Андрей Андрес
Ам Тракт. Материалы по колонии меннонитов
46. Паульс Абсалон, 11 мая 1852 г.р. из Гогенвальде. Прусский подданный. Семейное положение: холост. Проживал в Малышинской волости. Особые приметы: нет.
47. Паульс Герман, примерно 1863 г.р. из Аугуствальде. Прусский подданный. Семейное положение: холост. Проживал в Малышинской волости. Особые приметы: нет.
Отправился на жительство в Таврическую губернию (упоминается в Прошении отца Петра Паульса).
48. Паульс Пётр, примерно 1828-1830 г.р. из Ау/вгуствальде. Прусский подданный. Семейное положение: жена Варвара, урождённая Мартенс/Мертенс, дети Варвара, Елизавета, Елена, Екатерина, Герман и Франц (есть упоминание о Корнелиусе). Проживал в селении Линденау/Медемталь/Орлов Малышинской волости. Особые приметы: нет.
49. Паульс Якоб, примерно 1863-1864 г.р. из Тифинзе. Прусский подданный. Семейное положение: жена Маргарита, урождённая Фризе, дети Екатерина, Якоб, Элиза и Гейнрих. Проживал в селении Кёппенталь Малышинской волости. Особые приметы: нет.
50. Пеннер Генрих/Гейнрих, примерно 1840 г.р. из Гейдемидель/Гейдемю при городе Штум. Прусский подданный. Семейное положение: жена Элиза, урождённая Герц и сын Пётр (примерно 1875). Проживал в селении Мариенау Александртальской волости. Особые приметы: нет.
Умер 19 января, предан земле 24 января 1883 года проповедником Александртальского меннонитского общества Эверт.
51. Пеннер Мария, примерно 1850 г.р. из Шензе. Прусская подданная. Семейное положение: девица. Проживала в Малышинской волости. Особые приметы: нет.
52. Пеннер Франц, примерно 1832 г.р. из Мантау. Прусский подданный. Семейное положение: жена Елизавета Дмитрива, урождённая Тугова, православного вероисповедания. Проживал в Бугурусланском уезде. Особые приметы: нет.
К вопросу о том, что меннониты вели закрытый образ жизни и на лицах другого вероисповедания не женились. Как указывал ранее, только из Православия в период с 1905 по 1911 год перешло в меннонитство 414 человек.
53. Петерс Яков, примерно 1862 г.р. из Швансдорф. Прусский подданный. Семейное положение: жена Екатерина, урождённая Либсак, дети Эмилия и Екатерина. Проживал в селении Орлов Малышинской волости. Особые приметы: нет.
54. Пюпке Готлиб Юлиус, машинист, примерно 1827 г.р. из Вельдембер. Любекский подданный. Семейное положение: женат и имеет детей. Проживал в Малышинской волости. Особые приметы: нет.
55. Регер Иоган Генрих, примерно 1835 г.р. из Зандхоф. Прусский подданный. Семейное положение: жена Екатерина, урождённая Конке. Проживал в Малышинской волости. Особые приметы: нет.
56. Редигер Якоб, примерно 1856 г.р. из Неитигдорф. Прусский подданный. Семейное положение: жена Анна Юстина (примерно 1865 г.р.)/вдовец, дети Анна и Якоб. Проживал в селении Кёппенталь Малышинской волости. Особые приметы: нет.
57. Реймер Пётр, примерно 1832 г.р. из Гейбуден. Прусский подданный. Семейное положение: жена Сусанна, урождённая Валл. Проживал в селении Муравьёвка Александртальской волости. Особые приметы: нет.
Есть отдельное Прошение от 1914 года, там Пётр Реймер указан с Марией Герц. За их неграмотностью, по их личной просьбе расписался поселянин Гейнрих Пеннер.
58. Сейк Александр Август, примерно 1849 г.р. из Черек, Канитцкого округа. Прусский подданный. Семейное положение: – . Проживал в Малышинской волости. Особые приметы: нет.
59. Сейк Юлиус Карл, примерно 1853 г.р. из Черек, Канитцкого округа. Прусский подданный. Семейное положение: жена Августа, урождённая Гродецкая, дети Юлиус, Иоаннес, Берта и Германн. Проживал в Малышинской волости. Особые приметы: нет.
60. Стоббе Елена урождённая Филиппсен, 4 января 1805 г.р. из Венгельвальде. Прусская подданная. Семейное положение: вдова. Проживала в Малышинской волости. Особые приметы: нет.
61. Суккау Адольф, слесарных дел подмастерье, примерно 1857 г.р. из Тигенгоф. Прусский подданный. Семейное положение: – . Проживал в – . Особые приметы: нет.
62. Тевс Дитрих, примерно 1821 г.р. из Фюрстенвердер. Прусский подданный. Семейное положение: жена Рената и дети Дитрих, Иоганес, Екатерина, Арон и Рената. Проживал в Малышинской волости. Особые приметы: нет.
63. Тевс Иоганес, примерно 1859 г.р. из Фюрстенвердер. Прусский подданный. Семейное положение: жена Елизавета, урождённая Тьярт и дети Мария, Иоганес и Густав, а также брат Арон, сестра и мать Рената. Проживал в селении Лизандергей Малышинской волости. Особые приметы: нет.
Из Прошения: сын мой, Густав, и мать, Рената Тевс, урождён. Вибе, умерли, а сестра, Рената, вышла замуж за Русского подданного поселянина Корнелиуса Фрезе, и что родились у меня дети: Гейнрих, Екатерина и Элиза.
64. Тевс Отто, примерно 1870 г.р. из – . Гражданин Северо-Американских Соединённых Штатов. Семейное положение: – . Проживал в селении Гогендорф Малышинской волости. Особые приметы: – .
65. Тиде Иоган Готфрид, примерно 1811 г.р. из – . Прусский подданный. Семейное положение: жена Мария, дети Иоган, Мария и Елена. Проживал в – . Особые приметы: нет.
66. Тисен Абрам, столяр, примерно 1828 г.р. из Тампитен. Прусский подданный. Семейное положение: жена Мария урождённая Линдер, имеет сыновей Иоганна Якова 16 лет, Абрама Бернгарда 13 лет и дочь Агнету 15 лет (возраст указан на 1878 год). Проживал в – . Особые приметы: – .
67. Тисен Генрих, примерно 1855 г.р. из Тампитен. Прусский подданный. Семейное положение: холост. Проживал в – . Особые приметы: – .
68. Троссель Иоганн Вильгельм, примерно 1864 г.р. из Ладекопп. Прусский подданный. Семейное положение: при нём находятся сёстры от второго брака матери Мария и Вильгельмина Фердену (не разборчиво). Проживал в селении Медемталь Малышинской волости. Особые приметы: нет.
69. Троссель Иоган(н) Пётр, сапожник, примерно 1837 г.р. из Ладекопа. Прусский подданный. Семейное положение: жена Елизавета урождённая Клым, дети Мальвина и Минна. Проживал в селении Линденау Малышинской волости. Особые приметы: нет.
70. Тьярт Елизавета, примерно 1835 г.р. из Кребсфельд. Прусская подданная. Семейное положение: вдова, имеет дочерей Анну и Елизавету. Проживала в селении Лизандергей Малышинской волости. Особые приметы: нет.
Из Удостоверения: иностранка Анна Тьярт, дочь иностранки вдовы Елизаветы Тьярт вышла замуж 31 января 1891 года за поселянина собственника с. Остенфельд Давыда Давыдова Фрезе. Духовный старшина Кёппентальско-Орловского церковного прихода Квиринг.
71. Тьярт Пётр, примерно 1865 г.р. из Розенкранц/Остенфельд. Прусский подданный. Семейное положение: жена Анна урождённая (неразборчиво) и дочь Елизавета. Проживал в селении Остенфельд Малышинской волости. Особые приметы: попорчен левый указательный палец.
Из Прошения: я осенью прошлого 1891 года женился на поселянке села Лизандергей, Малышинской волости, Анне Петровне Пеннер…
72. Ферхау Пётр, примерно 1861 г.р. из Ладекоп. Прусский подданный. Семейное положение: холост. Проживал в селении Линденау Малышинской волости. Особые приметы: нет.
73. Финкгейзер Вильгельм, примерно 1836-1837 г.р. из Думбельн. Прусский подданный. Семейное положение: жена Эмилия и дети Анна, Августа, Вильгельмина, Берта, Елена, Вильгельм, Юлиус и Эмилия. Проживал в селении Кёппенталь Малышинской волости. Особые приметы: нет.
Из Прошения: дочерям моим Вильгельмине и Берте по одному паспорту на проживание в России, так как сказанные мои дочери желают отправляться на жительство в Южную Россию.
74. Финкгейзер Вильгельмина, примерно 1869 г.р. из Тарлык. Прусская подданная. Семейное положение: девица. Проживала в селении Кёппенталь Малышинской волости. Особые приметы: – .
75. Финкгейзер Берта Паулина, примерно 1871 г.р. из Привальное. Прусская подданная. Семейное положение: девица. Проживала в селении Кёппенталь Малышинской волости. Особые приметы: – .
76. Фот Пётр, столярный мастер, примерно 1833 г.р. из Группе. Прусский подданный. Семейное положение: жена Сара, урождённая Квиринг и сын Даниил; при нём отец Даниил 81 год (на 1884 год). Проживал в Малышинской волости. Особые приметы: кривые пальцы и близорук.
Пометка на Паспорте: Пётр Фот и дочь последнего Ева причислены в Русское подданство. Пётр Фот имеет при себе жену: Сара урождённая Квиринг 46 лет и сына Давида 11 лет.
77. Ширлинг Яков, примерно 1862-1863 г.р. из Лакендорф. Прусский подданный. Семейное положение: жена Анна, урождённая Францен / жена Агата, урождённая Клиевер и сын Герман. Проживал в селении Муравьёвка Александртальской волости. Особые приметы: нет.
78. Шнибер Павел, примерно 1856 г.р. из Ругебер. Прусский подданный. Семейное положение: холост. Проживал в Малышинской волости. Особые приметы: нет.
79. Штремплер Вильгельм, примерно 1812-1813 г.р. из Бадплен. Прусский подданный. Семейное положение: жена Каролина, урождённая Ноцва и сыновья Теодор и Франц. Проживал в селении Линденау Малышинской волости. Особые приметы: нет.
Пометка: сын мой Франц в течение текущего года перешёл в Америку, поэтому я прошу покорнейше, исключить его из паспорта. Сел. Линденау, 19-го Октября 1888 года. Вильгельм Штремплер.
Из Прошения: сын мой Теодор имеет жену Юстину и детей: Елизавету, Иоганнеса, Густава, Эмму, Августу и Гелену. За Вильгельма Штремплер подписал сын его Теодор Штремплер.
80. Эберт Август, примерно 1843 г.р. из Грос Левериц. Прусский подданный. Семейное положение: жена Елизавета, дети Яков, Пётр Герске и Франц. Проживал в селении Медемталь Малышинской волости. Особые приметы: нет.
Из Прошения 20 июля 1894 г.: пасынок мой означенный в паспорте Пётр Гедтке оправился в Пруссию, а потому покорнейше прошу исключить его из нового паспорта.
81. Эверт Вильгельм, примерно 1837 г.р. из Юнкерхейн. Прусский подданный. Семейное положение: жена Мария, урождённая Тиде, дети Фридрих, Мария и Отто. Проживал в селении Линденау Малышинской волости. Особые приметы: нет.
82. Эверт Мария, примерно 1834-1835 г.р. из Шензэ. Прусская подданная. Семейное положение: вдова, дети Фридрих, Мария и Отто. Проживала в селении Линденау Малышинской волости. Особые приметы: нет.
83. Эдзе Авраам/Абрагам Петров, примерно 1826 г.р. из Венгельн. Прусский подданный. Семейное положение: жена Анна, урождённая Стеббе. Проживал в селении Орлов Малышинской волости. Особые приметы: нет.
Из Прошения: Абрам Эдзе, а за неграмотного подписал по его личной просьбе Орловский сельский староста Корнелиус Паульс. Марта 14-го дня, 1890 года.
Из Прошения: Абраам Эдзе неграмотен, а за него по просьбе подписался поселянин селения Орлов Герм. Барч. Апреля 20 дня, 1894 года.
Из Прошения: Абрагам Эдзе неграмотный, а за него расписался пос. селения Медемталь Пётр Квиринг. С.Орлов, Июня 10. дня 1899 г.
84. Энгбрехт Пётр, примерно 1850 г.р. из Венгельвальде. Прусский подданный. Семейное положение: жена Екатерина, урождённая Пленнерт и сын Генрих. Проживал в – . Особые приметы: нет.
85. Янцен Елизавета, примерно 1855 г.р. из Маркусгаф. Прусская подданная. Семейное положение: девица. Проживала в Александртальской волости. Особые приметы: нет.
Список населённых мест Самарской Губернии за 1900 год
Составлен в 1900 году Секретарём Самарского Губернского Статистического Комитета И.А. Протопоповым. Самара. Губернская типография. 1900 год.
В царстве пшеницы (Кауфман А.А., 1903 год)
Глава из книги А.А.Кауфмана «По новым местам»87, о посещении колонии Ам Тракт.
Семь часов утра, и уже нестерпимо жарко… Перевозный пароход – монопольное достояние какого-то покровительствуемого судьбой подрядчика, поддерживающий сообщение между Саратовом и Покровскою слободой, в течение двадцати минут делает тщетные попытки отвалить от пристани: Волга за ночь ещё обмелела, и пароход почти вплотную сидит на песчаной мели. С десяток рабочих изо всех сил отталкиваются шестами; слышны крики: «стоит», «не идёт…»; капитан парохода командует то «самый малый вперёд», то «самый малый назад»… Наконец, пароход медленно сползает с места, медленно огибает огромную песчаную отмель, обещающую в близком будущем окончательно отрезать Саратов от Волги, и, волоча за собою две огромные баржи с подводами и «чёрным народом», направляется к Покровской слободе.
На пароходе – только и разговоров, что о прелестях переправы: как городская управа, заботясь лишь о городском доходе, сдала переправу в бесконтрольное распоряжение «чумазому» предпринимателю; как гурты скота, по целым дням, стоят некормленые на покровской стороне, ожидая своей очереди; как целыми же днями стоят воза с пшеницей и другою кладью, – и это в то время, когда Покровская слобода живёт, в сущности, одною жизнью с Саратовом, когда торговые и всякие другие интересы требуют постоянного сообщения между Саратовом и слободой.
Целый городок многоэтажных хлебных амбаров [эти амбары сгорели через три дня после моего проезда через слободу] – их до двухсот, в восьми отдельных кварталах, вместимостью, каждый амбар, от 60.000 до 200.000 пудов. По мере приближения парохода, перед глазами открывается и слобода – большой город с 30.000 жителей, почему-то продолжающий именоваться «слободой», с волостным правлением и таковым же старшиною. По слободе разбросано шесть или семь церквей, на площади и на центральных улицах – каменные дома городского типа, вывески отделений всех петербургских и московских банков, имеющих дела в Поволжье, фотографии, парикмахерская; на одной из дальних улиц, где-то на огородах, большой деревянный цирк, на площади – день был базарный – бесконечные ряды телег и фур, то настоящих колонистских, то упрощённого полуколонистского типа; на многих уже погружены то плуг, то жнейка, и такие же плуги и жнейки выставлены перед добрым десятком магазинов.
– Не поверите, как бойко пошли машины, – говорит мой спутник-агроном, имеющий какое-то отношение не то к земству, не то к заведыванию казёнными землями Новоузенского уезда. – Пять лет только, как уездное земство открыло первый склад, – а теперь один Петров – вот посмотрите, какой склад вывел; продаёт в год на полмиллиона, да земство на двести тысяч, да другие торговцы… не меньше чем на миллион в год раскупается по уезду.
Извозчик завозит нас к знакомцу – полуинтеллигентному местному обывателю, к которому должны привести нам лошадей. Хозяин уходит к ямщику, хозяйка хлопочет около самовара.
– Бойкое у вас место, – говорю я ей.
– Не говорите… И народ же здесь живёт! Поначалу я днём на улицу не выходила, боялась; только теперь попривыкла. На Пасхе сколько народу с пьяных глаз перерезали! Около пристаней ютятся, да около лесопилок; летом, опять же, косцы находят, – не дай Бог!..
– А много народу на полевые работы приходит? – спрашиваю я подошедшего между тем хозяина.
– Сейчас третья часть против прежнего. Кому прежде триста человек требовалось, теперь сотней обходится, – всё машины пошли.
– А сотню всё-таки нужно? Куда столько при машинах?
– Да как же – пшеницу возить, жать тоже при машинах, на косилках работать. Ведь он всю работу норовит разом кончить… а потом ещё и то: жнёт он машиной, а на углах переменные люди стоят – снопы сбрасывать: один круг сделает, на его место другой на машину становится, – одному не под силу.
– А откуда рабочие?
– Нонешний год, кажись, все больше пензенские.
– И на амбарах они же работают?
– Нет, на амбарах работа круглый год, зимой ещё тяжелее против лета: зимой подвозят пшеницу – с возов в амбары ссыпают, а летом – из амбаров на баржи грузят. Ну, сюда уж со всей округи собираются, лето и зиму работают; все, у кого ни кола ни двора, – кто только водку пьёт. Нельзя без водки-то на этой работе, больно тяжело; видали амбары? извольте девятипудовый куль на третий этаж тащить… Вот я в Астрахани бывал, там все больше персюки на этой работе стоят; здоровый народ, да и безответный; всякий его бьёт, всякий норовит обчесть, а ему куда деваться? Языка не знает, паспорта у него нет, он и до начальства дойти не может. Очень уж только жить здесь дорого, – внезапно переменил разговор мой собеседник: вот я – какое моё жалованьишко, а дом себе построил; нанимать квартиру не по средствам.
– А рабочий народ как же помещается?
– Да по землянкам ютятся. Которые на лесопилках работают, тем каждый день полагается по два горбыля на отопление; они из них и складывают себе хибарки; на зиму привалят земли да снега – вот и тепло.
– А лесопилок здесь много?
– Много; на весь Новоузенский уезд лес поставляют.
Однако подали лошадей, едем.
Гладкая, чернозёмная, совершенно безлесная степь, изредка изрезанная неглубокими балками. Сначала обширный, дочиста выбитый Покровский выгон, потом – море ещё зелёной, едва начинающей белеть усатой пшеницы, среди которого, кое-где, ярко желтеют небольшие пятнышки ржи.
– Выгон покровские распахали, – говорит ямщик: разбили на участки да посдавали с торгов; по 40 да по 50-ти рублей брали за два хлеба, а земле вся цена сто рублей, да и то только в эти года такая цена стала. Раньше десятину свободно за 50 рублей можно было купить.
Едем несколько вёрст этим сплошным морем пшеницы; делянки обширные, посевы чистые, без сора, хлеб густой, высокий; арендаторы, видно, состоятельные, крепкие хозяева – да иначе и быть не может: слабому откуда взять пятьдесят рублей за десятину, да, главное, чем её вспахать?..
Пересекаем линию хуторов, расположившихся вдоль границы бывшего выгона. Поодаль – вторая такая же линия, кое-где – отдельные, разбросанные хутора. Одни из них – жалкие землянки, едва возвышающиеся над уровнем земли; при них ни хлева, ни амбара; другие – саманные или глинобитные избы с кой-какими навесами для скота, третьи – бревенчатые дома, с обширными хлевами и амбарами; около некоторых – пруды, при них – небольшие группы деревьев, радующие глаз в этой уныло-безлесной степи.
Между первою и второю линией хуторов – душевые пашни покровских слобожан. Вместо однообразного моря пшеницы – пёстрая смена то крупных квадратов и прямоугольников, то более мелких полос; пшеница-белотурка, главное богатство и гордость Новоузенского края, чередуется то с мягкою пшеницей – «русаком» или полтавкой, то с овсом, ячменём, картофелем, подсолнухом; чистые от сора, сильные и рослые посевы богатых мужиков теряются среди массы полос, густо заросших сорною травой, с редким, низкорослым хлебом, сильно прихваченным засухой. Нигде ни залежи, ни пара. Здесь – царство пестрополья, высасывающего из земли всё, что земля может дать, и доводящего её если не до полного истощения, – о настоящем истощении здесь ещё далеко думать! – то, во всяком случае, до такого состояния, когда она перестаёт кормить страдающего и страдующего над нею пахаря.
– Вы посмотрите, во что они обратили землю! – восклицает мой товарищ по экскурсии, которого агрономическое сердце не может вынести вида такого, действительно не агрономического, хозяйства.
Скоро, однако, картина вновь меняется, и мы опять въезжаем в море пшеницы. Обширные поля, где по нескольку десятков, где и по нескольку сотен десятин под одну межу, засеянные сплошь то белотуркою, то «русаком», чередуются с ещё гораздо более обширными сплошными залежами, то поросшими высоким бурьяном, то усеянными небольшими копешками сероватого бурьянистого сена, то лишёнными всякой растительности, кроме сероватой, мелкой, сильно пахучей полыни. Поодаль от дороги то одиночные хутора, то группы хуторов, с двухэтажными хлебными амбарами и ветряными мельницами, с обширными хлевами для скота, с конными приводами, чтобы вытаскивать воду из глубоких колодцев. Пустынность степи нарушается то парою работающих жнеек или сенокосилок, то длинными процессиями плугов – четыре, шесть, десять плугов подряд, борозда в борозду, вздирают уже отдохнувшую залежь. Где пашут или жнут – там, где-нибудь в сторонке, стоят какие-то домики на колесах; это перевозные балаганы, где рабочие укрываются от дождя, складывают одежду и провизию, и где имеется запас необходимых инструментов для починки жнеек и плугов.
Это, оказывается, мы въехали в район оброчных статей – казённых земель, сдаваемых в аренду. В других местах, где население гуще и где уже резко ощущается «утеснение», казна сдаёт оброчные статьи, по преимуществу, более или менее малоземельным крестьянским обществам. В Новоузенском уезде малоземелья ещё нет, и казённые земли, которых здесь более полумиллиона десятин, сдаются главным образом крупным посевщикам, снимающим, некоторые, по много тысяч десятин. На статьях обязательное по контрактам залежное хозяйство: засевается два или три поля, а шесть или семь полей отдыхают, служа лишь сенокосом или выгоном скоту.
– Посмотрите, – говорит мой спутник, – земля та же, а какой хлеб! Говорят вот, будто казённые земли надо отдать переселенцам. А какой резон? Ведь эти арендаторы – они-то и производят ту твёрдую высокую пшеницу, которою славится Самарская губерния; у них и урожаи чуть не вдвое выше, чем на надельных землях! И не думайте, что дело только в их богатстве; нет, у них такой огромный опыт, они так тонко изучили условия производства пшеницы, что нам, агрономам, у них учиться приходится. А отдайте землю переселенцам, и через пять лет будет то же, что на надельных землях. Отдать землю переселенцам – это значит не увеличить, а уменьшить производительность края.
Я, конечно, возражаю, и между нами завязывается длинный спор – всё тот же старый спор: к чему стремиться – к максимуму ли производства, или к равномерности распределения?.. Как водится, каждый из нас и после спора остаётся при своём мнении. Но мне кажется, что хозяйство крупных посевщиков не может слишком радовать и с чисто производственной точки зрения: их процветание основано на искусственном поддержании залежного хозяйства, которое и в Новоузенских степях уже отжило свой век и должно уступить место более интенсивному, может быть трёхпольному, а скорее – травопольному хозяйству.
Вот, однако, на одном из таких арендаторских хуторов, и земская станция. Арендатор, он же содержатель станции, – немец-колонист. Однако обстановка и обитатели дома не производят «немецкого» впечатления. Правда, на стенах чистой комнаты висят, кроме русской иконы, подписанное пастором конфирмационное благословение и несколько немецких благочестивых надписей. Несколько своеобразна и постройка – от общей большой комнаты отгорожено несколько маленьких каморок-спален. Но меблировка – совсем русская, крестьянская; почти русская и одежда; традиционной немецкой чистоты нет и в помине – комната грязна, не выметена, к чаю подаются грязные стаканы, и в довершение всего посмотреть на приезжающих является немецкий мальчик… без штанов.
Едем дальше. Ещё несколько вёрст – сплошное море пшеницы на оброчных статьях, потом – несколько вёрст надельных земель всё той же Покровской слободы, – широко она, матушка, раскинулась; потом – надельные земли нескольких приволжских немецких колоний. И немецкие поля тоже сплошь засеяны пшеницей, но, увы, по обработке и по виду посевов они мало чем отличаются от крестьянских надельных пашен: те же низкорослые, редкие хлеба, среди них во множестве – выгоревшие плешины; то же изобилие сорных трав всех видов и наименований. Я и раньше знал, что заволжские колонии – не чета южнорусским; но всё же я никак не ожидал увидеть такой печальной картины на колонистских наделах. Для моего товарища-агронома это – привычная картина, и он даже изумился, когда я напомнил ему о высокой культурности немецких колоний Новороссии.
– Здесь – ничего похожего… Немцы здешние ничем не отличаются от хохлов: они и не богаче, и хозяйство ведут так же плохо, и в умственном отношении ничуть не выше; да и репутация у них плоховата: через некоторые колонии, говорят, ночью небезопасно проезжать.
Вот, однако, и ближайшая цель нашей сегодняшней поездки – менонитские «коло́нки», этот уголок Европы среди Новоузенских степей.
Таких колонков всего десять88 – в каждом, средним числом, по двадцати пяти дворов. Но менонитские колонии по виду не имеют ничего общего ни с русскими деревнями, ни даже с немецкими dorf-ами. Это длинная – много вёрст, широкая дорога или улица, вдоль которой стоят отдельные менонитские дворы, каждый впереди своего земельного участка, утопая в зелени небольших садиков и рощ. Как и везде, в менонитских колонках есть и богатые, и бедные; наряду с богачами, имеющими на своей земле и на арендованных участках сотни десятин посева и могущими затрачивать тысячные суммы, например, на устройство артезианского колодца и водопровода, – здесь есть и бедняки, имеющие всего по несколько голов скота и по благосостоянию стоящие немногим выше среднесостоятельного русского крестьянина. Богачи живут в обширных каменных хоромах, крытых черепицей, с балконами и верандами; бедняки – в небольших домах, бревенчатых или саманных, с характерными крутыми соломенными крышами. Но у каждого менонита есть сад, и в каждом саду, кроме вязовой рощи, есть хоть несколько фруктовых деревьев («В чёрном пару ведь у них земля под фруктовыми деревьями!» – с восторгом восклицает мой товарищ-агроном) и несколько гряд огорода; непременно есть и несколько куртин с цветами, за которыми менониты ухаживают с величайшею любовью и вниманием. И в каждом доме, как бы он ни был мал и прост, – даже в крохотной избушке, где живёт на общественном иждивении обедневший дряхлый старичок, – самая строгая чистота и порядок. И как бы ни была проста или, наоборот, роскошна обстановка менонита, вы непременно найдёте у него пару ларей или комодов старого голландского фасона, из светлого лакированного дерева, с рядами больших медных гвоздей и с железными наличниками у замка, способными привести в восторг любителя «стильной» мебели.
Но гордость каждого менонита – это его конюшни и хлева, под такими же крутыми соломенными крышами, всегда соединённые с жилым домом посредством крытого перехода; устроены эти хлева по всем правилам зоотехнии, с покатыми деревянными полами, с яслями и отдельными стойлами для каждой лошади и для каждой коровы. Гордость менонита – его блещущая чистотой молочная, его сараи для орудий и машин, где у богатого стоят десятки плугов, сотни борон, катки, косилки, жнейки, рядовые сеялки, фургоны; всё это частью купленное у «фирм», частью – сделанное своими же мастерами-менонитами. Гордость менонита – его поля, огромные сплошные «карты», каждая в несколько десятков десятин, уделанные обработанные так, как будто карта сейчас и идёт на конкурс или на выставку сельского хозяйства. И у них, как и у арендаторов казённых земель, урожаи процентов на 40 выше, чем на надельных землях крестьян. Но у них – это результат не залежного хозяйства, связанного с пустованием чуть не трёх четвертей культурной площади, а применения сравнительно интенсивной культуры – пятиполья с чёрным паром, а у многих – с навозным удобрением земли. Хозяйство менонитов, таким образом, не представляет собою анахронизма, как хозяйство арендаторов; оно является, наоборот, высоко прогрессивным и как бы намечает путь, по которому, может быть, пойдёт сельскохозяйственная культура данного района.
Самарские менониты – потомки голландских эмигрантов, которые оставили родину в одно время с предками нынешних капских и трансваальских буров и около трёхсот лет жили в Западной Пруссии, в Мариенбургском округе. Между собой они до сих пор говорят, кажется, по-голландски; все хорошо говорят и по-немецки, мужчины свободно, хоть и не слишком правильно, объясняются по-русски. Костюм – не то немецкий, не то голландский: мужчины в будни в кожаных туфлях на босу ногу и в жилетке поверх светло-синей рубашки, с отложным воротником; женщины – в тёмно-синих ситцевых платьях. В праздник, ехать в церковь, мужчины одевают пальто и пиджаки, женщины – шляпки и накидки, и огромная менонитская улица с едущими друг за другом менонитскими фургонами и пролётками заставляет вас совершенно забыть, что вы находитесь где-то в глубине Новоузенских степей… Со своей дальней родины менониты принесли, очевидно, чистоту и аккуратность, принесли и свою любовь к цветам; и поневоле вспоминаешь о бурах, когда видишь их свободное, полное достоинства обращение.
Получив землю на каких-то необыкновенно льготных условиях, менониты разбили её на 65-десятинные «карты», каждая в виде продолговатого прямоугольника. Никаких правил о неделимости участков у них нет, но фактически участки почти не делятся.
– У нас между детьми нет разницы – рассказывал мне пожилой менонит, носитель одного из столь излюбленных менонитами библейских имён: и сын, и дочь, все получают поровну; всё наследство оценивается, и каждый получает по оценке, что захочет. А земля остаётся у одного из сыновей: кому охота, тот её берёт и рассчитывается с другими.
– А никогда не делят землю?
– Нет – у кого помногу карт, те, случается, и делят – на брата по целой карте. А у кого одна карта, как же её разделить? Ведь меньше 60-ти десятин – какое же это будет хозяйство! Жить нельзя будет. Во всех колонках только два раза случилось, что карту поделили.
– А кто земли не получил от отца – те что?
– А кто как захочет. Кто купит землю, кто заарендует, кто другим делом займётся… Я вот для старшего сына казённую землю снял – теперь строю ему хутор. А вот, глядите, – мы ехали в это время, в полугородском рессорном экипаже, по границе менонитских земель с наделом села Воскресенского, – эти хутора – это всё наша молодёжь устроилась; кому неохота далеко от своих, те вот по соседству заарендовали у воскресенских землю, и живут.
Нет у менонитов и правил против скупки земель и перехода их в посторонние руки. У моего собеседника – целых шесть «карт»; одна у него – выгон, остальные – полевые смены, в 65 десятин каждая, менонитского пятипольного севооборота.
– А вот в Гансау – название одного из «колонков» – там Миллер все 25 карт скупил, а потом все разом продал, екатеринославским хохлам. Ну, это уж Бог знает, что за люди: никаких порядков знать не хотят, со всеми судятся, – и сказать нельзя, какие люди!
– Трудно вам, – спрашиваю, – с русскими жить? С немцами, верно, лучше?
– Зачем! Какой русский, – какой немец… Вот на Волге лютеране живут, про них хорошего не скажешь! Через иные колонии ночью и не проедешь, в работники берём с опаской. А с воскресенскими живём как братья: ни споров, ни судов. Вот, у меня в колонке шабёр89 из Воскресенки, Иван Макарыч. Раньше он у своего общества землю снимал, полтинник десятина, а ноньче уж эту землю наши менониты по 5-ти рублей держат. А Иван Макарыч у нашего менонита карту купил, да всё обзаведение. Хорошо мы с ним живём – человек хороший, настоящий.
– А которые землю продали, – спрашиваю я, – те что?
– В Туркестан ушли, в Аульеатинский уезд: может, будете там, пожалуйста, заезжайте в колонки, кланяйтесь от нас, – они вам рады будут. Только и там не всем понравилось; все думали – лучше будет да лучше, а теперь уж некоторые оттуда в Америку поехали.
