Анатолий Мусатов
Совокупность М.
А если иная сущность, которую люди зовут Богом, изменит восшедшую в рай душу так, что она не смогла бы отождествить себя с тем, кому она принадлежала в жизни земной? Какое же было бы это воскресение, если не та же самая фактическая смерть, которой так страшатся при жизни? Продолжение сознания в полном объеме в иной реинкарнации – вот что есть Воскресение! Вместе с памятью об ушедшей жизни, чувствами и желаниями, нереализованными возможностями! Но даже эти миражи по всем религиозным канонам там недоступны!
Ты знаешь, что ждало бы душу там, в вечном обиталище? – гремело и бухало в ушах Максима, отдаваясь в висках тяжкой вибрацией. − Века сливались бы в бесконечный, обезличенный поток. Ничто не могло приобрести там значимость события, так как только конечность вашего бытия придает вкус и страсть любому событию в жизни смертных. Многие, желая при жизни испытать это ощущение, намеренно, на грани жизни и смерти, подвергают себя таким экстремальным поступкам, так сказать, повышают свой адреналин!
− Ну, так кто я? – вдруг, без всякого перехода М. ткнул в грудь Максима костлявым пальцем, необычайно длинным и сухим, как ветка столетнего саксаула. – Догадался?
Максим медленно кивнул:
– Вы есть Смерть…
– Вот это да! – патетически воскликнул М. – Да о чем же мы сейчас толковали! Неужто тебе в голову не пришло, что есть еще сущности, помимо тех, которыми забиты ваши мозги! По-твоему, я Смерть?!
М. медленно поднялся. С его плаща заструились невесомые ручейки серого праха. Некоторое время М., чуть наклонившись к Максиму, рассматривал его. Затем сухо и коротко бросил:
– Пойдем…
Максим повиновался без каких бы то ни было мыслей и чувств. Он шел за фигурой М. как сомнамбула, спотыкаясь о камни, чем вызывал неудовольствие своего поводыря:
– Очнись, парень, очнись! Мне не очень хочется проводить время в компании с одеревенелым пеньком! Тебе еще понадобится кое-какое соображение. Ну, твой следующий вопрос?
– Куда мы идем? – хрипло, с усилием проговорил Максим.
М. скроил недовольную гримасу:
– Ступор совсем заклинил твои мозги. Разве это то, что ты хочешь спросить?
На Максима вдруг навалилась невыносимая тяжесть. Она давила к земле не только его тело, но и мысли, чувства и остатки ощущения себя в этом страшном мире. Он едва нашел силы, чтобы прошептать:
– Зачем я вам?
М. остановился.
– Скажу сразу, только из желания предупредить пустую трату времени: вопросы вроде «Кто вы? Куда идем? Зачем?» исключаются. Отпусти свое сознание. Знаю, сделать это нелегко, учитывая ситуацию, в которой ты оказался. Поэтому одну подсказку, хотя это и не в моих правилах, я дам. Разве тебе не интересно было всегда, кто ты есть, зачем, и что будет, когда ты перестанешь быть, – выбирай.
Максим без сил опустился на ближайший валун:
– Я не могу больше… Я устал… Если вы не Смерть, отпустите меня… Дайте собраться с мыслями. Может, я тогда смогу найти нужные вопросы…
М. покачал головой:
– Ну, вот, и этот раскис, едва только мы начали разговор. Что ж, пусть будет по-твоему. Но совсем отпустить тебя я не могу. Ты слишком много позволил себе, чтобы прервать наши отношения на этом этапе… Сейчас я тебя отпускаю. Мы продолжим наши беседы, как только в этом будет необходимость. Мой друг, все постепенно сложиться в единую картину. Времени у нас достаточно. А потому, в следующие наши встречи мы будем ломать стереотипы твоих представлений, выполаскивать из зашоренного мозга догмы и заблуждения, вытряхивать из самых пыльных уголков твоего сознания суеверия и предрассудки.
− Разве я не могу отказаться…
Вопрос остался без ответа. Тяжелый мрак опустился на Максима, погрузив его в забытье.
Мужчина отставил стакан. Он пил уже несколько часов подряд. Почти весь день. В последнее время запои становились все чаще и продолжались дольше. Наутро мужчина похмелялся остатками и заново валился отсыпаться. Вечером надо было вставать.
Бывало питье заканчивалось. Он с трудом одевался и выбирался из квартиры. Оказавшись на улице, мужчина останавливался в раздумье. На ней было несколько торговых точек для продажи спиртного. Направо павильоны, налево маркеты… До маркетов было гораздо ближе. Но мужчина, не задерживаясь, направлялся к павильонам. Там, в одном из них, работала славная дама. Она всегда давала товар в любое время. Иногда у мужчины не хватало денег. Тогда дама, скупо улыбнувшись, говорила: «Потом занесете».
Мужчина, благодарно кивая, бормотал слова признательности. Эту славную даму он не подводил никогда. С получки первым делом он направлялся на эту торговую точку. Выкладывая на прилавок несколько купюр, он ждал, пока дама отсчитает накопившийся долг. На остальное она выставляла несколько бутылок непонятного водочного бренда. Мужчина аккуратно складывал их в пакет. Женщина, улыбаясь, прощалась с ним. Глядя ему вслед, она вздыхала.
Она имела на него свои виды. Жизнь проходила стремительно и бесповоротно мимо ее павильона. Женщина тоскливо смотрела из-за прилавка на улицу. Там, за огромным витринным стеклом проносилась чужая жизнь. Пусть этот мужчина пьет. Он одинок и неухожен. Заботливая рука и уход сделают свое дело. Она видела, что мужчина несчастен. Это сразу бросалось в глаза. Не от того, что он заискивающе просил у нее одолжения на отсрочку оплаты. Он был по природе мягок и деликатен. Такой жаждет ласки и ухода, но сам никогда не попросит об этом. Пора с ним поговорить, – пригласить домой и поговорить. Как только придет, не откладывая, сразу привести его к себе домой. Женщина поморщилась. К себе бы она привела его немедленно, но чувствовала, что мужчина может испугаться. Кто его знает, как он воспримет ее предложение. Лучше сначала к нему. Предлог найдется…
Дома мужчина выставлял на стол одну из бутылок. Остальные он прятал по разным местам. Такая стратегия давала ему возможность не остаться без допинга, когда дела были совсем плохи.
Работа сторожем на огромном складе промзоны не приносила большого дохода. Иногда ему подкидывали несколько ассигнаций за то, чтобы он на некоторое время посидел у себя в каморке и не высовывался. Мужчина так и делал. Эти купюры всегда были кстати. Его не интересовала суетливая беготня нескольких крепких парней по складскому помещению. Это было не его дело. Главное, чтобы такой доход не иссякал. А потому он тщательно следил за входом на прилежащую к складам территорию. Лишние люди были тут ни к чему. А потому от его бдительности зависели не только денежный приварок, но и сама его синекура в виде должности сторожа.
По своим статям он мог считаться еще крепким мужчиной… Был крепким… Он чувствовал, что его силы на исходе. Стати статями, но душа его была изъязвлена такими прорехами боли, страданий, унижений, что эти язвы превратили его жизнь в несвязные обрывки бессмысленного существования…
Глава 2
Поземка, взвихриваясь маленькими водоворотами, гнала меж бесчисленных тёмно-коричневых валунов бесконечные струи серо-пепельных тяжей. Они были похожи на снежные, но Максим знал их настоящую природу. Насколько хватало взгляда, все пространство до горизонта было усеяно этими валунами: одни выше других, толще или тоньше. Один вид их порождал глубинный страх, от которого до самого нутра пробирала мелкая противная дрожь.
Максиму было не по себе. В нем возникло чувство, будто он смотрит не на камни. Перед собой он видел нечто, бывшее когда-то живыми существами, но ставших бесформенными глыбами…
– Я надеюсь, что с тобой больше не случится нервических припадков, как давеча? – услыхал он сзади раскатистый рокот голоса М.
Максим обернулся. Метрах в трех от него, пронизывая черной тьмой бездонного взгляда, стоял М.
– Постараюсь не испортить вам ваши ожидания, – набравшись решимости, буркнул Максим, – раз у вас снова возникло желание видеть меня.
М. снисходительно рассмеялся:
– Да уж, такое желание возникло, но только не у меня. Ты этого сейчас не поймешь, но должен знать, – любая наша встреча предопределена твоим состоянием духа и настроения.
– Может быть, вы правы…
Максим замолчал. На его хмуром лице отразилось тоскливое недоумение.
– У меня такое ощущение, что там, в той жизни, откуда вы меня призвали, случилось непоправимое… Я не могу точно сформулировать произошедшее, но оно, я совершенно в этом убежден, как-то связанно с религией. Именно из-за нее мне был нанесен тяжкий удар. Я не могу понять, почему люди никак не могут избавиться от догм темных времен, в частности веры в Бога. Неужели нет никакой альтернативы этой архаичной химере? Почему из-за нее ломаются судьбы людей, обрывая их жизни?!
Тяжелый взгляд М., казалось, обрушился на Максима, вдавив его в лежащий под ногами прах:
– Ну, что ж, вопрос задан! Ты получишь на него ответы, убедительные, доказательные, на многих примерах. Но то, что ты узнаешь, скажу сразу, принять разумом будет невероятно трудно! Ты готов к этому?! – разверзся мощным раскатом и покатился к горизонту звук его голоса. − Даже тебе, атеисту и материалисту, то, что скажу, покажется чудовищным бредом воспаленного разума…
– Я не жду от вас милости. – обессиленно уронил Максим. – Я всего лишь прошу о малости – дать мне возможность остаться самим собой в той жизни, которая так жестоко покарала меня.
Максим склонил голову. Его сердце билось так, будто сотни молотобойцев в бешеном азарте пытались перестучать друг друга.
– Обернись…
Максим обернулся и замер. Перед ним раскинулась зеленая долина, по которой были разбросаны в живописном беспорядке низкие строения. Их крыши поддерживали колонны белого камня, стройные и изящные. Высокие фронтоны были украшены фигурами людей, лошадей и перевиты узорчатым горельефом резных листьев.
– Я не понимаю, к чему этот мираж? – не отрывая взгляда от панорамы, недоуменно выговорил Максим. – Прошу прощения, если не так выразил свою мысль, но не эти южные виды занимают сейчас мои мысли.
– Хм! Ты видишь предместья Рима того времени, которое позже назовут началом христианской веры. Это латифундия самого богатого землевладельца этих мест.
– Но к чему мне это?! – недоуменно пожал плечами Максим.
– К чему? Это и есть ответ на твой вопрос. Тебе будет полезно знать то, что для других, живших до тебя, а, впрочем, и для ныне живущих, есть величайшая, самая сокровенная тайна, о которой, знай они, мир от века был бы другим. Я хочу, чтобы ты послушал то, что здесь будет сказано. Пройдем вон туда, на ту террасу. Там начало все быть, и началось, как будет потом сказано в Евангелиях, со слова…
М. легонько подтолкнул Максима. В тот же миг они очутились за колонной, одной из ряда, обрамляющих внешний периметр широкой галереи. Отсюда все было видно, как на ладони. Обширная поверхность невысокого стола была уставлена блюдами, чашами с фруктами, кувшинами вина и кубками. Возле него, на кушетках возлежали четыре человека, облаченные в белоснежные тоги, с пурпурными полосами по краям. Говорил один из них, трое остальных, неспешно пригубливая вино из бокалов, внимательно слушали.
– Через пять, максимум шесть лет ситуация на этих землях станет неуправляемой. Там набирает силу движение сброда, которые называют себя зелотами. Они мутят плебс, рабы сбегают к восставшим. Местная власть ничего не может поделать, никакой управы. У меня есть некоторые соображения, как остановить разрастающееся брожение масс. В этих провинциях очень сильна вера в скорое пришествие Мессии, который, по их чаяниям, должен освободить народ от угнетателей, то есть, от нас с вами. Мысль такова, – что, если воспользоваться этой верой и, так сказать, воплотить ее в жизнь, дать этой черни их вожделенную свободу духа.
– Что-то с трудом представляю себе, что ты, уважаемый сенатор, намерен предпринять? – удивленно усмехнулся один из возлежавших.
– А то, что предпринимать ничего и не нужно. Моя идея в общем-то проста. Посеяв в умах плебса и рабов нужную нам идею, мы, тем самым, столкнем лоб в лоб ортодоксальную веру иудеев, которые за свои свитки погубят и мать родную и новую веру, полностью противоречащую их догмам. Последующая грызня и свара, называйте как хотите начавшийся процесс, отвлечет внимание и тех, и других от наших, сугубо меркантильных задач. Им станет не до них. Это и есть искомый результат. Все уже за нас сделано. Есть ожидание, есть твердая вера в пришествие их Избавителя, есть благодатная почва в виде плебса, жаждущих Его пришествия. Нам нужно только найти способ воплотить эти чаяния в жизнь, то есть, создать живое воплощение их веры во плоти.
– Ты хочешь сказать, что мы сможем подсунуть им самого Мессию? – с усмешкой склонил голову Маний Аквилий.
– Вот именно, подсунуть, предварительно обработав этого «мессию» для правильной реализации поставленных задач, – хитро сощурился на возлежащего рядом тучного претора Юлий Сестий.
– Ну, что ж, дело за малым, – всего лишь осуществить вашу идею, – с легкой иронией, подытожил Корнелий Марций.
– У меня есть некоторые практические наработки, – не обращая внимания на скепсис не перестающего жевать Корнелия ответил Юлий Сестий. – Один из моих клиентов служит у меня управляющим в поместье. Он из бывших рабов. А потому знает их жизнь досконально. С ним можно провести соответствующую работу. Одновременно с этим будем проводить предварительную работу в Иудее, особенно в Вифлееме, Назарете и некоторых других, периферийных местечках. Там мы и внедрим с соответствующими инструкциями нашего агента.
– Мне не совсем понятно, что ты имеешь в виду, досточтимый Юлий, под твоими словами «соответствующую работу»?
– Всего лишь, любезный Маний, необходимое количество подготовленных рабов, которые будут сеять, распространять слухи в этих местах о появлении со дня на день Мессии.
– А какая гарантия, что этот Мессия будет усердствовать в исполнении вашей цели?
– Хм, на этот счет предусмотрены очень действенные меры. Если мой человек в кратчайший срок добьётся поставленной перед ним цели, то я предоставлю его потомству гарантийное поручительство на вольноотпущенную манципацию. За это они готовы душу Баалу продать вместе с жизнью, лишь бы их дети стали свободными.
– Это резонно, может и сработать. Выбора у нас нет, время подпирает.
Не участвующий до сих пор в разговоре Маний Аквиний, отодвинув от себя блюдо, продолжил:
− Ваша идея, сенатор, проста и, вместе с тем, сложна и опасна до чрезвычайности. Вполне возможно, что императору, да продлят боги дни его, донеси кто ему о наших замыслах, не понравятся наши игры. Но что ни сделаешь ради сохранения устоев великого Рима. Хотя эта затея со всей очевидностью потребует немалых вложений, я готов вручить судьбу Паркам. Пусть они решают…
Остальные сенаторы, будто ждали этих слов. Подняв бокалы, они скрепили свое решение глотком прекрасного сорта цекубы…
После этих слов все стало меркнуть, великолепный, залитый солнцем и сверкающий южными красками пейзаж постепенно растворился в багрово-тусклом фоне далекого горизонта.
Максим обернулся к М. и спросил:
– Я не понял, что имели в виду эти мужчины, говоря о создании какой-то, как мне показалось, религиозной секты.
– Ты прав, речь шла именно о создании секты, может, в больших масштабах, чем имели в виду эти достопочтенные патриции. Секта эта впоследствии даст начало религии, которая будет называться христианством. Тот, что предложил идею создания новой секты в Иудее, был одним из самых богатых людей в Малой Азии. В Сирии он владел несколькими маслодавильными фермами, в Иудее самыми крупными меняльными конторами и землями под выращивание бобов, сои и проса. Ему было что терять, как, равно и остальным трем, которых ты видел. Каждый из них владеет большими латифундиями, так что для обработки огромных площадей нужно, как ты понимаешь, соответствующее количество рабочей силы. В основном это рабы, но есть и много вольнонаемных местных жителей.
Теперь наберись терпения и слушай меня внимательно. Мы проследим, для большей ясности, некую хронологическую последовательность, как было зачато само учение. Римская провинция Иудея, мой наивный друг, была в то время непредсказуема и взрывоопасна. Любые народные выплески слишком дорого обходились тамошней власти, от которой метрополия требовала налогов, с каждым разом все увеличивая ее размер…
Багровые отсветы за спиной М. делали его фигуру еще более непроницаемо черной. Но, удивительное дело, там, где под абсолютной тенью капюшона ничего нельзя было даже и помыслить что-либо различить, Максим ясно видел истекающий оттуда мощной волной взгляд его могущественного собеседника, проникающий до сокровенных глубин ума и сердца Максима. Слушая М., он не предпринимал никаких усилий для того, чтобы осознать слова этой непостижимой сущности.
Его слова рождали в душе Максима образы и понятия, которые доселе являлись ему лишь в смутных образах грез либо ночных сновидений. Там, в той жизни, сутью понятий религиозного толка Максим не хотел даже себя утруждать. Они всегда вызывали в нем саркастическую усмешку со столь же резкими репликами в разговорах на эту тему. Но сейчас он ясно понимал, что все не так просто, как ему казалось. Не все проистекало из темноты и невежества людей тех давних времен. Он только сейчас вдруг уяснил, почему эти понятия так живучи в людской памяти. То, что он услышал от М. все поставило на свои места…
М. заметил некоторую рассеянность Максима. Укоризненно покачав головой, он сказал:
– Вижу, тебя не увлекает тема нашей беседы. Может, она тебе не по силам, или ты устал от той малости, которую я тебе только что изложил?
Максим виновато отнекался. Со всей убедительной искренностью в голосе, на которую только был способен, попросил М. не прерывать столь интересную тему.
М. бросил короткий взгляд на Максима. Затем, безо всяких комментариев, продолжил:
– Так вот, внедрив, а затем и укоренив среди рабов и простого люда идею о покорности и непротивлении властям, эти проницательные мужи с успехом достигли своей цели. Произошло это потому, что главным постулатом ее было обещание верующим в учении явившегося Мессии будущей жизни вечной, счастья и достойной награды на небесах.
Почему это стало возможным в Иудее, тебе, должно быть, понятно. Только здесь существовала огромная разница в вероисповедании в различных слоях общества. Весь этот пестрый набор религиозных исповеданий, хоть и сосуществовал в терпимых рамках, но в самой Иудее любое проявление постороннего вероучения воспринималось ортодоксальной иудейской верой, как покушение на ее главенство. Больше нигде по всей Римской империи, во всех ее провинциях, такого не наблюдалось.
Сами же миссионаты, то есть люди, закладывающие основополагающие направления миссионерской работы, в открытую объявить себя создателями такого учения даже не могли помыслить, иначе они были бы распяты за ересь против религии и власти кесаря.
Некоторый период времени все шло хорошо, но вот затем, к неудовольствию римской власти, это учение вдруг набрало силу. Трансформированное апостолами, которые неустанно его дополняли, проповедовали и распространяли по всей Малой Азии, оно вышло из-под их контроля, став огромной проблемой для империи.
Остальное тебе известно из исторических хроник. Христианство стало искореняться по всему малоазиатскому региону и метрополии. Но, как оказалось, было поздно с ним бороться. Проповедники-христиане поняли, какую силу управления массами они получили в свои руки. И этот рычаг из своих рук они уже не упустили…
Максим недоверчиво хмыкнул:
– И все же, мне непонятно, как эта вера так распространилась? В общем-то из местечка, ничего из себя не представляющего, а на карте мира так и совсем микроскопического?!
М. покровительственно прикоснулся набалдашником посоха к плечу Максима:
– Это не имеет значения. Позже, в одну из наших встреч, я объясню тебе весь механизм возникновения такого рода человеческого конгрегата. Сейчас же для нас важнее то, как протекал сам процесс становления этого учения. Скажу тебе, этот факт будет опровергаться во все века адептами христианства и восприниматься, как самая злостная ересь. Суть его вот в чем: распятие, как казнь, в Иудее была широко распространена. А потому, в истории христианства, в качестве казни было взято именно распятие некой личности. Личность эта не была тем, кого впоследствии стали называть Христом. Как некий абстрактный субъект, это была одна из многочисленных жертв того времени. Потому, как самый распространенный способ казни, эта безымянная жертва была взята в качестве убедительной доказательности случившегося события.
− А если допустить, учитывая особый статус Иисуса, ему бы отрубили голову? – поинтересовался Максим.
− Тогда бы вся эта история закончилась, даже не начавшись. Церковникам трудно было бы объяснить, как тогда смог воскреснуть Христос. Много возникло бы неувязок. В частности, шрам на месте приживленной головы и сроки Его оживления. А так как это в принципе невозможно, учитывая уровень медицины того времени, никто не поверил бы в такое воскресение. Хотя, − хмыкнул М. − такой вариант самым убедительным образом доказал бы божественное происхождение Иисуса.
− И все-таки, они как-нибудь бы исхитрились… нарисовать шрам на шее, или сделать его натуральным способом при помощи ножа. Зажив бы, это шрам был бы неотличим от натурального при отсечении головы.
− Вот ты предполагаешь ситуации, в которые сам не веришь. Представляешь, что случилось бы со всей структурологией Евангелий и основы Веры? Самое главное то, что при таком способе казни невозможно было бы утверждать о трехдневном воскресении Иисуса. Любые манипуляции в этом случае были бы не только бесполезны, но и вредны. Покойник, помещенный в гроб без головы, даже замещенный абсолютным двойником, оставит много вопросов. Ученики Иисуса никоим образом, при их возможностях, не смогли бы устроить эту чрезвычайно трудную, в принципе неосуществимую акцию. Ты просто подумай о всех аспектах этого варианта, и поймешь все сам. А потому, эту твою версию, как несостоятельную, мы забудем. Продолжим далее по той исторической канве, которую оставили предтечи.
Так называемые «апостолы», в основном это Павел и Петр, − люди необычайной интеллектуальной мощи. Они воспользовались некой незначительной чередой событий, имевших место быть в то время в Иудее. На основе этих фактов сумели создать учение, которое впоследствии стало называться христианством.
М. взялся за посох. Короткими, лаконичными движениями он начертил на слое пепла изображение мужского лица. Максим с любопытством смотрел, как вырисовывается типичный образ восточного человека. Закончив, М. спросил:
− Как ты думаешь, кого я изобразил?
− Похож на еврея или араба. Я точно не могу определить.
М. усмехнулся:
− Ну, ну… Ты не один такой. Вот уже два тысячелетия люди бьются над неразрешимым вопросом: как же выглядела ипостась Бога на земле, − Иисус Христос. И эту проблему они решали весьма своеобразно. Где-то он выглядел как негр, или монголоид, в других регионах был белокожим блондином, или брюнетом, в зависимости от предпочтений той или иной нации или расы. В православии его предпочитают видеть голубоглазым славянином с некоторыми чертами иудейского племени.
И вся эта неразбериха и мешанина ликов Спасителя проистекает от того, что все сочинители Евангелий, не оставили описания ни внешности, ни лица самого Мессии, так как конкретного предмета описания не существовало на самом деле. Казалось бы, одним из важнейших доказательств существования богочеловека должно стать его описание внешности. Но во всех Евангелиях ни один из евангелистов описать его образ не смог, в силу расхождения их представления о физическом облике Христа. Это является одним из самых надежных доказательств не существования той личности, которую впоследствии отождествили с Иисусом Христом.
– Тогда я не понимаю, − откуда взялись иконописные и множество живописных и скульптурных изображений Христа?
– Насущная потребность в визуализации образа своего Спасителя у людей вылилась в многочисленных артефактах много более поздних воображаемых домыслах о внешности Христа. И плащаница и другие «подлинные» артефакты ничего не проясняют. Сам посуди, ни в одном из Евангелий ни единым намеком не сказано о покрове, на котором бы обнаружили «нерукотворный» образ Иисуса.
– Как это возможно? Ведь апостолы должны были заметить на пеленах отпечаток лица Христа?
– Начнем с того, что ни один из апостолов на погребении своего Учителя не присутствовал. Хоронили Иисуса посторонние люди.
– М-да! Похоже, что сочинители Евангелий были людьми совестливыми и постеснялись гнать туфту в своих текстах.
– Это правда. Сама плащаница была обнаружена в четырнадцатом веке. Подлинность ее пытались многократно проверить, но даже сами католическая и православная церкви сомневаются в истинности происхождения так называемой «туринской плащаницы». О ней мы поговорим чуть позже.
– Вот так-так! А откуда же тогда взялось имя Иисус? – скептически ухмыльнулся Максим.
– Это имя было слишком распространено в тех местах и поэтому, обозначив им образ Христа, апостолы рассчитывали на психологический феномен человеческого восприятия. Если человек слышит что-то очень знакомое, то ему легче представить себе знание этого артефакта, неважно, – человек это или же какое-то событие.
– И все же, мне непонятно, как же эта вера, христианство, стало такой массовой?
М. утвердительно качнул головой:
– Вопрос по существу. Дело вот в чем. Как ты теперь уже знаешь, в те века истинно ученые, просвещенные люди, были единичным явлением. Они понимали суть явлений и вещей, окружавшей их жизни. Они были способны понять, что так называемая «божественная идея» сама по себе является пустой фикцией, плодом воображения неразвитого интеллекта невежественных масс. А потому, посеять такую идею в народе не составляло особого труда. Что и было сделано в Иудее известными тебе личностями. Потом надо было лишь усердно поддерживать пламя веры, не давая ему угаснуть. В этом и состоит секрет любой из существующих на настоящее время религий. Они все зародились именно по такому принципу.
Максим осторожно возразил:
– А что мешает в наше время появиться новому вероучению. Ведь люди в своей массе не очень-то продвинулись в развитии интеллекта, да и страх смерти не стал меньше. Я слышал о подобных сектах, которые в наше время появляются как грибы после дождя.
М. снисходительно улыбнулся:
– Так-то оно так, только дело в том, что уровень просвещенности современного состояния цивилизации не дает укорениться сектам в такой части населения Земли, которая необходима для выживания любой религиозной идеи. Так сказать, ее критическая масса не набирает необходимого количества адептов. К тому же, слишком сильно влияние традиционных религий. Они не позволят этому случиться, учитывая печальный опыт противостояния двухтысячелетней давности, – иудейского ортодоксального большинства и ничтожной кучки первохристиан.
– Каким образом? Причем тут иудеи?
– Дело все в том, что сами иудеи весьма способствовали распространению христианства. Первый и самый большой просчёт синедриона заключался в слишком серьезном отношении к появившейся секте. Будь они немного дальновиднее, ни один из них не должен был обращать ни малейшего внимания на деятельность адептов христианства. Им следовало объяснять правоверным иудеям, что эти люди безумны, что они потеряли рассудок на почве религиозной мании величия. А пославший проповедовать апостолов чудак, выдававший себя за Мессию, поврежден в уме.
Далее: если бы синедрион принял бы политику осмеяния, и полного игнорирования их деятельности, такого явления в религиозной истории человечества, как христианство, не существовало бы. Вместо этого они сами впоследствии создали версию жизни и смерти Христа…
Максим, слушая М. все время ловил себя на мысли, что М. намеренно подвергает его какой-то извращённой мистификации. И вместе с тем, какая-то подспудная мысль беспокоила его. Она настойчиво внушала ему, что именно такой сценарий возникновения христианства может существовать с точки зрения здравого смысла и условий жизни того времени.
Читая Евангелия, он все время не мог отделаться, что читает некий фантастический роман в стиле фэнтези с многочисленными чудесами, явлениями, пророчествами, принципиально составляющих этот род литературы. Максим думал: «Вообще, если бы не существовали сонмы книг такого рода, можно было бы принять Библию за Откровение Господа. Но, если вспомнить всего лишь один из множества таких опусов, наугад, вроде «Властелин Колец» Толкиена, все становиться не столь однозначным».
Огромный корпус внехристианской литературы говорит о том, что фантазия и воображение людей, пишущих о чудесных явлениях и пришествии неких богов, чтобы спасти мир, не имеет конца и края, как в количественном отношении, так и в бесконечной безбрежности их вымыслов.
Он слышал много разговоров о том, что вера не нуждается в доказательствах. Но в таких же доказательствах не нуждаются и все истории о пришельцах с других планет и прочих Атлантидах. Так в чем же разница, в чем их разновеликая правда, если воображение человека может породить невероятную реальность в таком бескрайнем диапазоне фантазий. Множество причудливых миров воображения, переплетаясь с пространством нашей жизни, создали все богатство духовного Бытия. Максим запутался…
И все же, несмотря на совершенную очевидность истинности смыслов, сказанных М., Максим ответил:
– Я не согласен с вами. Пусть человек будет знать досконально, совершенно доказательно, что Бога нет, или чего-то такого, что может дать людям надежду на жизнь после смерти, − он никогда не смирится с этим. Пусть хоть какая вера, но только не полное забвение и исчезновение. Никто и никогда не сможет переубедить людей, что им дано так мало при рождении.
– Святая простота! – воскликнул М. – Причем здесь надежда и вера! Там, где можно просто и легко жить за счет заблуждений и страхов, всегда появятся предприимчивые люди, которые захотят использовать эти изъяны человеческой природы. И поверь, они все сделают так, чтобы легковерные и невежественные, приняли их проповеди за чудеса Нового Откровения!
– Да, но всегда найдутся люди, которые с легкостью разоблачат этих лжепророков!
– Не то ты говоришь! – досадливо проворчал М. – Мы с тобой обсуждаем принципиальные возможности, а не сонм частностей, коих впоследствии было нагромождено вокруг так называемых «чудес» во все времена. Скажи, − то, что ты услышал от меня, имеет право на существование, наряду с толкованиями самих апостолов, святых отцов и легионом их последователей? Есть ли такая возможность?
– Несомненно.
– Значит, это дело не истины, а всего лишь веры, что, как суть вещей, ничтожно. То, что не доказуемо, не составляет основы цивилизации в материальном мире, каким является наше Мироздание. Я тебе говорил ранее, что вариантов путей развития человечества множество. Один из них реализован в его нынешнем состоянии. Он круто замешан на принятии религиозных понятий, как движущей силы духовно-моральной основы вашего Бытия.
