Анатолий Владимирович Осокин
Мир Дзюдо. №5. 2023

Первый курс. Учеба

День знаний, 1 сентября, в те годы не отмечали так, как сейчас. Да, первоклашки шли с цветами, выпускники школа, десятиклассники, шли гордые от того, что они теперь в школе самые старшие. А мы, студенты первого курса ОЭИС, по-моему, в этот день ехали в «колхоз».

И первый день занятий я не очень запомнил. Наверное, в этот день, как и всю первую неделю, были только лекции. И это было совсем новым для меня занятием. Главное, что я тогда думал, надо успеть записать за преподавателем как можно подробнее. И я старался все записать. Не отвлекаясь, подробно, понятно.

И на лекциях, вроде, все было понятно. А ещё в первые дни мы все активно посещали библиотеку и набирали кучу рекомендованной литературы. Помню, что несколько дней я приходил домой с тяжеленым портфелем, выкладывал кучу книжек и прятал их в шкаф.

На лекциях все было понятно, «домашних заданий» не задавали, поэтому правило «студент живет от сессии до сессии, а сессия всего два раза в год» я исполнял «строго». Экзамены в школе я тоже сдавал, всегда успешно…Если бы кто-то в свое время подсказал, что лекции надо не просто «прослушать», а потом не один раз ещё прочитать, понять, закрепить, запомнить…

Даже то, что и на практических занятиях по математике и начерталке (так мы называли «начертательную геометрию»), и на «лабораторках» по физике, и на семинарах по истории я отвечал, мягко говоря, не очень хорошо, меня нисколько не смущало. Я удивлялся. Как же так, вчера «просмотрел» методичку по «лабораторке», а сегодня ничего сказать не могу. Вроде все было понятно…

Это уже потом, и на старших курсах института, и когда начинал службу в армии, и когда учился в академии понял, что «повторение – мать учения». И не два и не три, а порой пять раз надо было прочитать и десять раз повторить, только тогда такой большой объем информации оставался в памяти надолго, а некоторые вещи навсегда.

После «колхоза» в учебной группе сложились некие «товарищества», многие из которых просуществовали до самого окончания института. Я подружился с Саней Белоусовым и Славиком Вырлан. Конечно, и Саня Дрыгайло, и Слава Сагайдак, И Володя Проценко, и Володя Олейник тоже были в «большом круге общения». Но Белоусов и Вырлан вместе со мной были в одной «бригаде» на «лабораторках» и многих практических занятиях. Ни разу они мне не высказали жесткое «фе» за плохую подготовку к занятиям.

Зная, что в школе я учился хорошо, думали, что взрослый, сам должен понимать… Нет, ни в коем случае я не осуждаю их за это. Они были одного со мной возраста, практически одинакового воспитания, одного образа мыслей…

Зато я не пропускал ни одного вечера отдыха. А вечера проводились в институте почти каждую неделю. И для меня было удивлением, почему они на вечера не ходят. Несколько раз перед вечером я заходил на квартиру, которую снимал Слава и Серго. Но они всегда отказывались, вечерами даже в хорошую погоду сидели домам, над книгами и конспектами.

Сессия прошла, как сон. Математика – «два», физика – «два», «начерталка» – «два». Конечно, сейчас уже не вспомнить всех подробностей этого провала. А на экзамене по истории КПСС преподаватель, развернув мою зачетку, спросил: «Почему нет оценок? Вы что, болели?» Я сказал, что экзамены я сдавал, но не сдал, и он очень удивился.

Перед этим экзаменом у меня был «мандраж». Я, наконец, понял, что могу распрощаться с институтом. Понял это и преподаватель. Он долго пытался получить от меня хоть сколько-нибудь внятные ответы, но все было напрасно. Наверное, и мой голос, и внешний вид показывали степень моего волнения. Он поставил тройку и сказал, что надеется увидеть меня в следующем семестре.

После экзамена меня вызвали к замдекана. Ещё в начале обучения старшекурсники сказали, что её надо бояться больше всех в институте. Как ни странно, она попросила меня передать, что хочет встретиться с мамой. Это было странно для института, но такой факт имел место быть. Мама, конечно, позвонила Михаилу Нестеровичу Матюшину. Совместное решение было очень простым. Мне надо было сделать справку о болезни, тогда появлялась возможность пересдать сессию.

Как я готовился к пересдаче, сейчас уже и не вспомню. А вот то, что на пересдаче «начерталки» преподаватель удивился, что я получил «двойку», это я помню. ««За такой ответ на экзамене я бы подумал и предложил «побороться» за «пятерку», – сказал он после моего ответа. Но на пересдаче он, в принципе, больше тройки не ставил.

Физику я пересдал в первые дни второго семестра. Чуть сложнее было с математикой, но и тут я «осилил». Помню, что мне сильно помогала готовиться наша «бабулька». Преподаватель, которая вела у нас практику по математике, пожилая, хрупкая дама, которая хромала и ходила всегда с палочкой. Она не только перед экзаменом, который принимал доцент Мильман Давид Петрович, прогоняла меня по всему курсу, но и «натаскала на его «любимые» вопросы.

Надо сказать, что я изменил систему своих занятий в семестре. Да и к «вечерам отдыха» стал относиться спокойнее, посещал их значительно реже.

Когда появилось сообщение, что начинается набор в стройотряды, я сразу пошел в комитет комсомола. Но меня сразу спросили про сессию, а узнав, что я получил три двойки, сказали, что заявление даже рассматривать не будут. И то, что я все пересдал, не имело значения.

Волнение перед экзаменами летней сессии было очень серьезное. Но все прошло успешно. В зачетке даже появилось две четверки.

Первый курс завершился, можно было отдохнуть. Мой школьный друг Валера Дудник, студент медицинского института, тоже сдал сессию успешно, как, впрочем, и зимнюю. И несколько дней мы с ним отдыхали. Но он устроился на «скорую», да и я начал искать работу. Денег на жизнь не хватало. Зато мне опять стали платить стипендию.

А впереди было ещё четыре года обучения.

«Грузчик»

Как я радовался, когда сдал летнюю сессию на первом курсе. Причин тому было несколько. Во-первых, просто потому, что закончился такой непростой первый курс. Во-вторых, впереди было лето. А в-третьих, мне опять платили стипендию, которая была существенной частью нашего семейного бюджета.

Первые несколько дней я просто «балдел». С утра я уезжал к своему другу Валере Дуднику, который жил недалеко от моря. Мы вдоволь купались и загорали. А когда «уставали» от отдыха, шли к нему домой. У его отца был частный дом на улице Толбухина. А на участке всегда было много работы, которую мы делали, понимая, что надо. Но самое главное, что его бабушка, мать Валеркиного отца, отменно готовила. И отказать себе в удовольствии вкусно и сытно поесть я не мог.

Но «балдеть» все лето было нельзя. Валера, студент- медик, устроился работать санитаром. А одному отдыхать было неинтересно. И я начал искать работу. Это только говорили, что в Советском Союзе каждый может найти дело «по душе». Но, во-первых, к «душе» ещё надо было иметь что-то делать. А, во-вторых, мне нужна была работа на месяц. А кто возьмет работника на месяц?

Я долго обивал пороги больших и маленьких предприятий с разной сферой деятельности, пока не «наткнулся» на организацию, которая называлась «Гастроном торг». Оказалось, я им подхожу. Оформление не заняло много времени, и меня направили на склад, который находился практически на территории одесского рынка, всем известного как «Привоз». Название говорило о том, что товары туда «привозили». Писать о «Привозе» коротко бесполезно, а писать много не могу, тем более что до меня уже много и хорошо написано.

Работавшие на складе четыре человека были раза в два старше меня. Все коренные одесситы, они даже были немного похожи друг на друга. Среднего роста, склонные к полноте, седовласые, они сразу показались мне похожими на тех «биндюжников», которые вставали, когда Костя входил в пивную. Особенно запомнились мне руки этих «коллег». Мощные мышцы, которые были видны даже сквозь рукава, короткие толстые пальцы говорили о том, что эти люди всю жизнь занимались тяжелым физическим трудом.

Я жил в Одессе уже почти три года и немного освоил одесский язык и одесское произношение. Но они сразу меня вычислили. Я рассказал, кто я, где учусь и живу. А когда я рассказал, что у меня нет отца, не стали жалеть, мол «сиротка». Но, со временем я почувствовал какую-то теплоту, которую они проявляли в разных формах.

Надо сказать, что коренные одесситы не любили ругаться матом просто так, для связки слов. А поскольку двое из четверых моих «коллег» были евреями, они тем более не ругались. Не знаю, как сейчас, а тогда одесситы не делили себя по национальному признаку. Гордое звание «одессит» было выше национальности. И если в разговоре иногда звучали слова «это твои хохляцкие штучки» или «как ты, старый еврей, мог…», то это было не со зла, не в укор национальности, а в «шутейном смысле».

Работа была совсем не трудной. Приезжала машина с фруктами, виноградом или овощами, которые надо было разгрузить. Но самое главное, что этот товар надо было ещё рассортировать по качеству. Что получше – в одну сторону, что похуже – в другую. Это мне объяснили в первый день. Причем первую машину я разгружал, но определять, в какую часть склада ставить, мне показывал один из старших товарищей. Освоил эту науку я быстро. И уже с третьей или четвертой машины сам определял, куда что ставить.

Когда подходило время обеда, все прекращали работу, садились к столу, доставали свою снедь и молча «кушали». Именно «кушать», а не «есть» или другими, более грубыми словами назывался прием пищи. Фрукты или овощи из дому не приносили. Каждый брал из ящиков помидорку, огурец или несколько «стрелок» зеленого лука и присоединял эти овощи к котлете, куску мяса или рыбы, которые составляли основу обеда. Никакого алкоголя или даже пива на работе мы себе не позволяли.

Меня учили не только «сортировке» овощей и фруктов, но и, к моему стыду, чистоплотности и «одесскому патриотизму». Однажды, на второй или третий день работы, привезли виноград «дамские пальчики». Красивые грозди издавали такой аромат, что я не устоял. Поставив очередной ящик, я оторвал от гронки пару ягод и отправил их в рот. А когда я сделал то же, поставив очередной ящик, один из «старших товарищей» отозвал меня в сторону и сказал: «Вова, не надо так больше делать. Ви же интэллигэнтный человэк, студэнт. А кушаете немитый виноград. Если захотели покушать, возьмите гронку, помойте вон там, под краном и скушайте. А гразный виноград кушать некультурно. Кроме того, этот виноград будут покупать гости нашей Одессы. А шо воны подумають, кода на Дэрибасовской увидят гронки, которые уже до них кто-то кушал? Воны подумают, шо одесситы некультурные люди.»

Он говорил это тихо, так, чтобы его слышал только я, чтобы не показывать остальным, «шо он воспитуэт нэкультурного студэнта». Я оценил это сразу и больше таких «ляп» не допускал. А в конце дня он же сказал мне: «Володя, возьми себе домой фруктов, угостишь маму и брата». Каждый из моих старших товарищей перед уходом с работы набирал небольшой пакет овощей и фруктов: пару помидор и огурцов, гронку винограда, пару яблок, груш или персиков, немного зелени, в зависимости от того, что было на складе.

Между собой «старшие товарищи» почти всегда обращались на «вы» и по имени-отчеству. И меня, иногда, тоже называли на «вы».

Бывали, конечно, и сверхурочные работы. Однажды после обеда пришел сотрудник из «управления» и сказал бригадиру (а это был один из «старших товарищей»), что сегодня привезут несколько машин «компота», которые надо разгрузить. Мы сразу пошли на склад, который располагался неподалеку. Пришли вовремя. К складу уже подъехала машина с длинным прицепом, доверху загруженным ящиками, в которых находились трехлитровые банки с компотом.

Бригадир осмотрел склад и рассказал, что и как делать. Все, конечно, было просто: один в кузове подавал ящик, а четверо внизу брали ящики и носили на склад. Каждые полчаса по команде бригадира устраивался перерыв на пять минут. Часов около восьми вечера устроили перерыв на ужин. Бригадиру выделили деньги, он сходил в магазин, купил колбасы, хлеба, сыра и масла. А запивать все это распорядился компотом. То, что произошло потом, меня удивило. Открыли одну банку, бригадир попробовал и отставил её в сторону. Открыли другую, и снова в сторону. Только третья банка ему понравилась. Компот был из персиков, очень вкусный.

Закончили разгрузку часам к одиннадцати. А домой каждый взял по банке компота. Оказалось, что на погрузке и разгрузке «предусмотрен бой» банок. А мы получили все банки целыми, и сами не разбили. Но «бой» предусмотрен, значит можно «его» унести домой.

А на следующий день меня назначили грузчиком на машину, которая развозила продукты по магазинам в центральной части города. Водитель, он же экспедитор, предупредил меня о том, что я уже слышал: «Гости нашего города должны видеть только самое лучшее. Ничего не должно упасть или повредиться».

Мы возили самые разные товары: масло, сыр, ящики с компотом, овощи и фрукты. Работа была несложной. Но, самое главное ждало меня после разгрузки. Водитель сел в машину, достал из кармана деньги, отсчитал часть и отдал мне, сказав, что это премия. И так было возле каждого магазина. Я не знаю, сколько он оставлял себе, но к концу дня у меня в кармане было рубля четыре. Да ещё около рубля я потратил на обед в столовой.

Домой я принес кучу продуктов: колбасу, сыр, масло, печенье, конфеты, какие-то консервы. Это были не деликатесы, но при нашей небогатой жизни мы и этому были рады.

Мне очень понравилась такая работа. Судя по всему, водителю тоже понравилось работать со мной. Я носился с продуктами, как метеор, а значит мы обслуживали больше магазинов, значит и «премия» была больше. Так с этим водителем я работал всегда, когда не было «авралов».

Увы, продолжалась моя работа всего три недели. Но и тем небольшим деньгам я был очень рад. А следующим летом я уже ехал в стройотряд. И тоже не переживал, что летом надо работать, а не отдыхать.

Иван Степанович

Может быть у кого-то было по-другому, но мне в школе и институте не очень везло с изучением иностранных языков. В пятом классе мы начали изучать английский. В это время наша семья жила в ГДР. Вроде бы правильно было немецкий учить. Но школа решила: надо учить английский. Надо сказать, что учить английский мне нравилось. И учителя, помнится, тоже нравились.

С пятого по девятый класс я поменял четыре школы. Не знаю, как должно было быть на самом деле, но за четыре года обучения я мог прочитать только два десятка слов в учебнике. А уж если удавалось послушать песни на английском, то понять что-то было невозможно. Хотя, что касается произношения, я, на своем уровне, оценивал наших преподавателей очень высоко. Сравнение строилось на том, как говорил преподаватель и как звучал голос в песнях.

Из школьных педагогов особенно запомнилась Анна Львовна Быстрицкая. В её «девятый» класс, а она была классным руководителем, я попал в октябре 1966 года. Отца перевели в Одессу, и я пошел учиться в школу № 82. Анна Львовна была полной дамой, не особенно следившей за своей внешностью. Одевалась она просто, без лоска, чем напоминала домохозяйку, которую срочно пригласили на прием к врачу. Почему к врачу, а не к какому-нибудь руководителю? К руководителю она бы приоделась, накрасилась, а к врачу можно и так. Ей было далеко за сорок, перспектив по работе, как и для многих других учителей, никаких.

Говорила она, как и все одесситы, с «одесским говорком». И уже на первом уроке я обратил внимание на её произношение, как преподавателя английского. На мой взгляд, оно было «никаким». Так, например, фразу «where are you from» она произносила примерно так: «выер арэ ю фром». После преподавателя, который был у меня в восьмом классе, а также после того, как появилась возможность слушать песни, а иногда и тексты, на английском, это меня немного коробило. Но я с этим скоро смирился.

Понимая, что «английский» на одной школьной программе выучить невозможно, она не сильно «заморачивалась». Такого слова в то время мы не знали, но сейчас оно совершенно точно отражает её стиль преподавания. Наверное, главной задачей, которую она ставила для нас на уроках, было полностью прочитать учебник.

Конечно, мы, в пределах школьного курса, в довольно общих чертах имели представление о настоящем, прошедшем и будущем времени. В то, что есть ещё «тонкости» в этих «временах», мы не особенно вдавались. Знаний «английского» за время обучения в девятом и десятом классах у меня не прибавилось.

Прочитав эти строки, может сложится впечатление, что Анна Львовна мне не нравилась. Это совсем не так. Я хорошо успевал по многим предметам. Почти все учителя это отмечали с первого моего появления в школе. Естественно, они рассказывали об этом «классной» (так все тогда сокращенно называли классного руководителя). И она относилась ко мне очень хорошо. А я, как воспитанный человек, отвечал ей взаимностью. А когда у меня умер отец, она мне очень помогла. Нет, она не утешала меня и, тем более, не жалела. Я сейчас и не вспомню, что конкретно и как она делала. Но только мне с её помощью удалось сгладить это горе, за что я ей до сих пор благодарен.

А ещё она ругалась с несколькими преподавателями. В школе я был человек очень спокойный и ни с кем не ругался. Чем я не понравился «географу», «чертежнику» и «русичке», сейчас уже не вспомню. Но, только у меня не то, что серебряной медали не было, а появилась даже «тройка» в «аттестате». И это была «тройка» по русскому языку.

Я не учил «украинский язык и литературу». Несколько раз учительница пыталась меня спрашивать, но я, наверное, ответил, как ей казалось, «недостаточно уважительно». Она «взъелась» на меня, требовала, чтобы я на уроках присутствовал и, хотя бы, слушал «язык того народа, на территории которого я живу». Я сказал, что не понимаю этого языка, поскольку не изучал его. А выучить за год невозможно. В общем, мы на каждом уроке «скандалили». Когда была возможность, я с уроков уходил, сидел на улице. Но когда погода была плохая, приходилось сидеть на уроке. Я всегда занимался другими предметами. И это ещё больше раздражало «украинку».

Наверное, вот из таких людей и появились потом «нацики», которые ненавидят все русское. Некоторые «шедевры» современной, на тот момент, украинской «поэзии» я запомнил: «Трактор у поли дыр-дыр-дыр, ты за мир и я за мир» – Павло Грыгорьевич Тычина.

Нет, конечно это не Шевченко. И, наверное, были и среди современных украинских литераторов люди, достойные называться «народными украинскими поэтами и писателями». Но, почему-то, я запомнил только «дыр-дыр-дыр». Наверное, так преподавали. А ещё «украинка» дружила с преподавателем «русского». И вот результат. Как ни боролась Анна Львовна, «трояк» по «русскому языку» в аттестате у меня появился. А по русской литературе «пятерка»! Преподаватель был другой, и на уроках я отвечал, надо полагать, с любовью к предмету. Ну, да, Бог им судья. Вот Анну Львовну жаль, она переживала за меня больше всех, и на выпускном утешала маму, и говорила, что я все равно поступлю, и выучусь. И так, как и я, любили нашу «классную» все без исключения. Даже завзятый двоечник Толя Нечипоренко на выпускном говорил ей слова благодарности за то, что его не выгнали, а вручили «Аттестат». А то, что мы не знали «английский», так тогда задачи такой не было в стране, учить иностранные языки.

Когда я уже учился в институте, я несколько раз заходил в школу и обязательно встречался с Анной Львовной.

И в институте изучение «английского» тоже было «не на уровне». Некоторые мои знакомые, которые хотели изучать английский или учились на «ин язе» в университете, занимались факультативно с преподавателями. Знание языка в то время было делом небольшой группы людей, которые либо работали преподавателями, либо экскурсоводами у иностранцев.

Ещё в Одессе, как приморском городе, знание языка необходимо было морякам, точнее капитанам судов, радистам и ещё некоторым категориям моряков, которым необходимо было общаться с иностранцами по долгу службы.

Преподаватель английского в институте Иван Степанович Луценко – пожилой, несколько склонный к полноте мужчина, носивший очки на краешке носа. Почему-то мне запомнилось, что он в любое время года приходил на занятия в сером пиджаке «в мелкую клетку» и галстуке «на резинке». Причем галстук всегда «висел» под воротником рубашки не «по центру» и был не затянут, так, что всегда была видна застегнутая верхняя пуговица. За «глажкой брюк» он тоже не особенно следил.

В руках, точнее под мышкой, он носил потертый портфель желтого цвета. Позже, когда на сцене появился Михаил Жванецкий, я вспомнил этот портфель. Мне даже казалось, что одессит Луценко передал портфель одесситу Жванецкому.

Положив портфель на стол, он доставал учебник и тетрадь, которая служила журналом. Найдя в тетради нужную страницу, он поверх очков оглядывал класс.

Никакой системы в выборе «отвечающих» у Ивана Степановича не было. Он просто с первого занятия начал опрос «по алфавиту». И то, что одни отвечали лучше, а другие хуже, его нисколько не смущало.

Любимчиков у него не было. И, когда отвечал последний по списку, следующим отвечающим всегда был первый. Мне ни разу не удалось заглянуть в его «журнал», но, думаю, что против моей фамилии большинство оценок были тройки. Увы, на первых курсах моя успеваемость, в том числе и по «английскому» была не на высоте.

Конечно, зная систему, можно было подготовиться и получше. Но, когда я увидел, что независимо от того, как я отвечаю, похвалы не будет, интерес к предмету у меня пропал. Конечно, я читал и переводил все, что задавали. Но были предметы поважнее, и желания тратить время на английский у меня не было. А ещё меня смущало произношение Лученко. Он не особенно напрягался и иногда просто "читал русским языком английские буквы".

Он быстро запомнил каждого из нас по фамилии. Этому в немалой степени способствовало то, что занятия почти всегда проходили в одном классе, а мы садились на одни и те же места.

Вот взгляд Луценко остановился на мне, и далее следовало: «Comrade Terekhov. Read and translate, perhaps, the text, page fifty-four». Это так должно было быть. А звучало примерно так: «Ну (небольшая пауза), камрид Терехов, рид энд транслейт пэрхэпс зы тэкст, пэйдж фифти фор».

Я поднимался, брал в руки книгу, заранее открытую в нужном месте, и начинал читать. Прочтя нужный текст, я переводил его на русский. С произношением при чтении у меня проблем почти не было. Но когда я к занятиям не готовился, с переводом иногда были проблемы. Точнее, не с переводом, а с расстановкой времени.

Возможно, на начальном этапе обучения я чего-то не понял или не запомнил. И поэтому никак не мог взять в толк, как это в настоящем (и других тоже) времени можно ещё что-то выделить, от чего и слова будут звучать по- разному, и перевод будет разный. И если смысл текста мне всегда был понятен, то разницу в том, что, например, «действие совершается постоянно, или сейчас, или продолжается или…ещё чего-то» я вроде и понимал, но зачем вся эта, извините, «галиматья» в толк взять не мог.

Учебники, которые нам предлагались, были, как и положено, ориентированы на специфику ВУЗа. И если мы эту специфику понимали, то для Ивана Степановича, по-моему, это был такой же «темный лес» как для меня «времена».

Конечно, он знал, что «ток бывает переменный и постоянный». Но объяснение, почему «трамвай для движения использует постоянный ток» нас, извините, Иван Степанович, насмешило. А он «на полном серьезе» считал, что, если бы трамвай «попытался» двигаться на «переменном токе», то «он бы дергался туда-сюда с частотой пятьдесят герц».

Выслушав перевод он, считая, наверное, что оценку моих знаний «по-английски» я (как, впрочем, и другие) не пойму, делал разбор ответа по-русски. Сделав после ответа небольшую паузу, он протяжно произносил примерно такую фразу:

– Да а а, камрид Терехов, слабовато.

– Я старался, Иван Степанович, – с тоской произносил я в ответ.

– Не сильно старались, камрид Терехов, ситдаун.

Так я и закончил изучение английского языка в институте, не сумев понять «их», английскую, разницу в настоящем, прошедшем и будущем времени.

Мои институтские друзья запомнили фразу Ивана Степановича, и когда у меня что-нибудь не получалось, иногда звучало: «Не сильно старались, камрид Терехов».