Анатолий Сударев
Без дна. Том 1

Глава вторая

1

2000 год. Июль. День взятия Бастилии. Екатерина Юрьевна только позавтракала у себя на Гайдара и поехала посмотреть, что творится с её вечно хворающим, нуждающимся в особой заботе детищем: гимназией, что на улице Юбилейной. Эту обузу на свою шею она взгромоздила пять лет назад. Гимназия не простая, а раздельного обучения, со своим уставом, режимом и униформой, пошитой по выкройкам её мужа, известного модельера, и вызывающей зависть у других. Плата за обучение в такой гимназии довольно высокая, её могут позволить себе только относительно преуспевающие родители. Краснохолмск – скромный провинциальный город, преуспеть в нём гораздо сложнее, чем, скажем, в столицах, поэтому и гимназистов пока немного. Да и не столько для пополнения бюджета затеяно было это дело, сколько во имя материализации честолюбивой мечты, неизвестно каким шальным ветром занесённой в голову Екатерины Юрьевны ещё в те далёкие времена, когда она была всего лишь ученицей седьмого класса «Б» средней школы города Краснохолмска. Тогда её вожделенной целью, маршальским жезлом в солдатском ранце (да, по Наполеону) было стать директором собственной школы, показать всему миру, на что она способна. Теперь же, к сорока с каким-то хвостиком годам, она являлась хозяйкой гимназии. Это в первую очередь престижно. Цели же успешного пополнения бюджета служит её другое начинание: сеть городских салонов красоты.

Гимназия поселилась в двухэтажном деревянном доме постройки тысяча восемьсот какого-то. В царское время здесь был так называемый «Дом призрения». Что он призревал сразу после Октябрьской революции, Екатерина Юрьевна не знала, а в конце сороковых уже века двадцатого, после войны, в нём размещался Слободской райком партии. В середине восьмидесятых райком нашёл себе более достойное пристанище, а обезлюдевший дом стал на глазах разрушаться, и, как знать, если б не Екатерина Юрьевна, его б, скорее всего, уже не существовало на свете. Благодаря ей, точнее, вложенным ею приличным средствам, дом был спасён, перестроен, перегорожен на две равновеликие половины. На одной обучаются мальчики, на другой девочки. Только то, что стало называться «рекреационной зоной», то есть окружающую дом по всему периметру территорию, сохранили в общем пользовании. Этим же летом Екатерина Юрьевна затеяла косметический ремонт здания, а помимо этого занялась кое-каким переустройством, например рассталась со всеми старыми, неуклюжими партами, заменила более удобными, регулируемыми по высоте. Это, конечно, влетело ей в хорошую копеечку, но не жалко было денег, потраченных на то, что, по сути, являлось её хобби.

Уже после того как она успела побранить не совсем, с её точки зрения, расторопных отделочников, обратилась к своей правой руке, или, как её должность называлась официально, исполнительному директору, Инне Иосифовне: «Теперь займёмся вашим чудом».

Дело в том, что накануне, где-то во второй половине дня, Инна Иосифовна позвонила хозяйке: «Извините, если я не вовремя. Мне бы очень хотелось показать вам одну девочку». – «Какую “девочку”?» – «Я же вам говорила, с нашими младшенькими…» – «Да, я помню, – перебила Екатерина Юрьевна. – И что? У вас появился какой-то претендент?» – «Да! Чудная во всех отношениях девушка. Чрезвычайно воспитанная. Я знакома с такими только по книгам. Играет на нескольких музыкальных инструментах, знает несколько иностранных языков…» – «Ну хорошо. Если всё так, я согласна, давайте возьмём её». – «Правда, там есть одно “но”. У неё нет специального образования…» – «Тогда извините». – «Именно потому я и попросила бы вас уделить ей какое-то время. Вам будет достаточно только на неё посмотреть…» – «Ну хорошо, хорошо…» Екатерина Юрьевна очень доверяла Инне Иосифовне. И вполне по праву. Как-никак заслуженный учитель РСФСР. А что Екатерина Юрьевна? Да, Ленинградский педагогический институт имени А. И. Герцена, но незаконченная диссертация. Практической работы в школе фактически ни-ка-кой. «Я буду у вас завтра. Можно заодно посмотреть и вашу чудо-девушку». «Посмотреть-то посмотрю, – про себя подумала она, – но взять? Чтобы потом получить нагоняй от надзорных органов за трудоустройство случайных людей? Спасибо, достаточно мне и других проблем».

Политика Екатерины Юрьевны как учредительницы гимназии состояла в том, чтобы требования к абитуриентам предъявлять весьма высокие, но никого не отвергать. По крылатому выражению (кажется, Сухомлинского): «Нет глупых учеников, есть нерадивые педагоги». Тем родителям, чьи дети пока не отвечали этим требованиям, предлагалось разместить своих чад в гимназическом филиале. Что-то вроде интерната, где дети живут круглосуточно и получают какие-то дополнительные уроки. И так только по первым двум классам. Начиная с третьего, всем уделялось одинаковое количество времени. Кроме периодически приезжающих преподавателей (интернат располагался в получасе езды от города), была ещё и должность постоянно живущего в интернате воспитателя. Именно она и стала вакантной, когда прежняя воспитательница неожиданно объявила о том, что уходит в декретный отпуск.

«Ну и где она?» – обратилась Екатерина Юрьевна к своему исполнительному директору уже после того, как одарила заслуженным нагоняем отделочников. «Пойдёмте. Она вас ждёт», – Инна Иосифовна заметно волновалась. Так переживает за эту девушку? Екатерине Юрьевне заранее была жаль, что придётся её огорчить, хотя, с другой стороны: «А что я могу? Известно, плетью обуха не перешибёшь». Плеть в данном случае это Екатерина Юрьевна. Обух – живущее только по букве, а не по духу чиновничество.

Вошли в кабинет Инны Иосифовны. Там их действительно стоя встретила девушка. На ней лёгкий, очень скромный наряд: кажется, чисто льняное белое платьице с коротким рукавом, с опоясывающим её тонкую талию кожаным ремешком. Да, одежда очень скромная, но её внешность… Тонкая длинная шея. Гибкая талия. Собранные на затылке в тугой узел пепельные волосы. Охватывающая выпуклый лоб алая ленточка. «Где-то я её… уже…» – пронеслось в голове Екатерины Юрьевны. Вспомнила! Гостила вместе с дочерью этой зимой на Крите. Дворец… Кносский. Настенные фрески. Такое ощущение, что эта девица перекочевала прямо оттуда. Подумала: «Очень интересно», а вслух: «Как вас зовут?» Девушка назвала себя, но настолько тихо, что Екатерина Юрьевна сразу не разобрала и вопросительно посмотрела на стоящую чуть в стороне Инну Иосифовну. «Гея», – пришла на помощь Инна Иосифовна. «Странное имя… – опять в голове. – Впрочем, для ожившей фрески, наверное, вполне». «Гея немножко волнуется», – попробовала прийти на помощь Инна Иосифовна. «Да, я понимаю… Сколько вам лет?» – «Девятнадцатый», – уже погромче и потвёрже. А выглядит так, будто ей максимум шестнадцать. «Насколько я понимаю, вы хотели бы устроиться к нам на работу?» – «Да… если можно». Очень тактично. «Какое у вас образование? Вы что-нибудь кончали?» – «Только школу». – «Но вы вообще до сих пор где-нибудь кем-нибудь работали? У вас есть трудовая книжка?» – «Нет, только по дому». Настала очередь продолжающей переживать за девушку Инны Иосифовны: «А дом-то! Двухэтажный. В Симферополе. Большой сад. Домашние животные. Пожилая бабушка. Вся нагрузка на Гее. У неё не оставалось ни времени, ни сил на что-то другое». – «А ваши родители?» Девушка опустила глаза. Похоже, не горит желанием отвечать. И вновь вмешалась Инна Иосифовна: «Гея сирота. А бабушка её тоже умерла. На девяностом году. Здесь, в Краснохолмске, живёт её родная тётя по отцу. Какие-то случайные заработки. Кружок бальных танцев. Муж-художник. В дом почти ничего не приносит. Словом, нищета. А Гея очень совестливая девушка. Готова трудиться. Она не может жить за чужой счёт». Да, в самом деле, если совестливая, не хочет жить за чужой счёт, девушка исключительная, но… «Хорошо, мы ещё подумаем. Потом сообщим вам». Негоже отказывать человеку, глядя прямо в глаза.

Уже после того как девушка скрылась за дверью, Инна Иосифовна попыталась оказать давление на хозяйку: «Поверьте, мы совершим очень большую ошибку, если упустим этого человека…» – «Вы сказали, – перебила Инну Иосифовну Екатерина Юрьевна, – она знает несколько иностранных языков?» – «Да. Французский и грузинский». – «Почему грузинский?» – «У неё очень трагическая судьба, я вам ещё об этом не сказала. Она родилась в Грузии. Её отец русский, но работал главврачом на одном из курортов под Сухуми. Французскому же её обучила бабушка, урождённая Кичерджи… Её, то есть Геина, мать – гречанка. Её предки поселились там во времена существования Колхидского царства». – «А почему “трагическая”? Вы сказали, у неё трагическая судьба». – «Вы спросили о её родителях. Она вам не ответила. Они оба погибли. Известные события. Вы должны помнить. Война между грузинами и абхазами. Очень кровавая. Хотя всех подробностей того, что произошло именно с её родителями, я не знаю». – «А что значит “Кичерджи”?» – «Шувалова-Кичерджи. Жена знаменитого художника Куинджи… Его картины в Русском музее в Ленинграде…» – «Я знаю!» – перебила, немного раздражаясь, Екатерина Юрьевна. Большим знатоком живописи она не была, но… не до такой же степени! «Сама же её бабушка работала главным искусствоведом, – продолжала добивать Екатерину Юрьевну своими аргументами Инна Иосифовна, – при музее в Симферополе. Теперь-то вы понимаете, какая она сама по себе жемчужина?..» – «Я всё понимаю, однако поймите и меня, – Екатерину Юрьевну уже начала раздражать настойчивость обычно знающего своё место исполнительного директора. – Не мне вам говорить, в каком уязвимом положении мы находимся. Вы знаете об этом не хуже меня. Наши “доброжелатели” только и ждут малейшего повода, чтобы закрыть нашу контору. Зачем же давать им для этого лишний козырь? Поэтому давайте свернём эту тему. Посоветуйте вашей девушке, пусть она получит хоть какое-то специальное образование. Пусть раздобудет хоть какую-то бумажку. После этого может приходить к нам. Но, извините меня, никак не раньше». Дальше Екатерину Юрьевну ждал обед с приехавшей в Краснохолмск из Петербурга приятельницей.

Лера, так звали эту знакомую, была ровно такой же краснохолмчанкой, что и Екатерина Юрьевна. Обе по окончании школы поехали в тогда ещё Ленинград, поступили в тогда ещё ЛГПИ, хотя могли бы получить высшее педагогическое образование, как говорится, «не отходя от кассы», прямо в Краснохолмске, но… «Ты что?.. Это же в сто раз престижнее! А если ещё и муженька какого-нибудь с ленинградской пропиской заарканим, тогда вообще супер!» Так убеждала когда-то подруга вечно нерешительную Катю. Сказано – сделано. Вот только Лере удалось выполнить задуманное на все сто процентов: и более престижный диплом, и муж-ленинградец. Сейчас он в мэрии, хозяйственник, занимает какую-то далеко не самую «заднюю» должность, а зять – крупный бизнесмен, ему перепадают неплохие подряды на озеленение города. Катя же тогда удовлетворилась исполнением только первого задания. В Краснохолмск вернулась той же Поваровой, и тогда в дело пришлось вмешаться её всесильному, вездесущему брату. Он-то и подобрал ей мужа со звучной фамилией Милославский. Фамилией, которой она пользуется до сих пор, хотя уже давно рассталась с первым мужем и вышла замуж за другого. Лера же, хотя и живут теперь порознь, по-прежнему остаётся её настоящей и, может, даже единственной подругой.

Да, так уж сложилось у Екатерины Юрьевны, что подруг у неё кот наплакал. Скорее всего, из-за её несколько угловатого, неуживчивого характера. Или испытываемого ею и в детстве, и в юные годы желания верховодить без обладания достаточно убедительными правами на это. В самом деле, она нигде и ни в чём не блистала, не первенствовала, не отличалась живостью, остроумием, училась средне, была относительно твёрдой четвёрочницей, но не более. Самое главное, она была «нехороша собой». Словосочетание, встреченное ею примерно в двенадцатилетнем возрасте, когда читала какого-то автора из девятнадцатого века. Не самого крупного. Типа Писемского. Там девушка так чистосердечно, с болью отзывалась о себе. «И я тоже», – тогда, едва не расплакавшись, подумала Катя.

Была ли она в действительности так «нехороша собой» или это её мнительность? Скорее всего, первое. Невыразительное лицо, редкие, бесцветные, зато жёсткие, неподдающиеся расчёске волосы, нос пуговкой. А ещё она была приземиста, грузновата, коротконога, склонна к полноте. В детстве над ней посмеивались: «Вон наша уточка проковыляла!» Она всё это слышала, понимала, часто втихомолку плакала. Но ничего поделать с этим не могла. Тому, что дружба с Лерой всё же сложилась, могли послужить две причины. Лера была из «хорошей» семьи: папа главред самой популярной в те времена краснохолмской газеты «Северные зори», мать занимала достаточно высокую должность в облздравотделе, поэтому и Катины родители как-то поощряли дочку, чтобы она дорожила этой дружбой. Причина вторая: Лера также была далеко не красавицей, хотя ни капельки по этому поводу, судя по её поведению, не комплексовала. Скорее всего, благодаря этому качеству и сумела в своё время стать ленинградкой. В ней Катя увидела своего рода эталон, которому хотела бы подражать. Увы, это не всегда ей удавалось.

Подруги уединились в отдельном кабинете в недавно открывшемся в Краснохолмске ресторане, принадлежавшем близкому родственнику Леры. «А ты, матенька, вроде как опять пополнела… – С этой неприятной для Екатерины Юрьевны темы начался разговор верных подруг. – Ты же фитнесом, помнится, собиралась вплотную заниматься?» – «Занимаюсь», – односложно ответила Екатерина Юрьевна. «Не помогает? Хотя, конечно, одного фитнеса в наши с тобой годы уже маловато… А что твой красавчик муженёк? По-прежнему в контрах?» Ещё одно больное место Екатерины Юрьевны. Пожалуй, побольнее первого. «Да, ничего не меняется». – «Всё так же ты здесь, а он в Москве?» – «Да». – «Я как-то видела его по телику. Слушай! Это же просто картина маслом! Голливуд в чистом виде. Хвастался своими моделями». – «Д-да. У него всё отлично». – «И как долго это будет продолжаться?» – «Скорее всего, недолго». – «Что, очередная пуси-муси?» – «Нет, эта уже, скорее, не пуси-муси. Эта с серьёзными намерениями». – «Это он сам тебе так сказал?» – «Нет. Мы последнее время почти не общаемся. Но слухами земля полнится». – «А ты?..» – «Что?» – «По-прежнему без пуси-муси?» – «Нет, отчего же? Я встречаюсь». – «Я его, конечно, не знаю». – «Нет». – «И нерегулярно. Только, пожалуйста, не ври». – «Пожалуй, да. Нечасто». – «Ох-хо-хо. Оттого, матенька моя, и полнеешь… Ну ладно, перекусим чем бог послал».

Много чего «перетёрли» в эту встречу подруги. Расстались уже в шестом часу. «Куда теперь?» – поинтересовался у Екатерины Юрьевны водитель. Екатерину Юрьевну ещё ждали кое-какие запланированные заранее дела, в частности она собиралась устроить что-то типа «летучки» с заведующими её салонов красоты. В Краснохолмске появился конкурент, и с этим злом надо было как-то бороться, но только что закончившийся, оставивший неприятный осадок разговор с подругой заставил её изменить планы, да и слишком много позволила себе выпить, не хотелось никаких совещаний, поэтому: «Домой». Пока добирались до Гайдара, обзвонила всех своих заведующих о переносе «летучки» на следующий день. Уже после того как машина выехала на Гайдара, вдруг, как будто из ничего, подумалось: «А может, мне пригласить её к себе в гувернантки?»

А может, и не совсем «из ничего». Когда «перетирали» с подругой, та поинтересовалась: «А как дела у твоей непоседы?» Дочка Екатерины Юрьевны уже третью неделю гостила в Америке у вышедшей замуж за американца бабушкиной подруги. Екатерина Юрьевна об этом сказала. Тут же началось, как трудно приходится с подростками (Насте, дочери Екатерины Юрьевны, пошёл тринадцатый); Лера поделилась, что её зять и дочка наняли для своей «хулиганки» (да, у подруги уже внучка) опытную гувернантку и дело вроде как пошло на лад. «Вовсе шёлковой, конечно, не стала, но хотя бы мать с отцом на все четыре посылать прекратила. И то, согласись, прогресс». Екатерина Юрьевна в тот момент как-то на это не отреагировала: голова была занята другим, – и только сейчас… Нет, сказать, что её дочь Настя может распоясаться настолько, насколько, если верить Лере, позволяет себе её внучка, Екатерина Юрьевна ну никак не может, хотя… Мать-то из Екатерины Юрьевны получилась, прямо слово, какая-то никудышная. Да, своё чадо, как должно, образует, накормит любыми вкусностями, разоденет как принцессу, прогуляет заграницу – всё это так. Но этого, конечно же, мало. Ею ведь не по случаю, а каждодневно заниматься надо. Следить, с кем дружит, по ком страдает, о чём мечтает. Но на это ни времени, ни желанья, ни сил у Екатерины Юрьевны уже совсем не остаётся. Иное дело, если рядом с ней постоянно будет находиться уверенная в себе, психически здоровая, недёрганая, тактичная, неглупая и, конечно же, преданная Екатерине Юрьевне особа. Конечно, ещё вилами на воде, отвечает ли этим строгим требованиям та ожившая фреска с необычным именем Гея, которая предстала сегодня перед Екатериной Юрьевной, но одна яркая, так непохожая на будничные лица внешность этой девушки, её подкупающая манера держаться уже о чём-то говорит. «А что? Возможно, Инна Иосифовна права. Это действительно своего рода жемчужина».

Екатерина Юрьевна, однако, ничего не делала впопыхах. Подождала, когда наступит вечер. Уже поужинав в гордом одиночестве, вернула ту же мысль, исследовала её с разных сторон и пришла к выводу, что первоначально посетивший её импульс имеет право на жизнь. Только после этого позвонила Инне Иосифовне.

«Добрый вечер. Ещё раз относительно вашей протеже…» – «Да-да!» – Инна Иосифовна сразу раскусила, о ком пойдёт речь. «У вас есть сейчас при себе какой-нибудь её телефон?» – «Лично её – нет. Её родственников – да». – «Продиктуйте, пожалуйста… Я вас слушаю». Заполучив номер телефона, тут же позвонила. «Да-да, говорите», – тусклый женский голос. Такое ощущение, будто человек уже при смерти. «Скажите, вы имеете какое-то отношенье к девушке по имени Гея?» – «Д-да… – оживление в голосе. – Я её родная тётя. А что?» – «Я Милославская. И я бы… возможно… взяла её к себе в качестве гувернантки для моей дочери. Но прежде всего мне необходима какая-то дополнительная информация. Ваше имя…» – «Марина». – «Так вот, Марина, вы не могли бы встретиться со мной? Допустим, завтра. В четыре». – «А где?» – «Скажем, на Октябрьской набережной. У главного спуска. Там есть кафе…» – «Да-да! Я знаю». – «Вы подойдёте?» – «Да, конечно!» – «На всякий случай запишите мой телефон… Вы готовы?» – «Да, я вас слушаю».

Прошло всего-то около получаса, когда перезвонила обладательница прежде тусклого, но теперь ожившего голоса. «Простите, я по поводу нашей встречи… А вы не согласились бы встретиться ещё и с моим мужем? Он более практичный человек…» Екатерине Юрьевне «более практичный человек» совершенно был не нужен, однако отказываться не стала. «И… – продолжала Марина, – может, лучше не в кафе, а прямо в его студии?» – «Почему “студии”?» – «Он художник». – «Ну хорошо, продиктуйте адрес». Марина назвала координаты и добавила: «Я вас встречу на улице. Рядом с домом».

2

В эту ночь Екатерине Юрьевне отчего-то почти совсем не спалось. Может, установившаяся в городе духота была тому виной или состоявшийся накануне разговор с подругой. Её, то есть подруги, напоминания о неверном, фактически уже давно, последние лет пять, не живущем с Екатериной Юрьевной, как положено супругам, муже. Словом, разворошила подруженька осиное гнездо.

Тогда, летом 1981 года, когда Катя вернулась в Краснохолмск прежней Поваровой, её старший брат при их первой же встрече клятвенно пообещал: «Рыпайся не рыпайся, сестрёнка, но достойного женишка я тебе подберу. И попробуй только от него отказаться!»

Катя всегда относилась с огромным почтением к старшему брату, восхищалась его способностью жить, всегда добиваясь своего. Кажется, он был единственным человеком в этом мире, мнением которого она дорожила, к которому прислушивалась. Николай слов на ветер обычно не бросал. Сказал – сделал. Ровно так же случилось и на этот раз. Познакомил сестру со своим хорошим знакомым, примерно тех же лет, что и он (выходит, на пять лет постарше Кати), и так же, как и он, работающим «по партийной линии». «Шишкой», хотя далеко и не крупной, скорее районного, чем городского или областного масштаба. Кате ничего в этом претенденте на её руку и сердце было не мило, то был явно не «герой её романа». Но ей вот-вот должно было стукнуть двадцать пять, остаться старой девой – только вражине такого пожелаешь. Да и рекомендации брата много что значили. К тому же и фамилия жениха ей очень понравилась. Екатерина Юрьевна Милославская! Звучит. Как будто исторический роман читает. Словом, она, пусть и скрепя сердце, согласилась.

Уже став Милославской, не спешила, однако, обременять себя ребёнком. Не испытывала желания подарить ещё кому-то жизнь. К тому же от нелюбимого мужа. Это шло вразрез с желаниями самого супруга: ему-то страстно хотелось своего продолжения. Отсюда постоянно возникающие размолвки. В конце концов, уже на пятом году замужества, Екатерина Милославская поддалась и забеременела. Дочь родилась за год до того, как началась вся эта катавасия.

Всё произошло так стремительно! Та относительно благополучная, оберегаемая вездесущими МВД, КГБ с таким тщанием цитадель, в которой она, кажется, нашла себе уютную нишу, оказывается, все эти годы подтачивалась каким-то грибком-невидимкой и едва ли не в одночасье превратилась в труху. Её муж, удачно присосавшийся к питающему его вымени, вдруг обнаружил, что корова-то мертва, вымя быстро ссохлось и питаться ему дальше вроде как и нечем. Удачливый добытчик, кормилец при прежних властях обернулся никудышным приспособленцем при нынешних. Гибкости, сообразительности ему не хватило. Он стал тонуть, а Екатерину Милославскую как будто осенило: «Да пошёл он к чёрту! Зачем мне такой? Вечно ноющий, беспомощный». И что, конечно же, самое главное – по-прежнему нелюбимый. Нежеланный, недорогой. Словом, лучше одной.

Хотя прежде чем расстаться с мужем, по привычке посоветовалась с братом. Тот, в отличие от супруга, уже сориентировался в новой обстановке, понял, какими широчайшими возможностями проявить себя во всей красе, во всю удаль молодецкую наделён отворившийся перед ним, готовый принять его с распростёртыми объятиями новый «демократический мир». Спорить, переубеждать сестру не стал. Она же, разведясь, сумела, благодаря только что родившейся дочери, сохранить за собой и квартиру, и приличную сумму в долларах на счетах одного из иностранных банков (это уже брат её вовремя подсуетился). Словом, реформы и девальвации на её сбережениях совсем не сказались. Скорее, финансы приумножились.

Ровно в четыре, как договаривались, у Екатерины Юрьевны не получилось: их «летучка» затянулась – к указанному ей дому подъехала уже в пятом часу. Но хоть и опоздала, у крылечка дряхленького, почти сельского вида домика, таких в Краснохолмске ещё пруд пруди, её встретила терпеливо дожидающаяся маленькая, худенькая, вертлявая женщина. «Здравствуйте, я Марина. Пожалуйста, прошу вас», – угодливо отворила перед гостьей входную дверь. Потом вверх по пошатывающейся под тяжестью сразу двух персон деревянной лестнице. «Извините, здесь всё так запущено. Дому больше ста лет… Нет-нет! За эти перильца лучше не браться… Сюда, пожалуйста. Только голову вначале опустите».

Наконец вошли. Екатерина Юрьевна помнила: муж-художник, студия. Поэтому и рассчитывала, что её сейчас встретит вдохновенный, длинноволосый творец в испачканном красками живописном балахоне, за мольбертом, с палитрой в одной руке, с кистью в другой. В чём-то её ожидания оправдались, в чём-то нет. Волос действительно много, слегка вьются и стоят дыбом. Взгляд немножечко сумасшедшего. Большое сходство с объективно отражающими действительность фотографиями Эйнштейна и Эйзенштейна. Скорее всего, какой-нибудь «штейн» и этот, а Екатерина Юрьевна, надо в этом признаться, немножко антисемитка… Совсем чуть-чуть. Она ещё не знает, что ей сказать, что сделать, а потенциальный «штейн» уже успел ухватить гостью за руку, энергично потряс: «Иннокентий Михайлович Небаба». Следовательно, ошиблась Екатерина Юрьевна: не «штейновские» у него корни-то, а, скорее, хохляцкие. Впрочем, те и другие примерно одного поля ягодки. Но что никак не совпало со стереотипным представлением, каким должен выглядеть истинный художник, – это наряд. Вместо ожидаемого испачканного красками балахона – довольно приличный, хотя и заметно поношенный костюм из тёмно-синего вельвета. Правда, вместо галстука нечто смахивающее, скорее, на тёмно-коричневый шнурок для ботинок. «Салве, госпожа Милославская! – И голосок у него тонюсенький, никак не соответствующий его довольно большому, хорошо за метр восемьдесят, росту. – Наслышаны о вас. В первую очередь как о ближайшей родственнице нашему… – пальцем вверх, – экс юнге леонем. По когтям можно узнать льва. И львицу тоже».

Екатерине Юрьевне редко по жизни приходилось общаться с такого рода «живописными» людьми. Основной её контингент – относительно состоявшиеся в этом мире люди. Но из уже пусть и скупого опыта она сумела извлечь для себя тот вывод, что в основной своей массе это люди, с одной стороны, пребывающие в полной уверенности, что они небожители, а все остальные, «непосвящённые», не более чем путающийся у них под ногами мусор, а с другой, если исходить из чисто житейских мерок и соображений, не лишённые сознания своей ущербности и по этой причине частенько юродствующие. Судя по всему, этот пытающийся что-то ещё лопотать на латыни относится к их числу. Это же соответствовало и услышанному недавно от Инны Иосифовны, когда она рекомендовала родственников девушки: «Нищета».

Пока Екатерина Юрьевна непроизвольно вытирала о жакет только что побывавшую в потной горсти художника руку, тот продолжал свою очевидную домашнюю заготовку: «Но трепещи, Вселенная, когда голодная львица выходит на охоту! А вы, значит, пришли за нашей Афродитой? Приветствую ваш вкус! Нашу девушку хоть в Эрмитаж выставляй! Будет пользоваться огромным успехом!» Тут уже пришёл конец терпенью Екатерины Юрьевны, показала свои когти: «Что вы мелете?.. Думайте, о чём говорите! Я тут у вас не за экспонатом для музея. Мне нужна хорошая гувернантка, а не хорошенький экспонат. Чувствуете, я надеюсь, разницу?!» И словно воздух мгновенно выкачали из художника, как будто на глазах Екатерины Юрьевны похудел, сморщился – не таким уж и страшным он на деле оказался. Даже как будто попятился: «Вы меня неправильно поняли…»

«Пожалуйста, – тут же вмешалась Марина, – не обращайте на него внимания, это у него манера такая. Он же не может просто. Как все». – «Ну и отлично!» – смилостивилась Екатерина Юрьевна. Решила, что лучше с этим человеком не иметь никаких дел, обернулась к Марине: «Всё-таки давайте по делу. О вашей, насколько мне известно, племяннице». – «Да-да! Конечно-конечно!» Художник же как-то незаметно растворился, может, спрятался за ближайшим мольбертом (их тут парочка), его сейчас не видно и не слышно. «Пожалуйста, присядьте…» Если б ещё было на что присесть! Марина спешно освободила сиденье дряхленького креслица с лохматыми подлокотниками. «Поверьте мне, я не преувеличиваю, ничего не приукрашиваю. Гея действительно необыкновенно замечательная девочка!» – «Только, пожалуйста, без общих слов. Не надо этой рекламы. Что значит “замечательная”?» – у Екатерины Юрьевны после эскапады художника Небабы подпортилось настроение. Она действительно сердита. «Такие сейчас – большая редкость. Очень воспитанная…» – «Да-да, – обрывая очередную рекламу, проговорила она. – Я об этом уже наслышана. Её бабушка. Искусствовед. Французский язык. Меня сейчас больше интересуют её родители. Скажите, как рано она стала сиротой?» – «Довольно рано, – Марина сразу как-то насупилась. – Ей ещё не исполнилось девяти» – «Отчего они умерли?» – «Видите ли… они не совсем умерли…» – «То есть…» – «Да, умерли, но… точнее, их убили. Словом, они жили в собственном доме под Пицундой, но… вы же, наверное, помните, что было в тех краях, когда местные схлестнулись с грузинами? Они чего-то искали – то ли деньги, то ли оружие. Ничего не нашли. Разозлись и в отместку за это сожгли дом, а родителей… прямо на её глазах…» – Марина запнулась, а Екатерина Юрьевна невольно поёжилась: «Какой кошмар!» – «И родителей и двух старших братьев, – видимо справившись с волнением, продолжила Марина. – Но вот её отчего-то пощадили. Может, из-за того, что слишком мала».

Екатерине Юрьевне стало не по себе. К тому же через отворённое окно проникал противный запах. По-видимому, где-то неподалёку жарили рыбу. «Нельзя ли закрыть?» – «Да-да! Конечно! – Марина бросилась к окну. – Мы же с мужем… – она справлялась с окном и одновременно говорила, – нам живётся очень трудно… У нас двухкомнатная, но нас шестеро. Родители моего мужа. Гея, получается, седьмая. Поэтому мужу приходится больше времени проводить здесь, а это не очень удобно… У него бывают натурщицы…» Екатерина Юрьевна не поняла, какая связь между «не очень удобно» и натурщицами, но зацикливаться на этом не стала. «У меня просторный дом. Почти пустует. Я предложу ей переехать к нам. Надеюсь, она согласится. Вас, я думаю, это также устроит». Женщина начала благодарить, но Екатерина Юрьевна не стала её слушать. Только объяснила, что переезд состоится не раньше, чем вернётся из Америки её дочь, а это должно случиться в конце следующей недели. «Я вам позвоню накануне».

Екатерина Юрьевна уже собралась было уходить, когда из своего временного небытия вынырнул Иннокентий Михайлович Небаба и протянул гостье какой-то рисунок: «Мой скромный презент!» Екатерина Юрьевна неохотно взяла. На рисунке – какая-то старая уродливая бабища. Догадалась, хотя не сразу: «Это, конечно же, я. Вот что называется “критический реализм”». Едва сдержалась, чтобы не разодрать его на мелкие кусочки. «Впрочем, если вам не нравится…» – Небаба протянул руку за рисунком, и Екатерина Юрьевна охотно ему его отдала. «И всё же прошу прощенья… – Похоже, этот человек ещё не до конца реализовал свою домашнюю заготовку. – Думаю, ни капельки не ошибусь, если выскажу предположенье, что вы человек достаточно, скажем так… состоятельный… Даже, возможно, богатый. Я это не в упрёк вам! Ни в коем случае. Жизнь так устроена. Куи нон лаборат, нон мандукет. Кто не работает, тот не ест. И ровно наоборот…» «Состоятельная» или «даже, возможно, богатая» Екатерина Юрьевна, как будто подначивая, уточнила: «Что ещё?» – «Иннокентий!» – стоящая неподалёку Марина, кажется, от стыда была готова сквозь землю провалиться. «Нет, ничего, – на этот раз Екатерина Юрьевна почему-то стала снисходительна. – Если у вас ещё есть что – продолжайте». – «Так вот, вы – мы согласились на этом – богаты, а все богатые, так уж испокон века повелось, украшают свои палаты каменные картинами. Конечно, я не Шилов и не Глазунов и не претендую… Но и мы, как говорится, не лыком…» – «Хорошо, покажите, что у вас есть». Всё понятно. Этот «не Шилов и не Глазунов» хочет всё-таки сбагрить «богатенькой» что-то из своего. Да будет так!