Анатолий Тосс
Фантазии мужчины средних лет
– А это удобно? – на всякий случай переспросил я.
– Вполне. Никаких проблем. Вы, Вань, даже не думайте. Поживете у меня, пока не разберетесь, что к чему. Я одна живу. Тут недалеко, на Баррикадной. Квартира большая, удобная, я вас стеснять не буду. Днем я вообще на работе, да и вечером тоже.
– А чем вы занимаетесь, где работаете? – скорее для приличия поинтересовался я.
– Я в театре служу. Актрисой. Вы, может быть, слышали, Аркадия Аркадьева, это мои имя и фамилия. Сценические, конечно.
Я пожал плечами:
– Увы, я не часто в театре бываю, даже телевизор не включаю, – развел я руками. – Я уединенный по сути своей человек. Знаете, мое ремесло уединения требует, я ведь миры создаю, вот в них находиться и должен, жить в них. Такое требование ремесла. Поэтому из этого, окружающего нас мира многое упускаю. Похоже, и театр упустил, – постарался сгладить я свою неосведомленность.
– Не грустите, не самое большое упущение, – улыбнулась она, промокнула свои искаженные губки салфеткой, поднялась со стула. – Ну что, поехали?
Я кивнул и поднялся вслед за ней.
Квартира на самом деле оказалась большой и просторной в современной VIP-шной многоэтажке. Аркадия жила на шестнадцатом этаже, из широкого во всю стену окна бесконечная Москва застилала взгляд до горизонта. На выкрашенной светло-серой стене висели часы, я посмотрел, они показывали около двух пополудни.
– Вот, располагайтесь. – Аркадия развела гибкими руками в гостеприимном жесте. – Еда в холодильнике, захотите выпить, там много всего, на кухне. Если будете принимать душ, полотенца в ванной, в шкафчике. Вы увидите.
Я кивнул.
– А вы что, собрались куда-то? – удивился я.
Она подошла, губы снова сдвинулись в чуть скошенной улыбке, ивовый прут выгнулся в мою сторону, скользнул по лицу, задержался на щеке, я почувствовал прохладу, приятную, успокаивающую. Будто в жаркий, изнуряющий день лицо накрыли тонким, пропитанным холодной влагой полотном.
– Не все же писатели. Не все в своих мирах живут. Кому-то надо и на службу ходить, – ответила она и отняла ладонь от моей щеки.
– Так вы в театр? – задал я ненужный вопрос.
Она кивнула, ничего не ответила. И добавила только из коридора:
– Не скучайте. У меня сейчас репетиция, но вечером я дома, я сегодня в спектакле не участвую. Постараюсь вернуться пораньше.
Я хотел было ей ответить, но дверь уже захлопнулась. И тут же резкий поворот ключа в замке. Похоже, мне теперь отсюда не выбраться, из этой квартиры, даже если бы я и хотел.
Если честно, я был рад, что остался один. Нужно было переварить впечатления, собраться с мыслями – слишком много неожиданного произошло за последние несколько часов. Снова постараться понять: кто преследует меня, для чего, с какой целью?
Часы на стене уже показывали полпятого, но я ничего не придумал. Хотел позвонить друзьям, попросить подойти к дому, проверить, не дежурит ли кто-нибудь у подъезда, но передумал. Во-первых, глупо распускать слухи, даже не распускать, а самому создавать их. Пугать друзей, посвящать их в свою детективную историю, вовлекать в нее – тоже глупо. Но главное, я побоялся того, что телефоны друзей могли прослушиваться. Тогда мои преследователи запросто запеленгуют этот номер и без труда найдут меня в квартире на Баррикадной.
Так ничего и не придумав, я растянулся на диване, положив ступни на валик, уставился остановившимся взглядом на московский урбанистический пейзаж за окном. А потом, по-видимому, задремал.
Когда я открыл глаза, лицо Аркадии находилось близко-близко, в каких-нибудь нескольких несущественных сантиметрах. Она молчала и вот так, молча, глядела на меня. Словно изучала.
Скорее инстинктивно, на одном полусонном рефлексе я протянул руку, положил ладонь на ее шею и, словно так и полагалось, пригнул к себе. Она легко поддалась, несчастные сантиметры растворились, ее губы оказались сверху над моими, я сдавил, смял их, язык попытался пробиться внутрь, но наткнулся на бастион плотно сжатых зубов.
– Ты чего? – Она отпрянула, ошарашенная, удивленная.
Я ничего не понял.
– А что?
– Ты зачем это в рот?
– Я поцеловать тебя хотел. – Я не оправдывался, но, наверное, мой лепет выглядел со стороны как оправдание.
– Чего? Зачем? – бормотала она.
– Не знаю. Мне показалось, ты хочешь. Она задумалась.
– Ну да, ты же мужик. У вас, наверное, так полагается. Хорошо, пойдем в спальню.
Я не стал возражать.
Одежда слетела в секунды, ее – даже быстрее, чем моя. Она осталась лишь в трусиках, я подумал: раздеться ли мне полностью, и решил, что лучше не форсировать. Хотя, если честно, были на мне трусы или нет, это уже большого значения не имело.
– Приоткрой рот, – неровно выдохнул я в ее чуть приоткрытые губы.
– Зачем? – дыхнула она обратно в меня.
– Ты чего, сразу хочешь, без прелюдий? – Я немного смутился, как-то я ее плохо читал. Ее мысли, желания.
Снова пауза.
– Нет, давай, как ты привык.
– Тогда разожми зубы.
Я обхватил ладонью ее подбородок и нажал двумя пальцами на скулы с двух сторон, разжимая их, несильно, не причиняя боли, но настойчиво. Рот открылся. Даже не открылся, а распахнулся, так широко, будто попытался заглотить меня всего с потрохами. Мой язык почувствовал себя маленьким, неумелым, нелепым, он беспомощно затрепыхался, не находя опоры, и, осознав свое полное бессилие, вернулся в родные рубежи.
– Как странно, – прошептала Аркадия. – Какая удивительная механика…
Но я не дал ей договорить.
– Ты чего, не целовалась никогда?
– Целовалась… – Голос был пропитан удивлением, удивление просто сочилось из него. – Значит, это мы целуемся? Обалдеть…
Я не мог понять, шутит ли она, издевается? Но выяснять это сейчас, именно в данный перенапряженный момент, было не время и не место.
– Ты рот приоткрой, но не широко, – распорядился я. Мы снова сошлись в поцелуе, на сей раз более удачном, более полном. Я постепенно стал заводиться, руки поползли вниз по телу Аркадии, нащупывая, обыскивая, не пропуская ни сантиметра необычно гладкой, скользящей, как будто отполированной кожи, пытаясь запомнить округлости, выступы, впадины.
Как ни странно, запоминать было особенно нечего – талия не сильно контрастировала с шириной грудной клетки, бедра не отделялись от талии, все казалось ровненько, сглаженно, как будто какой-то мастер умело стесал выступы и закругления рубанком. Груди тоже особенно не было, я имею в виду, привычной женской груди, скорее мальчишеская, неразвитая.
«Ну, ничего, – подумал я про себя, – девочка с мальчишеской фигурой, бывают и такие. Просто у меня ничего подобного не было, вот только сейчас, в первый раз. Можно сказать, повезло. Можно сказать, экзотика. Такие на глянцевых страницах модных журналов рекламируют с трудом прикрывающую одежду. Мальчиковость добавляет им загадочной привлекательности, особенно на черно-белых фотографиях».
– Обними меня, – прошептал я на выдохе, улучив мгновение между поцелуями.
– Зачем?
Надо сказать, что от секса, особенно от прелюдий, я немного зверею. Контроль над собой полностью, конечно, не теряю, но человеческая стержневая суть все же чуть отступает, оголяя животность. Не в том смысле, что я становлюсь опасным для окружающих, но отвечать на идиотские вопросы, вдаваться в объяснения обычно не расположен.
– Обними. – В моем голосе, я сам различил, проступила хриплая несдержанность.
– Хорошо, – согласилась она, как будто выполняла приказ.
Ее бескостные руки оплелись вокруг моей спины, шеи. Но оплелись как-то вяло, без порыва.
– Сильнее, – выдал я новое приказание. – Крепче. При всей необъяснимой неумелости Аркадии она меня заводила не на шутку. Тело ее было прохладное, освежающее, с невероятно гладкой, скользящей кожей. Я плыл по нему, словно по поверхности озера. Нет не озера, моря – Мертвого, израильского пересоленного моря. Кто плавал в нем, тот помнит ни с чем не сравнимое ощущение – скользишь, а внутрь погрузиться не можешь. Даже не хочешь.
Так было и сейчас, скольжение по телу Аркадии отменяло законы ньютоновской механики, например, силу трения. Она исчезла, и я своими несдержанными движениями, пусть и подсознательно, пытался вернуть ее в свод привычных земных законов, чтобы восстановить хоть какой-то разумный порядок в расшатанном, разболтанном мире.
– Ой, – вырвалось из нее высокой, зашкаливающей нотой. – Ой… Как же хорошо. Какая чудесная механика! Я и не знала, что так бывает! От простой механики. Подруга рассказывала, но я не верила. – И она снова вскрикнула, потом еще раз. Потом промежутки между криками сузились, сжались, пока вообще не сошли на нет, замешивая воздух одним непрерывным, взвинченным криком.
Вот так между поцелуями, скольжениями, колыхаясь на ее мелодичной какофонии, я кое-как ухитрился стянуть с себя трусы, тут же почувствовал, как она вздрогнула, забилась, словно в ошарашенном испуге, но коротко, я мгновенно придавил ее тяжестью своего тела.
– Ой, надо же… Надо же… Ой… – Собственно, теперь ее непрекращающийся крик состоял из двух коротких фраз: «Ой» и «Надо же». И между ними иногда затесывалось длинное, неестественно протяжное «мамочки…».
Это беззащитное «мамочки» раззадоривало меня более всего. Уже не очень контролируя себя, я потянулся руками вдоль Аркадиного тела, зацепил с обеих сторон ее трусики, потянул вниз, к ногам, к забившимся в волнении коленкам.
Непрерывная звуковая волна вдруг прервалась.
– Что ты делаешь? Зачем? – Она схватила крепкими пальцами мои руки в попытке их остановить, но остановить их было уже невозможно.
– Как зачем? Ты чего? Ты девственница, что ли? Не может быть? Ты чего? – бормотал я ненужные слова, которые сам не слышал, в которые сам не верил. Она еще пыталась что-то сказать в ответ, руки еще пытались меня удержать, по вскоре, осознав всю обреченность, ослабли, обессилели, словно опали.
– Зачем тебе… Ни к чему… Не надо… – пробились последние звуки, а потом затихли вообще. Я стащил бессмысленные трусики вниз, сначала к коленкам, затем к ступням, в конце концов они соскочили и с них.
Я разжал ногами ее ноги, кое-как устроился между них.
– Согни ноги в коленках, – потребовал я, и она послушалась.
– Ты, главное, не останавливайся, двигайся. Добавь механики. Она фантастическая, обалденная. Ой, мамочки… Надо же… – в свою очередь простонала Аркадия, хотя в ее голосе, в отличие от моего, доминировала лишь одна просьба.
– Ну что, голова закружилась? – на всякий случай поинтересовался я.
– Еще как, – простонала Аркадия. – Такого никогда не было.
– Ты не представляешь, как она сейчас поплывет, – пообещал я и двинулся рукой к ее животу, ниже, в промежуток между двух широко растащенных в стороны ног.
Я уже предвкушал ощущение сочащейся влаги и ждущей раскрытой готовности, и потребности принять, слиться. Мне они были сейчас необходимы – и влага, и готовность, и потребность. Но их не было. Я плохо соображал, словно в тумане, но меня все равно пробила испарина. Я провел пальцами вверх, вниз, двинулся в одну сторону, другую – ничего. Будто сначала зашито, потом запаяно, потом все зажило, заросло новой, свежей, гладкой, непроницаемой кожей. Ни шрама, ни намека, ни предположения. Я же говорю – вообще ничего. Пусто.
Мне стало не по себе, как будто я провалился в другой мир, в кроличью нору, в зазеркалье. Испугался ли я? Нет, не испугался, скорее был ошарашен.
– А где же… – только успел произнести я.
– Где что? – прошептала она сквозь стоны.
– Где она? – пояснил я. – В смысле, оно. Где влагалище? – пояснил я уже конкретнее.
– Какое? – раздался очередной стон. – Откуда оно у меня? Ой, мамочки, ой… Я же плеврита… – Потом снова пошло: – Ой, мамочки, надо же. Какая механика! Ой, мамочки…
– Кто ты?!
– Плеврита, – повторила Аркадия. – У тебя что, никогда плеврит не было? Нас же много, мы на четвертом месте по количеству после пчелок, энергетиков и химиков. Не то что вы, мужики. Вас-то по пальцам можно пересчитать.
– Нет, не было, – признался я.
– Не может быть! – Теперь она казалась изумленной. – Неужели не одной плевриты? Не может быть!
– Ни одной, – повторил я.
– Ты такой чистый, такой невинный. Ты первый мой плевритный девственник. Да еще мужик… Не могу поверить! Как мне повезло с тобой! Ты только двигайся, продолжай двигаться! Я просто умираю от твоей механики. Особенно от рудимента. Ах, какой он у тебя! Сейчас я его оплету, покрою.
– А что это такое, плеврита? Как вы ухитряетесь… – стал было допытываться я, но тут же замолк.
Я вдруг почувствовал… Да, я сперва почувствовал, а уж затем пригляделся. Сначала стало прохладно и, как бы это сказать, сыровато, что ли. Будто между нашими по-прежнему скользящими телами плеснули загустевшей смазкой, чем-то плотным, но при этом эфирным, быстро испаряющимся и оттого освежающим. Потом я ощутил прикосновение. Нет, не в одном каком-то месте, а повсюду, по всей поверхности тела. Я оторвался от губ Аркадии и посмотрел вниз… И не поверил своим глазам.
Мне показалось, что поры на теле Аркадии открылись, все бессчетные миллионы пор, и из них словно маленькие прозрачные змейки проступили… Я не знал, что это такое… Пленка, не пленка, слизь, не слизь, смазка, не смазка. Нет, скорее все же пленка. Она не была ни липкой, ни мокрой, что-то вроде тончайшего, почти прозрачного целлулоида. Множество растекающихся целлулоидных струй. Они тут же на глазах застывали, образовывая тонкую, едва заметную на коже прозрачную пленку.
– Что это? – вырвалось несдержанно у меня.
– Милый мой, – прошептала лежащая передо мной Аркадия. – Ты такой милый, такой нетронутый, чистый, девственный.
– Я? – удивился я собственной нетронутости.
– Конечно, ты. Я же у тебя первая плеврита. Правда? Скажи еще раз. Правда, первая? Ну, сознайся, ты не шутишь?
– Если бы я знал, кто такие плевриты, я бы сознался.
– Вот видишь. Ты вообще птенчик, ничего не знаешь. Потому что мужик. Настоящий! Надо же, как мне повезло. Дотронься до нее, – прошептала запекшимися губами Аркадия.
– До кого? – не понял я.
– До плевры, – едва выдохнула Аркадия.
Я дотронулся до пленки пальцем – она была не липкая, но какая-то вязкая, все еще немного влажная, не холодная, но холодящая. Как голос Аркадии, подумал я. Пленка приклеилась, прикрепилась к пальцу, обволокла его и стала расходиться, распространяться – вот она уже облепила всю ладонь, вот захватила запястье, начала подниматься к локтю. Я опустил глаза вниз, все тело Аркадии оказалось покрыто целлулоидной, прозрачной пленкой, и она, разрастаясь, обволакивала и мое тело, открывала поры и на моей коже, проникая в них, создавая неисчислимое количество связей. Связей между мной и Аркадией.
Я должен был испугаться, я уже был готов испугаться. Отпрянуть, отстраниться, оторваться от нее, вскочить, разорвать связующие нас пленочные сети, убежать. Но я не успел. Я вдруг почувствовал поток. Не мощный, не подавляющий, скорее осторожный, деликатный, он пульсировал, перетекал, от Аркадии ко мне, из каждой ее клетки в каждую мою. Я явно чувствовал его подрагивающую теплую энергию. Он наполнял меня мягкостью, будто размягчал, разжижал, делал аморфным, податливым. Пленка трепетала, чуть раздувалась, потом опадала на секунду и снова наполнялась. Чем? – я понятия не имел. Но мне уже было все равно. Какая разница из чего, из какой внутренней энергии состоял движущийся в обе стороны поток? Главное, что вместе с ним пришло успокоение. Полное, наркотическое, облегчающее настолько… что оно показалось счастьем. Невероятным, неведомым мне прежде, дробящим на части, на мельчайшие органические элементы, на элементарные, нуклеиновые частицы. И я, видимо, отключился, выпал из реальности, из окружающей обычно затвердевшей среды.
Когда я пришел в себя, в комнате было совсем темно. Я посмотрел на настенные часы, они показывали пол-одиннадцатого вечера, значит, я находился в забытьи часа четыре, даже дольше. Аркадия лежала рядом, тихо, недвижимо – ресницы прикрыты, тело чуть подрагивало, будто там, в своем опутывающем сне, она зашлась в мелком трясучем шаманском танце. Я попытался отстраниться, но не тут-то было – связывающая нас застывшая пленка тут же натянулась, попыталась подтащить назад, я повел плечами, раздалась череда негромких шлепков, будто умело открыли одну за другой несколько бутылок шампанского. В нескольких местах пленка лопнула, разошлась, оголила пустыри чистой, освободившейся от прозрачного целлулоида кожи.
Видимо, именно от того, что связь оказалась нарушенной, Аркадия открыла глаза. Сначала в них ничего нельзя было прочесть – ни мысли, ни сознания, даже намека на него. Но постепенно их стекловидность растворилась в густоте зрачка, она вздохнула чуть глубже, затем еще раз, повернула голову, увидела меня, улыбнулась.
– Надо же, – проговорила она и замолчала. Потом все же продолжила: – Я даже не ожидала такого. Такой энергазм… я такого никогда не испытывала. Подруга говорила, что от вас, мужиков, так и прет, что ваша механика сшибает с ног, но я и представить не могла… – Она сбилась на полуслове, я воспользовался паузой.
– Энергазм? – переспросил я. – Что это за животное такое?
Аркадия улыбнулась.
– Я же говорю, ты совсем наивный. Ты даже не знаешь, что такое энергазм. Энергетический оргазм – вот что это такое. Такой силы и частоты, как с тобой, у меня никогда не было.
И тут реальность вернулась ко мне, я все вспомнил, все составилось в общую, единую картину.
– Слушай, – сказал я, – ты должна мне объяснить. Я ничего не понимаю. Ты сказала, что ты плеврита. Что это такое? У тебя даже влагалища нет. Ты что, не женщина?
Теперь она уже не улыбалась, просто смеялась, звонко, беззастенчиво, чуть перекашивая узкие, растянутые губы.
– Конечно, не женщина. Ах да, ты говорил, что у тебя только женщины были? То-то ты мне между ног полез, – хохотала она в полный голос. – А там ничего… Представляю, как ты удивился.
– Удивился, не то слово, – вставил я.
– Конечно, ты прав. Мы, плевриты, действительно внешне на женщин чем-то похожи. Кто совсем не разбирается, вполне перепутать может.
– Я ничего не понимаю, – повторил я, чуть отстраняясь. – Ты должна мне все объяснить. Что происходит? Какие плевриты, откуда вы взялись?
– Ты вообще с какой планеты спустился? – в свою очередь спросила Аркадия. Смех все еще разбирал ее, но она уже взяла себя в руки.
– Я отсюда, с Земли. Правда, я давно из квартиры не выбирался. Я же говорю, книгу писал. Может, за это время какие-то изменения в человеческой природе произошли.
– Знаешь что, давай сперва плевру разорвем. А то она застывать стала, потом не отмоешь. Кто первым в душ?
– Можно, я сначала? – решил я. – Чем ее отмывать, мылом? – Кожа под пленкой стала чуть почесываться. Видимо, с непривычки.
– Ага, там губка специальная, голубая. Ты увидишь. Я встал, пошел в сторону ванной.
– А тебе понравилось? – В ее вопросе я расслышал осторожную неуверенность. Остановился, обернулся, взглянул на нее, она чуть приподнялась на кровати.
– Это фантастика какая-то. Обморочное состояние, – сознался я и открыл дверь ванной.
Потом мы сидели на кухне, Аркадия приготовила что-то перекусить. На скорую руку, конечно, но было вкусно. Хотя, наверное, я просто сильно проголодался.
– Значит, ты плеврита? – вернул я разговор к единственно интересующей меня теме. – А плевриты – они не женщины. Кто же они тогда такие?
– Ты и вправду не знаешь? Не придуриваешься? Как ты живешь и не знаешь самого простого? – спросила Аркадия, взгляд ее и не пытался скрыть ласку.
– Да нет, честно. Ты должна мне объяснить, что происходит. А почему я не знаю, это уже второй вопрос. Он меня самого интересует. Но мы с ним позже разбираться будем. Сначала ты должна мне объяснить.
– Ну, хорошо. Конечно, плевриты не женщины. И не мужики. Это совершенно отдельный, независимый пол.
– Какой пол? Откуда? – Я совершенно ничего не понимал.
– Как откуда… Ниоткуда. Мир так устроен… Есть мужской пол, есть женский, а есть плевритный.
– Это что, промежуточный между мужским и женским? – задал я следующий вопрос.
– Никакой не промежуточный. Совершенно отдельный пол. Просто существует он на совершенно иных принципах, чем, например, вы, мужики. Ты же видел. Вы механические, рецепторные, вам трение необходимо, хотя рудимент ваш, конечно, многого стоит… А у нас плевритная связь, ты же видел.
– Да, – кивнул я. – И чувствовал.
– Вот видишь! – Она улыбнулась, будто радуясь моей сообразительности.
И тут до меня дошло:
– Значит, если вы независимый пол, то вы не только с мужчинами можете… Но и женщинами?
– Конечно. – Аркадия пожала плечами. – А почему ты спрашиваешь?
– Да так, – пожал я плечами.
– Ну да, можем, запросто. Я, например, встречалась с четырьмя женщинами. – Она задумалась, вспоминая. – Таня, Алена, Галина и еще одна… Я забыла, давно дело было. К тому же мне с ней не особенно понравилось, она на себе слишком сконцентрирована была.
– И как с ними? – поинтересовался я.
– Ничего. Не плохо, конечно. Но не так, как с тобой. С тобой вообще полный улет. Оно и понятно, ты же раритетный. Один рудимент чего стоит.
Насчет своей раритетности я тоже не понял, но решил сейчас не узнавать. Были вопросы и поважнее.
– Значит, существует три пола: мужчины, женщины и плевриты. Правильно? – Я развел руками. – Невероятно, похоже, мир перевернулся. Я ничего не… – Но тут поймал на себе взгляд Аркадии. Более внимательный, чем обычно, он заставил меня замолчать.
– Ты дурачишь меня? – предположила она. – Разыгрываешь. Или издеваешься. Да? Я права?
– Нет, не разыгрываю. – Я снова ничего не понимал. – А почему? Я что-то не то сказал?
– Какие три пола? Ты что, смеешься? – Но я не смеялся. – Всего шестнадцать полов. Как ты можешь этого не знать? Ты что, действительно с неба свалился? С другой планеты? Ты что, внеземной пришелец?
Теперь пришла моя очередь разволноваться. Я встал, в волнении прошелся по кухне, в голове ничего не укладывалось. Да и как могло уложиться?
– Это ты разыгрываешь меня! Это ты издеваешься! – Похоже, я стал говорить ее словами. – Откуда шестнадцать полов? Откуда они взялись?
– Всегда были, все шестнадцать. – Аркадия развела руками. – Только вас, мужиков, очень мало, почти вообще не осталось. Вы редкость, на гране исчезновения, раритет, можно сказать. А вот энергетиков, психов или пчелок завались. Куда ни плюнь, то пчелка, то энергетик.
– Подожди, – подумал я вслух. – Мы, вероятно, о разных вещах говорим. Они, наверное, какие-то другие особи. На людей-то они хотя бы похожи?
– Ты чего? Конечно, все люди. Как это называется, Гомо Сапиенс. Просто разнополые.
– И их шестнадцать разновидностей? – переспросил я.
– Конечно, – утвердительно кивнула Аркадия.
– И все могут заниматься сексом со всеми?
– Ну, как со всеми… Внутри своего пола – это извращение, конечно. Гомосексуализм называется. Хотя исключительно редкое явление, в жизни почти не случается, только в учебниках описано. Да и кому этот гомосексуализм нужен, когда с остальными пятнадцатью полами можно сексом заниматься. Без труда. Как мы с тобой. – Она потянулась ко мне, заглянула в глаза.
– Действительно, кому он нужен, если разнообразие? – согласился я.
Она кивнула, я помолчал, потом продолжил:
– И как это многополье работает? В смысле, с технической точки зрения? У кого-то два члена? У кого-то три? Или, как ты их называешь, рудимента… Так, что ли?
Аркадия снова прыснула, видимо, я ее сильно рассмешил.
– Скажешь тоже! Не зря ты писатель. Я себе такое раритетное чудище даже представить не могу. Если от одного твоего рудимента такой энергазм, представляю, сколько от двух наберется. Убивать будет наповал. – Она засмеялась, видимо, все-таки представила. – Да нет, у всех совершенно разные принципы секса. Рудименты только у вас, у мужиков, остались. Оттого и называются рудиментами. Если строго говорить, то женские влагалища тоже рудименты, но их так называть почему-то не принято. Наверное, потому что женщин все же значительно больше, чем вас, мужиков. Хотя, если разобраться, тоже античные штучки, тоже на сплошной механике построены.
– Хорошо, если мужики «раритеты», то как женщин принято называть? – поинтересовался я в основном из любопытства.
– Женщины вообще-то как «пещерные» классифицируются, – ответила Аркадия. – А в разговорном сленге их как только не называют: и «пещерки», и «норки», и даже «домашний уют». Или еще «гормонки», «гармошки» – это от гормональной их природы. Но прозвища для всех полов имеются, ну, ты понимаешь, разговорные такие разные названия. С ними проще, да и прикольные встречаются. Все привыкли к ним.
– А мужики, значит, «раритеты»? Или по-другому их тоже называют? – поинтересовался я.
– Конечно, называют, сколько угодно. Например, антиками или рудиками.
– Антики? Рудики? Что это означает? – Я развел руками. При других обстоятельствах я наверняка бы догадался сам, но под этим стрессом голова соображала плохо.
– Что непонятого? «Антики» – от слова антиквариат. Это потому что вы устаревшие и вас очень мало. И потому что вы ценные. «Рудики» – от слова рудимент. Да много еще есть названий. Вас, мужиков, все любят, вот и придумывают прозвища, кто на что горазд.
– Значит, «рудики». Хорошо, пусть я буду «рудиком». – Я пожал плечами. – Так получается, что только мужчины и женщины построены на механических принципах? – уточнил я.
– Только они, – подтвердила Аркадия.
– А остальные на других принципах?
– Да ты сам подумай: механика, трение, это же примитивно. Это же на доисторическом каком-то, первобытном уровне. Это как огонь трением добывать, камнем о камень стучать. Когда уже давно спички есть. Когда уже и спички устарели, когда даже зажигалками почти никто не пользуется. А вы все чиркаете и чиркаете по старинке.
– А что не первобытный уровень? Что тогда является уровнем современным?
– У каждого свое. Полов-то шестнадцать, и у каждого свой принцип, – пожала плечами плеврита.
Я снова присел за стол. Конечно, я мог не верить ни одному ее слову, но как тут не поверишь, когда я только что вынырнул из четырехчасового плевритного секса. Тогда лучше вообще перестать доверять реальности окружающего мира. Перестать доверять реальности всех своих органов чувств: зрения, слуха, осязания. Но не доверять своим органам чувств мне не хотелось.
– Давай, рассказывай. Какие это шестнадцать полов? Давай по порядку, один за другим. Итак, какой из них самый популярный?
– Не знаю. Кому что нравится. У всех ведь разные предпочтения.
– Тогда давай по многочисленности. Какой пол самый распространенный?
– Я точный порядок для всех шестнадцати не помню. – Аркадия задумалась. – Больше всего, конечно, пчелок. Они практически везде. У нас их тоже немало, но в Азии, если на статистику посмотреть, там вообще почти одни пчелки. Особенно в Китае.
– И какой принцип совокупления у пчелок? – задал я очередной вопрос.
– «Совокупления». – Губы Аркадии сдвинулись в уже привычную асимметричную улыбку. – Слово-то какое смешное. – Она помедлила: – У них волосики по всему телу, типа пчелиного хоботка. Только у пчелки один хоботок, а у них – не сосчитать. Везде, повсюду. Вот они и проникают внутрь. Там они выделяют что-то, я точно не знаю, но можно в справочнике посмотреть. В общем, – она снова помедлила, замялась, – это не расскажешь. Это увидеть надо, а еще лучше попробовать. А на словах как-то упрощенно получается. И сухо к тому же.
– Хорошо, – кивнул я. – Давай дальше. Ты говорила, что на втором месте психи идут.
– Да, психи, по-моему. Они на энергетическом принципе построены. Вообще несколько полов на энергетике построены. Только энергетика у них разная.
– Ты не обобщай, ты перечисляй всех по порядку.
– Ладно. – Аркадия сосредоточилась, губы утратили асимметрию, выровнялись. – Значит, психи, потом энергетики, лунатики, придурки. Наверное, еще биг-бэнов можно к этой категории причислить.
– Подожди, не спеши, – снова остановил я ее. Голова моя плыла и не успевала за новой информацией. Да и как можно было за такой информацией успеть? – Чего-то я не поспеваю. Я совсем запутался. Давай, я записывать стану, а то совсем собьюсь.
Она принесла лист бумаги, ручку. Я нарисовал простую табличку. В левом столбце название пола, в правом – сленговое сокращение и принцип действия. Первыми номерами я поставил «мужик» и «женщина», то, что мне было понятно. Затем уже со слов Аркадии добавил новые, незнакомые для меня половые принадлежности. В результате лист выглядел таким образом:
1. Мужик – рудимент, рудик, раритет.
2. Женщина – пещерка, гормонка, гармошка.
3. Плеврита – пленочная, плевая, пластиковая.
4. Пчелки – хоботки, работяги.
5. Психи – психотропная энергетика.
6. Энергетики – другая (не понял какая) энергетика.
7. Большой взрыв. От аналога с термином, означающим «Создание Вселенной». Сокращенно: «биг-бэн» – бьет какой-то энергией, как ударом. Тоже не понял, какой именно.
8. Релятивисты. Они же «эйнштейны» – смещение в пространстве и во времени. (Вообще не понял, как это работает.)
9. 4-измерения. Сокращенно «4-дэшники» – вроде бы открывается четвертое измерение. Не ясно какое.
10. Химики. Они же слизняки. Или гусеницы – выделяют слизь. Наверное, химия какая-то.
11. Паучковые – паучки, обволакивают паутиной.
12. Лунатики – как-то связано с приливами и отливами. С циклами, одним словом. Но Аркадия внятно объяснить не может.
13. Электромагнитные. Они же «буравчики» – воздействуют на молекулярном и атомном уровне. Что-то с электронами делают. Может, ток пускают? Или электромагнитные волны?
14. Придурки. От слова «дурь». – «Дурь» вырабатывают. Что-то типа наркотика, но не вредного, без сильной зависимости.
15. Огородники. Они же «картошки». Или «вербы» – секс происходит не то на уровне спор, не то на уровне почек. Они как-то засеивают партнера.
16. Троглодиты. Они же «водовороты» – засасывание разных частей тела, создавая из этой части новоявленный эротический орган. Хотя совершенно непонятно, что это означает.
К концу нашего разговора я совершенно выбился из сил. Видимо, стресс от умопомрачительной ситуации, в которой я оказался, совсем подточил меня. Запихнув в себя какую-то еду, которую смастерила Аркадия – даже не ощутив вкуса, – я с трудом добрался до кровати.
– Слушай, я совсем без сил, – признался я, когда Аркадия оказалась рядом, прижалась ко мне своим глянцевым, прохладным телом. – Я бы хотел попробовать еще раз… в смысле, сексом заняться… но боюсь, у меня не получится. Боюсь, как бы ты не обиделась.
Почему-то я продолжал обращаться к ней в женском роде – хотя не понятно почему. Наверное, по инерции. Ведь она женщиной не была. Впрочем, а как иначе? В русском языке лишь три рода: мужской, женский и средний. А плевритного рода нет. Во всяком случае, я его не знал.
– Как это не получится? – удивилась Аркадия. – А что у тебя должно получиться?
