Анатолий Субботин
Смерть ветра. Книга стихов
Совесть
Я не прощу себе, что как-то
на папу поднял я кулак.
Мне не забыть рукоприкладства.
Дурак я был, какой дурак!
Ну папа пил, ну скандалил,
но в общем-то больной старик.
А я его рукой ударил.
Какой позор, какой тупик!
Зачем я в тот же миг не помер!?
Зачем, из шкафа ножик взяв,
он не исполнил зверский номер,
а положил обратно в шкаф!?
Он пожалел меня, о, мудрый,
а я его не пожалел.
2003
Садко
Садко (возможно, украинец,
возможно, родственник маркиза де Сада)
без разрешения и без визы
гулял в саду.
Был ли то сад райский –
про то ничего не известно.
Скорее всего, сад был морской,
потому что трудно дышалось
и цветы пахли треской.
Птицы летали какие-то странные:
продолговатые и зубастые.
Садко отмахивался от них золотым крестом,
снятым с груди.
Вдруг на него наскочил полуголый мужик,
патлатый и бородатый,
с рыбьим хвостом и вилами в руке.
“Да кто ты такой, – закричал, –
чтоб без визы гулять в моём саду!?
Да как ты посмел
на дно опуститься!?”
Испугался Садко, задрожал,
поняв, что перед ним сам царь Морской,
и, упав на колени, молвил:
“Смилуйся, царь-отец!
Я существо суши, я купец.
Торговал поэзией и прозой,
да товар не пользовался спросом.
Народ пошёл зело пресный,
читает только вывески и прессу.
А казна душит налогами.
Как тут было не закручиниться!?
Вот я и купил на последний рубль
бутыль зелена вина,
и, осушив её до дна,
пришёл туда, где много соли
и совершенно нет кина”.
“Это хорошо, – сказал Морской, –
что ты не любишь кино.
Кино – говно,
опиум для народа;
у него плебейская порода.
Пойдём, я познакомлю тебя с тоской”.
“А книги, царь, у тебя есть?
Дюже почитать захотелось”.
“Как же, как же!
Полное собрание декаданса…”
Между тем кальмар чернилами кидался,
намекая, что наступает ночь.
А быть может, он просто писал письмо маме?
Но нет:
письма по воде пишет только Нептун
своими державными вилами.
А кальмар-кошмар не полномочен.
У него одни щупальца,
он дитя ночи.
“Вот мои дочери!” – крикнул царь.
Испугался Садко, как бунтарь.
И как верный муж и отец
взял кинжал и отрезал себе…
Купец стал скопец.
Тут, собственно, и сказке холодец.
2003
Покос
Шёл январь и был покос.
Я твоих касался кос.
В поле белом очумелом
мы работали взасос.
От косьбы совсем косой,
от судьбы совсем босой,
по траве по белой лихо
я прошёлся с колбасой.
Ай, коса твоя остра!
Мы поймали осетра.
Я тобой, как веник, срезан.
Не косить уж мне с утра.
2003
Керосин
Керосиновый день догорал, как еретик.
Ликовала толпа, предвкушая корявые сны.
И на чёрный спектакль кто-то спрашивал белый билетик.
Кто ты, кто? Я не вижу. Твои очертанья скучны.
Мне бы только сонет провести за границу в карете,
провести бы таможню здорового крепкого смысла.
Слов игру за кордоном одни населяют лишь дети.
Пот катился с горы, потому что была она лысой.
Почему конура нам сказала: пора?
Почему на осине мать хохочет о сыне?
Почему снеговик убежал со двора
как сквозь землю весь твёрдый и синий?
Ликовала толпа, засыпая себя темнотою.
Приходил закадычный сосед, приносил хорошо.
Я проснулся и вижу: нас много, нас, может быть, двое,
полюбивших тоскою – Отчизны крутой ремешок.
Я проснулся и вижу, что нет никакого Парижу,
только месяца лыжа по чёрному снегу скользит.
Ты пришла ко мне в гости,
я обнял твои кости.
Почему так печально, родная, от тебя керосином разит?
Почему на душе простодушно?
Почему ковыляет ковыль?
Почему постаревшей подушке
не сносить ни одной головы?
Море ходит волнами, поскольку лазурного цвета.
Поле вовсе не ходит, поскольку ретиво лежит.
А планета летит, как кирпич затвердевшего ветра.
А поэт арлекином пьеро своего сторожит.
2003
