Андрей Арсеньев
Господин со шляпой
И вот наступает пора, когда я в семнадцать лет поступаю в театральный институт. Другой город. Съёмная квартира. Самостоятельность. Поначалу было нелегко. Но привыкла. Завелись подруги, друзья… Как я уже упоминала ранее, преподаватель у нас был немного не того. Он считал себя истинным преемником Станиславского.
«Ты должен не играть роль, а жить ею!» – так он кричал на напуганных студентов. Если твоего персонажа преследует рвота, то хочешь-не хочешь, а вырвать тебя должно по-настоящему. Некоторые студенты от страха перед преподавателем ходили на опасные для себя ухищрения: насасывались на голодный желудок мятных конфет – отчего у них сильно заболевала голова, – а потом наедались промасленными пирожками с мясом, купленными не пойми где. Но выходило так, что рвота зачастую происходила до наступления нужного момента, да и другие – здоровые – части реплик и ситуаций, которые должны были выполнять их персонажи, не выполнялись, поскольку состояние актёров не способствовало этому. Твой персонаж мучается диареей? – только посмей выдавить из себя твёрдый стул! Преподаватель ставил посреди кабинета биотуалет и просил актёров продемонстрировать диарею. Само-собой за закрытыми дверями. Но потом нам всем приходилось вставать и смотреть на результат актёрской игры. В основном игра проходила без забитых голов. Один умник как-то раз уверенной походкой зашёл в кабинку, закрыл дверь и начал издавать оттуда такой звук, что все студенты пришли в восторг. Но не преподаватель. Его было не обмануть. Он резко встал, вырвал дверь туалета, и перед нами во всей красе предстал студент: он стоял к публике спиной, выдавливая из карманов ветровки, – а если точнее из полиэтиленовых пакетов, находящихся там, – жидкие отходы жизнедеятельности под грохочущие пукающие звуки, доносившиеся из динамиков телефона. Тогда преподаватель с яростью зашёл в кабинку и захлопнул дверь. Что случилось дальше, мы до сих пор не знаем. Как раз в это время прозвенел звонок об окончании занятия. Мы, испуганные, продолжали сидеть на стульях, переглядывались между собой и старались прислушаться к тишине в кабинке туалета, извлечь оттуда какой-либо звук… Но всем нам нужно было идти на следующие пары, так что мы просто встали и на цыпочках удалились из кабинета. О дальнейшей судьбе биотуалета у нас ходила следующая легенда: в тот же день, вечером, двое рабочих пришли в кабинет, чтобы забрать находящуюся там уже месяц зловонную кабинку; один из них открыл дверь и ахнул со словами:
– Господи, сила твоя!
– Что там такое? – спросил второй. Первый не ответил и, шагнув мимо него, затопал из кабинета. Второй смотрел ему вслед. Потом открыл дверь и заглянул…
Беднягу-студента мы больше не видели. Наверное, от стыда написал заявление об отчислении, или сумасшедший препод Калигари устроил над ним страшный эксперимент.
Вскоре пришла и моя очередь продемонстрировать своё актёрское мастерство. Обрести навыки в рвоте и испражнении наш преподаватель благородно не ставил будущим актрисам в обязательный порядок. Если только по желанию. Но желающих, как вы понимаете, не находилось. Мне досталась самая жуткая задача, которую я могла бы себе представить. Однокурсники, конечно, когда услышали, что мне предстоит сыграть, с завистливым взглядом посмотрели в мою сторону. Но они не знали, какая боль связывает меня с этой ситуацией.
– Вы маленькая девочка и у вас пропала собака!
Крикнул преподаватель на меня и начал пристально наблюдать.
– Играйте!
Ох, как же тяжело вспоминать всё это. Мой милый друг. Дорогой мой Писюн. Как же я снова затосковала по тебе. По твоей улыбке. Облизыванию. По страдающей палке, которую я со смехом, пытаюсь вырвать из твоих челюстей. По нашим прогулкам, играм. По твоему храпу. Как ты меня будишь в школу своим утренним мытьём. Я помню тебя совсем маленьким мягким лохматым ёжиком, который резко ожил, стоило мне только потянуться к тебе, чтобы поцеловать…
– Писюн! Писюн! Писюн!..
Я лежала на коленях, лихорадочно уткнувшись в пол лицом, и выкрикивала имя моего доброго друга. Все не знали, что делать. То ли смеяться, то ли позвать помощь: ведь она явно не в себе. Лишь один мальчик подошёл ко мне, обнял и попытался успокоить, усадив обратно на стул. А чокнутый Калигари, задумчиво подвигав ртом, только и сделал, что сказал:
– Верю!
Скотина. Если бы он знал, что может чувствовать маленькая десятилетняя девочка, потеряв своего четвероногого друга, то он бы никогда не посмел выдумывать такие страшные испытания. Мальчик, который пришёл мне тогда на помощь, единственный из всех сумел почувствовать мои страдания. Когда я после этого рассказывала ему свою трагическую историю, у него на лице не мелькнуло ни единой тени насмешки. Даже, услышав, что моего пёсика звали Писюн, он не засмеялся. Имя мальчика – хотя какого мальчика, ведь ему было восемнадцать, высокий, стройный и хорош собой. Я почти сразу в него влюбилась. Гена. Геннадий. Геннадас – что с древнегреческого значит благородный, благородного происхождения. Гена был не такой, как мои прежние знакомые из мальчишеской компании. Он был раскованным, смелым, самоуверенным, но без бахвальства, с юмором, сочувствующим… в общем самым-самым. Не то что эти, стеснительный зануда Тимур и распетушившийся мачо Ваня Дмитриенко. Все студентки были влюблены в Гену. И тут он подошёл ко мне – тихой, но всё же симпатичной девушке.
Гена всегда говорил, что жизнь одна и поэтому прожить её надо так, чтобы в старости тебе не о чем было жалеть. Я хорошо помню тост, который он произнёс на свой девятнадцатый день рождения: в выставленной вперёд руке находится бокал – прямо вылитый Леонардо Ди Каприо – перед ним стол, окружённый друзьями, и из прекрасных уст Гены звучит тост:
– Жизнь – это танцпол. Кто-то берёт всё в свои руки и танцует в центре зала, а кто-то стоит в сторонке и ждёт… – тут он делает паузу, уверенным взглядом оглядывая всю компанию в поисках насмешливых улыбок на их лицах, но не находит – все сидят заворожённые – и продолжает: – Танцуйте, друзья… Танцуйте! Слышите? Танцуйте! Идите в самый центр зала и танцуйте! Но и толкаться тоже не надо. С вами хотят потанцевать? Танцуйте! Все разошлись? Танцуйте! Выключилась музыка? Танцуйте! Отказали руки и ноги? Танцуйте в голове! За вами пришла смерть? Затанцуйте её до смерти!
И в этот момент он стучит ладонью по столу, а мы издаём шквал аплодисментов. После чего бокалы оказываются пустыми, начинает грохотать музыка, и все пускаются в пляс. Пафосно, так вы, наверное, сейчас думаете о тосте. Ну и что ж, тогда нам – мне по крайней мере точно – это не казалось. Конечно, не обошлось без влияния того самого Мюнхгаузена, но что поделать. В ту пору я уже вовсю любила Гену. И он меня. А вот когда я по-настоящему почувствовала, что Гена – мой человек, так это на следующий день после моего актёрского испытания. Гена решил проучить преподавателя Калигари, не уведомив меня об этом. Сюрприз так сюрприз. В тот день препод как раз выбрал Гену в качестве подопытного образца.
– Вы – идиот! – крикнул препод на Гену. Мы все сидели в центре кабинета, в своеобразном хороводе из стульев. – Играйте!
Гена сидел с самоуверенной ухмылкой и пальцем не двинул, чтобы показать из себя идиота.
– Идиот!.. – выкрикнул преподаватель спустя минуту бездействия со стороны Гены. – Трус!
– А вот мне кажется наоборот, что единственный трус из всех нас, – это вы.
Мы все были шокированы этой дерзкой выходкой. Калигари не в меньшей степени.
– У вас только и хватает смелости, что измазывать всех нас в грязи, гнобить, унижать! – продолжал Гена свою храбрую речь. – А вот вы, сами, скажите, продемонстрировали нам хоть раз свой актёрский талант, а? продемонстрировали? По мне вы вообще никакой не актёр, ведёте себя как Станиславский, а в лицо вас никто никогда и не знал! – Преподаватель сгорал от ярости. – Да, именно вы – это и есть самое настоящее ничтожество, а не мы. Вы!
Калигари дрожал всем телом, особенно губами и кулаками.
– Вот докажите нам, – хладнокровно продолжал мой Гена, – что вы настоящий актёр. Я вам сейчас дам задание, и вы попробуйте его сыграть, сойдёт?
– Ты, сопляк, сомневаешься, что я – Актёр?!
В эту секунду мы прям почувствовали эту заглавную «А» и затем испугались, что кулаки Калигари набросятся на Гену.
– Да, сомневаюсь, ещё как сомневаюсь, – говорил Гена, без единой слабости в голосе. – И не только я один. Все мы.
Тут преподаватель и Гена принялись осматривать аудиторию, бедных напуганных студентов.
– Ведь так?
Не помню кто именно из смельчаков первым кивнул головой, но точно знаю, что вскоре смелость проникла во всех нас. Мы кивали, как игрушечные собачки на панели автомобиля. Преподаватель был уязвлён до глубины души. Он не мог поверить, что всё это происходит наяву.
– Говори!
– Что?
– Задание, щенок!
Это была битва не на жизнь, а на смерть.
– Я хочу, чтобы вы сыграли самоубийство. – Всем стало не по себе от Гениных слов, а вот преподаватель даже пустячково ухмыльнулся. – А вот в качестве реквизита я хочу преподнести вам свой пистолет, – тут Гена достал из-за спины оружие, которое он прятал за рубахой. – Настоящий. С боевыми патронами. – Он извлёк магазин и показал его содержимое. – Вы же хотите, чтобы всё было не понарошку, по-станиславски, так?.. Ну тогда нате, держите.
Гена протянул пистолет преподавателю, описать которого в тот момент не подберётся эпитетов. Калигари взял оружие и задвигал рукой, пробуя его на вес.
– Патроны настоящие – это я вам гарантирую… – Гена нагло всматривался в лицо Калигари. – Давайте, начинайте. Или вы только способны демонстрировать своего гения в туалете?.. – Ноздри Калигари гудели, как паровоз, пока Гена насмехался над ним. – Играйте!
Тут же Калигари резко поднял пистолет, с силой приставил его дуло к виску и… и с исказившимся в муке ртом пытался надавить пальцем на спусковой крючок. Силился, стонал, вопил. В итоге он издал яростный крик, напрягаясь всем телом – вены отчётливо наблюдались на шее и руке, державшей пистолет – после чего упал на пол с выпущенным оружием. Титан пал. Он улёгся лицом в пол и со сжатыми кулаками принялся рыдать.
