Анатолий Зиновьевич Курбатов
Записки юриста с окраины
«Такой коррупции, как на Украине в мире нигде нет… Так быть не должно…»
Президент РФ В. В. Путин на встрече с членами Общественной палаты России по Украине 03.11.2023
От автора
Вначале я назвал свои воспоминания «Записки украинского юриста». И тут же засомневался в правильности написанного. Украинец я еще тот…
Украинкой с греческой фамилией у меня была мама, родившаяся в Таврии, т. е. в Новороссии. Хорошо помню, как одна директриса школы в Белгородской области назвала меня украинцем, а я пытался ей возражать. Нет, я не стал ей рассказывать, откуда произошло название части русского народа «украинцы» в концлагерях Австро-Венгрии накануне Первой мировой войны. Отец, говорю, у меня русский, из Сибири, и я по отцу русский, только вот прожил практически всю жизнь на Украине. И в советском паспорте, и в военном билете национальность у меня была записана – русский. Не убедил. Довод у нее был железный: раз вы приехали с Украины, значит вы – украинец! Впрочем, разговор этот был давно, в 2014 году, с тех пор я многое узнал, порядочно поскитался по России, многое понял, многое изменилось. Надеюсь, что и та директриса поумнела.
Пока я в течение нескольких лет получал российский паспорт, миграционная служба тоже чуть было не убедила меня в том, что я таки не русский. Оригинал свидетельства о рождении моего отца, выданного почти 100 лет назад в Красноярском крае, у чиновников вызвал сомнения: «А вдруг ваш батюшка родился в таежной глуши, когда его матушка на сносях там оказалась проездом?.. Предоставьте, пожалуйста, справку из жилконторы или выписку из домовой книги, что ваш отец постоянно проживал на территории современной Российской Федерации». И это при том, что жилконтора эта была в 5–6 тыс. км. от меня, а дедовский дом, из которого отец ушел на войну 1 марта 1943 года, уже несколько десятилетий находится на дне Красноярского водохранилища.
Самое смешное, что эти дамы с надутыми губами в лейтенантских погонах были не далеки от истины: моего отца в Сибири родила женщина по имени Харитина, и была она из семьи полтавских переселенцев, которые, как подданные российской короны, на берега Енисея действительно приехали, но не «проездом», а на века. В XIX веке только лишь из одной Полтавской губернии в Западную Сибирь приехало полмиллиона переселенцев. Родители моей бабушки Харитины приехали уже в Восточную Сибирь, в Енисейскую губернию, где она и вышла замуж за потомка таких же переселенцев, только уже великороссов из Пензенской губернии. И мой отец, родившийся на берегах Енисея, южнорусское мягкое фрикативное «г» пронес через всю жизнь и передал мне. А личное дело офицера запаса отца, копию которого я буквально вырвал из военкомата уже полыхающего Донбасса, помогло мне документально доказать всем невеликого ума людям, что аз есмь[1] русский человек.
Сегодня я уже точно знаю, что национальность украинец – выдуманная (да простят меня все друзья и родственники, которые до сих пор думают, что они, украинцы, это какой-то отдельный от русских народ). Русский народ состоит из великороссов, малороссов, червонороссов и белоруссов. Эти образы в 1888 году авторы планировали изваять у камня с гордым гетманом Зиновием Богданом Хмельницким на Софиевской площади в Киеве. Все четыре русских этноса воевали под его стягами против экспансии Запада. Ну а получилось, как получилось – история дама сложная, если не сказать ветреная, и сегодняшний день – тому подтверждение. Большевики-ленинцы из благих намерений (а ими известно куда дорога вымощена) разделили «единую и неделимую» страну на 15 республик, а русский народ – на три (червонороссов в то время забыли, проиграв войну панской Польше и отдав этот народ панам на Запад). Позже товарищ Сталин все вернул «на круги своя», но ненадолго. Он не стал рассказывать, для чего создавались три русские республики, а в 1991 году по пьяному делу, которое почему-то (наверное, для приличия) было названо Содружеством независимых государств, Русь снова распалась на удельные княжества. Сейчас, мне представляется, точку пока в этих диспутах о русском народе поставил в силу своего авторитета Президент Российской Федерации, отметивший в июне 2019 года, что русские и украинцы – «… по сути, это одна нация».
Как бы там ни было, а родился и вырос я в УССР и дожил до седых волос и скромной пенсии на Украине. Таким образом, согласимся с тем, что юрист я украинский или окраинский. Что, в принципе, одно и то же в силу того, что русский язык менялся, и слово «окраина» со временем стало звучать как «украина». К тому же, юридическую практику мне довелось вести как на землях червонороссов, так и малороссов, и даже в городе Киеве, который по сей день некоторые люди, несмотря на сумасшествие последних лет, называют «матерью городов русских». Кроме того, практиковал я и на территории земель новороссийских, слободских, сиверских[2] и крымских, которые в состав Украины попали и вовсе по недоразумению. И теперь с кровью, войной и человеческими страданиями возвращены и возвращаются в лоно матушки России.
Хороший я юрист или плохой, посредственный или беспринципный, да и вообще ли юрист, учитывая, что диплом об окончании вуза я утратил на житейских дорогах – уже не имеет значения, поскольку в силу возраста и некоторого разочарования в этом ремесле юриспруденцией больше не занимаюсь. О написанном пусть судит читатель. События, о которых я решил рассказать, автобиографичны, но не лишены авторской выдумки (согласитесь, трудно написать о собственных ошибках, глупости или неблаговидных поступках), поэтому все совпадения фамилий и изложенных обстоятельств прошу считать случайными. Отдельные события, которые я записал и сложил в общую папку, куда-то исчезли, и восстановить их будет трудно. То ли я сам их припрятал из-за важности лиц, о которых писал, и забыл, где, в очередной раз пересекая украино-русскую границу и блокпосты восставшей Новороссии, то ли в них порылся какой-то бдительный спецслужбист и изъял оные, сейчас я сказать уже не могу.
Нужно ли было рассказывать все эти истории? Мне представляется, что да. Но правильный ответ, опять же, остается за читателем. Только читатель может ответить: интересно ли ему, как работала правоохранительная система и отправлялось правосудие в «застойные» годы Советского Союза на юго-западной Окраине нашего необъятного Отечества и как Украина из богатейшего и наиболее благополучного края или частицы нашей общей отцами завещанной нам страны докатилась (или дошла) до этого самого края. А помнить прошлое, убежден, что нужно – без прошлого ведь нет будущего! А будущее у тысячелетней России есть. Убежден в этом!
2023 год, г. Белгород
Студент
– Коротков!
– Да! Слушаю!
– Да выключи ты станок! Ни хрена не слышно, – кричит в самое ухо мастер молодому токарю в изрядно промасленной армейской гимнастерке.
Догнав стружку до упора и отведя резец, Коротков недовольно выключил станок. «Не иначе, мастеру приспичило дать какое-то новое задание. Только вот настроился на выполнение операции…», – думает он, пытливо вглядываясь в морщинистое лицо мастера, прикрытое сверху кепкой и копной седых волос.
– Тебя парторг[3] цеха вызывает. Топай, давай к нему.
– Чего вдруг? – недоуменно смотрит молодой рабочий на мастера.
– Откель я знаю. Топай, говорю! Начальство не любит долго ждать.
– Давай, Студент! Иди к партийному начальству, оно тебя научит, как нашего брата работягу охмурять, – съязвил сосед по станку Колька, вредный худощавый мужик.
Прозвище Студент за Коротковым закрепилось уже как год. Он дважды поступал в пединститут на исторический факультет, но оба раза не прошел по конкурсу, нахватавшись «троек». Когда он повторно провалил вступительные экзамены, помогать ему взялся Юра Акопян, приятель, с которым они вместе служили в Закавказье. Юрка учился в мореходном училище в родном городе Короткова.
Симпатичный, общительный и практичный, этот карабахский армянин легко заводил знакомства и сходился с людьми. Девки так просто таяли через пару минут общения с щеголеватым морячком в отглаженной униформе. Он искренне хотел помочь своему другу. В большой областной город на Днепре они приехали на автобусе. Юрка добыл увольнительную в мореходке и переоделся в гражданку.
– Показывай, где тут твой институт, – распорядился еще на автовокзале армейский товарищ приказным тоном, как если бы был по-прежнему старшиной батареи, а Коротков – его подчиненным. Оставив приятеля курить в сквере, бывший старшина уверенно вошел в парадную дверь учебного заведения. Через час он вернулся вместе с внушительным мужчиной явно армянской внешности. Вечер они провели уже вчетвером в дорогом ресторане. Кроме армянина, с которым сходу познакомился Юра, с ними был преподаватель славянского происхождения. Оба преподавателя по возрасту годились бы приятелям в отцы, но после третьей рюмки держались, как близкие знакомые. После длительных переговоров уже по телефону и пары поездок Короткова в город на Днепре выяснилось, что учиться он будет. Правда, уже в другом областном городе, и даже в университете, нужно только взятку дать в четыре тысячи рублей за учебу на стационаре или две тысячи за заочное обучение. Сказано это было уже третьим преподавателем в роскошной (двухкомнатной на одного человека) больничной палате, где будущему студенту назначили аудиенцию. Больница была в глубине парка на берегу Днепра. Коротков никогда ранее и не подозревал, что существуют такие больницы для советских и партийных работников.
Деньги такие в семье были. Лично у Короткова «на книжке»[4] было больше тысячи рублей.
Коротков передал этот разговор отцу вечером, когда они вдвоем остались в гостиной у телевизора.
– Сам-то ты что, сына, думаешь по этому поводу? – не торопился высказываться батька.
Батя у Короткова вырос в таежном поселке в предгорьях Саян, отслужил почти тридцать лет в Советской Армии. Немного воевал в Польше и Чехословакии в конце войны. Уже после войны получил тяжелое ранение в стычке с бандеровцами в Карпатах. Был признан не годным к строевой. До пенсии, прихрамывая, дослуживал в скромных чинах в военкоматах Западной Украины.
– Противно, батя… – грустно пробормотал Коротков, опустив глаза.
Он знал, что отец с самого начала не приветствовал их вояж в институт.
– Я и на заводе себя чувствую неплохо. Уж зарабатываю – так точно вдвое больше, чем учитель истории в деревенской школе. Ну их, этих деляг!
– Правильно, сын! Да и не в деньгах дело. Не стоит начинать жизнь с грязи. Токарь – тоже профессия неплохая.
На том и порешили. Поступать в институт Коротков больше не хотел, но прозвище Студент к нему в цехе судоремонтного завода уже прилипло.
– Разрешите, Григорий Иванович? – Коротков постучал в дверь кабинета, расположенного на втором этаже производственного здания.
– Заходи, Анатолий. Присаживайся. – Парторга цеха Коротков, будучи комсоргом[5] механического участка, знает хорошо, и часто общается с ним по всяким общественным работам.
– Понимаешь, какое дело… – парторг порылся в бумагах и, похоже, нашел, что искал. – Нам предлагают направить одного молодого рабочего в Харьковский юридический институт имени Дзержинского[6]. Слыхал о таком?
– Нет, не слышал. А какие экзамены там сдавать нужно?
– А я знаю… – почесал затылок парторг. – Знаю только, что если поступишь и закончишь, то следователем, наверное, будешь, а то и прокурором. Но главное, чтоб человеком оставался! Ну так что? Выписывать тебе характеристику-рекомендацию или еще подумаешь?
– Да чё там думать! Выписывайте, – махнул рукой Коротков, понимая, что он неожиданно получил из плохо перетасованной колоды жизни если не козырный туз, то, по крайней мере, козырной валет. Еще почему-то вспомнил бегающие маслянистые глазки профессора из двухкомнатной больничной палаты в парке на берегу Днепра. Вообще-то, все документы для поступления на исторический факультет у Короткова были готовы. Они с отцом лишь несколько недель назад приняли решение, что поступать в вуз «за бабки» он не будет.
– Раз так, закончишь смену, и чеши прямиком в райком партии в организационный отдел. Там баба такая… Лощеная… Ну да ты знаешь, она зимой тебя инструктировала перед митингом. – Григорий Иванович, расставив руки и сложив ладони «лодочкой», явно попытался изобразить то ли размер таза, то ли высоту бюста заведующей организационным отделом Приморского райкома партии, расположенного недалеко от завода на проспекте с видом на синие морские дали.
– Помню, – перебил жестикуляцию парторга Коротков. – Ольга Ивановна ее зовут.
– Во-во! Ольга Ивановна! К ней и пойдешь. Только зайди, у меня сперва бумагу забери, – закончил беседу парторг.
– Здравствуйте, – ответила без каких-либо эмоций на лице на приветствие Короткова рослая красивая женщина, принимая от него документы. Уже через минуту, еще не дочитав бумагу, партфункционерша гадливо сморщила носик. Точно так же она морщила точеный носик и полгода назад, когда правила Короткову текст выступления на митинге по случаю какого-то юбилея от имени молодых рабочих. Происхождение этих гримас рабочему было понятно: от его одежды, хоть она и висела всю смену в раздевалке душевой, исходил густой дух – помесь запахов металлической окалины, машинных масел, дыма сварочных аппаратов, эмульсионной жидкости и многих других, присущих металлообрабатывающим цехам крупных предприятий.
– Мне очень жаль, но вы, молодой человек, опоздали. Сегодня в 17:00 будет заседать бюро райкома партии, которое утвердит кандидатуры абитуриентов в юридический институт, а вам необходимо предоставить еще целый ряд документов. – Ольга Ивановна протянула бумагу обратно, держа ее двумя наманикюренными пальчиками за краешек так, будто бы от ее тоже исходил неприятный заводской запах.
– Мне нужно всего полчаса, чтобы взять такси и привезти недостающие документы. Я собирался поступать в другой институт, и все документы у меня готовы, – Коротков едва сдерживался, чтобы его голос не выдал поднявшуюся злобу на эту расфуфыренную барыню от Коммунистической партии.
Секунду-другую документ в красивой руке еще висит в воздухе, но затем помещается в красную папку с золоченой надписью: «Заседание бюро». Брезгливая гримаска мадам меняется на сосредоточено-деловое выражение, но разочарование каких-то сорванных планов читается в красивых с глазах с влажной поволокой.
Уже в такси Коротков пытается сообразить: вчера документы из райкома партии поступили в партком завода[7]. Сегодня утром – в цех. Григорий Иванович вызвал его в тот же день. Коротков без раздумий согласился. Уже после обеда пришел в организационный отдел райкома партии. И сегодня же бюро утверждает кандидатов на поступление в вуз. Это же просто случай, что все документы у него готовы! На одну медицинскую справку уходит почти десять дней!
Вероятный ответ на размышления молодого рабочего, роившиеся у него в голове, нашелся на бюро райкома партии. «Утверждение» скорее всего было бюрократической формальностью. Вместе с Коротковым поступать в институт едут двое парней – оба отпрыски крупных начальников. Одного из них Коротков встречал у себя в цехе. Он уже «целых» два месяца слонялся в составе заводских слесарей-ремонтников. Нужно думать для того, чтобы приехать в институт с направлением райкома партии в качестве представителя рабочего класса.
Вступительные экзамены, скорее всего, тоже формальность. Коротков сдал историю СССР на пять баллов, а еще три экзамена на «тройки». С таким багажом на исторический факультет приднепровского вуза его, конечно же, не приняли бы. А в Харькове – прошло. Оказывается, здесь главное – это не знания, а членство в Коммунистической партии, принадлежность к славному рабочему классу и, кроме того, как утверждала молва среди абитуриентов, из промышленной области Украины приехало меньше людей, чем требовалось по какому-то плану.
Слегка обалдев от свалившегося на него счастья, Коротков долго стоял у списка зачисленных в институт на первом этаже великолепного здания, что на улице Пушкинской. Теперь Харьков казался ему самым красивым городом из всех, что он видел. Детские дорожные впечатления о Москве, Киеве и Львове, армейские воспоминания о Тбилиси, конечно, не в счет.
Почти через год Коротков со своим другом Юрой Акопяном приехал погостить в Ереван по случаю Первомая. За праздничным кавказским столом отец приятеля, выслушав историю Короткова, заявил:
– Толя-джан! Дарагой! Зачэм сказки рассказывать… Да!.. Ми сваи люди… Скажи, сколька папа дэньги давал?.. Мне сваих сынов устраивать па жизни надо!
– Дядя Бато! Клянусь! Это все – правда. – Горячился молодой студент.
– А-а!.. Нэ хочэш. Нэ гавары!.. Да… – Мудрые глаза нестарого еще армянина смотрели по-прежнему недоверчиво.
Портрет Брежнева
После окончания института Коротков был направлен на работу в прокуратуру Н-ской области в Западную Украину. Вообще-то, его должны были направить в область, из которой он поступал, но разговор в прокуратуре родного города, который произошел с тамошним шефом еще до распределения, все изменил. Разговор этот состоялся в большом кабинете, в который Коротков позже попадет еще не раз. Вопросы, конечно, задавал прокурор. Впрочем, вначале он с порога заявил: «У нас вакансий нет». Коротков извинился и направился обратно к двери.
– Кто у тебя родители? – Пришлось остановиться.
– Пенсионеры.
– Где живешь?
– На Моряках…
– Какая жилплощадь у родителей?
– Четыре комнаты.
– Женат?
– Холост. – Коротков ответил, как юрист. Заявление о вступлении в брак они с подругой уже подали, но бракосочетание состоится только через несколько месяцев.
– А… Так ты обеспечен жилплощадью!.. – Прокурор даже не пытался скрыть свой интерес: не предоставлять жилье молодому специалисту. – Пойдешь следователем в Н-ский район. Скажешь в кадрах, что я тебя беру.
«На хрен ты такой красивый нужен!» – Решил про себя Коротков. – Он хорошо знал характер своей матушки. В отцовскую квартиру привести молодую женщину не представлялось возможным. Поэтому и дал согласие кадровику из Н-ской области, который остановил его в коридоре института.
Коротков был уверен, что попадет на должность следователя, но пока не сложилось. Зачислили стажером прокуратуры сельского района, расположенного в окрестностях областного центра с довольно неопределенным кругом обязанностей – у всех на подхвате. Зарплата – 132 рубля. Ничего серьезного ему не поручали. Выезжал пару раз со следователем на происшествия. То утопление, то самоубийство. Несколько простых гражданских дел. Два-три уголовных дела, по которым Коротков поддерживал государственное обвинение. Ничего интересного. На производственной практике в большом южном городе ему поручались дела гораздо серьезнее, в том числе по расследованию преступлений и проверке происшествий.
Городок, несмотря на статус областного центра, тихий и уютный. Дома довоенной постройки покрыты красной черепицей. На окнах домов медные запоры необычной конструкции, которые установлены много десятков лет назад, и ни разу не менялись. На улицах пышные, ухоженные клумбы с цветами, необычные деревья и множество маленьких магазинов, кафе и кафетериев с доносящимся из них запахом натурального кофе и пирожных. Город с северо-востока прикрыт горной грядой, и климат здесь явно мягче, чем в других городах Украины. Люди на улицах непривычно вежливые и спокойные (за исключением цыган, которых довольно много), правда, ухо режет непонятная венгерская речь, необычный говор и интонации славян, которых сложно назвать украинцами. Впрочем, русский язык тоже слышен повсеместно. Много униформы – военные, милиционеры, пограничники, лесники, железнодорожники и даже судебные исполнители, как и сослуживцы Короткова, ходят в форменной одежде (на востоке прокурорские в основном одеты в цивильное). Здесь никто не знает зарплат в 700 рублей, как у шахтеров, но странное дело – на окраинах города притаились увитые плющом двухэтажные особняки. Шахтер или металлург никогда не построит такие на свою зарплату.
Наконец-то! Короткова включили в состав следственно-оперативной группы во главе с начальником следственного отдела прокуратуры области. У него была русская фамилия и отчество, как у Кутузова, – Илларионович. Вот теперь будет интересная работа! Но как бы не так…
Оказалось, по делу крупного хозяйственника, обвиненного в хищениях социалистической собственности в особо крупных размерах, предварительное следствие уже закончено. Короткову поручено ознакамливать обвиняемого с материалами дела. Собственно, знакомится-то он сам, а Коротков должен составлять график ознакомления обвиняемого с материалами дела и наблюдать, чтобы обвиняемый не вырвал и не уничтожил какой-либо документ. Адвоката почему-то нет, хотя его участие по делу обязательно. «Наверное, уже ознакомился», – прикидывает стажер.
Обвиняемый никуда не торопится. В час переписывает две-три странички. За день – полтома дела. А томов-то более 50-ти! Через два дня заканчивается срок содержания под стражей, определенный прокурором Украинской ССР, и обвиняемый явно надеется, что его освободят из-под стражи до суда на подписку о невыезде.
«Ага, освободят!.. – Думает Коротков. – По расстрельной-то статье!»
Илларионович уже улетел в Москву продлять сроки содержания под стражей.
Две недели. Изо дня в день с перерывом на обед и на прогулку арестованного. Успел ли пообедать стажер – никого не волнует, хотя на то, чтобы щелкнуть всеми запорами за спиной, выйти и войти обратно требуется чуть ли не полчаса. Коротков каждый день приходит с томами дела к 9:30 в следственный изолятор КГБ[8] (хозяйственника поместили сюда из-за важности дела и из стремления гарантировано его изолировать от информации извне, видимо, не доверяя этого арестованного изолятору МВД, где он и должен содержаться) и в 17:30 покидает его. Иногда прапорщик конвоя заходит в следственную камеру внепланово:
– Извините, у нас банный день. Извините, у нас еще что-то. Других слов прапорщик не произносит. Тоска смертная…
Слава богу! Вернулся из Москвы Илларионович. Короткова за ненадобностью отправили назад в прокуратуру района.
Утром следующего дня прокурор района, обычно не замечающий стажера, рабочее место которого находится возле завканцелярии в приемной, подошел к столу Короткова и положил на стол тоненькую папку надзорного производства по уголовному делу.
– Мы уезжаем с помощником на проверку в район. Будем только к вечеру. – Говорит шеф по-русски с сильным местным акцентом, почти не поворачивая голову и не глядя на стажера.
Из-за того, что у него практически не вращается голова на шее, молодые работники прокуратуры и следователи милиции за глаза называют прокурора Водолазом. Говорят, что он после войны закончил какие-то прокурорские курсы при львовском университете и не имеет диплома о высшем юридическом образовании. Так это или нет, Коротков достоверно не знает, но уже заметил, что шеф ходит в суд только в тех случаях, когда подсудимый (как пишут местные правоохранители в протоколах) – «украинец цыганской народности». В таких случаях в зал суда набивается чуть ли не весь цыганский табор, а к конвою добавляют кинологов с овчарками. Шеф в обвинительной речи не дает юридической квалификации содеянному и обращается почему-то не к суду, а к цыганам, набившимся в зал суда. Речь прокурора всегда начинается одинаково: «Товарищи цыгане! Как же вы докатились до такой жизни!..» При этом цыгане прокурора очень боятся (почти поголовно неграмотные, и говорят в основном на венгерском языке), но слушают очень внимательно. Крики и стоны начинаются лишь после того, как прокурор попросит суд назначить столько-то лет тюрьмы. Он так и говорит: «Тюрьмы!», хотя полагается назвать режим колонии, в которой отбывают лишение свободы: общий, усиленный или строгий.
– Дело простое, но будь построже… По мере наказания посоветуйся с судьей. – Закончил прокурор напутствие молодому специалисту.
Коротков неспеша направился в суд по набережной. Выпил кофе с пирожным. Здесь эти вкусные пирожные почему-то именуют «тисто», хотя по-украински следует говорить «тистэчко».
Уголовное дело небольшое. Тоненький том. Некто Сыч, студент 4-го курса медицинского института обвиняется в том, что он, будучи в состоянии алкогольного опьянения и находясь на территории дома отдыха в пригороде, действуя с особой дерзостью и грубо нарушая общественный порядок, складным ножом изрезал портрет на аллее сквера, причинив материальный ущерб общественной организации, чем совершил преступление, предусмотренное частью 2 статьи 206 УК УССР, т. е. злостное хулиганство. И все бы ничего, но на портрете был изображен Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев.
Коротков уже знал, что в местном медицинском институте учится в основном золотая молодежь: дети различных советских и партийных работников, заслуженных врачей и т. д. Он даже уже слышал фамилию Сыч, но где именно, и в связи с чем, вспомнить не мог.
Изучаемое им дело действительно не представляло какой-либо сложности. Коротков уже знал, что хулиганство – универсальная статья Уголовного кодекса и, так как она трактуется теоретиками и практиками от уголовного права, то под ее действие можно в принципе подвести любой неблаговидный с точки зрения власти поступок, если он не подпадает под действие иной нормы уголовного закона. Мальчишка, который обвинялся по настоящему делу, в общем-то, ничего страшного не совершил. Он поспорил на танцах в доме отдыха с приятелем по причине, старой как мир: кто из них пойдет провожать понравившуюся им обоим девушку. И, вероятно, хотел объяснить приятелю меру своего негодования, заявив: «Если бы ты мне не был другом, то я не знаю, что с тобой сделал!..» А поскольку слов не хватало, то достал перочинный нож и в сердцах начал резать им полотно портрета, явно не к месту стоящего на аллее парка. И все бы ничего, но на полотне-то намалеван руководитель государства!
В целом, хулиганство как хулиганство – вот только возбудил дело не следователь милиции, а следователь областного управления КГБ, он же избрал меру пресечения – содержание под стражей. Да и Н-ская область маленько специфическая – и сорока лет не прошло, как вошла в состав нашего Отечества. Разобравшись, что студент не преследовал никаких политических и антисоветских целей, следователь госбезопасности передал дело по подследственности – в районное отделение милиции. А уже оттуда дело перекочевало в суд.
В зале судебного заседания много молодежи, красиво и дорого одетой. Студенты. Пестрые импортные «шмотки» публики резко диссонируют с обшарпанной мебелью и облупившимися стенами суда.
Проблем у Короткова с государственным обвинением нет. Вина доказана. С этим, похоже, согласна и защита. Ее представляет какая-то серая тетечка с напуганными глазами.
В перерыве перед прениями[9] Коротков зашел в кабинет к судье – симпатичной и вежливой женщине лет тридцати пяти (она на должности судьи едва полгода, но постарше и значительно опытнее государственного обвинителя).
– Прокурор сказал посоветоваться с вами по мере наказания. – Коротков топтался у двери, поскольку ему не предложили сесть.
– Он сам-то что сказал по этому поводу? – Судья явно взволнована и раздражена.
– Ничего конкретного. – Развел руками стажер.
– А где прокурор сейчас? Я ему уже раз пять звонила!
– Уехал с какой-то проверкой в район вместе с помощником.
– Идите в зал! – Судья махнула на Короткова рукой. Махнула ладошкой от лица, как бы закрываясь от него. Прикрывая за собой дверь, Коротков услышал грязное ругательство. Он удивленно остановился и посмотрел по сторонам. В коридоре никого не было. В кабинете они были только вдвоем. А голос был женский…
После перерыва в зале явно добавилось работников милиции.
«Человек десять. – Удивленно прикинул Коротков. – Странно. В зале ведь не цыгане. И подсудимый щуплый, с меня ростом».
В прениях он долго и подробно давал общественно-политическую оценку совершенному преступлению. Четыре года учебы в харьковском коммунистическом вузе не прошли даром. Он почти искренне негодовал поступком подсудимого, хотя в глубине души этого щуплого малого было жаль. Попросил избрать меру наказания в виде лишения свободы в ИТК усиленного режима сроком на 4 года лишения свободы… Именно такой приговор судья и вынесла после короткого пребывания в совещательной комнате.
«Странно. – Думал стажер. Обычно судьи уменьшают предложенную прокурором меру наказания». На их судейско-прокурорском сленге это называется «на адвоката».
Опять прогулка по набережной. Горная река уже по-осеннему вздулась от дождей, выпавших где-то на перевале, и глухо бурчит на перекатах. В городе еще тепло, и деревья аллеи образуют над пешеходами красивые золотистые арки. Сидящие группками на скамейках студенты боязливо смотрят на Короткова и что-то осуждающе говорят в его адрес, но что именно – не разобрать. Разница в возрасте между ними и Коротковым небольшая, 3–4 года.
«Да ну их! Плевать… Такая у меня служба», – думает стажер прокуратуры.
В прокуратуре пусто и тихо. Даже секретарь перестала стучать на машинке и теперь сонно «клюет» носом у телефона. Следователь тоже выехал на какое-то происшествие.
– Может я уже поеду домой? – Вопросительно смотрит на стажера уже не молодая секретарь прокурора, она же – завканцелярии и ответственная за архив прокуратуры.
– Да разве я вам начальник? – Смеется стажер. – Езжайте, конечно. Все равно начальство вернется не скоро. А я посижу, – ему действительно некуда спешить. В рабочую общагу, куда два месяца назад его заселил прокурор, ехать совсем не хочется. Пустая прокуратура в прошлом – это 5-комнатная квартира какого-то австрийского или венгерского буржуя. В холле даже диван есть, можно завалиться с книжкой и дождаться вечера или прокурора. Котлета в тесте на ужин у Короткова есть, а чай можно вскипятить.
В пустой прокуратуре телефон звонит как-то тревожно. На другом конце провода представляются:
– Начальник районного отделения милиции подполковник такой-то! Коротков его уже знает по голосу и даже видел пару раз.
– Стажер прокуратуры Коротков! Слушаю вас.
– Где прокурор? Где помощник прокурора? Как дело Сыч? Какая избрана судом мера наказания? Кто поддерживал обвинение? Не было ли каких эксцессов?
Коротков сдержанно, кратко, как в армии, ответил на все вопросы, отметив про себя, что дело Сыч у начальника милиции вызывает как повышенный интерес, так и повышенное беспокойство.
Опять звонок. Ответственный секретарь обкома партии, ни о чем не говорящая фамилия.
«Черт знает, что за птица с такой должностью». – Думает Коротков. Вопросы те же, что и у начальника милиции. Ответил и на них.
