Анатолий Мусатов
Братство золотарей
Поняв, что нужно предпринять более решительные действия, Стариков бросил трубку:
– Вы не могли бы, Курков, припомнить, используете ли вы в своей работе, положим, вспомогательные материалы при установке сантехники, то есть кранов и всего такого прочего?
– Что это ещё за вспомогательные материалы?
– Ну, например, тряпки, ветошь или бумагу для каких-нибудь прокладок или что там ещё в этом роде?
– Ну, вы даёте, товарищ следователь! Прокладки из тряпок только бабы используют, да и то сейчас для этих дел есть кое-что получше. А мы, слесаря, употребляем ветонит, лён, гидроизолирующие шайбы и кучу всяких специальных уплотнителей и смазок.
– Что ж, с этим ясно. Ну, а не приходится ли вам в качестве, что ли, подстилки для чистоты употреблять бумагу, тряпки, в общем, что-нибудь вспомогательное. И ещё вопрос на эту тему, – если да, то приносите этот материал с собой или используете первый попавшийся на месте работы?
– Я что-то не пойму вашего вопроса? Что, руки вытереть чем-нибудь, что ли?
– Да, хотя бы руки, или подстелить под инструмент и приборы?
– Да чего-ж с собой таскать? В подвалах всегда полно чего-нибудь такого.
Стариков покачал головой. Аккуратно взяв тетрадные листки, разложил их перед Иваном.
– Посмотрите-ка, Курков, вот сюда. Не смогли бы вы что-нибудь сказать об этом?
Иван со скучающим видом наклонился к листам. С минуту недоумённо рассматривал их, потом поднял глаза на Старикова:
– Если вы хотите сказать, что разыскали мою школьную тетрадку, то честь вам и хвала, потому что школу я закончил уже двадцать лет назад! И первым делом, что я сделал, – это устроил огромнейший костёр из учебников и тетрадей!
Стариков прищурился:
– А почему вы решили, что это листки из вашей тетради?
– Почерк вроде мой. Я тогда писал, как курица лапой. Да и вам вроде чего-то не резон совать мне всякую макулатуру, если это не моя тетрадка.
– Логично!
Стариков потёр подбородок и взглянул на Ивана, повторил:
– Только тут есть одна маленькая, но очень существенная деталь. Вот обложка от этой тетради – прочтите, что написано на месте фамилии?
Курков поднёс грязносалатового цвета, всю в разводах, бумагу поближе и прочитал вслух:
– Курков Пётр. – Он недоверчиво посмотрел на следователя и прочитал с расстановками снова. – Курков… Пётр… Это что, тетрадь Петра, моего сына? Зачем она у вас?
– Может быть. А зачем она у нас, – легко догадаться. Тетрадь была изъята с места преступления в качестве одной из улик. Мы хотели узнать, как она там оказалась? В связи с чем я повторю свой вопрос, – вы не использовали её как подсобную бумагу в работе?
Стариков взглянул на него. Курков застыл с напряженным лицом. Было видно, что он усиленно что-то обдумывает. Но, тут же, сбросив оцепенение, прокашлялся и сказал:
– Нет, я не знаю, как она там оказалась…
– Хорошо, мы с вами ещё побеседуем вскоре, а пока распишитесь вот здесь.
– Что это?
– Подписка о невыезде. Вам придётся до конца расследования никуда не уезжать. Пока свободны, Курков.
Стариков, после ухода слесаря, с минуту разглядывал тетрадные листы. Он почему-то думал об эфемерности причин и следствий во взаимоотношениях между людьми. Странная, почти мистическая, связь до этого совершенно незнакомых людей, разом соединила их в единый спай. Он видел, как Курков отреагировал на улику, но Стариков не того ожидал. Реакция Куркова походила скорее на ошарашенного неожиданным известием, или просто застигнутого врасплох, но только не уличённого в тяжком преступлении, человека. Да, он подобрался, внутренне поджался, и всё же это не было похоже на защитную реакцию. Скорее его поведение было сродни его, Старикова, позиции, – следователя. Курков очень сильно смахивал на человека, который вдруг должен разгадать неожиданную загадку, а не защищаться от грозящего ему самому обвинения. «Ладно, посмотрим, дальше что будет».
Стариков встал и вышел из комнаты. В соседнем с ним кабинете находились оба члена его опергруппы:
– Олег, что-нибудь экспертиза показала?
Высокий круглолицый парень утвердительно качнул головой:
– По предварительному заключению генетического анализа крови из его медкарты в районной поликлинике, и спермы с трупа показали высокую степень идентичности. Всё! Так что, Володь, дело, кажется, выгорает.
– Подожди радоваться. Это ещё ничего не значит и нам придется попотеть. Если Курков причастен к делу, то он тоже прекрасно это знает. По крайней мере, в разговоре он никак не прореагировал на тетрадь.
– Ну и что? – ответил другой оперативник. – Мужик с железными нервами, – такого на арапа не возьмёшь! Надо брать его, пока не поздно.
– Ладно, ладно, разогнался! Ты в школе показывал тетрадь?
– Всё чётко, тетрадка его сына. Училка опознала её с ходу! – Борис хмыкнул. – Она даже прибавила, что второй такой она давно в своей практике не видела.
– А как в школе характеризуют парня!
– Да как, блин! Оторва полная! – Борис даже скривился. – С ним в компании ещё двое тусуются, точно такая же бритоголовая вшивота!
– Хм, скинхеды! – Стариков устало повёл бровями. – Нам ещё этого не хватало, политику пришьют, за папашу! Тут же наскочит какой-нибудь Лимонов и начнет верещать о дискриминации! Лепилин в своей докладной говорил о трёх пацанах, которых выгнал из подвала, а в разговоре определённо указал на то, что опознал в одном сына Куркова. Значит так! В разработку надо взять обе версии, что-то тут, в этом деле, я чувствую, есть какая-то связь между старшим Курковым и младшим.
– Что именно? – спросил недовольно Борис. – Всё же ясно, не надо умножать сущностей сверх необходимого, как говаривал один очень мудрый человек. Версия, – толще не бывает, как железобетонная свая!
– Версия, говоришь? Я тебе сейчас набросаю столько версий, и все они будут не менее убедительны! Первая, – сынок изнасиловал и убил, испугался, поплакался отцу. Тот расчленил тело, чтобы незаметно вынести и спрятать. Версия вторая, – сам младший Курков со своими корешами всё сотворил, и папаша тут не при чём! Версия третья, – вообще не они, а мстительный дружок спрятал трухню младшего Куркова, когда они занимались суходрочкой, измазал ею тело убитой им девочки, и подбросил тетрадку! Версия четвёртая…
– Ну, ладно, хватит, – поморщился Борис, – вечно ты все усложняешь! Будем работать.
– И первым делом, что нужно будет сделать, – это выяснить поминутно, где на момент свершения убийства находился старший Курков. Это тебе. – Стариков ткнул пальцем в Олега. – А ты, Борь, возьми на себя младшего. Поспрашивай осторожно, да не его самого, время ещё не пришло, а тех, кто мог видеть или знать о нём в эти дни все. Дело не хилое, понятно, но ты уж постарайся! Я к полковнику, отчитаться.
…а образованностью выпендривайся у себя дома! Тут тебе не на диване валяться, книжки почитывать! Здесь технику знать надо, а на арапа не пройдёт! – Алексей напыжился, и всем показалось, что он даже вырос, увеличился в размерах, с таким видом он оглядел всю собравшуюся компанию слесарей. – Тут не тараканов давить надо, а головой мозговать…
… – у кого она есть, – ехидно закончил Виталий. – Некоторые думают, если они научились козырять, то и голова у них на месте. Не за то ли таких из армии пнули, что к пустому месту руку прикладывали и даже не догадывались об этом?
Мужики тихим добродушным смешком обозначили своё знание адресата, в кого бросил свой камешек Виталий.
Алексей насупился, схватил газету и, закрывшись ею, пробурчал:
– Я и говорю, – некоторые болтать горазды, а когда нужно хотя бы компакт поставить, так один не просекает, а только кучей, знатоки хреновы!
Оник, не очень жаловавший подобные словесные разборки, примирительно сказал:
– Э, мужики! Один так знает, другой по-другому. Кому от этого плохо, да? Я вот что скажу, – всем плохо! Денег мало, работы много, – чего делить?
– Кому как! Вон Васька с верхней диспетчерской, – кого надо прикармливает, потому и сам рожу наел – только что сало со щёк не капает!
– Да брось, Вить, – ввернул слово Виталий, – мужик правильно живёт! По нынешним временам не будешь делиться, – херня приключится! Сами найдут и заберут!
– Чего брать, да и у кого?! У тебя, что ли? Разводной ключ, да и у того «губа» уже приварена! Васька на той диспетчерской общак держит, через него все халтуры идут! Мужики ему отстёгивают, он наверх куски отсылает, а сверху ему предвариловку по халтурам спускают, потому у них бабки и водятся! – Виктор презрительно хмыкнул.
– А чего ж ты? – Лёха выглянул из-за газеты, растянув губы в ехидной ухмылке. – У самого кишка тонка? Хрен с два! Васька – мастер что надо, вот и прут на него заявки, а тебе ещё губой шлёпать до него с пяток лет!
– Да ладно, чья бы мычала… Ты-то у него сам в наваре сидишь, знаем мы!
Витя, прикрывшись равнодушной миной, обернулся к Стасу:
– Видал? Нет, чтобы наши халтуры, с нашего участка не уплывали, так это он о них Ваське трепется!
– Ты, замылься в тряпочку, мудила хренов! Вон на тебя до сих пор заявка с триста второй висит за перетяжку бачка! Иди лучше бачок поменяй, да за свой счёт! «Череп» уже знает, что ты расколол его, так что новый у него хрен с два обломится!
Лёха победно вытаращил своё круглое личико и насмешливо оглядел всех. Виктор исподлобья глянул на Лёху, прокашлялся и спокойно сказал:
– Чё ты рыпаешься, стручок морковный? Я тебя предупредил, – ещё раз какая заявка уплывет отсюда, ты у меня свой газовый баллон сожрешь за раз! Я об этом узнаю сразу же, понял меня, прапор дрюченный?
При полном молчании оторопелых мужиков Витя поднялся и кивнул Стасу:
– Пошли на заявку.
Выйдя на улицу, Виктор сказал Стасу с такой интонацией, будто в слесарке не договорил:
– Если его не ставить на место, он совсем охамеет.
– А чего же мужики молчат? – недоумённо спросил Стас. – Им что, кушать не хочется?
– Кушать… – скривился Виктор – Они кормятся со своих участков и никакой прапор туда не влезет. Жильцы звонят им напрямую домой, даже не делая заявок. А мы по журналу пасёмся, что надыбаем оттуда, то нам в карман. Мы ведь ремгруппа, жильцов не обслуживаем, как квартирники…
– Почему? А только что с квартирной заявки пришли!
– Нам они перепадают, как дождик в пустыне, по случаю, когда нет никого или Марина подсуетится! У тебя много их было, если бы не я? Теперь понял?!
Стас уныло кивнул и перебросил сумку на другое плечо. Разбрызгивая мокрый снег сапогами, он плёлся за Виктором, впадая в ещё большее уныние. Ничего не клеилось с квартирой. Харицкая, как беспощадный цербер, заскакивая на каждой пятиминутке в бригадирскую для того, чтобы указать на нерадивость штатного состава работников абакумовской диспетчерской, почему-то всё время высверливала ярым глазом Стаса с Виктором. Видимо, этим она хотела всем указать на истинных виновников жалоб, валом валивших на достославную диспетчерскую.
Стас понимал, откуда несёт «тухлятинкой», но поделать ничего с этим было нельзя. Варвара трудилась изо всех сил, снабжая начальство информацией, с изуверским наслаждением извращая её всевозможными способами. Немудрено, что Харицкая так наседала в своём негодовании на злосчастную ремгруппу. В такой ситуации нечего было и думать подходить к ней с квартирным вопросом!
Прав был Витя! Мерзкая баба почем ни попадя рьяно выплёскивала свою желчь на мужиков. В дни её дежурства, Стас, заходя по надобности на пульт, прямо-таки физически ощущал словно бы першенье в горле, – такое психологическое «амбре» было разлито в воздухе! Последняя февральская неделя и прощай спокойная жизнь! Хозяева квартиры не дадут продыху с очередным подорожанием! Полста «зелёных» надбавки запросят, – не меньше! Стас крякнул с досады, чем привлёк внимание Виктора, расценившего этот звук по-своему.
– Точно, пузырёк надо взять! Иди, открывай, я сейчас приду.
– Ладно, – буркнул Стас. Он прекрасно понимал, что «сейчас» у Вити потянет на добрых полчаса. Его напарник точно навострился заскочить в квартирку в доме напротив. У знакомой дамочки сменить старые вентильные головки на керамические. Их-то как раз и видел Стас в Витином чемоданчике. Он вздохнул. Загребая ногами осточертевшую ледяную жижу, поплелся дальше.
Уже к вечеру, посбивав пальцы на смене проржавевших вентилей на стояках, в пасмурном настроении и с головной болью от не пошедшей дозы водки, видимо, «палёной», (на что Витя философски упомянул старуху с прорухой), Стас очутился у подъезда диспетчерской. Обойдя широкий ров раскопанной теплотрассы, над которым трудились солдаты стройбата, он с облегчением подумал о близком отдыхе.
Войдя в коридор, Стас сбросил с плеч неподъёмную сумку рядом с чемоданчиком Виктора и повернул к двери пультовой. Повесив ключ от подвальной двери, Стас попрощался с Галиной. Подхватив по пути сумку с чемоданчиком, который Виктор, как обычно милостиво разрешал донести до диспетчерской, направился к слесарке.
Дверь в неё была приоткрыта. Стас ещё издали увидел на фоне светлеющего окна чей-то силуэт. Что-то ему показалось непривычным в обмякшем торсе, подавшейся вперёд голове, которую подпирала рукой сидевшая у подоконника фигура. В ней он тотчас же узнал Алексея. В розовых отблесках заходящего солнца было хорошо видно его лицо. В широко раскрытых глазах Алексея, высвеченных предзакатными лучами, Стас увидел то, чего никак не ожидал от ёрника и тупой обломины, каким он привык считать бывшего прапорщика. Алексей глядел на копошащихся за окном солдат и какая-то неизбывная тоска отрешённой маской страдания застыла в его безнадежном взгляде.
Он глубоко и прерывисто вздохнул, как вздыхает наплакавшееся дитя на груди матери после горестной несправедливой обиды. Что мнилось ему? Утерянная власть в силу неодолимых обстоятельств или чувство вселенской обиды от невозможности принадлежать к особому обществу под названием «армия»?.. Кто знает?
Глава 6
Эпистема… – Мужики, я в буфет, говорите, что кому взять…
Сергей, счастливый обладатель пары ходячих ног, опросил лежачий контингент пятьсот сорок восьмой палаты. Глядя на него совершенно определённо можно было сделать вывод, с чем он находится здесь на излечении. Его согбенная сколиозом спина вводила всех в заблуждение. Но это было обманчивое впечатление. Он имел несчастье сломать себе руку и довольно неудачно. И всё же с парой титановых скобок Серёга был в несравненно более выгодном положении. С присущей ему щедростью натуры, он частенько выполнял просьбы своих обездвиженных сотоварищей.
Случалось, в отсутствие санитарки ему исполнять и более интимные просьбы. Но Серёга безропотно подавал и опорожнял «утки» и «судна» с таким выражением лица, словно он был самолично виноват в скорбном положении просящего.
– Сергей, возьми мне вафель и кефира. И, если есть, какую-нибудь минералку без газа.
Стас, кряхтя, повернулся к тумбочке и вытащил деньги.
– Может, пивка, где надыбаешь, Вон Юра слюной заходится. Ему можно, у него кости в порядке, а я вот буду страдать…
Юра делал вид, что спит и не слышит Стаса. Он не мог себе позволить такую роскошь. Вся его наличность давно перешла в область туманных грёз, а до её пополнения оставалась долгая неделя.
Стас только к концу второго дня понял, насколько его положение здесь будет зависеть от таких ходячих «счастливчиков». Все обезноженные «скелетники» вообще быстро смекали эту простую истину, всячески ублажали своих добровольных «патронов». И только один из них занимал место, которое Стас никак не мог долго определить.
Каждый день в палате появлялось это маленькое, худосочное существо. Оно было мужского рода с лицом тряпичной куклы, только сильно состарившейся. Существо это, маленький, скукоженный мужичок, возбуждал в отношении своей особы смешанное впечатление насмешливой жалости и безразличия. К тому же, своими повадками он напоминал маленького испуганного пёсика. Трясясь при каждом внезапном появлении больничных работников, мужичонка съёживался, забивался в тёмный угол и там замирал.
Впрочем, при появлении санитарок он был смелее. В моменты раздачи пищи он робко просил налить ему «черпачок жиденького». Но это была лишь проформа. Валера, ибо имя он имел вполне человеческое, в такие часы становился счастливым обладателем пары-тройки добротных порций. Порции доставались ему от истомлённых плохим самочувствием больных, страдающих отсутствием аппетита.
Свой крест Валера нёс безропотно. Долгими вечерами, когда измученная плоть страдальцев находила утешение в привычном мужскому естеству сорокаградусном забвении, Валера, с аскетичными интонациями, будто рассказ и не касался его жизненных перипетий, присовокуплял эпизоды своей крутой судьбы к не менее крепким дозам хмельного болеутолителя. Как-то, в конце третьего дня, из сгустившихся сумерек через балконную дверь неслышной полутенью возникла его маленькая, серенькая фигурка. Юра, лежавший ближе всех, в сердцах воскликнул:
– Тебе бы, Валерик, где-нибудь призраком работать!
– Чего «призраком»? Беспаспортный я… Сам-то я из Казахстана… Когда сел, Союз ещё был, а вышел – нету паспорта! Стали менты гонять, на работе только батрачить за похлёбку… Да и работать мне нечем, пальцы мне менты перебили, не слушаются теперь. Здесь их лечил, да вот остался… помогать. Вроде зав. отделения знает, но не гонит. Сами видите, санитарок нет, а я только и годный, что бельё собрать, куда отвезти, что раздать… А кады кто из начальства появляется, всё равно лучше пересидеть где-нибудь в уголке, с глаз долой…
– Домой чего не едешь, в Казахстан?
– А не к кому. Там мать с сеструхой жили. Мать померла, когда я чалился, а сеструха уехала сюда, в Москву. У нас тут другая сеструха, двоюродная, живёт, да я только не знаю адрес.
Что-то забрезжило в голове Стаса, и он с интересом спросил:
– Как сестёр звали?
– Мою? Мою-то Нинка, а двоюродную Любкой, если правильно помню.
Стас ничего не ответил. Усмехнувшись, он сказал:
– Съезди, Валер, вот по такому адресу на Ярославском шоссе, здесь недалеко, по прямой…
Стас назвал известный ему дом, объяснив сложившуюся ситуацию. Валера не удивился такому жизненному раскладу, только сказал потухшим голосом:
– Чего удивляться, жизнь моя такая, – выше головы не прыгнешь…
Что хотел этим сказать бедолага, не было ясно. Но почему-то все в палате замолчали, издав, по всему видать, сочувствующие вздохи.
И всё же, разногласия по поводу жизненных установок Валеры иногда возникали на социально-философском уровне. Юра, скептически хмыкая, в ответ на жалостливые реплики сотоварищей по палате, с немалой долей иронии замечал:
– Вашего Валеру никто не принуждал жить по такой схеме! Выбор есть всегда и у всех! Только один кретинствует, то есть, обходится набором примитивных правил, которые в ходу у его социального окружения, а другого они не устраивают! Вам, голубки мои, это хоть ясно?
И, не дожидаясь ответа, язвительно добавлял:
– Я немало, впрочем, как и вы все, повидал таких Валер. Все они в один голос плакались о своей несчастной доле и всякой такой ерунде! Чего ему мешает обустроить эту свою долю по-другому? Да элементарная лень! Он хоть бы попробовал тыркнуться в какую-нибудь сторону, так нет же! Он предпочитает юродствовать!
– Мне кажется, Юрий Михайлович, что вы тут не совсем просекаете сущность этого социального явления, как бомж! – иронично откликнулся со своей койки Серёга. – Вы то хоть представляете его положение? Куда ни ткнись, везде чиновничья стена и каждый из них норовит пинком отпасовать Валерика к следующему, даже не выслушав его!
– Н-да? И ваш Валерик, тут же, пустив жалостливую слезу, забивается в угол и сидит там как цуцик, грея свой геморрой! Да никто его и не будет жалеть! Он что, дитя малое, чтобы не знать такую простую истину?! Тыркаться надо туда-сюда по сто раз на день, пока у чиновника, по вашему образному выражению нога не устанет пинать!..
– Об этом хорошо говорить, а как дела коснешься, так хотелка с терпелкой отваливаются, – съязвил Стас. – Я вон пять лет пытался разменять свою квартиру, да только перевел кучу денег на этих оглоедов. Уж меня-то пинала всякая шваль, с которой срать рядом не сел бы, не то, что с ней дело иметь!
Стас горестно вздохнул и замолчал.
– Понятно! – Юрий Михайлович усмехнулся и назидательно сказал:
– Вот если бы кто-то здесь внимательно читал классиков, то, может быть, и поднабрался бы опыта! Помнишь, у Булгакова в «Мастере…» был один проходимец, который из однокомнатной квартиры без всяких чудес превратил ее в три трехкомнатные?!
– Чего ты хочешь этим сказать? – вяло отреагировал Стас. Он слишком хорошо изучил этот квартирный вопрос, чтобы услышать для себя что-то новое или полезное.
– А то, что ты, как следует из результата твоей квартирной эпопеи, не тот типчик, о котором писал Булгаков. Не надо было тебе самому заниматься этой канителью. Вместо того, чтобы кормить этих клопов, на которых ты перевел столько денег, нашел бы ловкого человечка, который обошелся бы тебе намного дешевле и дело твое было бы в шляпе!
– Да что ты, Юр, заладил все «бы, да кабы»! – недовольно отпарировал Стас. – Чего теперь говорить об этом! Я все перепробовал и все псу под хвост…
– Это ты так думаешь, что все!
Излишняя категоричность Юры, смущала его собеседников. Они предпочли не продолжать этот абстрактный разговор. Все давно уже заметили, что сам Юрий Михайлович, хоть и резок был в суждениях в отношении Валеры, однако это нисколько ему не мешало активно пользоваться его даровыми услугами. Это только подчёркивало странное одиночество Юрия Михайлович. За истекшие три дня ни один посетитель не соизволил его потревожить. Заметить-то заметили, но спрашивать об этом странном явлении у него, вполне понятно, никто не решался. Сам Юра предпочитал вопрос о своих родственниках обходить стороной и с этим его правом мужики считались вполне деликатно…
Иван всю обратную дорогу от следователя находился в мрачных размышлениях. Что-то неприятное ворошилось в душе, и он никак не мог определить причину такой тревоги. «Тетрадку его показывал… Зачем? Сказал – улика… Неужели за Петькой такое дело? Не может быть!.. Сам он такое не удумал бы!.. Значит с кем-то… Душу выну из паршивца…».
С порога, швырнув сумку в угол, Иван крикнул:
– Мать, Петька приходил?
Жена отозвалась из кухни:
– Да был, но ушёл.
Не получив ответа, вышла в коридор и увидев мрачное закаменелое лицо Ивана, спросила встревожено:
– Что-то случилось с ним?
Иван зло посмотрел на неё:
– А когда-нибудь с ним было хорошо? Но на этот раз, кажись, вляпался наш петушок!
– Да, господи, что случилось, скажи, наконец!
– Ничего, – буркнул Иван и ушёл в ванну. – Я мыться буду. Петька придёт, не отпускай его и стукни мне.
– Ах, господи, господи! Опять дня не проходит, чтобы не приключилось с ним что-то! Всё сердце изболелось! А всё ты, со своими подначками да битьём! Что из мальчика сделал!
– Заткни свое поддувало! Сама бы не лезла со своим жалканьем, парень бы знал твёрдое воспитание!
За обедом Иван, уткнувшись в тарелку, отмалчивался от бесконечных воздыханий жены «что да как». Он и сам терялся в бесчисленных догадках и потому, свирепея от жуткой неопределенности, ожидая сына, едва удерживался, чтобы не наговорить жене кучу неприятных слов. Ему что-то подсказывало, что силы стоит поберечь для чего-то важного и поворотного в судьбе его семьи и его самого.
Степан Макарыч надев очки, принялся изучать акт осмотра квартиры злостного нарушителя дезовских законов. По крайней мере, так выходило из весьма пространного текста на трёх машинописных листах. Что и говорить, Юлия Семёновна была докой в таких делах. Описывая чудовищный разор в квартире нарушителя, она не преминула приукрасить факты изрядной долей драматизма, присовокупив препятствование жильца-рецидивиста к проникновению в его квартиру официальной комиссии. Так же красочно была описана невыносимая моральная атмосфера, кою жилец создавал устным изложением своих неудовольствий по поводу законных требований администрации восстановить в десятидневный срок порушенную квартиру.
Макарыч даже вздохнул от удовольствия, возвращая документ терпеливо ожидавшей окончания его изучения Харицкой.
– Юлия Семеновна, вот если бы все дела были так хорошо оформлены, нам бы не пришлось тратить материальные фонды зазря. Пристращать их всех надо! Столько развелось сейчас таких самодельщиков, – как грязи, и все норовят впихнуть в квартиру что-нибудь покруче!..
– Вот и займитесь этим, Степан Макарыч. Ваши слесаря бывают во всех квартирах, могут и разузнать, кто и где шумит громче всех. Сами жильцы с удовольствием подскажут. И хорошо бы эту информацию на пользу обратить.
– Это как? – невольно спросил Макарыч, однако уже зная её ответ.
– А вот как сейчас, – выявить, да и предъявить финансовый счёт тем, кто самоволкой занимается…
«Вот чертова баба и тут докопалась до жилы!». Макарыч сокрушённо вздохнул: «Эх, не надо было её надоумливать! Самому бы провернуть дело и порядок! А так своими руками концы обрубил… Она теперь от этой идеи не откажется! Придется делиться… потом».
– …зачем отдавать куда-то деньги, когда всё можно через нас пропустить. Как вы считаете? – закончила Харицкая.
– Вы правы, Юлия Семёновна, можно их так постращать санкциями, что любой за благо сочтёт всё спустить на тормозах!
– Вот и займитесь этим первым. Дело полностью, как говорится, на мази.
Макарыч сделал вид, что размышляет, – надо было спасать свою законную добычу. После небольшой паузы, чтобы не дать Харицкой продвинуть свою мысль дальше, осторожно сказал:
– Знаете, Юлия Семёновна, мне кажется, что с этого дела как раз и не стоит начинать. Слишком оно оказалось на виду. Шум, комиссия, соседи, да и слесаря наши, – любой может по дури зацепить и тогда бог знает, что может случиться!
Харицкая в неудовольствии постучала пальчиками по столу. Она вздохнула и, помедлив, сказала:
– Может быть, вы правы. Скорее всего, здесь торопиться не следует. Этому акту дадим ход наверх, но на этом остановимся! А к выявлению нужного нам контингента приступить надо немедленно. Ну, всё, пойдемте на пятиминутку, я тороплюсь в управу…
Но опять пришлось нервничать по пустякам достопочтенной Юлии Семёновне, боявшейся опоздать на нужное рандеву. Возник на пятиминутке как-то самопроизвольно вопрос о спецодежде. Она, как могла до этого, до последнего оттягивала вопрос об экипировке штатного состава. Но, видно, чёрт перебежал ей на этот раз дорогу, ибо упёрлись своими слесарными лбами водопроводчики-канализационщики, взбаламутили всех и забурлила остальная рать жилкомслужбы. И, как назло, все вырядились в самое драньё, какое где кто нашёл; малярши в заскорузлые от краски и грунтовки короба, бывшие когда-то комбинезонами; из ватников слесарей и плотников бесстыдно торчала оголившаяся начинка в виде кусков порыжевшей ваты, а уж ноги свои выставили чуть ли не под нос ей, – смотри, мол, любуйся на эти опорки.
– Нас уже боятся пускать в квартиры жильцы в такой видухе! Не то побираться, не то грабить пришли!.. – в один голос орали, потерявшие самообладание мужики и бабы. – Вон в соседнем ДЭЗ’е все одеты, как на свадьбу, а над нами бомжи смеются, своё предлагают надеть! Люди на помойки выбрасывают, считай, новьё по сравнению с нашим рваньём…
«Не иначе, как с Абакумовской диспетчерской заговор пошёл! Ишь как в одну дудку дудят!..», – думала Харицкая, лихорадочно соображая, что потушить на этот раз бунт никакими отговорками не удастся. «Ах, как не вовремя эта карусель завелась! Как раз все средства, отпущенные на спецодежду и обувь, она потратила на евроремонт квартирки для дочечьки, своей сладенькой малюпаськи! И, как назло, уже успела отчитаться за них наверху! Боже, какая же шушера подсуропила ей?! Выясню, – с волчьим билетом пущу по миру!».
А пока Юлия Семёновна тоскливо прокручивала эти мысли в голове, другая, подспудная, терпеливо придерживала её эмоции, шепча: «Пусть проговорятся, выдохнутся, потом поодиночке им выволочку устроишь, а пока держи паузу!».
Пауза вышла приличной. Когда все угомонились до мелкого, разобщенного по углам бурчанья, Харицкая встала. Обведя суровым взглядом набычившихся работников, спросила:
– Ну, что, это всё?!
– А чё, мало? – не выдержал Алексей. – На мне от сварки уже прогорело своих три пары штанов, не считая остального.
– И ты хочешь, чтобы я вывернула свои карманы, отдала свои деньги и оставила семью голодной? – вскричала Харицкая. – Я сколько раз вам говорила, – все средства отпускаются нам в один котел! Оттуда берём на закупку приборов, инструментов, на транспорт, трубы, оснастку, и ещё прорву всего того, без чего вам здесь просто делать нечего! Вам это понятно?! – уже приличной фистулой закончила свою филиппику распалившаяся Юлия Семёновна. – Вот ты, – она ткнула пальцем в первого попавшегося ей на глаза слесаря, – нет, чтобы поберечь одежду, так вы ею чуть ли не ноги вытираете! Испачкалась – выстирай, заштопай! А те деньги, что ты сберёг, вернутся тебе кранами, вентилями, или чем ты там ещё работаешь! Администрация делает всё, чтобы вы качественно и быстро выполняли заказы! Думаете, что нам не известно о вашей экономии, чтобы выгадать приборы для халтуры? И мы закрываем на это глаза! Но, дорогие мои, это до поры до времени, пока не перестанете испытывать наше терпение! Я ещё раз повторю, средства на закупку одежды мы собираем постепенно. Как только соберём необходимую сумму, приобретём спецодежду и сапоги. Всем всё ясно?!
Угрюмое тяжёлое молчание повисло в воздухе ей в ответ. Харицкую это не смутило. Она почувствовала, что и в этот раз она одержала чистую победу:
– Степан Макарыч, продолжайте! Я ушла.
Войны, иногда определяющие судьбы народов всего мира, но чаще всего нескольких стран, всегда были главным занятием рода «homo sapiens». Эта деятельность настолько присуща человеку, что в редкие часы перемирий, когда можно использовать это время на благо мира, он натужно изыскивает возможность для проявления этого инстинкта. Сказанное справедливо не только к большим общностям людей. Гораздо более это применимо к отдельному индивидууму, не имеющему возможности проявления укрытого в недрах подсознания инстинкта агрессии. И тогда-то этот урезанный, ущербный, ужатый и задавленный рамками нравственности и морали до смехотворного чувства зависти инстинкт, ища выход своей первобытной энергии, выливается в банальные стычки между особями в виде дрязг, сплетен, интриг и обыкновенного мордобоя.
Степану Макарычу в нынешнем его состоянии трудно было приписать высокий полет интеллектуальной мысли. Тем более присовокупить к этому свойство нравственного анализа своих поступков. Но уж в рамки вышеуказанной доктрины он укладывался полностью. Нестерпимые позывы первобытного гена, приобретя черты, незамутнённые никакими гуманистическими наслоениями, породили в нём весьма примитивное отношение к строптивому заказчику. Чувство оскорблённого хозяина, на территории которого какая-то мозгля осмелилась ворохнуться в сторону, рвало в клочья все морально-нравственные принципы. Нестерпимое для самолюбия ощущение утаивания на принадлежащей тебе по праву территории подати в виде оплаты «халтурой», взвинчивала нервы до состояния раскаленной проволоки. Эта гремучая смесь и вызывала в нём состояние неустойчивой истерии.
