война закончилась. Он по дороге домой в Пензу. Руки сами собой разжались, и он отпустил проводницу.
– Привычка, – извинился Алексей, – простите. Война из меня с трудом выходит.
– Ну и привычки у вас, мужчина! А ещё в костюме! – суетливо шептала проводница, приводя в порядок форму. – Вот и пускай для таких мягкие вагоны с проводниками, как до войны… Через полчаса прибываем.
– Я не хотел.
– Ага! Знаем мы, кто и как не хотел, – женщина стала привычно заводиться. – Выпили, так ведите себя прилично!
Потом, видя искреннее недоумение на лице пассажира, сменила гнев на милость:
– Ладно, я не злопамятная.
И, как ей показалось, гордо и независимо вышла из купе. Алексей потёр ладонями лицо. Прильнув к вагонному окну, попытался что-то высмотреть за ним. Но там была тьма, лишь редко-редко пролетали искры из паровозной трубы.
Выйдя в пустой коридор, он услышал, как вагон скрипел, храпел и постанывал. Раскачиваясь, как на корабле, Алексей направился в тамбур. «Интересно, а где мягкие вагоны были во время войны? В санитарных эшелонах? Старые привели в порядок или уже новые успели построить? Вот они, железнодорожные символы прошлой жизни. Со скрипом и визгом и даже храпом, но всё возвращается к прежней жизни. Ещё не довоенной, но уже нынешней. Поставлю дом, перевезу семью, и заживём!»
Проходя мимо купе проводницы, он встретился с нею глазами. Прижал руку к груди и слегка поклонился, извиняясь еще раз за своё поведение. Но та уже его простила.
– Скоро Пенза. Стоим сорок минут. Домой? – поинтересовалась пострадавшая. – Военный?
– Был. Потом партизанил.
– Оно и видно, как клещ вцепился, – вроде бы спокойно ответила женщина, но при этом осторожно прикоснулась кончиками пальцев к шее.
– Скоро станция?
Мужское очарование пассажира пересилило пустячную обиду, и женщина полезла смотреть график движения.
– Прибываем через двенадцать минут.
– Пара затяжек, и пойду за чемоданом, – заверил Алексей.
Алексей вышел, закурил сигарету и закрыл глаза. Почему-то поездной тамбур напомнил ему карцер концлагеря. Только там была ужасающая тишина, а тут – ужасающий грохот. Перестук колёс напоминал короткие автоматные очереди, которые на железнодорожных стрелках станционных разъездов перерастали в ожесточённую пулемётную перестрелку невидимых врагов.
«Уже почти четыре года мир, а я до сих пор воюю: то отстреливаюсь, то сижу в засаде, вздрагиваю от любого шороха и подозреваю в любой смутной фигуре врага. Для мирной жизни обыкновенному человеку нужно как можно скорее стереть из памяти войну, а вот народу этого категорически делать нельзя, иначе первая, даже слабенькая орда сотрёт эту нацию с лица земли», – глотая горький дым сигарет, обдумывал этот парадокс Алексей.
* * *
Алексей открыл глаза, и взгляд упёрся в бланк подписки о невыезде, который совал ему следователь пензенского отделения МВД. Он смотрел на пляшущие буквы и строчки и никак не мог понять: «Как же это произошло?»
– Подписывай, Подкопин! Я тут с тобою нянькаться не стану! И попробуй мне только куда-нибудь исчезнуть! – зарычал следователь.
Он был маленький, почти карлик. Тучный, с наголо бритой головой; под висячим носом чернела щёточка усов – «мыслеулавливателей». Под кустистыми бровями метались два ствола злых серых глаз. С каждой его фразой они наливались кровью.
Утром двое в штатском из областного МГБ забрали гражданина Подкопина Алексея Леонидовича из дома его родителей на окраине города. Как за несколько часов, да ещё ночью, органам стало известно о его прибытии? Это было для него полнейшей загадкой! Кто донёс? Видимо, слишком рано он перестал делить людей на своих и врагов!
– Подписывай! Или сразу к стенке! – с толстых губ майора слетала слюна.
«Как у собаки из концлагеря. Кажется, ту звали Альбой», – вспомнил Алексей и неожиданно для себя буркнул:
– До стенки дорасти ещё надо!
Следователь вскочил со стула. Новенький мундир не обмялся и сидел на нем пузырём. Погоны задрались вверх колом, отчего майор сразу стал походить на летучую мышь, нетопыря. Он яростно тыкал пальцем в пачку листов протокола допроса.
– Твоих художеств на десять стенок хватит! Сам бы лично шлёпнул! Может, ты с врагом сотрудничал?! Или к тёплой сиське в Югославии своей прижимался, пока весь советский народ вместе с товарищем Сталиным проявлял чудеса героизма и храбрости…
Алексей вскинул глаза на следователя. «И ведь не знает, сука, что немножечко прав. Или им на самом деле всё известно?» – мелькнула в мозгу мысль.
– Ты мне тут глазами-то не зыркай, Подкопин! Не смотри, что на дворе сорок девятый год! Выяснять – это наша служба! Мы все твои документы досконально проверим. Воевал или уклонялся, партизанил или сотрудничал? Тебе что, мало фашистского плена? Так ты, дурак, ещё с Тито снюхался. Давай подписывай!
– Я только вчера вечером приехал. В чем меня подозревают? – уставший после восьмичасового допроса, глухо поинтересовался Подкопин.
– Органы оперативно работают, – заулыбался следователь.
Ему, кажется, всё было нипочём, двужильный мужик. Как будто и не было этих утомительных часов обоюдного изматывания душевных сил.
– Вечером приехал, – радовался майор, – а утром уже у нас. Подозревать – это наша прямая обязанность. Особенно таких, как ты. Я смотрю, ты прямо герой какой-то! И в разведке служил, и за линию фронта ходил, и в плену побывал, не сломался, и с этим продажным Тито фашистов бил! Как-то всё празднично у тебя получается! Осталось только на плакат нарисовать и в ножки бухнуться! Повезло тебе, Подкопин, что сейчас не военное время, а так давно был бы у нас в подвале на мушке!
– За что?! Я исполнял присягу! Вы же свои, товарищ следователь…
– Для тебя я – «гражданин начальник». Свои с фашистами бились, а не по Югославиям шлялись.
– Я воевал, а не шлялся. И не в тылу отсиживался, между прочим.
– Ты на что намекаешь, гнида?! Да я боевой офицер, я…
– Гражданин следователь, главное для меня было бить фашистов. А здесь или в югославском тылу – это уже не важно. Лишь бы их уничтожать! – И Алексей так яростно сжал кулаки, что следователь некоторое время не мог оторвать от них взгляд.
– Разберёмся, – немного остыв, заговорил майор, – где, с кем и что ты делал! Не жуй сопли, подписывай. Быстрей! И так, – тут следователь достал часы с крышечкой, любовно нажал на кнопку и посмотрел на циферблат под откинувшейся резной крышечкой, – восьмой час с тобой валандаюсь. За таких, как ты, орден нужно получать и молоко за вредность!
В этот момент дверь в кабинет открылась и в образовавшуюся щель пролезла голова кого-то из сотрудников. К появившейся голове добавилась рука и стала изображать, будто бы она что-то ест. «Сейчас!» – поморщился майор.
– Понять хочу… – упорствовал бывший югославский партизан.
Такую наглость следователь стерпеть не мог. Мало того, что этот тупица упирается весь день, хотя обо всем говорит складно и ни разу не сбился, так он хочет что-то понять, когда и понимать-то нечего! В расход без суда и следствия! Но нельзя. А вдруг за ним кто-то стоит, может быть, очень важный? Следователь побагровел, на шее вздулись жилы и задёргалось веко.
– Что ты там хочешь понять?! Я тебе сейчас так пойму, – заорал он и стал дёргать ящик стола, пытаясь вытащить оттуда оружие, – что ты у меня! Либо подпишешь, либо я тебе сейчас пятьдесят восьмую прим прямо промеж глаз вклею!
И тут случилось странное и плохо объяснимое – разведчик Подкопин дрогнул. «Свои! И вот так?! Предупреждали же меня югославы! И дёрнул меня черт рвануть домой!»
– Где подписывать? – подавленно спросил он.
– Внизу бланка допроса на каждой странице пиши: «С моих слов записано верно». А теперь – под подпиской о невыезде. Дёрнешься куда-нибудь, найду и сам, без трибунала загрызу! – скрипел в ярости коричневыми от табака зубами майор.
Выйдя из здания МГБ, Подкопин вздохнул полной грудью. После спёртого воздуха кабинета на улице его встретил прохладный, густой и вкусный ветерок. Конец апреля сорок девятого года выдался тёплым и ласковым. Буквально через неделю город захлестнёт яростная зелёная волна, а пока деревья ещё робко выпускали молодую листву. Город уже готовился ко сну после длинного трудового дня. Опустошённый Алексей побрёл к себе.
Родительский дом встретил его давно забытыми запахами домашнего очага и раннего детства. В годы войны здесь жил кто-то из эвакуированных, но чужие люди отнеслись к временному жилищу с душой. Не ломали и не гадили. Даже фотографии на стенах сохранили. И любовно копались в саду, сохранив его в том состоянии, в котором Подкопины оставили его в момент неудачного отъезда накануне войны под Смоленск, к родственникам отца. Жильцы правильно подрезали деревья, а стволы деревьев в саду побелили от земли до первых веток. Отец так никогда не делал. Да и соседям спасибо, которые после отъезда эвакуированных аккуратно следили за домом. Вот он и достоял до его приезда. Как он хотел привезти сюда свою жену! Поводить её по саду, по комнатам. Но…
Снедаемый стыдом за свой страх и поведение у следователя, Алексей стал нервно метаться из угла в угол, прикуривая одну сигарету от другой. «Как же так?! Попался, как желторотый курсант-первогодок… А почему чутье подвело?.. Или теперь и от своих бегать?..» – метались в голове сумбурные мысли.
Прекратив ходить, как зверь в клетке, Алексей уткнулся лбом в переплёт оконной рамы и закрыл глаза.
В памяти тут же всплыло лицо следователя, что-то беззвучно орущего и брызгающего слюной. Тут же вспомнилось, как он собственноручно выводил: «С моих слов записано верно» и ставил свою подпись. Невероятно! Дурной сон!
Отойдя от окна, Алексей пару раз прошёлся из угла в угол большой комнаты и неожиданно ударил в стену кулаком. Посыпалась побелка. Боль слегка отрезвила его и вывела из панического состояния. Помахав рукой в воздухе и прижав ко рту содранные костяшки, Алексей пошёл к дверям в сени.
И тут бывший партизан и полковой разведчик преобразился. Походка стала грациозно-кошачьей, тело напружинилось, от него волнами при каждом шаге пошла звериная, волчья агрессия. Нога уже бесшумно ступала на пол с носка на пятку. Ни одна половица не скрипнула.
Он присел на корточки перед дверьми и мягким движением кисти тихо открыл их. «Гусиным шагом» подкрался к узенькому окошечку сбоку от двери и стал просматривать улицу. Он почувствовал кожей, что за домом кто-то ведёт наблюдение. В сгущающихся сумерках возле штакетника дома на другой стороне улицы метнулся чей-то тёмный силуэт. Может, это была только игра теней, но в таких случаях внутренняя сторожевая система предпочитала объявить учебную тревогу, нежели пропустить нападение врага. «Ага! – радостно мелькнуло в голове. – Вы сами объявили на меня охоту, обложили красными флажками, но я матёрый, я уйду. Так что теперь – око за око, зуб за зуб!»
* * *
Вслед за матерым выскочил переярок. Оглядевшись, он помчался по глубокому снегу. Наткнувшись на верёвку с красными флажками, он высоко подпрыгнул, и в этот момент его настигла пуля. Волк закрутился на снегу, окрашивая его в красный цвет. Изюбрин вскинул ружьё. Алексей со смешанным чувством страха и брезгливости наблюдал за расправой. В этот момент рядом с ним бесшумно возник ещё один серый силуэт. Подкопин замешкался, затем стал поднимать винтовку, но она за что-то предательски зацепилась ремнём. В этот момент волчица оскалилась. Алексею даже показалось, что она иронично фыркнула, сказав: «А вот шиш вам!», и одним прыжком перемахнула через верёвку с красными флажками. «Вот даёт!» – восхитился Алексей. В ту же секунду в ствол берёзы, у которой он барахтался, на уровне пояса впилась пуля. Подкопин удивлённо повернул голову. Поликарп плюнул с досады и опустил винтовку.
– Ушла, шельма! А ты чего бельма вылупил? Опять овец резать будет, только теперь злее и бессмысленнее. Мстить за сородичей станет. С волком шутки плохи. У него либо свой, либо чужой. Волк предателей не терпит. И тебе от него благодарности не будет!
– А мне его благодарность не нужна!
– Ой, не говори гоп, пока не перепрыгнул. В жизни никогда не знаешь, что в масть, а что против шерсти! Ладно, побудь здесь, а я посмотрю, может, он петлю закладывает. Если опять на тебя выйдет, не церемонься – пали!
Оставшись один, парень с опаской и любопытством подошёл к раненому. Тот ещё был жив, бока часто ходили и мелкомелко подрагивали, на брылах кипела кровь, лопаясь и пузырясь, стекала по клыкам на снег. Алексей присел перед волком. Неожиданно тот поднял голову и лизнул ему руку. Дальше, не понимая и не осознавая, что делает, действуя по чьей-то воле, он просунул обе руки под брюхо, поднял волка и, прижав к себе, понёс в глубь леса.
Вскоре животу стало тепло и влажно, кровь пропитала одежду, но Алексей всё шёл и шёл по снежной целине, уходя всё дальше и дальше от флажков. Он тащил волка, руки постепенно немели.
На небольшой поляне, где он остановился передохнуть, его встретили волки. Обступили полукругом и замерли, уставившись своими пронзительными глазами. Алексей понял, что его сейчас загрызут. Вспорют горло – и ага!.. Не отпуская волка, он опустился на колени в снег, запрокинул голову и стал прощаться со своей такой короткой жизнью. Возник эпизод, как они с отцом ходили на покос, как приятно было рано утром быть среди взрослых мужиков. Потом мелькнул школьный эпизод, где его распекали за то, что он в распутицу не ходил на занятия. Мелькнула улыбающаяся мать, вытирающая руки об передник. И сестрёнка, которая так любила вместе с ним петь: «На улице дождь, дождь вёдра поливает…» И всё… Воспоминания оборвались. Пять, максимум десять секунд.
От стаи отделилась волчица с хитрыми глазами. «Сейчас кинется… Горло… Не хочу помирать молодым! Пятнадцать – не возраст для покойника!» – пронеслось в голове у парня. И тут волчица упала перед Алексеем на спину, извиваясь и смешно перебирая в воздухе лапами, стала кататься по снегу. Потом подошёл ещё один волк и стал кататься так же, как волчица. Очень быстро образовался круг из извивающихся серых тел. Последним к парню степенно направился тот самый матёрый волк, который первым ушёл за флажки. Алексей протянул свою ношу ему. Волки перестали кататься и встали на лапы. Волчицы принялись вылизывать раненого, а матёрый, сделав пару шагов, посмотрел на Алексея. Хотя волк и глядел на него снизу, но смотрел он на подростка сверху вниз. Ни сопротивляться, ни бежать сил уже не было, да и волю его парализовало.
«А вот теперь точно сожрут, покуражились, и будя! И руки, как назло, затекли!» – подумал он и крепко зажмурился. Что-то несильно толкнуло в грудь, потом в лицо повеяло горячим дыханием. Алексей открыл глаза. Матёрый встал лапами ему на плечи и пристально смотрел в глаза. Стало ясно, что никто не станет его убивать. Отныне и навсегда он свой, потому что спас волка и рисковал ради него своей жизнью. Теперь всегда и везде он может рассчитывать на помощь волков или их сородичей, где бы и когда бы они его ни встретили. Волк лизнул его своим шершавым языком, одним движением закрывая всё лицо. Это напоминало средневековое посвящение в рыцари какого-то ордена. Солнце, вставшее над деревьями, ударило в глаза, выжигая из них страх. Алексей теперь стал одним из этой серой стаи. И от этого было почему-то очень радостно.
* * *
Тем же «гусиным шагом» Подкопин вернулся в комнату, встал и подошёл к окну. Во дворе и в саду никого не было. Он толкнул створки окна, те без стука распахнулись. В комнату вместе с порывом ветра ворвался далёкий лай собак на соседней улице и шелест листьев целого сада.
– А вот вам шиш с маслом! – с мечтательной улыбкой произнёс Алексей.
Он нырнул в комнату, схватил с вешалки свой пыльник и кепку. Чемоданчик так и оставил у вешалки. Не выясняя, что это за игра теней у забора дома через улицу, бывший полковой разведчик перекатился через подоконник во двор.
Было тихо. Тучи скрыли луну. Собаки замолкли, только далеко-далеко на станции подавал голос маленький паровозик «кукушка». Прикрыв створки окна, чтобы не сразу обнаружили его отсутствие, Подкопин, пригнувшись и касаясь плечом стены, стал пробираться к углу дома. Оттуда, по-прежнему не поднимаясь в полный рост, побежал через садик к забору между участками. Там, не глядя, нащупал известную ему ещё с детства доску. Отодвинув ее, он с трудом протиснулся в образовавшуюся щель и растворился на соседском участке.
Стрелочник потоптался вокруг стрелки. Мимо проскочил голосистый маневровый паровозик, приветственно пискнул, а старик радостно помахал машинисту рукой. Когда он обернулся, рядом с ним стоял Алексей. Старик в ужасе собрался закричать. Подкопин двумя пальцами прикрыл ему рот, отрицательно покачал головой и прошептал:
– Не надо. Где составы на запад?
– Там, – старик неопределённо махнул рукой себе за спину.
– Спасибо, отец, за молчание и подсказку. А теперь забудь меня. Не было меня, я тебе померещился. Понятно?
Старик согласно кивнул головой. Алексей исчез в указанном направлении. Стрелочник, воровато посмотрев из стороны в сторону, трижды перекрестился.
Товарняк уже тронулся и набирал ход, двигаясь мимо небольшого косогора, на который взбежал беглец. Пропустив закрытые теплушки и цистерны с нефтью, он прицелился на насыпной вагон. Ему повезло: песка было не так много, так что можно было вполне комфортно и незаметно покинуть родные края.
Алексей разбежался и прыгнул. Приземление прошло удачно. Мягко, профессионально кувырнувшись, Подкопин закатился в угол, плотнее запахнул пыльник и закрыл глаза.
Он прислушивался к грохоту колёс на стыках рельсов, как к сладкой музыке, которая выбивала бывшему разведчику: «Ура! Домой! Ура! Домой!»
Родина не приняла смелого, мужественного, но доверчивого человека. Отныне его дом был в южных горах, среди деревьев сливово-вишнёвого сада, за тридевять земель от Отчизны, на которую ещё сутки назад он так стремился.
Жизнь не заканчивалась, скорей всего, она только начиналась, но её предстояло строить заново и без оглядок. Он молод, у него есть любимая жена, которая ждёт его. Там, под небом, круто посоленным яркими звёздами Млечного Пути, со стрекотанием цикад по ночам и радостными лучами утреннего солнца, которые играют в гроздьях винограда, он построит новую жизнь.
