Анатолий Уткин
Русские во Второй мировой войне
Смятение в Москве длилось несколько дней. Из столицы не поступало четких приказов. Собственно, действовал лишь один приказ – сражаться до последнего. Генералы, отдавшие приказ отступать или просто вынужденные отступать, были расстреляны. 29 июня вышла основополагающая директива правительства и партии: «Война радикально изменила всю ситуацию, наша родина находится под страшной угрозой, и мы должны быстро и решительно перевести всю нашу работу на военные рельсы». Теперь речь пошла о борьбе за выживание. Руководство страны призвало «не оставлять врагу ни единого локомотива, ни грузовика, ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозы должны уводить свой скот… вся имеющая ценность собственность, включая металл, хлеб и горючее, которые не могут быть взяты с собой, должны быть все без исключения уничтожены». То было первое указание на то, что западная «прогулка» в России не повторится. Врага ждала выжженная земля.
Вскоре же был создан Государственный Комитет Обороны (ГКО). В него вошли всего восемь высших руководителей государства, но его функции стояли над всеми законами. Члены ГКО имели право заседать в ставке. Так обозначилась сверхцентрализация управления в стране, вступившей в смертный бой. (Одним из теоретиков, подготовивших систему «ГКО – ставка», явился маршал Шапошников, предсказавший эффективность этой системы еще в начале 30-х годов). Сталин, ушедший ото всех на трое суток сразу после начала войны («в плохом настроении и нервный», по словам очевидца), выступает снова на первый план.
Но пока в Москве не было серьезной оценки быстро меняющихся событий. Сталин и его помощники на этом этапе теряют время, обсуждая, какой тип винтовки (стандартная или кавалерийская) выдавать войскам, нужен ли штык, каким должен быть этот штык и т. п. Маршалы Советского Союза и генерал Жуков, возглавлявший генеральный штаб, разъехались по фронтам. Характерный своей беспардонностью маршал Кулик приземлился 24 июня в расположение генерала Болдина около Белостока, чтобы увидеть своими глазами 10-ю армию, пытающуюся в условиях нехватки горючего и боеприпасов выйти из-под готового замкнуться германского окружения. Не зная ожидаемого совета и руководства, Кулик посоветовал «продолжать действовать» и улетел, что командир корпуса Никитин прокомментировал как «странный визит». Неподалеку Шапошников и Ворошилов видели своими глазами, как контроль над критически важным Западным фронтом ускользает из рук его командующего – генерал-полковника Павлова.
Командование Северо-Западного фронта (генерал-полковник Кузнецов) строило свою тактику на контрударах – особенно в отношении танковых ударов немцев в приграничном районе. Просчеты такой тактики сказались быстро. 11-я армия генерала В.И. Морозова отступила от старой крепости Каунаса к месту сосредоточения относительно боеготовых дивизий и начала контратаку. Атакующие, прямолинейно действующие нападающие при умелой огневой обороне теряют гораздо больше. И в данном случае части Морозова понесли огромные потери, не добившись при этом желаемых результатов. Когда Морозов 25-го июня позвонил Кузнецову, тот отказался с ним разговаривать и назвал его «немецким шпионом». В пику атакующему его 4-му танковому корпусу немцев, Кузнецов призвал свои танковые части «осуществлять операции небольшими подразделениями». Такая тактика свела на нет большие танковые резервы Красной Армии. 690 танков полковника Черняховского 23 июня стояли без горючего, а в ходе трехдневного боя 23–26 июня 250 советских танков встали на пути 1-й танковой дивизии вермахта. Немцы довольно быстро справлялись со старыми моделями советских танков, но огромные, тяжелые КВ («Клим Ворошилов») поразили германских танкистов. Атака советских КВ заставила элитарную первую танковую дивизию сначала обороняться, а затем отступить. Но немцы вели себя гораздо энергичнее и маневреннее, они разместили на соседних высотах батареи тяжелых орудий и буквально расстреляли танки, против которых не действовали обычные противотанковые ружья.
Это был первый случай столкновения советских и германских сил, и в какой то-момент немцы дрогнули. Да, они быстро вышли из положения, Манштейн мчал вперед, оставляя позади огромные массы советских войск. Но на мгновение в эти жаркие июньские дни они усомнились в своей безусловной непобедимости. И все же даже для самых критичных немцев реальность уже была обескураживающе благоприятна: в районе Двинска (Даугавпилса) зияла дыра, сквозь которую Лееб вводил все новые силы. Северо-Западный фронт терял способность организованного сопротивления. Как будто советские военачальники никогда не слышали о минных полях, о бетонированных огневых точках «линии Маннергейма», о способах остановить рвущегося врага иным, кроме как контратака, способом. Еще об одной удивительной слабости вспоминает начальник связи Северо-Западного фронта Т.П. Каргополов: «Офицеры штаба продолжали рассматривать телефон как главное средство связи. В случае обрыва линии у них как бы автоматически отключалась связь с подведомственными войсками, хотя радио еще работало. В этих случаях, когда им предлагалось использовать радио для передачи критически важной информации, они всячески выражали сомнение в отношении этого вида связи». Все это препятствовало изобретательной и скоординированной обороне.
Манштейн взял Двинск, захватил мосты через Западную Двину и стал укреплять плацдарм на правом берегу Западной Двины. Маршал Тимошенко приказал устроить рубеж обороны по берегу Двины, но было поздно – немцы расширяли плацдарм. Направившиеся из резерва 98 танков Лелюшенко позволили Кузнецову думать вновь о контратаке, и он назначил ее на 10 часов утра 29 июня: направление удара – даугавпилсский плацдарм немцев. Манштейн назначил свое наступление на 5 часов утра. Вечером этого дня немцы взяли под свой контроль мосты через Западную Двину у самой Риги. У Лелюшенко осталось лишь семь танков. Тимошенко приказал Кузнецову закрепиться на следующей реке – Великой. Наспех собранные части контратаковали еще раз и были снова разбиты танковой атакой немцев, обходящих очаги сопротивления, а не стремящихся к лобовой схватке.
Неправильно думать, что Москва не ощутила несчастья мгновенно. Уже 28 июня прибывшему в Ставку Еременко маршал Тимошенко с большим реализмом описывает грандиозный масштаб разворачивающейся близ границы катастрофы. Тимошенко признал, что попытки организовать контрудары лучшими – регулярными – частями Красной Армии провалились.
Самоуверенность агрессора
Германский лейтенант 29-й моторизованной дивизии писал о том, что «русская оборонительная система представляет собой ряд стеклянных домов». Впереди двигались мотоциклисты и бронированные автомобили, поддерживаемые легкими танками, средняя скорость составляла до сорока километров в час. Вслед за ними продвигалась основная масса танков, поддерживающая между собой постоянную радиосвязь. За ними двигалась моторизованная пехота и дивизионная артиллерия. Лишь за ними шла германская пехота. Между танковыми командирами и германскими пехотными частями возникло жесткое противоречие. Главы танковых групп требовали от пехоты быстрого продвижения, пехотные командиры настаивали на замедлении движения танков, требуя помощи в уничтожении окруженных советских войск.
Как уже говорилось, 26 июня немцы пересекли нетронутые мосты через Двину, их войска были уже на расстоянии 250 километров от границы. В тот день Финляндия объявила войну Советскому Союзу. А в далекой Вероне Муссолини устроил смотр итальянской дивизии, отправляемой на советский фронт. В тот же день Жуков, возвратившийся в Москву из Тернополя, предложил создать оборонительный рубеж по линии Дрисса-Полоцк-Витебск-Орша-Могилев-Мозырь. Стало ясно, что в Москве серьезно думают об отступлении. В Ленинграде было остановлено строительство всех гражданских объектов, и 30 тысяч строителей стали создавать оборонительные сооружения в районе Луги.
По оценке Г.К. Жукова, «для нас оказалась неожиданной ударная мощь немецкой армии, для нас оказалась неожиданностью их шестикратное и восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях; для нас оказались неожиданностью и масштабы сосредоточения их войск, и сила их удара».[44]
И все же Красная Армия, в отличие, скажем, от французской, не была деморализована первыми потрясающими успехами немцев. Сопротивление продолжали даже разбитые батальоны. Импровизация, разумеется, не всегда означала разумное руководство, но Москва продолжала искать ключи к собственной системе руководства армией, к упорядоченному характеру действий. Сотни тысяч гражданских лиц безропотно вышли на изнурительные фортификационные работы не потому, что их гнала туда репрессивная система, а потому что было нечто, чего не нужно было объяснять. Траншеи, рвы, блиндажи чаще всего не были использованы, фронт быстро катился на восток, но жертвенное чувство к своей стране не могло уничтожить ничто. Это чувство практически не зависело от имени тех, кто подписывал высокие приказы, кто на жестоких ошибках учился воевать с лучшей армией мира. Это чувство было бездонным. Уже летом 1941 года стало ясно, что Россию можно уничтожить, но нельзя поставить на колени.
И о государстве. Можно говорить о сталинском режиме все, что угодно, но даже западные историки признают, что, несмотря на масштабность жесточайших поражений, «контролирующая система (пишет американский историк Г. Вайнберг) советского государства функционировала если и не эффективно, то достаточно эффективно в сравнении с царским режимом и режимом Временного правительства в Первую мировую войну, достаточно эффективно по сравнении с тем, что уверенно ожидали от него немцы во Второй мировой войне». А в тылу разворачивались такие производственные мощности, о которых немцы ничего не знали и что повергло бы их в ужас, знай они о них.
Новый реализм медленно, но верно овладевает советским командованием в Москве. Уже в начале июля Ставка приходит к выводу, что Северо-Западный фронт слишком слаб, чтобы суметь решить одновременно две задачи – сохранить военно-морскую базу Таллин и оградить подступы к Ленинграду. После всех (колоссальных) потерь, этот фронт имел 1442 орудия. В дивизиях осталась треть первоначального состава. Генерал Кузнецов был снят с поста командующего фронтом, его 4 июля заменил генерал Собенников, начальником его штаба стал Н. Ф. Ватутин. Козлом отпущения стал прежний начальник штаба фронта генерал-лейтенант П. С. Кленов. Интенсивно укрепляемой стала линия Нарва – Луга – Старая Русса – Боровичи. Укрепления строились на глубину до десяти километров, антитанковые препятствия строились интенсивно. Здесь, в ста километрах от Ленинграда, была создана «Лужская оперативная группа» (ЛОГ) во главе с генералом Пядышевым. А за его спиной уже создавалась еще одна оборонительная линия: Петергоф – Гатчина – Колпино. Более того, готовилась линия боя, идущая по самому Ленинграду. Но главные усилия сосредоточились вокруг Луги. Записи генерала Зайцева: «Половина прибывших копает траншеи и ставит антитанковые надолбы. Другая половина работает на сотнях огневых точек, создаваемых из бетонных блоков, бревен, дерева, камней в зоне укрепленных препятствий. Ничего не хватает – грузовиков, лопат, десятников. Но каждый стремится обеспечить армию оборонительной линией как можно скорее. Они работали дни и ночи напролет, они спали на брустверах и в траншеях, и они спорили о глубине и ширине укреплений, где разместить колючую проволоку».
В Москве уже видели слабости. Оперативный отдел жаловался на отсутствие достоверных сведений о продвижении германских частей. 8 июля восьмая танковая дивизия немцев вышли к реке Великой. Саперы взорвали железнодорожный мост с немецкими танками на нем. Но 9 июля немцы все же вошли в Псков. Утром 10 июля о падении Пскова узнали защитники Лужского оборонительного района. Теперь после оборонительной линии по Великой наступила очередь Луги. Сталин послал возглавлять Северо-Западный фронт своего старого протеже – маршала Ворошилова.
Центральное направление
И все же главные события развивались на Западном фронте. Здесь командующий генерал-полковник Павлов ввел в действие резервные силы уже 25 июня, чтобы создать оборонительную линию Лида – Слоним – Пинск. Павлов был полон решимости преградить путь немцам на Москву, позади стояла резервная армия маршала Буденного. Немцы действовали стремительно. Танковая группа Гудериана пробилась через Барановичи, а севернее третья танковая группа (Гот) пошла к тому же Минску через Вильнюс – Молодечно. У Павлова не было выбора, как отдать приказ отступать на приготовленную за спиной оборонительную линию. Уже 23 июня атакующие немцы вошли в Гродно и пересекли Неман. К 26 июня лучшие командиры Красной Армии стали жаловаться на недостачу горючего и боеприпасов. Утром 25 июня офицер связи обнаружил у Барановичей три бронированные машины, в средней сидел командующий фронтом генерал Павлов. Он еще не потерял надежды: Западный фронт несколько отступает, но под его прикрытием восточнее, на Днепре, концентрируются резервные войска. Но до Днепра было еще далеко, а в предполагаемом укрепрайоне Слуцк не оказалось ни войск, ни вооружений – их несколько дней тому назад отослали в Брест.
В семь часов вечера 25 июня немецкая танковая колонна была обнаружена в 50 километрах к северо-западу от Минска. Утром следующего дня Павлов перевел свой штаб в несчастливый (память о ставке Первой мировой войны) Могилев. Минск уже представлял собой скопище стремящихся на восток автомобилей и находящегося в шоке населения, смятение и всеобщие поиски субординационных связей. В этот день войскам вокруг Минска оставался лишь 50-километровый коридор, позволявший вырваться из столицы Белоруссии на восток.
Незнакомый с удачей Тимошенко уже знал о катастрофических событиях на Западном и Северо-Западном фронтах. Вечером 26 июня маршал собрал офицеров инженерного корпуса и приказал им взрывать все мосты, ведущие на восток, разрушать ведущие в глубину страны дороги, всячески препятствовать продвижению немцев. Прибывший из генерального штаба генерал Маландин мог сообщить только «самую общую» информацию. Никто не знал, где имелись мины и сколько их. Офицеров поразило, что Тимошенко не упомянул в своем ориентировочном сообщении товарища Сталина. В штаб-квартиру Западного фронта Тимошенко послал Шапошникова и Ворошилова, а Буденный получил приказ подготовить оборонительную линию от Западной Двины по Днепру. Из Москвы прибыли три специальные подразделения по уничтожению мостов и любых оставляемых ценностей. Бдительная охрана одного из мостов приняла их вначале за немецких диверсантов.
Гот и Гудериан сомкнулись в Минске 28 июня, оставляя за собой грандиозную массу оказавшихся в окружении частей и соединений. А потерявший связь с реальностью Павлов именно 28 июня приказал уже невозможное: «Нарком и Военный совет Западного фронта подтверждают 13-й армии, что Минский укрепленный район должен удерживаться даже под угрозой окружения». В жизни же было иное. Гордость Павлова – 6-й механизированный корпус был разбит, лишь одна дивизия (Яшин) вырвалась на восток от Минска. Генерал Болдин объединил ряд частей и, не зная где линия фронта, прорывался по компасу на восток.
Павлов приказал держать оборону по Березине «так долго, насколько это возможно». Очевидцы описывают потрясенного событиями Павлова (глаза впали, тело исхудало), отчитывающего подчиненных за слишком легко сданные города. Рано утром 29 июня в Могилев прибыл А.И. Еременко. Ему сказали, что Павлов завтракает в лесной столовой. Еременко положил перед Павловым приказ о его снятии, на что тот спросил: «Куда мне идти?» Последовал ответ – в Москву. Последовала горькая беседа с упреками и горестными вопросами. Тут же собрались штабные офицеры. Ворошилов высказал главную мысль: «Павлов плохо руководил войсками». Шапошников давал советы, где разместить резервы, Ворошилов готовил партизанскую войну. Тимошенко прислал приказ: «Остановите германское наступление». Еременко пришел к заключению, что информация о противнике абсолютно недостаточна. Главная задача – удержать рубеж по Березине.
Характер боевых действий
Немецкому солдату предписывалось быть «носителем безжалостной расовой концепции» («Trager einer unerbittlichen volkischen Idee»). Германское руководство ожидало, по словам американского историка Вайнберга, что «низшая раса славян, управляемая некомпетентными еврейскими большевиками, не сможет ни организовать, ни повести за собой эффективно действующие вооруженные силы». Реальность оказалась несколько иной. Уже 22 июня бросившиеся вперед немцы ощутили отличие их нового противника от всех прежних.
Начальник штаба четвертой немецкой армии генерал Блюментрит: «Первые сражения в июне 1941 года показали нам, что такое Красная Армия. Наши потери достигли 50 процентов. Пограничники защищали старую крепость в Брест-Литовске свыше недели, сражаясь до последнего человека, несмотря на обстрел наших самых тяжелых орудий и бомбежку с воздуха. Наши войска очень скоро узнали, что значит сражаться против русских».
Англичанин А. Кларк пишет о «скорости и глубине танкового удара; безостановочной вездесущести люфтваффе; блестящая координация всех родов войск придавала немцам ощущение непобедимости, неведомое нигде со времен Наполеона. Но русские, казалось, не знали этого, как не знали они правил германских военных учебников… Словно гигантские кедры стояли они прямо, хотя корни их уже были подорваны, они стояли будучи обреченными, чтобы вскоре погибнуть». И они предпочитали погибнуть, они не гнулись.
24 июня генерал Гальдер отметил появление на фронте нового танка – Т-34. («Новый тяжелый танк у противника!») Немцы уже захватили большую территорию, но в воздухе витало нечто новое для немецких мастеров блицкрига. Русские были согласны отдавать десять своих жизней за жизнь одного немца. Именно тогда полковник Берндт фон Клейст написал примечательные слова: «Германская армия сражается в России как слон, атакующий гнездо муравьев. Слон убивает их тысячами, возможно миллионами, но в конечном счете их масса одолеет слона, они его обглодают до костей».
Уже 23 июня Гальдер жалуется, что нет пленных. На следующий день он пишет об «упорном сопротивлении отдельных русских частей». По виду все напоминало кампанию во Франции – ликующее движение вперед, солнце над головой и потрясенные лица в окнах и за заборами. Различие прежде всего показали дороги – бесконечная смена шин на конфискованных французских грузовиках. Но было и нечто бесконечно более важное, о чем записал капитан 18 танковой дивизии: «Несмотря на огромные пройденные расстояния, не было чувства, которое у нас было во Франции, не было чувства, что мы входим в побежденную страну. Напротив – здесь было сопротивление, всегда сопротивление, каким бы безнадежным оно ни было. Стоящее одиноко орудие, группа людей с винтовками… однажды из дома выбежал на дорогу парень с гранатой в руке». 29 июня Гальдер записывает: «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека… Упорное сопротивление русских заставляет нас вести бой по всем правилам наших боевых уставов. Теперь наши войска должны сражаться в соответствии с учебниками ближнего боя. В Польше и на Западе они могли пренебречь правилами, но здесь снова пришлось вспомнить о них».
Танковый гений Германии – генерал Гудериан напомнил, что «еще Фридрих Великий сказал о русском солдате, что его нужно два раза застрелить и потом еще толкнуть, чтобы он, наконец, упал. Он правильно оценил стойкость этого солдата. В 1941 году мы должны были прийти к такому же выводу. С несгибаемой стойкостью удерживали эти солдаты свои позиции». Озадаченная упорством обреченных русских, дивизия СС «Мертвая голова» издала приказ особо жестоко обращаться с теми, кто предпочитает сражаться, но не сдаваться. 140 партизанских отрядов уже начали действовать между Львовом и Ровно.
Английский историк М. Гилберт приводит описание того, как 27 июня в деревне Низвеж немецкий солдат избивал «невысокого русского военнопленного с монгольскими чертами лица. Пленный не знал. за что его подвергают избиению и чего желает от него немец. Он стоял молча, не защищаясь от ударов. Внезапно пленный поднял свою руку и нанес страшный удар в скулу избивающему его немцу. Кровь выступила на лице немца. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, один – кипя негодованием, другой спокойно. Несколько немцев оттащили пленного за забор. В воздухе эхом отозвались выстрелы».
28 июня, когда немцы были в Минске, финны и немцы обрушились на Карелию. Изучая итоги боев «Мертвой головы», Гальдер заметил: «Информация с фронтов подтверждает, что русские обычно сражаются до последнего солдата». Он отметил повсеместное истребление мостов и переправ. Нацистский официоз «Фелькишер Беобахтер» сообщал своим читателям 29 июня, что русский солдат «превосходит наших противников на Западе в своем презрении к смерти. Терпение и фатализм заставляют его держаться в окопах, пока его не подорвет граната, либо его поразит смерть в рукопашном бою».
29 июня Москва приказала уничтожать скот и все движущееся, «не оставляя врагу ни единого паровоза, ни одной автомашины, ни единого куска хлеба, ни литра горючего». Россия приступала к практике «выжженной земли». В то же время началась эвакуация детей из Ленинграда. Пал Львов.
30 июня Гальдер праздновал в ОКХ свой день рождения. Спустившись в столовую, начальник штаба армии получил от коллег букет полевых цветов. Браухич преподнес розы. Сам фюрер благосклонно пожаловал на чай и подарил ведерко со сливками. Но более всего радовали новости из России. Накануне русские потеряли двести самолетов – в основном старые бомбардировщики ТБ-3. Значит противник собирает из центральных областей остатки авиационных средств. Их войска отступают. Лучшая минута праздника наступила, когда Гальдер произнес: «Русские потерпели поражение в этой войне в течение первых же восьми дней».
На Украине Кирпонос отдал приказ отходить к старой «линии Сталина». В Белоруссии основная часть войск Павлова окружена у Минска и Слонима. Именинник приказал готовиться к форсированию Днепра. Он смотрел в будущее: консерваторы свергнут Черчилля в Англии, чтобы избежать коммунистической революции; после войны Германия должна будет объединить всю Европу. На востоке будет создан некий гибрид Римской и Британской империй, вырастет особая раса вице-королей, задачей которых будет господство над миллионами славянских илотов.
В ночь на 1 июля шедевры Рембрандта, Леонардо да Винчи, Рафаэля, Тициана, Рубенса, Эль Греко отправились из Эрмитажа в глубь страны. А в Могилеве сразу два маршала – Ворошилов и Шапошников – инструктировали остающихся за линией фронта партизан. «Взрывайте автомобили с солдатами и офицерами. Постарайтесь замедлить движение врага на фронт. Взрывайте поезда с войсками, оборудованием и оружием. Взрывайте их базы и склады». Пала Рига. 2 июля сталеплавильный завод в Мариуполе начал отгрузку своей техники в Магнитогорск. Государственный комитет обороны приказал отгружать заводы из Киева, Харькова, Москвы, Ленинграда и Тулы на восток.
3 июля – на одиннадцатый день войны, обращаясь на этот раз к «братьям и сестрам», Сталин признал тяжелые потери (Литва, Латвия, Западная Белоруссия, часть Западной Украины). Он оправдывал заключенный в 1939 году Пакт с Германией: «Была ли это серьезная ошибка? Конечно, нет». Он сказал об опасности нависшей над страной. «Военные трибуналы будут судить всех, кто совершил просчеты в нашей обороне, кто впал в панику и допустил предательство». Сталин призвал к созданию партизанских отрядов и к созданию на пути захватчиков выжженной земли. Горизонт не совсем темен: Британия и во все большей степени Америка становятся союзниками Советского Союза. Наступившая война – патриотическая, народная.
Сталин, свидетельствует К. Симонов, говорил бесцветным голосом, с сильным грузинским акцентом. «Один или два раза во время его речи можно было слышать, как звенит стакан, когда он пил воду. Его голос был низким и мягким, и он казался бы абсолютно спокойным, если бы не его тяжелое, усталое дыхание и то, что он продолжал пить воду… Сталин не описывал ситуацию как трагическую; трудно было бы представить его, произносящим такое слово; но то, о чем он говорил – ополчение, партизаны, оккупированные территории, – означало конец иллюзий».
Наступила новая эпоха. «Сталин, – пишет Дж. Эриксон, – человек с посеревшим лицом, находясь в кремлевской Ставке, принял на себя главенство в качестве руководителя боевых фронтов, организатора чрезвычайной мобилизации; человека, к которому сходится вся информация, ответственного за огромные массы людей; он мстительно относился ко всем поражениям, с нетерпением требовал побед, не соглашавшийся признавать реалии даже за счет жертв целых армий и фронтов, он не знал еще искусства войны, не знал, как остановить и как уничтожить Ostheer – германскую армию». Но жестокая для страны учеба постепенно стала давать результаты.
А немцы ощутили близость триумфа. В тот же день, 3-го июля, начальник штаба германской армии Франц Гальдер записал в свой красноречивый дневник: «Наблюдающиеся перед фронтом группы армий «Юг» признаки отступления и развала наверняка объясняются не желанием командования отвести войска, а тем, что противник, вследствие жестоких ударов по нему, расчленен и большей частью разбит. В общем и целом можно сказать, что задача уничтожения массы русской армии на пространстве от Двины до Днепра выполнена. Считаю достоверным мнение пленного русского командира корпуса, указавшего, что восточнее Двины и Днепра мы можем столкнуться лишь с силами, которые по своей численности и вооружению помешать немецким операциям не в состоянии» Умиротворенный Гальдер записал в дневнике нечто такое, чего он уже никогда не повторит: «Не будет преувеличением сказать, что кампания против России была выиграна за четырнадцать дней».
Гитлер в том же духе живописал прелести Крыма («это будет наша Ривьера») и указывал на необходимость построить соединяющий Крым с Германией автобан. Восточную границу Рейха он теперь определял по Уралу. Что касается политической системы, то «большевизм будет искоренен. В случае необходимости, если возникнут новые очаги сопротивления, мы возобновим наступление. Москва, как центр распространения марксистской доктрины, должна исчезнуть с лика земли сразу же после изъятия ее богатств.» В день, когда был взят Псков, Гитлер в Вольфшанце сказал слова, занесенные в дневник Гальдером: «Фюрер полон решимости сравнять Москву и Ленинград с землей, полностью выселить население, которое, в противном случае, нам пришлось бы кормить зимой».
Британская разведка, дешифровавшая код «Энигмы», узнала, что немцы читают зашифрованные послания советского военно-морского флота, о чем было сообщено в Москву. Соединенные Штаты, пользуясь занятостью немцев, расширили спектр своего влияния в Северной Атлантике. Американские военно-морские пехотинцы высадились в Исландии. Черчилль написал Сталину, что англичане «делают все, что позволяют время, география и наши растущие ресурсы».
Июль сорок первого
На Западном фронте у Еременко было сто пятьдесят самолетов и 145 танков в первом эшелоне. Его время испытаний наступило 2 июля, когда 18-я танковая дивизия вермахта вышла к Березине и уничтожила все оборонительные сооружения на западном берегу. Неудачи на Березине стоили Еременко его поста. 2 июля 1941 года Сталин назначил Буденного и Еременко своими заместителями, а во главе важнейшего – Западного – фронта поставил наркома обороны Тимошенко. Германская авиация впервые с начала войны отметила действенные попытки создать оборонительный вал – между Западной Двиной и Днепром. Наблюдательные самолеты и радиоперехват немцев зафиксировали прибытие свежих советских армий между Оршей и Витебском. Новый фронт находился примерно в 250 километрах от старой границы.
Москву держала, помимо прочего, в напряжении неизвестность относительно стратегических планов Японии – дальневосточные армии готовились к худшему. Но 6 июля Зорге сообщил в Москву, что Токио сделал выбор и этот выбор – битва за английские и голландские владения в Азии. Япония устремляется в южном направлении, она не поддалась нажиму Риббентропа выступить против СССР с востока. Другое дело германский фронт. Здесь румыны начали свое наступление в общем направлении на Винницу. 7 июля в войну против СССР вступила соперница румын – Венгрия.
На фоне гигантских потрясений СССР и Британия подписали соглашение о союзе, о взаимопомощи. Они пообещали друг другу не заключать сепаратного мира. Очень важно и следующее обстоятельство: английские криптографы на своей базе в Блечли прочитали германский код, используемый на Восточном фронте. Черчилль отдал приказ сообщать русским ценные сведения, не раскрывая источника их получения. Офицер британской разведки Сесил Барклай, служивший в британском посольстве в Москве, связался по этому поводу с советской разведкой. Расшифрованная «Энигма» стала просвещать советское командование относительно планов немцев под Гомелем и Смоленском. А из Ленинграда к фронту шло ополчение, вооруженное «коктейлями Молотова» и даже косами и серпами – не хватало оружия.
Итак, первая операция немцев на Восточном фронте завершилась примерно в первую декаду июля 1941 года. Германская армия замкнула у Минска свои первые гигантские клещи. По их данным, в это первое большое окружение попали 288 тысяч военнопленных, 2585 танков.
Попасть в плен для солдат и офицеров Красной Армии было величайшим несчастьем – германский плен означал для советских солдат и офицеров невероятные лишения и часто смерть. Но и выход с боями имел жестокие последствия. НКВД сурово проверял вышедших, спрашивая, как те могли попасть в плен живыми. Жестоко платил Сталин и за промахи, за некомпетентность, за растерянность, за непонимание своего места и задачи в огромной политической и военной игре без правил. Подвозивший Павлову взрывчатые вещества полковник Старинов видел арест генерал-полковника Павлова и людей из его окружения. Теперь «никто не мог быть уверенным в будущем и все хорошо помнили 1937 год».
Немцы приступили к своей следующей задаче. Перед ними на центральном участке стоял Западный фронт во главе с маршалом Тимошенко. В него входили семь армий, 24 дивизии, примерно 200 танков и около четырехсот самолетов. Позади 16-я армия Лукина, переведенная с Дальнего Востока, концентрировалась в районе Смоленска. Сам город немцы уже жестоко бомбили. Тимошенко решил контратаковать на своем правом фланге – именно здесь он видел самую большую угрозу со стороны третьей танковой группы немцев. Ставка поддержала его план. Войскам было приказано: «Твердо удерживая Западную Двину и Днепр, утром 6. 7. 41. перейти в решительное наступление».
